Милостыня от неправды

11

Ноема-жрица, сестра Тувалкаина, читая пергамент в карете, покусывала свои плотоядные губы и присвистывала, не замечая, что служанка с оторопью посматривает на нее.

«Тувалкаин вызвал к себе Иагу и сказал, не глядя в глаза жрецу:

— Сможешь ли вывести клеймо с плеча двойника Ламеха-каинита?

Иагу удивленно посмотрел на господина, но не его слова удивили жреца, а голос, которым они были сказаны. Иагу показалось, что чужой голос живет в теле Тувалкаина. Жрец глубоко кивнул. И внимательно посмотрел на господина, ожидая разъяснений, но разъяснений не последовало.

— А чтобы его не спутали с настоящим Ламехом-каинитом, на теле его должно быть выжжено клеймо, будто двойник — он.

«Если я вас правильно понял, отныне двойником будет настоящий Ламех-каинит, ваш отец?» — хотел спросить Иагу, но не решился. Он все еще ждал разъяснений, но разъяснений не последовало.

Ламеха-каинита усыпили вином, и на его лопатке было выжжено клеймо, а сам Ламех был заточен в лечебницу как двойник, возомнивший себя настоящим Ламехом. Он буйствовал. Его посадили в клетку. Его изнуряла властная сила уныния. Иагу понимал Тувалкаина. Тот избавлял человечество от тирана.

Однажды Тувалкаин и Иагу спустились к Ламеху в подвал лечебницы. Сальная лампа давала неверный свет.

— Кровь моя! — вопил из-за решетки Ламех, обращаясь к сыну. — Я — отец твой! Меня заклеймили во сне!

— Поразительно! — сказал Тувалкаин, глядя в глаза отцу, и, обращаясь к Иагу, произнес заготовленную фразу: — Я всегда боялся, что двойники станут вести себя…

Унылый стон вырвался из утробы Ламеха, а на лице появилось выражение остервенения.

— Ту! Я — твой отец! — тщетно ища защиты, взывал Ламех.

— Ладно, — сказал Тувалкаин, будто уступая своему сомнению. — Иагу, попросите приехать сюда моего отца.

— Но…

— Скажите, что возможен заговор — придумайте что-нибудь!

Иагу, поспешая, поднялся по лестнице.

Вскоре в подвал лечебницы спустился лже-Ламех в сопровождении двух подручных Иагу. Сам он остался стоять на лестнице. Лицо лже-Ламеха было как бы мертвое, а глаза заметно косили. Он стал тянуть шею, точно пытался заглянуть за невидимую преграду, потом резко втянул голову в плечи, конвульсивно дернулся и, ожив, прокашлялся и деловито огляделся. В присутствии двойника настоящий Ламех онемел.

— Отец, — обратился к лже-Ламеху Тувалкаин, и на дне его голоса слышался чужой голос, — двойник утверждает, что настоящий Ламех — он! Что его заклеймили во сне. Он так верит в это… Извини, отец… Я колебался… Мы просим тебя показать нам твое левое плечо. Мы хотим убедиться, что на нем нет клейма. — При этих словах лже-Ламех схватился за меч, но подручные Иагу не позволили ему вынуть оружие из ножен. Ламех за решеткой несколько приободрился и облегченно вздохнул. Иагу стало жаль Ламеха.

— Ту — кровь моя, не считай это собственным несчастьем! — бодро выкрикнул Ламех.

Подручные бесцеремонно оголили приведенного по пояс. Его попытки освободиться остались тщетными. Могучее тело не смогло вырваться из нежеланных объятий. Ламеха-двойника резко повернули спиной к Тувалкаину так, чтобы и Ламех за решеткой мог видеть чистую, без клейма, спину. Ламех злобно молчал, сжав в кулачищах толстые прутья решеток.

— Ты — чудовище, Ту! — Бесплодная ярость убивала Ламеха изнутри. А его двойник нанесением меча с тучной проворной ловкостью кромсал подручных Иагу. И вдруг, как по приказу, лже-Ламех точно окаменел. Иагу вынул меч из застывших рук лже-Ламеха, взглянул без удивления и страха на убитых и приказал двойнику не своим голосом:

— Следуй за нами! — Лже-Ламех, двигая заостренными ушами, поплелся за Тувалкаином и Иагу. Походка его вызывала отвращение. Иагу хотел сказать Тувалкаину: «Ваш отец догадался, для чего вы разыграли эту сцену». Но не посмел.

