Милостыня от неправды

28

Однажды утром, когда луч солнца выскочил из-за скалы, а в ее тени роса небесная еще зачинала комаров, я проснулся бодрым, будто никогда не болел, проснулся тих и мирен, будто день накануне провел в молитве.

За утренним столом Ноема сказала:

— Ной, мы хотели осмотреть пещерные комнаты. Отец обещал проводить нас.

В подтверждение слов Ноемы Ламех отстегнул от пояса шнур с ключом и положил его на стол.

— Я так и думал, отец, что это ты ходишь с факелом по пещерным комнатам.

— И давно ты догадался?

— Догадался недавно. Вспомнил как-то: когда у матери болели ноги, она лечила их голубой глиной. Но в округе голубой глины нет! Только в нашем подполе, в том месте, где дом примыкает к скале… под скальной дверью. В детстве, как и все братья и сестры, в свой черед я мыл обувь и с твоих сандалий, отец, очень часто приходилось смывать голубую каемку.

Ламех молчаливо улыбнулся…

Естественная широкая и сухая штольня изгибами шла внутрь скалы. Коридор этот казался бездной, потому что в нем не было прорубленных наружу окон. Факел чадно попахивал. У входа в боковой коридор с окнами остановились, прислушались.

— Что слышишь? — шепотом спросил отец, обращаясь ко мне.

— Шаги, — прошептала Ноема. Ветер принес дальний детский возглас с железной дороги, но с ним таинственность скальных коридоров не побледнела. Снова послышались шаги и снова замерли, будто кто-то остановился на передышку.

— Пол недавно подметали, — сказала Ноема, рассматривая разводы веника на полу.

В конце коридора начиналась каменная лестница, ведущая наверх. Поднимались по ней впотьмах, потому что факел потух. И остановились перед массивной щелястой дверью, пронизанной солнцем. За ней по-домашнему плескалась вода, шлепала швабра, кто-то выжимал тряпку. Дверь как бы сама собой со скрипом отворилась, и мы, обдуваемые ветерком, из дремотной полутьмы скальных коридоров вошли в просторный зал. Солнечные золотые слитки трепетали на полу возле окон и слепили. Посреди зала, стоя на стремянке, незнакомая женщина протирала шваброй расписанный красками свод. Женщина почувствовал, что кто-то вошел и, не отрывая швабры от потолка, обернулась.

Если бы я не держал Ноему за руку, то подумал бы, что на стремянке — она, только постаревшая. Во мне уже жило ликующее предчувствие.

— Енох? — глядя на меня, растерянно спросила женщина, но, догадавшись, что обозналась, улыбнулась: — Ной!

Я узнал Манефу. Она не спеша спустилась со стремянки и протянула руки навстречу нам.

— Я рада, Ной, что Бог повторил Еноха в своем правнуке. — Взгляд Манефы подернулся слезной поволокой. Я и Ноема, напрягаясь от внутреннего восторга, бросились к ней. А непонятные скальные звуки пришли в радостное движение…

Мы долго рассматривали потолочную картину, которую одухотворяло дыхание чудесного.

— Ее написал Енох, — сказала Манефа. — Впервые я увидела ее после его вознесения. И так же, как и вы, я замерла, пораженная. Енох пророчествовал о тех временах, когда Господь ради спасения людей вочеловечится. То есть, творя мир невидимый, мир духовный, который волен и не творить, будет ходить по земле человеком. Будет распят на Кресте и спустится в ад, чтобы вывести из него праведников, что жили до Его вочеловечивания. Вот здесь это сошествие Богочеловека и изображено. За Ним три ангела охраняют невесомо парящий Крест, а внизу, у ног Богочеловека — коленопреклоненные люди в белых погребальных одеждах подняли к Нему свои невесомые руки. Глаза людей преисполнены неясной надежды. Дух их, некогда покинувший землю, готов покинуть и подземелье и перейти в небесное пакибытие.

