Миллионщик

Глава 22

Глава 22

На следующий день мы вернулись в Москву.

Всю дорогу я мечтал увидеть Ольгу, но, увы, они с Михаилом, к моему глубочайшему сожалению, уже уехали. Жизнь в дорогой московской гостинице была им не по карману, да и в заложенном имении оставалось еще много дел.

Первым делом, едва разместившись в той же гостинице на Тверской, я послал за Плеваком. Мой юный поверенный явился немедленно, как всегда, собранный и аккуратный, с неизменным портфелем в руках.

— Федор Никифорович, — сказал я, не теряя времени на предисловия. — У нас новые, чрезвычайные обстоятельства.

Я рассказал ему о своем визите к Штиглицу, о купчей на двести сорок тысяч. Плевак слушал, и его лицо становилось все серьезнее.

— Двести сорок тысяч… — пробормотал он, когда я закончил. — Невероятно!

— Вопрос сейчас не в сумме, — перебил я. — Вопрос в другом. Мог ли Селищев, будучи опекуном, продать родовое имение Левицких? Вот так просто, без лишних формальностей? Да еще и забрать себе деньги?

Плевак снял очки, протер их чистым платочком, потом снова водрузил на нос и с важным видом посмотрел на меня. Я же в течении этой процедуры места себе не находил, едва сдержавшись, чтобы не заорать: «Да когда же ты закончишь возиться со своими очками и ответишь мне!!»

— Владислав Антонович, — наконец произнес он, и в его голосе прозвучала уверенность профессора, излагающего непреложную истину. — Это абсолютно, категорически невозможно.

— То есть?

— То есть по законам Российской Империи опекун не имеет права отчуждать недвижимое родовое имение своего подопечного. Особенно если подопечный несовершеннолетний. Для этого требуется целая процедура, долгая и почти невыполнимая.

И он начал мне объяснять.

— Поверьте мне, сударь, — закончил он, — получить такое разрешение — все равно что выпросить у дьявола душу обратно. Это случается раз в сто лет. И уж точно не в течение нескольких недель. Позвольте объяснить, опекун категорически не имеет права продать дворянское родовое имение своего подопечного без получения специальной санкции! Это одно из самых строгих и фундаментальных правил российского законодательства! Чтобы это устроить, опекун должен сначала доказать крайнюю и неотвратимую необходимость продажи имения и подать официальное прошение в уездную Дворянскую опеку. Опека по этому обращению должна провести собственное расследование, оценить состояние имения и проверить наличие долгов. Это долгий и тщательный процесс. Если бы уездная опека согласилась с доводами, она передала бы дело на рассмотрение в Губернское правление, возглавляемое губернатором. Но самое главное, — тут в голосе Плевака послышались триумфальные нотки, — для продажи родового, наследственного дворянского имения требуется высочайшее соизволение! Личное разрешение государя императора! Прошение об этом подается через Правительствующий Сенат. А это, скажу я вам, самая сложная, почти непреодолимая инстанция: Сенат всегда очень неохотно давал санкцию на отчуждение дворянских земель!

— Значит… — выдохнул Изя.

— Значит, купчая, которую вам показали, с высокой вероятностью является подложной, — закончил за меня Плевак. — Грубая, наглая фальшивка, состряпанная в расчете на то, что никто не станет проверять.

— Но Штиглиц ей поверил! — воскликнул я.

— Барон Штиглиц — финансист, а не юрист, — пожал плечами Плевак. — Он видит бумагу с печатями и верит ей. К тому же поместье Левицких — лишь одно из нескольких сотен земельных участков, приобретаемых под строительство дороги. А эти мошенники, выманивая у него деньги, на то и рассчитывали!

— Что же нам теперь делать?

— Действовать. — В глазах Плевака зажегся азартный огонек. — Немедленно. Я сегодня же подготовлю от имени сенатора Глебова, как нового законного опекуна, официальный запрос. Телеграмму во Владимир, в губернское правление и в уездную Дворянскую опеку. С одним-единственным вопросом: давалось ли разрешение на продажу имения Левицких?

— И что это нам даст? — удивленно спросил Изя.

— Мы получим официальный документ, — торжествующим тоном ответил Федор Никифорович. — Бумагу, где будет написано, что никакого разрешения не было и быть не могло. И с этой вот бумагой, господа, мы сможем пойти к кому угодно. И к барону Штиглицу. И в полицию. И в суд. С этой бумагой мы сможем не просто защищаться. Мы сможем нападать.

