Миллионщик

Глава 11

Глава 11

Мы гнали лошадей, не жалея ни их, ни себя. Зима была на исходе, и я торопился, желая еще по санному пути, по крепкому, звенящему насту добраться до Перми, а оттуда уже по рекам — в центральную Россию. И мы успели. Лед трещал, стонал, покрывался сверху слоем воды, готовясь к своему последнему, сокрушительному походу к Каспийскому морю.

В Перми мы распрощались с кибитками и ямщиками. Дальше наш путь лежал по воде.

Весеннее половодье было бурным, стремительным. Кама, освободившись от ледяных оков, разлилась широко, затопив прибрежные луга и превратившись в мутное, бурлящее море. Мы сели на первый же пароход, идущий до Нижнего Новгорода.

Пароход был старенький, неуклюжий, с высокой, коптящей трубой, из которой валил густой черный дым, и огромными, шлепающими по мутной воде колесами. От постоянных ударов лопатками по воде корпус судна постоянно сотрясала мелкая ритмичная дрожь. Палуба была забита самым разным людом: купцами в длиннополых сюртуках, возвращавшихся с ярмарки, мужиками в армяках, ехавшими на заработки, мещанами, студентами в потертых фуражках, какими-то странствующими монахами с котомками за плечами.

Мы плыли по Каме, потом по Волге. Пароход, мало того что вез пассажиров, да еще то и дело цеплял к себе баржи — то с металлом, то с лесом, то с какими-то тюками. Бесконечные, унылые, но по-своему величественные пейзажи проплывали мимо: высокие, обрывистые берега, поросшие лесом, заливные луга, на которых уже зеленела первая робкая изумрудная трава, редкие, затерянные в этой безбрежности деревушки с покосившимися церквушками.

И чем дальше мы плыли на запад, чем ближе подбирались к одной из целей нашего путешествия, тем больше я нервничал.

— Что с тобой, Курила? — спросил Изя, с удивлением глядя на меня. Он сидел на палубе, на каком-то тюке, и пытался починить дужку очков. — Ты уже третий день ходишь как в воду опущенный. Или, наоборот, как будто клад нашел. Не поймешь тебя. То молчишь часами, то улыбаешься сам себе, как идиот. Ты, случайно, не влюбился?

— Так, задумался, — отмахивался я.

В Нижнем Новгороде мы пересели на другой пароход, поменьше, который шел по Оке, а затем по Клязьме в сторону Владимира. Рекунов несказанно удивился такому решению:

— Простите, мосье Тарановский, но разве путь на Петербург лежит не через Ярославль?

— Теперь быстрее ехать через Москву! — пояснил я. — Оттуда мы быстро доберемся железной дорогой. Рекунов с недовольным видом вынужден был подчиниться.

Чем ближе подплывали мы к Гороховцу, тем сильнее билось мое сердце. Где-то здесь, на этих высоких, поросших сосновым лесом берегах, должно быть поместье — усадьба Левицких.

Я стоял на палубе, напряженно всматриваясь в проплывающие мимо берега. Пароход неспешно шлепал колесами, оставляя за собой широкий пенистый след. Солнце припекало, и от воды тянуло прохладой и запахом тины. Согласно словам Владимира, нам нужно было сойти на берег, немного не доезжая до Гороховца, в районе небольшой, затерявшейся в лесах деревушки. Но как это сделать, я представлял себе смутно. Пристани там, конечно, не было.

И вот, когда на горизонте уже показались золотые маковки гороховецких церквей на высоком берегу, я увидел то, что было мне нужно. Недалеко от берега в тихой заводи покачивалась на воде небольшая рыбацкая лодка. Двое мужиков в выцветших рубахах неспешно перебирали сети.

— Капитан! — крикнул я, бросаясь к рубке. — Прошу вас, сбавьте ход на минуту!

Капитан, пожилой, усатый волгарь, высунулся из окошка, удивленно посмотрев на меня.

— Чего изволите, сударь?

— Вон, видите, лодка? — Я показал рукой. — Нужно с ними поговорить. Очень важное дело.

И присовокупил к просьбе синенькую.

Капитан пожал плечами, но команду дал. Пароход, пыхтя и отдуваясь, замедлил ход, и мы поравнялись с рыбаками.

— Эй, мужики! — крикнул я, сложив руки рупором. — На берег перевезете? Не обижу, заплачу!

Рыбаки оторвались от своих сетей, с любопытством посмотрели на наш пароход, потом на меня.

