Микки-7

5

Нет, на этот раз меня не затолкали в люк рециклера. Рассеивающее поле получило кукиш с маслом.

Говорю об этом сразу, забегая немного вперед, потому что вы, похоже, нервничаете.

Я стою на четвереньках над открытым люком и честно собираюсь распасться на молекулы. Медленно опускаю лицо к самому диску и чувствую, как натягивается кожа на щеках и переносице: поле начинает меня засасывать. И в тот момент, когда я перебираю в уме варианты, как ускорить мучительно долгий процесс, на плечо ложится чужая рука.

— Дай мне еще минуту! — рявкаю я, решив, что Восьмой хочет столкнуть меня в люк.

— Нет. — Он дергает меня за плечо назад, и я с размаху сажусь на пятки. — Так нельзя. Я не могу стоять и смотреть, как ты себя уничтожаешь.

Он протягивает мне руку и помогает подняться. Меня так трясет, что я едва стою на ногах.

— Хорошо, — говорю я. — Полностью с тобой согласен.

Я делаю пару глубоких вдохов. Почему-то смотреть в зев черного диска было намного, намного страшнее, чем в пасть твари вчера в туннеле.

— Итак… Ф-фух… Твои предложения?

— Давай вернемся наверх, — говорит он. — Я утоплю тебя в унитазе, потом порублю на куски в химическом душе и скормлю рециклеру по частям.

Я смотрю на него в ужасе. Он ухмыляется.

— Мне пока не до шуток, — ворчу я. — То есть совсем. Серьезно, Восьмой, что нам делать? У нас по-прежнему одна на двоих койка и один рацион. А главное, одна зарегистрированная личность. Если хоть кто-то узнает, что мы размножились…

Он пожимает плечами:

— Так ведь и обстоятельства исключительные, разве нет?

— Да, возможно… но в условиях жесткого распределения ресурсов командование вряд ли нам посочувствует. Если мы сейчас обратимся к Маршаллу, один из нас исчезнет в люке рециклера.

— Наверняка, — соглашается он. — А если попытаемся схитрить, велика вероятность, что сразу оба превратимся в питательную жижу.

Я крепко зажмуриваюсь и жду, пока сердце сперва перестает бухать молотом в груди, а потом трепыхаться пойманной птичкой, наконец возвращаясь к нормальному ритму. Когда я снова открываю глаза, Восьмой смотрит на меня с беспокойством, почти с тревогой.

— Ты как, Седьмой?

— Нормально, — говорю я, трясу головой, делаю вдох и выдох. — Все в порядке. Я, конечно, слышал выражение «смотреть смерти в лицо», но…

— Вышло слишком буквально, да?

— Точно, — говорю я. — Если Маршалл соберется скормить меня рециклеру, очень надеюсь, что у него хватит порядочности сначала меня убить.

Восьмой снова кладет руку мне на плечо:

— Я тоже на это надеюсь, брат. А пока нам нужен план действий.

— Согласен. Есть идеи?

Он запускает обе пятерни в волосы.

— Не знаю, не знаю… Нас не готовили к тому, как поступать в такой ситуации.

И то правда. Тренировки на сто процентов были посвящены умению умирать. Не помню, чтобы хоть раз речь зашла о навыках выживания.

— Слушай, — говорит он. — У нас с тобой жирная продуктовая карточка. Если ты не успел накосячить в тот период, когда не обновлялся, нам по-прежнему положены две тысячи килокалорий в день.

— Да, так и есть.

— Если мы поделим рацион пополам, то какое-то время вполне сможем протянуть. Радости мало, но с голоду не помрем.

Меня невольно передергивает.

— Тысяча килокалорий в день? Это жесть, Восьмой. Не пойдет, нужно придумать, как увеличить рацион. И как мы поступим с Берто? Ведь все вышло из-за него. Может, рассказать ему правду, надавить на чувство вины? Пусть делится с нами своей пайкой.

В глазах Восьмого мелькает сомнение.

— Можно, но я бы оставил этот вариант на крайний случай. Не припоминаю, чтобы среди колонистов Нифльхейма Берто славился альтруизмом, а вот про его отношение к мультиклонам мы ничего не знаем: а ну как он радикальный фундаменталист в этом вопросе?