— Да, он догадался, — сам себе сказал Тувалкаин, но не своим голосом.

«Он догадался, что вас мучает совесть», — подумал Иагу.

— Может быть, и так, — в раздумье сказал Тувалкаин. — И, взывая к ней, назвал меня чудовищем. — И беспечно прищелкнул пальцами.

— Я не расслышал, господин, — проговорил Иагу, испугавшись, что прочитали его мысли.

— Это я — сам с собой…»

— Неужели все это правда? — желая противного, спросила себя Ноема-жрица и испугалась своего голоса, потому что не открывала плотоядных уст. И снова углубилась в пергамент.

«Много лет спустя Ноема-жрица прочитает о подмене Ламеха, возвращаясь из пещеры Еноха, где безуспешно пыталась соблазнить молодого Ноя и где ее служанка выкрала у него мой пергамент…»

Ноема-жрица змеиной улыбкой отдала должное прозорливости Иавала-скотовода и, облизнув свои сладкие распутные уста, села удобнее и вернулась к пергаменту.

«Ноема-жрица, прочитав пергамент, змеиной улыбкой отдала должное моей прозорливости, приказала развернуть коней и поехала в новый город, чтобы увидеться с Тувалкаином.

Вечером они ужинали вместе.

— Ту, — обратилась Ноема к брату и, пригубив кровавое вино из золотого кубка, поставила его на белую скатерть. — Детство и юность мы провели вместе, и это были незабываемые годы. У нас было и остается много общего, даже мечты. Но в жизнь их воплощаешь ты, а не я. Не потому, что я не хочу, а потому, что многого теперь просто-напросто не понимаю. Кто-то крадет у меня моих духов, и я превращаюсь в обыкновенную женщину.

— Слишком длинное предисловие, Ноема! — прервал Тувалкаин, раздражаясь и от того, что Ноема говорит не своим голосом, и от того, что на глубине своего слышал чужие интонации.

— Ту… тогда… сразу после того, что произошло у заброшенной штольни… когда отец убил моего мужа Ксанта… Это был уже не отец?

— Нет, это был уже не отец! Это был его двойник! Это что-нибудь меняет?.. Я не спрашиваю, Ноема, как ты догадалась, но я хочу, чтобы ты спросила, кто мне подсказал такой ход, — не своим голосом сказал Тувалкаин и посмотрел на сестру так, точно хотел сделать из нее мишень для издевательства.

— Я задаю тебе вопрос: кто тебе подсказал такой ход? — ласково глядя на брата, спросила Ноема-жрица и холодно рассмеялась.

— Отвечаю! Твоя похоть! Ты подкупила двоих жрецов Иагу, и они клеймили твоего мужа Ксанта, который потерял мужскую силу. Ты выдала двойника за Ксанта, но Иагу случайно увидел клеймо на плече лже-Ксанта, с которым ты жила как с мужем, и заподозрил своих жрецов. Я был поражен твоим поступком!.. А подкупленных тобою подручных Иагу зарубил Ламех…

— Лже-Ламех, — уточнила Ноема и осторожно спросила: — А у меня тоже есть двойник?

— Да, — сказал Тувалкаин чужим голосом, а Ноема-жрица испытала ни с чем не сравнимое удовольствие, точно она отделилась от самой себя.

— И она молода? — спросила Ноема-жрица и неожиданно легко засмеялась.

— Да.

— Я боюсь, что с ней спит какой-нибудь жрец! Убей ее! — потребовала Ноема-жрица, лицо ее исказила гримаса ненависти, но чужой голос оставался веселым, легким и ласковым.

— Ты с ума сошла! Ее органы тебе еще пригодятся.

— Ты, Ту, додумался до страшных вещей! Они открывают в нас столько гадости…

— Ну, гадости в себе мы можем открыть и без науки, а человеческое познание не остановить! Со временем операции по пересадке органов будем делать и простолюдинам, и массовое человеческое сознание оправдает нашу сегодняшнюю дерзость…»

«Совсем обнаглел», — подумала Ноема-жрица про Иавала-скотовода, но услышала свой голос и испугалась, потому что ее плотоядные губы оставались сомкнутыми. Она хотела крикнуть вознице: «Разворачивай ангелов! Мы едем в новый город!» — но звук точно застрял в гортани. Тут Ноема-жрица услышала свист, и ужас объял ее, ибо она догадалась, что свистит она сама, свистит с широко открытым ртом. А служанка в испуге забилась в угол кареты.