— А чего ж не перевезти, — лениво отозвался один из них, тот, что постарше. — Коли с оплатою не обманешь!

— Да вот те крест! — выкрикнул я и, повернувшись к Изе, который с недоумением наблюдал за моими маневрами, скомандовал: — Собирай вещи! Высаживаемся!

Изя только ахнул, но спорить не стал. Однако господин Рекунов не мог скрыть своего изумления.

— Простите, но почему мы тут сходим?

— Это важное дело, связанное с моими обязательствами перед партнерами, — пояснил я.

— Полагаю, превыше всего для вас, мосье Тарановский, должны стоять обязательства перед моей госпожой, мадам Верещагиной! — недобро прищурившись, произнес Рекунов.

— Про предыдущих партнеров я тоже не намерен забывать! Полагаю, мадам Верещагина должна правильно оценить мою верность взятым на себя обязательствам! — заявил я, намекая, что Верещагина — тоже мой партнер.

Рекунов нахмурился, но спорить не стал.

Через несколько минут мы, перекинув свои вещи в подошедшую к борту лодку, уже и сами спускались по веревочной лестнице. Рыбаки, получив свой серебряный полтинник, молча и сноровисто заработали веслами.

Пароход дал прощальный гудок и, шлепая колесами, двинулся дальше, оставляя нас одних на этой тихой, сонной реке.

Лодка мягко ткнулась носом в песчаный берег. Мы вышли на землю, пахнущую сосновой смолой и весенней прелью.

Вокруг стояла звенящая, напоенная ароматами леса тишина. Вдалеке куковала кукушка, отсчитывая кому-то отведенные годы.

— Ну и куда теперь, мосье? — спросил Изя, оглядываясь по сторонам и отмахиваясь от налетевших комаров. — Где это твое поместье? Ой-вэй, только не говори, что мы высадились не там!

— Искать надо! Должно быть где-то там, — ответил я, показывая рукой в сторону густого соснового бора, который начинался сразу за прибрежной полосой.

Мы взвалили на плечи наши дорожные сумки и пошли по узкой, едва заметной тропинке, углубляясь в лес.

Дорожка, петляв среди могучих сосен, вывела нас на проселочную дорогу, разбитую колесами телег. Вдалеке виднелись крыши той самой деревушки, которую мы видели с парохода.

— Ну что, Курила, пойдем у местных дорогу спрашивать? — предложил Изя. — Или так и будем по лесу плутать, пока на медведя не наткнемся?

— Пойдем, — согласился я, хотя можно было спросить у рыбаков, но я что-то совсем упустил этот момент.

Деревня оказалась небольшой, дворов на двадцать. Покосившиеся избы с соломенными крышами, заросшие лебедой огороды, сонные куры, копающиеся в пыли. На завалинке у одной из хат сидел древний, как сам этот лес, старик, смоливший самокрутку.

— Здорово, отец, — обратился я к нему. — Не подскажешь, где здесь усадьба господ Левицких?

Старик медленно поднял на нас выцветшие, слезящиеся глаза, оглядел с ног до головы.

— Левицких, говоришь? — прошамкал он беззубым ртом. — А на что они вам, господа хорошие? Нету здесь больше господ!

— Как это нету? А где же они? — нахмурился я.

— А кто ж их знает, — равнодушно пожал плечами старик. — Барина-то старого, Сергея Васильевича, почитай, два года как на погост снесли. А барышня молодая, Ольга Сергеевна, да братец ее, Мишенька, сказывают, уж и не хозяева тута. Усадьба-то под опекой казенной. Говорят, сосед наш, Мезенцев, на них в суд подал, землю отсудить хочет. Вот так-то.

Так-так!

— А где сама-то усадьба, отец? — настойчиво спросил я.

— А вон туда иди, по дороге, — махнул он костлявой рукой. — Версты три пройдешь, там и увидишь. Большой дом, беленый, с колоннами. Не промахнешьси!

Мы поблагодарили старика и двинулись дальше. Дорога шла через поле, на котором уже зеленели всходы озимых, потом снова нырнула в лес. И вот за очередным поворотом мы увидели усадьбу.

Она стояла на высоком берегу, над рекой, в окружении старого, заросшего парка. Большой, некогда красивый белый дом с колоннами и мезонином производил удручающее впечатление. Штукатурка облупилась, одна из колонн накренилась, окна на втором этаже были заколочены досками. Кругом чувствовалось запустение, упадок.