— Да, умеешь ты убеждать, — замечаю я. — К тому же не забывай, что вчера вечером он бросил меня подыхать в пещере: еще один аргумент не в его в пользу.

— Тоже верно, — говорит он. — Ну хорошо. Может, тогда напишем Маршаллу заявление на увеличение рациона?

Я закатываю глаза.

— Ну да. Держи карман шире.

— Послушай, — говорит Восьмой, — когда я спускался к рециклеру, по дороге заглянул в столовую. Биомасса сейчас продается с двадцатипятипроцентной скидкой. Если не брать ничего, кроме нее, то наш рацион автоматически увеличится до тысячи двухсот пятидесяти килокалорий на каждого. Тоже не идеально, но…

— Ладно, — говорю я. — Допустим, от голода мы не умрем, во всяком случае сразу. Но это никак не решает основную проблему: нас двое. Маршалл и без того всякий раз кривится, будто наступил в дерьмо, когда ему поневоле приходится вспоминать, что в его колонии есть такой парень Микки Барнс, или иметь со мной дело. Если он что-то пронюхает, то рециклер покажется самым гуманным выходом.

Здесь стоит добавить, что командор Маршалл узнал о моих неприятностях с Дариусом Бланком примерно неделю спустя, как мы ушли с орбиты Мидгарда, взяв курс в открытый космос, и воспринял известие как личное оскорбление: будто я преступник, проникший в ряды порядочных колонистов. Присовокупите тот факт, что он исповедует религию, которая даже разовую биопечать людей из белковой массы считает мерзостью пред Господом, и вы поймете, почему уже через полминуты Маршалл пожелал вытолкнуть меня из шлюза за борт, пока не вмешалась капитан «Драккара», милейшая женщина по имени Мара Сингх, ныне возглавляющая наш инженерный отдел, и не напомнила ему, что до приземления на Нифльхейме руководство миссией осуществляет она.

Так что текущая ситуация вряд ли улучшит мнение командора обо мне.

— Да знаю я, знаю, — ворчит Восьмой. — И однако, если ты не собираешься сегодня отправиться в люк, эту проблему мы пока решить не можем, согласен?

— Да, пожалуй.

— Конечно, если ты вдруг передумаешь…

— Не суетись, Восьмой. Если передумаю, ты узнаешь об этом первым.

Он улыбается во весь рот, весело ему. А вот мне совсем нет.

— Спасибо, — говорит он. — Слушай, а как быть с Нэшей? Мы ей расскажем?

Я не могу ответить с ходу, мне нужно подумать. Мы с Нэшей вместе с того времени, когда я еще был Микки-3, и, в отличие от Берто, вчера она готова была рискнуть своей единственной жизнью, лишь бы вытащить меня из чертовой расщелины. Если и есть в колонии человек, которому мы можем довериться, так это она.

С другой стороны, если не повезет и придется предстать на суд Маршалла, я бы очень не хотел, чтобы она отправилась в рециклер вместе с нами.

— Знаешь что? — говорю я. — Давай пока оставим все между нами.

— Не вопрос, — соглашается Восьмой. — Судя по тому, как обстоят дела с момента приземления, один из нас все равно скоро умрет. Проблема решится сама собой.

М-да… А ведь он, вероятно, прав.

Кстати, о скорой смерти: вот вам история. Как-то раз, через несколько месяцев после приземления на Нифльхейме, Берто взял меня полетать. В тот день он предпочел одномоторный флиттер-разведчик с неподвижным крылом вместо тяжелых грузовых судов, на которых обычно летает. Когда мы уже поднялись в воздух и кружили над куполом, я спросил, как удалось втиснуть генератор гравитации в такой крошечный самолетик. Он повернулся ко мне с насмешливой улыбкой:

— Гравитации? Ты шутишь?

— Нет, — ответил я. — Не шучу.

Он покачал головой, прибавил обороты и начал круто набирать высоту.

— Это самолет, Микки. Мы держимся в воздухе исключительно благодаря принципу Бернулли.

Я понятия не имел, кто такой Бернулли и какие у него принципы, но услышанное мне не понравилось.