— Отлично! Немедленно сообщите Глебову наш план, — распорядился я, — но только я бы внес в него еще один пункт…

— Какой же? — насторожился Федор Никифорович.

— Пусть сенатор по мере возможности выяснит, при каких обстоятельствах происходило отчуждение и других родовых имений, по которым проходит железная дорога. Почему-то мне думается, что и там все было оформлено не так уж гладко!

— Простите? — нахмурился Плевак.

— Наверняка есть еще пострадавшие, чьи дела по каким-то причинам не получили огласки! А еще нужно, чтобы сенатор Глебов, как опекун и высокопоставленное лицо, сделал официальный запрос в Губернское правление и узнал, осуществляется ли строительство моста через Клязьму в районе имения Левицких в настоящее время. Если мост уже строят — это совершенно незаконно!

— Будет сделано, — кивнул Плевак. — Это очень верный ход. Мы должны собрать все доказательства, чтобы наша позиция в суде была несокрушимой.

Телеграмму отправили в тот же день.

Оставив юридические баталии на моего гениального поверенного, занялся другой, более грязной, но не менее важной работой. Мне нужно было найти Селищева.

Искать его в респектабельных местах вроде Английского клуба было уже бессмысленно. После скандала его оттуда вышвырнули, как паршивого пса. Я понимал, что такой человек, лишившись своего статуса и пребывая в страхе, будет искать утешения на дне. В самых грязных, самых злачных местах Москвы.

Я снова обратился к Изе.

— Изя, мне нужен Селищев. Найди его. Ищи в трактирах, в игорных притонах, в домах терпимости.

Изя вернулся через два дня, брезгливо морщась.

— Ой-вэй, Курила, где я только ни был! В таких гадюшниках, что приличный человек и на версту не подойдет! Но я его нашел.

— Где?

— В борделе. — Изя сплюнул. — В самом гнусном, на Хитровке. У мадам Розы. Он там уже третий день пьет беспробудно, с какими-то девками гуляет. Все деньги, видать, просадил.

В тот же вечер, взяв с собой Степана для подстраховки, я отправился на Хитровку. Это был совсем другой мир. Зловонные, темные переулки, пьяные крики, драки. В воздухе стоял густой, тошнотворный запах сивухи, нечистот и какого-то всеобщего, безнадежного разложения.

Мы без труда нашли дом мадам Розы. Это был грязный, двухэтажный трактир, из окон которого лился тусклый свет и доносились пьяные песни под расстроенную гармошку.

Мы вошли внутрь. Нас окутал смрад перегара, пота и дешевых духов. За грязными, липкими столами сидели пьяные купчики, какие-то мелкие чиновники, мастеровые. Среди них, как хищные птицы, кружили девицы в ярких, безвкусных платьях, с вульгарно накрашенными лицами.

Селищев сидел в дальнем углу, в отдельном кабинете. Он был в непотребном виде. Сюртук расстегнут, лицо багровое, одутловатое. Он был мертвецки пьян. Рядом с ним, хихикая, сидели две девицы и наливали ему водку.

Я знаком велел Титу остаться у входа и подошел к их столу.

— Аристарх Ильич, — сказал я. — Добрый вечер.

Он поднял на меня мутные, ничего не выражающие глаза.

— Ты… ты кто?

— Мы с вами уже встречались. В Английском клубе. Помните?

При упоминании клуба его лицо исказилось.

— Убирайся! — прохрипел он. — Убирайся, пока я…

— Успокойтесь, — сказал я, садясь напротив и жестом отсылая девиц. — Я пришел не ругаться. Я пришел поговорить.

— Не о чем нам говорить!

— Ошибаетесь, — холодно отвечал я. — Я был в Петербурге. Мне показали там купчую на имение Левицких, подписанную вашей рукой. Судя по всему, вы продали поместье за двести сорок тысяч и положили эти деньги в карман. Вот об этом мы и поговорим.

Он тупо уставился мне в лицо, пытаясь сфокусировать взгляд,

и я видел, как постепенно хмель выходит из него, а на смену ему приходит страх.

— Я… я ничего не продавал! — вдруг закричал он, и его голос сорвался на визг. — Клянусь Богом, не продавал!

— А как же купчая на двести сорок тысяч, которую вы подписали? — спросил я.

