Милостыня от неправды

17

С Суесловцем мы встретились в урочное время на перроне. Змий, как и в юности, мутно глядел на всех сверху своего нешуточного роста и что-то жевал верблюжьими челюстями. Прокатил мимо поезд, осторожно лязгая колесами, но вдруг что-то железно грохнуло, толпа на перроне вздрогнула, и люди бросились к остановившимся вагонам. Набивались в первые два, потому что большинство ехало до узловой станции. Там надо было успеть на другой поезд, а тот, кто бежал по железнодорожному мосту, как правило, опаздывал или забегал в вагон, когда все места были уже заняты. Поэтому на узловой все бежали по рельсам, огибая сипящий паровоз. Я направился в конец состава. Ноема поспешила за мной. Вагон был занят только наполовину. Ноема уступила мне место у окна, а сама села рядышком и прижалась ко мне. Прямоходящий подошел к нам с нахмуренными бровями. Он молча взял наши узлы и сказал на ходу:

— Здесь будет ду… — Осталось непонятным его «ду»: то ли — душно, то ли — дуть. И привел нас в переполненный вагон, где на узлах в проходе сидели люди. Каждый наш шаг встречали с неудовольствием. Мы ехали стоя.

— Есть быль! — сказал вдруг Прямоходящий, сказал так громко, что полвагона обернулось. Суесловец принялся рассказывать небылицу, и стало ясно, почему мы перешли из свободного вагона в переполненный. Тогда я не знал, что небылицу сию Змий недавно услышал от Йота, который велел пересказать ее мне и Ноеме. Йоту эта небылица досталась от жреца Иагу. Было велено пересказать ее народному заступнику Суесловцу. Небылицу придумал Иагу, точнее — Иавал-скотовод, но Иагу обработал ее для определенных нужд. Впрочем, он на авторство не претендовал. — Однажды Тувалкаин (все почтительно притихли) для сближения двух племен человеческих, находящихся тогда в разделении, пригласил в город каинитов Еноха — сифитского патриарха, чтобы показать, как живут каиниты. Едут Тувалкаин и Енох по дороге и вдруг видят: у обочины застряла груженая зерном телега землепашца.

— Пойдем и поможем землепашцу, — сказал Тувалкаин, останавливая коней.

— Я не хочу пачкать свои белые одежды, — отвечал Енох. — В них я молюсь и созерцаю ангелов!

— Тогда придется тебе обождать, — сказал Тувалкаин и спустился с колесницы в грязь. И помог землепашцу вытянуть застрявшую телегу. В свою колесницу Тувалкаин залез весь в грязи, и одежды его напоминали одежды бедняка.

Неожиданно явился ангел.

— Где ты так испачкался? — спросил ангел у Тувалкаина. Тот рассказал, как было дело.

— А ты, Енох? Разве ты не помогал землепашцу освободиться от плена дороги?

— Это меня не касается, — сказал Енох, — ибо я заботился о белизне одежд, в которых я созерцаю ангелов.

— Ты, Тувалкаин, за то, что не побоялся испачкаться, и вытащил из беды землепашца, будешь вечно править на земле, ибо людям нужен такой бесстрашный, готовый на подвиг правитель, подающий руку помощи попавшим в беду землепашцам. А ты, Енох, довольствуйся белизной своих одежд… Вот такая быль! Или легенда! — Змий взглядом победителя осмотрел слушающий его вагонный люд.

— Это каинитская небылица, — сказал я.

— Без всякого сомнения, что каинитская! — Змий сквадратил подбородок. У Прямоходящего даже зубы сверкнули от уверенности в своей правоте. — Каиниты никогда не боялись погрузиться в грязь человеческой жизни и не боялись брать на себя труд материального управления… — Змий вещал долго. Сперва он ополчился на богатых, которые своим поклонением золоту развращают народ. Змий квадратил подбородок и сурово взывал: — Дети человечества! Вот кого надо спасать! Вот цель жизни каждого человека! И каинита, и сифита! Дети — наше будущее! — Потом скатился на более банальное: — Я!.. Я!.. Я!.. — Потом показал всем картинку с уже восстановленным храмом сифитов на высокогорном пастбище. — Я восстановлю все это! Чтобы иногда люди могли оторваться от повседневных забот, постоять у жертвенника, подумать…

— У жертвенника не думают — у жертвенника молятся Богу! — вставила Ноема, но Суесловец не услышал ее. И продолжал:

— …подумать о вечном, отдохнуть. Храмовая постройка над сифитским жертвенником украсит высокогорный пейзаж!

Слушать его становилось невмоготу.

— Церковь сифитов — один из столпов человеческой нравственности, — учил пассажиров Змий. — Я в экономике особо не разбираюсь — мое дело наполнить сосуд человеческой жизни нравственностью!