До этого момента в полете меня всегда защищала уверенность, что я окружен надежным гравитационным полем и, как бы ни сложились обстоятельства, не рухну с высоты со скоростью в сто пятьдесят метров в секунду, чтобы расколоться о землю, как спелый арбуз.

— Берто, — осторожно спросил я, — а ты не хочешь выровнять флиттер? Или, еще лучше, вернуться на базу и обменять его на что-нибудь более… устойчивое.

Он рассмеялся.

— Серьезно? Ты хоть представляешь, сколько мне пришлось льстить и уговаривать, чтобы выпросить именно флиттер? Да весь смысл в том, что на нем можно выполнять фигуры высшего пилотажа, недоступные грузовому самолету!

Я собирался возразить, что вовсе не хочу испытывать никаких трюков в воздухе, но не успел, потому что Берто сделал «бочку», и я заорал, как… как человек, которого обуял внезапный, первобытный, заставляющий позабыть всякий стыд страх смерти. Таким человеком я, впрочем, и являлся.

Думаю, именно тогда я впервые осознал: несмотря на все тренировки, на жесткую идеологическую промывку мозгов и даже неопровержимый факт, что я умирал пять раз, но до сих пор жив, — в глубине души, в ее святая святых, я не верил ни в какое бессмертие.

— Погоди-ка, — говорит Нэша, — что это за завтрак аскета?

Я давлюсь неподслащенной биомассой, черпая ее из мисочки объемом в шестьсот килокалорий, где осталась всего половина. Должен заметить, что в экономике первооткрывательских колоний калория калории рознь. На разные блюда может быть большая скидка или наценка в зависимости от того, насколько они соответствуют вашим вкусовым предпочтениям. Как и сказал Восьмой, на желе и витаминную суспензию сейчас скидка двадцать пять процентов, что означает: если я буду питаться только ими, то в течение недели-двух мне удастся поддерживать текущий вес. Нэша ест пюре из ямса и зажаренных до черноты сверчков по рецепту каджунской кухни. Они сегодня продаются по номинальной стоимости. Я видел на раздаче даже тушеные кроличьи окорочка и несколько вялых помидоров, но на них наценка в сорок пять процентов. Думаю, о подобной роскоши можно забыть, пока рядом болтается Восьмой.

— Да вот, — говорю я, — решил заняться бодибилдингом. Я тут подумал, что если немного отъемся и подкачаюсь, то, может, в следующий раз ползунам придется жрать меня дольше.

Она хихикает. Нэшин смех — одна из самых милых ее черт. Такой… девчачий. А еще она, когда смеется, отводит взгляд и прикрывает рот ладошкой. Подобное поведение составляет разительный контраст с ее обычным образом лихой боевой летчицы: будто совсем другой человек.

— Рада, что ты еще способен шутить на эту тему, — замечает она. — С тех пор, как мы здесь приземлились, ты гибнешь с завидной регулярностью. Другой бы на твоем месте озлобился.

Я снова наливаю воды в стакан. Есть голую протеиновую пасту почти невозможно, разве что в качестве гарнира. Она, в общем-то, безвкусная, но вязкая и зернистая. Чтобы проглотить, приходится постоянно ее запивать.

— Я предпочитаю рассматривать ситуацию под таким углом: если бы Седьмой себя не угробил, я бы никогда не вылез из бака.

На лицо Нэши набегает облачко печали.

— Да, наверное.

Я отрываю взгляд от своего унылого завтрака.

— Что?

Она качает головой.

— Я тяжело переживаю твою гибель, Микки, и с каждым разом все тяжелее. Вчера ночью был просто кошмар, куда хуже, чем когда умер Шестой. Наверное, так плохо мне не было даже после несчастного случая с Пятым. Когда ты передал, что отключаешься, я продолжала кружить в радиусе приема сигнала: все надеялась, что передумаешь. А потом наконец сдалась и вернулась к куполу, где целый час просидела в кабине на площадке прилетов, рыдая как маленькая. И вот… ты здесь, и, как ты правильно заметил, если бы вчера я тебя спасла, сегодняшний ты тут не сидел бы… и я сама не понимаю, что должна сейчас чувствовать.