Мы подошли к кованым, заржавевшим воротам, вошли в скрипучую калитку. Во дворе было тихо, только ветер шелестел в ветвях старых лип. И вдруг стукнула дверь, и на крыльцо вышла она.

Ольга.

Она была в простом, темном платье, без всяких украшений, прекрасные темные волосы собраны в скромный узел на затылке. Она выглядела повзрослевшей, в глазах читались усталость, тревога и какая-то затаенная боль. Но она была все так же прекрасна.

И в тот миг, когда наши взгляды встретились, я понял, что пропал. Влюбился, как мальчишка, с первого взгляда, без памяти, безрассудно.

«Дожил!» — мелькнула в голове ехидная мысль, которую я тут же прогнал.

Девушка окинула нас взглядом, и в глазах ее мелькнул испуг.

— Вы кто такие, господа? — спросила она строго, и голос ее прозвучал холодно и настороженно. — Что вам здесь нужно?

О-о-о-о черт! Тут только я понял, как выглядит в ее глазах наше вторжение! Толпа незнакомых мужчин, с оружием, вдруг без спроса вошла в усадьбу! Тут кто угодно испугался бы…

Торопясь исправить ошибку, я шагнул вперед, сняв шляпу.

— Ольга Александровна? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Бога ради, не пугайтесь. Покорнейше прошу извинить нас за вторжение, но мы к вам с добрыми вестями. От вашего брата, Владимира Александровича.

При упоминании брата лицо ее тотчас разительным образом переменилось. Строгость исчезла, сменившись изумлением, радостью, надеждой.

— От Вальдемара? — переспросила она. — Откуда вы… Вы его знаете? Где он? Что с ним?

— Он жив, здоров, — поспешил успокоить я ее. — И просил передать вам вот это.

Я достал из дорожной сумки то самое письмо, которое Владимир написал еще на Амуре, и протянул ей. Она взяла его дрожащими руками, узнала почерк брата, и по ее щеке скатилась слеза.

— Он жив… какое счастье! — вымолвила Ольга, прикрыв на мгновение глаза и прислоняясь спиною к двери. — Господа, извольте пройти в наше скромное жилище! — произнесла она тихо, будто бы все еще не веря своему счастью.

— Ступайте, мы подождем вас! — произнес Рекунов, критически оглядывая запущенный сад.

Мы с Изей вошли в дом. Внутри царил тот же упадок, что и снаружи. Мебель была накрыта чехлами, в воздухе стоял запах сырости и запустения.

Ольга провела нас в небольшую гостиную. Вскрыла конверт и, сев у окна, углубилась в чтение. Я стоял и смотрел на нее, не в силах отвести взгляд. Смотрел на ее склоненную голову, на длинные, дрожащие ресницы, на тонкие пальцы, сжимавшие письмо.

Она дочитала, подняла на меня глаза, полные слез и вопросов.

— Расскажите, — попросила она. — Расскажите все.

И я начал рассказывать. О нашей встрече с Владимиром на каторге, о побеге, об Амуре, о нашем прииске. Я говорил долго, стараясь не упускать никаких подробностей, кроме тех, что касались моего прошлого. Рассказывал о его мужестве, о тоске по дому, о том, как он беспокоился о ней и о младшем брате.

Она слушала, затаив дыхание, и слезы медленно текли по ее щекам. Но это были уже слезы не горя, а облегчения и радости.

В этот момент в комнату вошел мальчик лет четырнадцати, высокий, худенький, очень похожий на Владимира, а за ним — пожилая сухопарая дама.

— Оля, кто это? — спросил юноша, с недоверием глядя на нас.

— Это… это друзья Володи, Миша, — сказала Ольга, и голос ее дрогнул. — Они привезли от него письмо.

Так я познакомился с Михаилом, младшим братом. Дама оказалась мадам Делаваль, бонной мальчика.

Кухарка подала чай. Мы сидели в большой, холодной гостиной, где мебель была укрыта белыми, похожими на призраков, чехлами. За окном сгущались синие майские сумерки, а в комнате горела одна-единственная свеча, отбрасывая на наши лица дрожащие тени. После первых слез радости и сбивчивых расспросов о Владимире разговор перешел на их нынешние беды.

— Ваше поместье выглядит очень неухоженным. Где вся прислуга? — недоумевал я, вспоминая что когда-то Ольга появилась на тюремном дворе в сопровождении кцчера и лакеев.