В тот день Манефа много говорила о Енохе. Рассказывала, как он был взят ангелами на небо и вернулся от них со знанием пророческого прошлого и пророческого будущего. О том, как обличал Енох отступничество людей от Бога, обожествление знаний, поклонение бесам, помогающим в приобретении знаний. Проповедью своей Енох рушил планы Тувалкаина объединить в один народ и сифитов, и каинитов под властью последних. О том, как Енох оказался в городе каинитов, а его сын, Мафусал, попал в ловушку, устроенную Тувалкаином: купил арбалет и по закону города был осужден на каторжные работы. А Енох, чтобы спасти сына от темничного заточения, согласился на совместное служение с каинитами. О том, что во время праздника Енох помолился Богу, чтобы Он уничтожил идолы каинитов, и те разлились водой, и Он уничтожил идолов, и они разлились водой, а Енох пошел по сегменту солнечного света к ожидающим его ангелам. Манефа рассказывала о проповеди Еноха на высокогорном пастбище.

Мы прошли в другой зал, и я с изумлением увидел жертвенник и богослужебную утварь.

— Здесь твой отец катакомбно совершает жертвоприношения Богу.

— Отец? — Я растерянно оглядел всех, и возмущенные мысли уже прошелестели у меня в голове, и, наверное, на лицо я сделался угрюм.

— И вы не могли сказать мне об этом раньше? — подавив свою духовную чуткость, с возмущенной обидой вопрошал я. — Я мечусь в поисках катакомбного епископа, а вы служили здесь, и… Я без службы… — И замолчал, справедливо ожидая объяснений.

— Ной! — взмолилась растерянная Ноема. — Ной, как хорошо Господь все устраивает! Еще утром все было неясно и неопределенно, а сейчас… — на что ты обижаешься? — мягко укоряла Ноема. — Ты снова сможешь служить у жертвенника! Вот что важно!

— Когда ты только родился, Ной, — заговорила Манефа, — твоего отца Ламеха добрые люди предупредили, что жрецы каинитов станут изводить тебя с лица земли посредством волшебства. Я думаю, тебе нетрудно будет понять отцовскую заботу. А когда ты, Ной, узнаешь свое предназначение, ты сам скажешь, что отец твой поступил правильно. — Я не мог понять слов любви, которые произносила Манефа, и не в силах был справиться со своим удивленным сомнением, но уже не серчал ни на кого. Ноема была права: вчерашние тайны разрушались с необыкновенной легкостью, точно во сне. — Пока ты в неведении служил в лже-сифитской церкви, пока искал катакомбного епископа, каиниты ничего не предпринимали против тебя. Поэтому отец твой и молчал о своем священстве, которое принял от живущего в катакомбах праведного Еноса. Даже Мафусал ничего не знает об этом. — Манефа подала мне священнические одежды, и я благодарно кивнул.

— Ты думаешь, Манефа, что я и есть тот самый Ной, который спасется в потопе?

— Ты не единственный Ной на земле и, возможно, спасется другой Ной, но ты можешь оказаться и тем самым Ноем… До поры до времени власть не будет трогать детей Света. Свободу объявили всем, чтобы неразумных сифитов объединить с каинитами и создать религию сатаны. Каиниты будут творить чудеса бесовской силой и прельстят многих. Истинная Церковь сифитов ушла в катакомбы. Епископ и несколько священников путешествуют по земле и окормляют детей света. Со временем и это малое стадо будет уменьшаться.

Остальные сифиты смешаются с каинитами, будут жить по их законам и поклоняться падшим ангелам. Мир обрушится на бывших детей Света: будут изменены заповеди, догматы, но никто из мирян даже подозревать об этом не будет. А за несколько лет до потопа каиниты пустят в Карагодское мучилище железнодорожный состав, в последнем вагоне которого повезут последних детей Света. Это будет знамение времени. Бегите за этим вагоном, цепляйтесь за колеса, лишь бы уехать с ним. Кто думал о своей посмертной участи, кто не наслаждался грехом, те из детей Света успеют за этим составом, уедут в последнем вагоне. А в мучилище, когда перед расстрелом сифитов выведут на снег, он растает под их ногами — расцветут и зазвенят сиреневые колокольчики.