— Да уж, — говорю я. — Бессмертие сбивает с толку.

— В этом ты прав, — раздается у меня за спиной голос Берто.

Я оглядываюсь: он стоит надо мной, держа в руках поднос с ямсом и жареными сверчками.

— Доброе утро, Берто, — говорит Нэша. — Присаживайся к нам, что ли.

Он ставит поднос на стол, перелезает через скамейку и садится рядом со мной.

— А почему ты хлебаешь баланду, Микки? И что у тебя с рукой?

Я опускаю взгляд. Запястье я обмотал тугой повязкой, но из-под нее видны расплывающиеся края синяка.

— Упал с кровати, — поясняю я. — Дезориентация после бака.

Берто испытующе смотрит на меня, и я вижу, как в голове у него начинают проворачиваться шестеренки.

— Вот оно что, — говорит он. — И когда именно это произошло?

— После того, как ты ко мне заходил. А тебе какая разница?

Нэша удивленно переводит взгляд с меня на него и обратно.

— Я что-то пропустила?

— Возможно, — говорит Берто. — Так все же когда?

— Не помню. До того, как спустился в столовую. Может, полчаса назад?

— Когда я встретила тебя в душевой, с рукой все было в порядке, — замечает Нэша.

— Угу, — выкручиваюсь я. — Повредил позже.

Берто прищуривается и мотает головой.

— Серьезно, — недоумевает Нэша. — Что происходит?

— Я не знаю, — пожимает плечами Берто. — Микки, что происходит?

Я зачерпываю последнюю ложку пасты и гадаю, не столкнулся ли Берто с Восьмым по дороге сюда. Если так, то лучше признаться во всем сразу и надеяться, что он станет держать рот на замке. А если не станет?

— Ничего не происходит, — говорю я. — Можно мне спокойно доесть?

Я незаметно оглядываю столовую. Для завтрака уже поздновато, но до обеденного часа еще далеко. Поблизости никого нет, подслушать наш разговор невозможно. Берто по-прежнему не спускает с меня глаз.

— Ну что? — не выдерживаю я. — На что ты пытаешься намекнуть, Берто?

Он поддевает вилкой сверчка с пюре, медленно жует, проглатывает.

— Да не знаю, Микки. Я ведь видел, какой ты обычно после бака. В этот раз с тобой явно что-то не то.

Меня перекашивает от злости.

— Если бы ты поменьше заострял внимание на том, как я выгляжу после бака, а в первую очередь старался меня не угробить, глядишь, мне и не пришлось бы так часто туда наведываться, да и обсуждать сейчас было бы нечего.

— Ага, — говорит Нэша. — Ты все же обиделся.

— Да ну вас, — бормочет Берто. — Я не за тем к вам подсел, чтобы ссориться с Микки из-за его чертовой руки. На самом деле я хотел спросить, слышал ли кто-нибудь из вас о том, что произошло сегодня утром на периметре?

Нэша морщится, глядя на остатки еды, и тыкает вилкой в поджаренную бататовую кожуру.

— Знаю только, что через час мне снова заступать на смену, хотя я всего четыре часа как закончила предыдущую. Полагаю, этому должна быть причина, но лично мне никто ничего не объяснил.

Берто, перегнувшись к ней через стол, говорит вполголоса:

— Мы потеряли одного из наших.

— Потеряли? — переспрашивает Нэша. — Что значит — потеряли?

Берто пожимает плечами.

— Никто толком ничего не знает. Вроде это был один из охранников с восточного блокпоста. Дани сказал, Гейб Торичелли. В восемь он вышел на связь, а в восемь тридцать уже молчал. Когда отправили людей проверить, в чем дело, на посту ничего не нашли, кроме взрыхленной кучи снега.

Я открываю рот да так и замираю. Чуть не проговорился, что видел Гейба сегодня утром, хорошо хоть, вовремя спохватился, что эти двое вообще не должны знать о моих приключениях на свежем воздухе. Не кто иной, как Гейб впустил меня на базу, когда я выбрался из лабиринта. И было это… примерно в восемь пятнадцать?

Срань господня.

Получается, ползуны проследили меня до самого купола?