— Не было никакой купчей! — Он в отчаянии схватился за голову. — Я ничего не подписывал! Они меня обманули! Они обещали сто тысяч, если я проиграю дело! А про продажу и речи не было! Это все они! Французы! Этот их главный, барон!

Он задыхался, его трясло.

— Они меня подставили! Понимаете? Подставили!

Я смотрел на этого жалкого, раздавленного человека и понимал, что он не врет. Он действительно ничего не продавал. Его просто использовали, как пешку, а потом выбросили за ненадобностью.

— Успокойтесь, Аристарх Ильич, — сказал я уже другим, более мягким тоном. — Я вам верю. А теперь послушайте меня: вы угодили в очень скверную историю. Ваша репутация уничтожена, вы на дне. Но, если вы напишете покаянное письмо в Сенат, где расскажете все: и про французов, и про барона, и про Мезенцева, — возможно, я протяну вам руку помощи. У меня есть свои резоны желать, чтобы мошенники из ГОРЖД оказались разоблачены перед самыми высокими инстанциями. Сделайте это, и я помогу вам выбраться из этой грязной истории. А если нет… пеняйте на себя.

Он поднял на меня полные слез и надежды глаза.

— Я… я все расскажу. Все, что знаю. Только спасите меня!

Выглядел он крайне жалко. Преодолевая отвращение, я произнес:

— Тогда, сударь, оставьте этот гнусный притон, идите домой, проспитесь. Затем напишите все по порядку, и пусть поверенный поможет оформить это ходатайством в Сенат. И я помогу вам закрыть долги и даже восстановить честное имя.

— Умоляю, помогите мне! — в пьяных слезах прокричал Селищев и бросился целовать мне руки.

Уже на следующий вечер, удивительно быстро, пришел ответ из Дворянской Опеки.

Плевак вскрыл конверт и протянул мне бланк. Я пробежал его глазами. Текст был типично телеграфным — сухим, казенным, но для меня он звучал как музыка: «НА ВАШ ЗАПРОС СООБЩАЕМ ТЧК НИКАКИХ РАЗРЕШЕНИЙ НА ПРОДАЖУ ИМЕНИЯ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНЕГО ЛЕВИЦКОГО МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА ДВОРЯНСКОЙ ОПЕКОЙ НЕ ВЫДАВАЛОСЬ ТЧК МОСТ СТРОИТСЯ ТЧК ПРЕДВОДИТЕЛЬ ДВОРЯНСТВА ГОРОХОВЕЦКОГО УЕЗДА ВАРЕНЦОВ».

— Ну вот, — сказал Плевак, и на его лице появилась торжествующая улыбка. — Теперь у нас в руках козырной туз.

— Федор Никифорович, — сказал я, — у нас есть все доказательства. Теперь нужно действовать. Судя по всему, эти негодяи пошли напролом!

Я понял, что все наши юридические баталии, все наши жалобы в Сенат могут оказаться бесполезными. Пока мы отвлечемся на составление бумаг, они просто построят этот мост, и тогда уже ничего нельзя будет изменить. Попробуй-ка снести уже построенное сооружение государственной важности!

— Нужно ехать на место, — сказал я. — Немедленно. Я должен остановить их!

Интерлюдия: Москва, XXI век

— Сергей, зайди. — Голос Виктора Алексеевича в телефоне был напряженным.

Я вошел в его огромный, залитый светом кабинет на последнем этаже небоскреба в «Москва-Сити». Он стоял у панорамного окна и смотрел на город.

— Видишь вон ту стройку? — Он показал рукой на расчищенную площадку в центре старого, зеленого района, где уже рыли котлован и забивали сваи. — Гигантский торговый комплекс. «Вавилон», мать его!

И Виктор витиевато выругался, с ненавистью глядя в окно.

— Вижу, — кивнул я. — А что с ним не так?

— А то, что его строят на городской земле, не отведенной под застройку, — зло сказал Виктор. — Строительство идет незаконно благодаря подкупленным чиновникам в префектуре. Я оформляю этот участок под свой объект, а тут — бац, и уже льют бетон!

— Так пусть Юрец подает в суд, — пожал я плечами.

— Подал, — усмехнулся Виктор. — И что? Пока суд да дело, пока будут идти заседания, они уже возведут коробку. Затянуть дело проще простого, сам знаешь. А потом — все. Это же распространенная схема у этих… девелоперов. Сначала незаконно построить, а потом всеми правдами и неправдами через тот же суд или через взятки «узаконить» постройку. Потому что по нашему дурацкому законодательству «земля следует за зданием», а не наоборот. Снести уже построенный комплекс практически невозможно, и они это знают. Распространенная схема…

— И что вы хотите от меня? — спросил я.