— Можно подумать, он в нравственности разбирается, — вылетело у Ноемы, но Суесловец, упоенный собственной речью, и на этот раз не услышал слов Ноемы. Пока он самодовольно пыжился в своей предвыборной речи, обращенной якобы к нам, Ноема говорила мне: — Мы, сифиты, кажемся безумными для мира сего, но мы безумны ради Бога, а мудрость в Боге нам еще предстоит найти. Мы немощны в мире, а Суесловцы сильны. Они в славе, а мы в бесславии. Суесловцы будут гнать нас, а мы будем терпеть. Суесловцы будут хулить нас, но в их хулении не унижение наше, а путь подражания Еноху.

На узловой вагон опустел. Прощаясь с будущими избирателями, Суесловец лез ко всем с рукопожатием. Потом Змий глянул в окно на голубое небо и широко зевнул, отряхнул подол своего штопанного хитона и уселся на свободное место. До нашей станции он крепко спал, что-то жуя во сне верблюжьими челюстями.

К станции подошли подводы, на них лежали обглоданные топорами бревна и желтые сосновые доски, пахнущие смолой. Вожжи головной повозки взял Суесловец.

— Ты только служи! — отрывисто говорил Суесловец, не подозревая о ненависти к тщеславию. Жадными ноздрями он с удовольствием втягивал в себя горный воздух. — А я найду нужных людей… Только служи! А я найду нужные материалы… Только служи! А я обеспечу подводами… Только служи! А я добьюсь… ты только, а я… я… я… я… — Не оставалось сомнений, что Змий энергично примется за дело, с кем-то там вступит в борьбу и достигнет своей цели: восстановит жертвенник сифитов и возведет храм над ним. — Ты только служи, а я… — Мятежный хохолок гордо подрагивал на затылке. Змий пошел по второму кругу: — Жертвенник украсит горный пейзаж!

Я попытался объяснить, что жертвенники возводят совсем не для того, чтобы украшать пейзажи. Но Змий, поглощенный собственной речью, посмотрел на меня с благосклонностью опытного человека, который не хочет объяснять наивному ребенку некоторых житейских нюансов, о которых ребенок даже не догадывается. — Я сделаю!.. Помните, что говорил наш учитель истории, когда мы очищали от мусора железную дорогу? «Работать надо, как Суесловец!» Кстати, Ной, я слышал, что у тебя в родне есть люди, несправедливо убитые в годы тиранства. Сейчас за каждого уморенного можно получить шесть тысяч. Могу помочь в этом деле!

Было весьма печально слышать эти кощунственные слова от человека, который в экономике не разбирается, а разбирается в нравственности. Он болтал безостановочно. При этом следил за дорогой, чмокал и цокал, слегка бия вожжами по спинам лошадей. И говорил, говорил, был яростен на рассказы, впрочем, всем давно известные.

— Приехали! — Змий легко спрыгнул с повозки, вдохнул росистый запах высоких трав, оглядел окружающие пастбище скалы, как бы поваленные страшным ураганом и похожие на окаменевшие волны. У их подножья синел хвойный лес. Суесловец сделал несколько шагов и торжественно остановился. Поискал взглядом дорогу к разрушенному храму, но его бренное око не увидело ее.

— Гиблое место, — изрек Суесловец.

Ноема сказала очень спокойно:

— Это для каинитов гиблое место, а для сифитов в самый раз! — И печально прикрыла глаза большими светло-коричневыми веками. Смертное ухо Змия не услышало слов Ноемы. Лицо его продолжало сиять. Суесловец не мог отыскать дорогу к храму, не мог дать указания, в каком направлении передвигаться по высоким травам. А как хороши были зеленые травы со скромными вкраплениями нежно-сиреневых колокольчиков и розовых гвоздик. Среди трав ртутно и пасмурно мерцал пруд. Повеял ветерок — пруд точно ожил, зашелестели камыши. Я указал рукой, где должна проходить дорога.

— Вон там, чуть правее пруда.

— Да? — Моя догадливость почему-то насторожила Змия, и на его только что сияющем лице улыбчивым остался только большой рот.

Шли высокими пахнущими травами с метелками, и метелки щекотали щеки. Берег пруда был топким, вязким. Наконец выбрели к руинам…

Под карканье воронов, свивших себе в руинах гнездо, Суесловец месил глину в чане и подносил мне. А я, чувствуя теплоту неба, старательно восстанавливал жертвенник. А когда я прочитал молитву на освящение земли для жертвенника, из камышей выпорхнула огромная стая белых бабочек. Через большой пролом в стене они залетели в руины и замельтешили. Мы стояли в бабочках, точно в хлопьях снега. Вороны смолкли, и мы слушали тишину. От белокрылых бабочек все вокруг сделалось легковесным: и руины, и виднеющиеся в проломах скалы. Когда я засыпал жертвенник освященной землей, почувствовал рядом с собой невидимого ангела. Бабочки поднялись и белым мерцающим облаком полетели обратно через пролом в сторону пруда. Пока мы с Ноемой благоговейно стояли на коленях перед восстановленным жертвенником, Суесловец укреплял столбы вокруг руин, прибивал к ним слеги, чтобы алчный зверь не подошел к святилищу.

После трапезы Суесловец удалился в многобедственный мир, оставив меня и Ноему в пастушеской пещере. Суесловец посулил на днях прислать несколько подвод с материалами для восстановления храма.