Я снова мысленно вижу паука, которого много лет назад выпустил на волю в сад. Может, вчера ночью произошло совсем не то, о чем я думал? Может, я был для них муравьем, которого не задавили лишь ради того, чтобы он привел прямо к муравейнику?

— В чем дело? — спрашивает Нэша.

Я смотрю на нее, на Берто, снова на нее. Оба выжидающе таращатся на меня.

— Правда, Микки, что с тобой? — говорит Берто. — У тебя такой вид, будто ты с перепугу надул в штаны. Ты что, крепко дружил с этим парнем?

Глупый вопрос, учитывая, что население планеты меньше двухсот человек и последние девять лет мы все находились в тесном контакте. Я плохо знал Гейба, но это говорит лишь о том, как много времени мы проводим втроем и как мало общаемся с другими колонистами. Конечно, я знал его в лицо и в целом считал неплохим парнем, но не более того. Впрочем, так о нем думали и Берто с Нэшей.

— Я знал, кто он такой. Друзьями мы не были. Но разве это важно? Берто, мы только что потеряли шесть десятых процента всего населения.

— Ты прав, — кивает Берто. — Если честно, я не был большим поклонником Гейба. Во время перелета он постоянно гонял всех за то, что мы мало времени проводим на тренажере и не следим за физической формой. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Прежде чем начать размораживать эмбрионы, следует пресечь утечку наличного генетического материала.

— На этот счет я спокойна, — говорит Нэша. — Если возникнет острая необходимость в непримечательных белых парнях, мы всегда сможем допечатать нескольких Микки.

Оба хохочут. Я поначалу впадаю в ступор, но потом тоже смеюсь за компанию.

— А если серьезно, — говорит Берто, — Микки высказал здравое предположение.

Не помню, чтобы я вообще высказывал какие-либо предположения, но ладно.

— Точно, — подтверждает Нэша. — Вряд ли Гейб пошел гулять и заблудился.

— Значит, на него напали ползуны, — заключает Берто.

Нэша отрывает взгляд от остатков ямса в тарелке.

— Ты уверен?

— Нет, но… а что еще могло случиться? Других животных крупнее амебы мы на этой планете пока не видели.

Нэша качает головой.

— Ползуны, рыскающие у самого купола, уже дурная новость. А если они и правда разделались с вооруженным охранником, дело и того хуже. Он был в бронезащите?

Да, был, но опять же: откуда бы мне про это знать?

— Не знаю, — говорит Берто, — наверное, нет. У охраны не было причин облачаться в полную броню… до сегодняшнего утра. Это первый случай, когда ползуны кого-то убили.

— Они убили меня, — вставляю я. — Дважды, если быть точным.

Берто обнимает меня одной рукой и прижимает к себе.

— Знаю, приятель.

Нэша фыркает. Я бросаю на нее обиженный взгляд, но она демонстративно уткнулась в тарелку и не замечает. К злобным подколкам Берто в свой адрес я уже привык, но от Нэши такого дерьма не ожидал.

— Броня броней, — продолжает Берто, — но у Гейба в любом случае должен быть огнемет. Как можно поддаться горстке несчастных жуков, когда ты вооружен хреновиной, способной за секунду превратить в жаркое буйвола?

— Пламя на них не действует, — вставляю я.

Оба одновременно поворачиваются ко мне.

— Что? — вскрикивает Нэша.

— Да, Микки, — вторит Берто, — о чем ты говоришь?

Я открываю рот, но, увидев, как широко распахиваются глаза Берто, тут же снова его захлопываю. Непременно нужно сыграть с ним в покер. Взгляд Нэши мечется между нами.

— Кажется, я перестала понимать, что происходит. Мы ведь друзья, Микки, неужели у тебя от нас какие-то секреты?

— Нет-нет, — перебивает Берто, — Микки прав. У него вчера был с собой огнемет, но оружие не спасло его от смерти. Боюсь, я просто забыл об этом.

Я припечатываю его убийственным взглядом:

— Прямо-таки забыл?

— Ага.

— Забыл, как твоего лучшего друга разорвали на части ползуны, хотя с того момента еще и суток не прошло?