— Я не могу понять, почему скрываешься ты, Манефа, почему катакомбно служит отец, а Мафусал безбедно и безбоязненно живет в городе? Неужели его совесть не обличает его?

— Все не так просто, — вздохнула Манефа. — Когда уже объявили свободу, именно Мафусал предупредил меня, что Иагу ищет души моей и послал людей, чтобы убить меня. Вот причина моего затвора! Конечно, я плачу, что Мафусал с каинитами, и молюсь за него. Мафусал не пренебрегает внушением совести, и я надеюсь, будет день, и душа его обратится к Богу. Хотя… если я правильно поняла Еноха, Мафусал может погибнуть в водах потопа. Но мы все можем погибнуть, и об этом не надо забывать. А Тувалкаину Мафусал нужен уже только потому, что он — сын Еноха-сифита, но давно уже принял образ жизни каинитов и даже их образ мысли. Тувалкаин будет терпеть Мафусала и прощать ему многое, что не простил бы даже близким по крови людям. А в последние времена Мафусала и Тувалкаина объединило еще одно общее дело.

— Общее дело?

— Ты, Ной, должно быть слышал о нем. На жреца Иагу работает очень много умных людей, среди них немало и сифитов. Это от них в мир исходит: все мы — дети Адама! У них считается неприличным уточнять, кто ты — сифит или каинит. Среди них работает и твой знакомец — Твердый Знак.

И, конечно, в тот день я не мог не спросить у Манефы о книге Еноха. Есть ли она? Видел ли ее кто-нибудь? Читал ли? Содержит ли она знания пророческого прошлого и пророческого будущего?

— Долгое время, Ной, я была уверена, что Енох не оставил нам никакой книги. На высокогорном пастбище, перед тем, как Еноха навсегда забрали ангелы, Мафусал спрашивал его о книгах, но Енох ответил уклончиво. Он заговорил о папирусах наших душ, на которых пишет Сам Бог. Но в каменоломнях ко мне однажды подошел заключенный, на руках у которого умер мой брат Гаидад. В предсмертном бреду он упоминал книгу, которую якобы оставил на земле Енох.

— Бред Гаидада слышали не только узники, но и надсмотрщики, — говорил узник, на руках которого умер Гаидад. — Он шептал, что книга спрятана под каким-то жертвенником…

Я поблагодарила заключенного за погребение пайкой темничного хлеба.

В тот же день по каменоломне разнесся слух, будто приехал важный господин. Я почему-то была уверена, что меня вызовут к нему. И меня вызвали. Важным господином оказался жрец Иагу. Бойся этого человека, Ной! Он способен записывать в сознание людей все, что ему нужно. Запретит тебе видеть камни, и ты до конца своей жизни не увидишь ни одного камня. В свое время жрец Иагу внушил одному несчастному, что он — Енох, что он поднимался на небо к ангелам. И привозил этого несчастного в дом Еноха, чтобы доказать тому, что и ему путешествие к ангелам внушено… Меня вызвали к Иагу. Он приурочился на валуне, в тени скалы, куда ветром не заносило вздыбившуюся над каменоломней пыль. Казалось, она стала гуще, уже не видно было узников — только звенели цепи и лопаты о щебень. И еще — очень хорошо помню! — из пыточной пещеры слышались вопли несчастного. Надсмотрщица подвела меня к Иагу и испуганно-поспешно удалилась.

— Вы, конечно, узнали меня? — вежливо спросил Иагу.

— Однажды вы были в нашем доме с Тувалкаином, — ответила я, продолжая поражаться чистоте одежд Иагу.