— Увы, с того дня, как объявили свободу для крепостных, почти вся дворня нас покинула, — пояснила Ольга Александровна. — Остались лишь кухарка и сторож — он приходит ночью. Экипаж пришлось продать, как и многое другое. Имение тоже заложено, а тут еще и расходы на этот злополучный судебный процесс…

— Так, кажется, это ваш сосед, Мезенцев, подал на вас в суд? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал по-деловому, хотя сердце буквально колотилось от ее близости. — Владимир упоминал об этом. Но я думал, это простое недоразумение.

Ольга горько усмехнулась. На ее бледном, уставшем лице это выглядело особенно печально.

— Недоразумение, говорите? О, если бы! Это не недоразумение, господин Тарановский. Это подлый грабеж.

— Но на каком основании? — вмешался Изя, который до этого скромно молчал, но теперь его коммерческое чутье не выдержало. — Земля ведь-таки ваша! Документы, планы межевания — все должно быть.

— Документы… — вздохнула Ольга. — Они есть. Только вот Мезенцев представил в суд какие-то свои, новые. Якобы при межевании, еще при дедушке, была допущена ошибка, и вся наша земля за рекой, та, что к лесу примыкает, на самом деле принадлежит ему.

— Но это же абсурд! — воскликнул я. — Это же самая ценная часть вашего имения, как я понимаю. Тот самый лес, который хотели купить те… французы.

— Именно, — кивнул Михаил, младший брат, который сидел рядом с сестрой и смотрел на меня с юношеской доверчивостью. — Я там каждое дерево знаю! Это наша земля, испокон веков! И сам Мезенцев никогда против этого не возражал. Буквально три года назад он еще ходил с папа́на охоту на вальштепа аккурат по тем землям и не имел никаких возражений против их принадлежности!

— А я еще девчонкой бегала по тому берегу Клязьмы, — с тихой грустью добавила Ольга. — Там есть старая ива, мы под ней с Володей в детстве прятали свои «секретики». Как же эта земля может быть не нашей? Но у Мезенцева, оказывается, есть бумаги из Палаты Землемерия, подтверждающие его права. И судейские чиновники ему верят. Или делают вид, что верят ему, а не нам…

— Ой-вэй, я вас умоляю, какие чиновники, какая вера! — не выдержал Изя. — Это же всем понятно, что без денег тут не обошлось! Он им таки на лапу дал, и немало!

— Мы тоже так думаем, — тихо сказала Ольга, и ее щеки залил легкий румянец стыда. — Наш поверенный, стряпчий из Гороховца, так и сказал. Говорит, дело наше правое, но без денег мы его проиграем. Судебный заседатель, господин Клюквин, намекал ему, что за тысячу рублей серебром готов «повнимательнее» изучить наши документы. Иначе решение будет уже в ближайшее время. А где нам взять такие деньги?

— А если не заплатить? — спросил я, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость.

— А если не заплатить, он вынесет решение в пользу Мезенцева, — закончил за нее Михаил. — Суд уже многажды откладывал заседание. Впрочем, даже если мы выиграем, поместье, вернее всего, отпишут в казну. Накопился изрядный долг по закладной в Дворянский банк, а платить нам нечем. Поместье наше из-за осуждения Вальдемара взято в опеку, нам выдают на жизнь сущие крохи. Мы продали почти все, что можно было. Остались только мамины серьги…

— Ой-вэй, это оттого, что вы барышня? — участливо спросил Изя.

— Именно! Ольге не дают распоряжаться поместьем, потому что она женскаго пола, а я еще несовершеннолетний, — пояснил Мишель.

Ольга опустила глаза, и я увидел, как дрожат ее ресницы.

Наш разговор был прерван громким лаем собак во дворе, а затем стуком в дверь. В комнату, не дожидаясь приглашения, вошел приземистый, рыжебородый мужик в добротном армяке

— Управляющий Мезенцева явился! — ахнула Ольга.

— Ольга Сергеевна, вам поклон от Афанасия Никитича, — сказал он, не снимая шапки и с нескрываемым любопытством разглядывая нас с Изей. — Велел передать, что торги по вашему имению назначены на следующую неделю. Ежели желаете сохранить за собой хоть что-то, Афанасий Никитич готов выкупить ваш долг перед казной. За уступку спорного участка, само собой. По-соседски.

— Какие торги? — ахнула Ольга, бледнея. — Какой долг?

— А тот самый, что за вашим батюшкой числился, — ухмыльнулся управляющий. — В опекунском совете сказали, раз тяжба идет, а долг не уплачен, имение с молотка пойдет. Так что думайте, барышня. Предложение щедрое.