— Я хочу, чтобы ты это остановил. — Он посмотрел на меня в упор. — Любым способом. Но чисто. Без криминала. Нам не нужны проблемы с полицией.

Я несколько дней думал, собирал информацию. И придумал.

Через неделю у стройплощадки «Вавилона» вырос палаточный городок. Десятки «возмущенных местных жителей» — в основном нанятые мной за небольшие деньги студенты и пенсионерки — стояли с плакатами «Не дадим уничтожить наш парк!», «Долой точечную застройку!», «Наши дети хотят дышать воздухом, а не выхлопами!».

Мы действовали грамотно. Привлекли прессу, телевидение. Наняли «экологов», которые нашли «чудовищные нарушения природоохранного законодательства». Наши активисты, в основном легкие на подъем московские бабульки, за спинами которых маячили крепкие ребята из спортивных клубов, мирно, но очень настойчиво перекрыли все подъезды к стройплощадке.

— Мы не пропускаем технику, потому что она нарушает экологические нормы! — кричала в телекамеру одна из «активисток», пожилая, бодрая дама, которой я лично платил по пять тысяч в день. — Они уничтожают наш зеленый оазис!

Стройка застопорилась. Каждый день простоя обходился застройщикам в миллионы.

Сначала были попытки перекупить наших активистов. Затем — попытка вести строительство по ночам. Кончилось все грандиозной дракой двух ЧОПов, приездом на место событий прессы и прокурора г. Москвы. В общем, было весело.

Через две недели они не выдержали. Ко мне приехали «переговорщики», и мы решили вопрос. Они отказались от строительства, а Виктор Алексеевич «компенсировал» им часть затрат. Победа была полной и, главное, чистой.

Мерный стук колес поезда, везшего вперед, к поместью Левицких, вернул меня из воспоминаний к текущим проблемам. Да, когда-то усвоенный урок заставлял сейчас действовать решительно и быстро: если позволить им построить этот мост — мы проиграли.

Я появился в имении Левицких, свалившись как снег на голову. Завидев меня, Ольга и Михаил выбежали на крыльцо.

— Владислав Антонович! — ахнула Ольга. — Что случилось?

— Случилось то, что они начали строить мост, — ответил я. — На вашей земле.

— Но как же? Ведь суд еще не закончился! — воскликнул Михаил.

— Им плевать на суд, — горько усмехнулся я. — Они уверены в своей безнаказанности.

Я не стал терять времени. Взяв у них лошадь, поехал к реке, к тому самому спорному участку.

Картина, которая открылась передо мной, была удручающей. На высоком берегу Клязьмы кипела работа. Сотни рабочих — среди которых выделялись местные мужики в рваных армяках — рубили вековые сосны, корчевали пни, рыли землю, готовя площадку для будущей опоры моста. Несколько французских инженеров в щегольских сюртуках и цилиндрах, размахивая руками, отдавали распоряжения.

Я подъехал ближе. Меня тут же остановил здоровенный надсмотрщик с нагайкой в руке.

— Куда, барин? Не велено! У нас тут стройка идет!!

— Чья это «стройка»? — спросил я, глядя на него в упор. — Это земля господ Левицких. И вы, сударь, находитесь здесь незаконно.

— А это уж не твоего ума дело, — нагло ухмыльнулся он. — У нас приказ от начальства. А ты, мил человек, проваливай отсюда по-хорошему, пока цел.

Не став спорить, отъехал в сторону, спрятавшись в лесу. Я долго стоял там, наблюдая за этой кипучей, разрушительной деятельностью. Они работали уверенно и нагло, по-хозяйски распоряжаясь на чужой земле, и, похоже, не сомневались, что тут некому их остановить.

Я смотрел на все это и лихорадочно думал. Нельзя допустить, чтобы они построили этот мост. Возведенный объект не так просто убрать: вполне возможно, что суд нам откажет, бросив в качестве отступного грошовую компенсацию. А главное — мысль о том, что все эти аферисты окажутся победителями, вызывала во мне горячую, жгучую ненависть.

В моей голове начал рождаться план.

Война за имение Левицких переходила в свою последнюю, самую горячую фазу. Фазу диверсий.