— Ваш брат Гаидад перед смертью, в бреду, упоминал книгу Еноха. Он просил вас, Манефа, сберечь ее. Я буду откровенен. Если вы отдадите нам эту книгу, я гарантирую вам не только жизнь, но и жизнь на свободе.

Я не знала, как вести себя. Стряхнула пыль с подола и выпрямилась.

— Поверьте, Иагу, я бы очень хотела покинуть эту каменоломню и жить на свободе, но я ничем не могу вам помочь. Я никогда не слышала о книге Еноха!

— Не притворяйтесь, Манефа, у вас это плохо получается. Наш человек уже говорил вам и о книге Еноха, и о том, что говорил Гаидад. Я готов поверить, что содержание книги Еноха вам неизвестно, но украшенный сапфирами оклад вы, наверняка, видели! — с тихим ожесточением заговорил Иагу. — И вы, конечно, должны знать, что книгу эту передал Еноху ангел Раздал!

Я ничего не знала ни о каком ангеле Раздале и молчала. Я и сейчас не знаю, есть ли на свете книга Еноха, нет ли ее, но я осталась жива и получила свободу именно потому, что ее, существующую или несуществующую, искали каиниты. Меня вскоре освободили. И я стала искать книгу Еноха. Пока не заметила, что за мной следят. Тогда я стала делать вид, что ищу книгу Еноха. Я думала: стоит мне прекратить поиски, и меня снова отправят в каменоломню. Ну, а потом объявили свободу… Я допускаю, Ной, что книга Еноха существует, но она не может содержать знаний ангельских и человеческих — это в корне противоречит всему, что говорил Енох. Может быть, каиниты с помощью падших ангелов написали такую книгу, а приписали ее Еноху, чтобы привлечь к своим черным делам и сифитов. Я записывала за братом: на скалах, на воске, на влажной глине. После вознесения Еноха собрала разрозненные записи на кусочках папируса. Теперь ты, Ной, может подшить мои папирусы к тем молитвам, с которыми отправили тебя на учебу в город.

Я пересказал Манефе содержание папируса, который прочитал в городском хранилище.

— Для Мафусала и хранителя служение Богу — неглавное, а как бы нечто побочное. Они хотели привлечь тебя к общему делу воскрешения мертвых, но, похоже, у них ничего не получилось. Теперь ты будешь служить катакомбно. А на жизнь зарабатывать в железнодорожных мастерских. Трудновато, конечно. Но мне кажется, даже лже-епископ подневольной церкви не обещал тебе легкой жизни. И ты должен хранить тайну своего служения, а в мире удаляться от зла!

— Неужели уже невозможно творить добро? — наивно спросил я. — Ведь творить добро и удаляться от зла — разные вещи.

— В юности и я, Ной, не могла понять, почему удаление от зла возводится в добродетель. Разве сифиты не призваны творить добро? Но мир находится в падшем состоянии, и очень часто бывает так: что бы ты не сделал, что бы не предпринял, все оборачивается грехом. И остается только одно: удаляться от зла. Господь вывел тебя, Ной, из-под невольной церкви, которая взяла волков вместо пастырей, чтобы ты не творил зла своей повседневной жизнью.

В тот день Манефа так часто упоминала ангелов, что невольно думалось, будто не так давно ангелы жили среди людей. И я спросил Манефу, почему сейчас ангелы не сходят к людям и почему сейчас нет таких чудес, как во времена Еноха. В тот день Манефа говорила так, как совесть иногда таинственно говорит сердцу:

— …Авель не стремился к материальному, он богател в Бога, а брат его, Каин, направил свою жизнь на материальное процветание. А теперь почти все уподобились Каину. И не только каиниты, но и сифиты, которые забыли, что они — дети Света. Отблески святости Бога редко встретишь на человеческом лице, лица людей все больше и больше походят на обезьяньи морды. Люди стали обожествлять солнце и луну, стали обожествлять звезды, спрашивать у них про свою дальнейшую жизнь, угождают им, думая, что угождают Богу. А иные думают, что достигли всего своим разумом, хотя этим разумом давно завладели падшие ангелы, а сами люди извлекают волшебную силу из угля и нефти и других нечистых источников. Но уже сознательно люди выступают против Бога, высмеивают тех, кто верит в Него. Не желаем знать путей Твоих! Кто Ты, чтобы служить Тебе? Зачем Тебе молиться? Ты нам не нужен! Мы сами! А Бог нас еще любит! А ты спрашиваешь, Ной, почему сейчас нет чудес, какие были при Енохе, почему ангелы не спускаются к нам! Да мы все сгорели бы при их приближении… Нам бы спросить себя: а любим ли мы Бога, как любил Его Енох? Он был духовно выше всех людей, но далеко не единственным, кто любил Бога. Это были времена, когда нескромное одеяние людей считалось осквернением богоугодной жизни. А до чего дошло сейчас? Скоро дойдет до того, что станут бояться выходить из дома в одежде, потому что ее все равно сорвут грабители. А ты спрашиваешь, Ной, почему сейчас ангелы не приближаются к нам, и почему сейчас нет чудес!.. Енох молился, работал, отдыхал, приступал к жене своей Сепфоре, — он всегда был пред Богом. Скажи сейчас об этом молодым — тебя засмеют! Сегодня смысл отношений мужчины и женщины — удовольствие. Грех сладок, и уже не считается грехом. Забыли Божью заповедь: плодитесь и размножайтесь! Раньше в сознании людей этого не было. И Адам, и Сиф, и Енох просили у Господа детей и молились, прежде, чем приступить к своим женам. А ты, Ной, спрашиваешь, почему ангелы… Между нашим духовным миром и миром Еноха — пропасть! Когда Енох читал нам свои блаженства, вокруг собирались ангелы, но мы по заурядности своей их не видели. Когда Енох читал свои блаженства, птицы падали, обожженные ангельским присутствием. А ты спрашиваешь, Ной, почему сейчас ангелы не спускаются к человекам, и почему сейчас нет чудес!.. Пусть молитва Еноха и его дела будут для нас примером. Но помните, Енох всегда предупреждал, что у Господа спрос с молящегося больше. И помни, Ной, с некоторыми из избранных Своих Господь говорит Сам.

В тот день мы вчетвером вкусили молитву, принесли Богу свои скромные словесные жертвы.

Манефа проводила нас до выхода из скалы. Затворница подозвала к себе Ноему и что-то ей долго говорила шепотом. Ноема растерянно заулыбалась, зарумянилась и, застеснявшись своего румянца и своей улыбки, прикрыла лицо ладонями. А Манефа или от своих слов, или от молчаливого лучезарного ответа на них точно помолодела. И даже птичьи голоса в наружных скальных зарослях будто прочистились от слов Манефы и ликующего смущения Ноемы. Птицы радостно щебетали и звучно перепархивали с места на место, будто доказывая самим себе, что от слов Манефы и счастья Ноемы воздух стал более упругим.

На вольном воздухе я все-таки не утерпел и спросил Ноему, о чем ей говорила Манефа. Ноема снова заулыбалась, снова раскраснелась и снова, стесняясь своей счастливой улыбки, прикрыла ее ладонью.

— Это мы о своем, о женском, — сказала Ноема мягким голосом, в котором таилась многозначительность. С этого дня, когда Ноема будет грустить или плакать, или когда на ее кротком грубоватом лице появится печальное выражение, — я буду спрашивать Ноему, о чем «тогда» говорила Манефа. Ноема будет улыбаться сквозь слезы, смущаться, краснеть и говорить: «Это мы о своем, о женском». О том, что сказала Ноеме Манефа в скальном коридоре, я узнаю совсем скоро, но осуществится предсказание только через несколько сот лет.