Он развернулся и, не прощаясь, вышел, оставив нас в полной растерянности.

— Я ничего не понимаю, — прошептала Ольга, прижимая руки к груди. — Какие торги? Почему так быстро? Нам же говорили, что пока суд не закончится…

Все это было слишком грубо, нагло. Да и слишком много совпадений: загадочные французы, скоропостижная помолвка, дуэль, внезапный иск соседа, а теперь еще и торги. Лес рубят щепки летят, так и нажиться еще пытаются.

— Владимир Александрович просил меня помочь вам, — сказал я твердо. — И я помогу! Я все решу, не беспокойтесь милая барышня. — И я улыбнулся по-доброму, точнее, попытался.

Так как за прошедшее время мне казалось, я разучился так улыбаться.

Она подняла на меня удивленный, почти испуганный взгляд.

— Но мы не можем… мы не можем принять… Мы ведь вам совсем чужие люди.

— Вы не чужие, — ответил я, глядя ей прямо в глаза. — Вы сестра моего друга. Его беда — это и моя беда. И его семья — теперь и моя забота. Так что давайте прекратим этот разговор. Сколько нужно этому… Клюквину? Тысяча? Будет ему тысяча. А лучше — полторы, чтобы он «поизучал» дело еще пару лет. А еще лучше — вынес решение в вашу пользу в самое ближайшее время.

Мы проговорили до позднего вечера, обсуждая детали. Я понимал, что простой взяткой здесь дело не решить. Нужно было действовать тоньше. Для начала изучить этого Мезенцева, а заодно и Клюквина, найти их слабые места. Мой опыт в другой жизни подсказывал, что у каждого такого «дельца» есть свой скелет в шкафу.

— Мадмуазель, теперь уже поздно, я вынужден откланяться. Но завтра мне предстоит кое-что проверить, — произнес я. — Нужно съездить на тот спорный участок, посмотреть его своими глазами.

Мы заночевали в деревне — оставаться в усадьбе по понятиям данного времени означало бы дискредитировать Ольгу Александровну.

Переночевав в избе с тараканами размером с собаку, на следующий день, еще до рассвета взяв у одного из крестьян за пару медяков старую, плохонькую лошаденку, я отправился к Клязьме. Дорога шла через густой сосновый лес, тот самый, которым так гордились Левицкие. Я ехал и размышлял.

Зачем Мезенцеву понадобился именно этот кусок земли, поросший лесом? Он не был ни плодородным, ни удобным для выпаса.

И вот, когда я выехал на высокий, обрывистый берег реки, все встало на свои места.

Вдалеке, на противоположном берегу, я увидел то, чего здесь, в этой глуши, не должно было быть.

Свежая, высокая насыпь. Уложенные на нее блестящие на солнце рельсы. И люди, копошащиеся, как муравьи, перекрикивающиеся, таскающие туда-сюда тяжелые тачки с землей, молотящие тяжелыми трамбовками…

Железная дорога.

Она подходила почти вплотную к спорному участку. И я сразу понял, в чем дело. Чтобы перекинуть мост через Клязьму, строителям нужен был именно этот клочок земли на высоком берегу. Клязьма делает тут крутой поворот, образуя нечто вроде высокого мыса. Идеальное место для моста!

Вот и вся разгадка! Французы-концессионеры, барон Шарлеруа, ушлый сосед Мезенцев — все они были лишь инструментами в руках тех, кто строил эту дорогу. Они не хотели платить Левицким за землю и собрались получить ее даром. Сначала — через «выгодный» брак. Не вышло. Тогда — через дуэль и смерть старого хозяина. А теперь — через подкупленный суд и фиктивные торги.

Схема была примитивной, но для этого времени вполне рабочей.

Я вернулся в усадьбу к завтраку. Ольга и Михаил ждали меня на крыльце.

— Месье Тарановский, не желаете ли откушать в беседке? В такое прекрасное утро просто грешно сидеть взаперти!

— Охотно. Только сначала я должен рассказать вам о результатах своих изысканий!

И я поведал молодым людям о том, что увидел.

— Железная дорога… — прошептал Михаил. — Так вот в чем дело! Французские канальи! Торгаши!

— Михаил, не ругайся. — Ольга грозно посмотрела на брата, который тут же что-то пробурчал себе под нос.

— Теперь все понятно, — сказал я. — И понятно, как с ними бороться. Они думают, что вы беззащитные сироты, которых можно легко обмануть и ограбить. Но они ошиблись. Теперь у вас есть мы.