— Ну, знаешь, — кривится Берто, — я бы не сказал, что лучшего.

— Разорвали на части? — переспрашивает Нэша. — Я думала, он замерз насмерть на дне расщелины…

Я притворяюсь рассерженным и удивленным:

— Что за ерунда, Берто, кто это замерз насмерть?

Он бросает на Нэшу злобный взгляд и мотает головой:

— Неважно. Суть в том, что ты провалился и никто из нас не смог бы тебя вытащить.

— Неправда, — тут же возражает Нэша, яростно тыкая вилкой в несчастный ямс. — Я бы наверняка смогла. — Она взглядывает на меня и печально улыбается: — Но ты сам мне не позволил. Ты вчера поступил как настоящий мужчина, проявил храбрость, Микки. Запретил мне рисковать жизнью ради твоего спасения. Этого у тебя не отнимешь, хоть ты и провалился в расщелину по собственной дурости. — Улыбка гаснет, и она хмурится. — Но давайте ближе к делу: неважно, как Гейб Торичелли умудрился влипнуть в эту историю, но сегодня утром его убили, похитили или съели, благодаря чему мне теперь придется отлетать две долбаных смены подряд. — Она поворачивается к Берто: — А кстати, почему ты свободен от дежурства? Вчера ты налетал не больше моего.

Берто пожимает плечами:

— Видимо, я у Маршалла в любимчиках, в отличие от тебя.

Не успевают его слова растаять в повисшей тишине, как у меня на экране окуляров всплывает сообщение:

<Команд-1>: Вам следует явиться в кабинет командора Маршалла не позднее 10:30. Неявка с отчетом будет расцениваться как прямое неповиновение приказу и повлечет за собой уменьшение рациона. Доложите о приеме сообщения.

Я только успеваю ткнуть в отправку уведомления о прочтении, как рядом с первым раскрывается второе окно и частично загораживает Нэшино лицо.

<Микки-8>: Видел вызов от командора?

<Микки-8>: Да, видел.

<Микки-8>: Блин. Мы теперь оба Микки-8, да?

<Микки-8>: Похоже на то.

<Микки-8>: Отлично, здравствуй, путаница.

<Микки-8>: Уверен, как-нибудь разберемся.

<Микки-8>: Думаешь, система не заметит, что кто-то выходит под одним логином с двух разных локаций одновременно?

<Микки-8>: Думаю, если не начнут докапываться специально, то нет.

<Микки-8>: Но если начнут, мы оба окажемся в глубокой жопе.

<Микки-8>: Это точно.

<Микки-8>: Короче, думаю, Маршалл вызывает нас за тем, чтобы отчитать за очередную гибель и попенять на расход семидесяти килограммов белка из запасов колонии. Может, возьмешь это на себя? Меня все еще колбасит после бака, я бы поспал.

<Микки-8>: А у меня есть выбор?

<Микки-8>: Пи-и-и…

Моргнув, я закрываю оба окна. Берта и Нэша сидят, уставившись на меня.

— Фу, как некультурно, — говорит Нэша.

— Да, — вторит ей Берто. — Ужасно. — Он отодвигается от стола, встает и забирает поднос. — Что ж, все обсудили, мне пора бежать. Хорошо тебе поразвлечься на вылете, Нэша!

Нэша поддевает вилкой кожуру ямса и кидает в спину уходящего Берто. Я с трудом подавляю желание подобрать ее и съесть.

— Ладно, — говорит Нэша, когда Берто исчезает из виду. — До начала смены еще целый час, мне нужно как-то убить время. Не хочешь продолжить то, что начали в душевой?

У меня уходит пара секунд, чтобы связать ее вопрос с упоминанием о том, что она видела меня в душе, и еще три секунды, чтобы выкинуть из головы непрошеные образы, как они с Восьмым обнимаются. Не могу же я ревновать к самому себе?

Похоже, могу.

Впрочем, какая разница. К худу или к добру, мне нужно быть в другом месте.

— На самом деле меня только что вызвало командование. Придется нанести визит Маршаллу.

— О, понимаю, — кивает Нэша. — Наверное, он зол как черт, что ты спустил очередной кусок белка в унитаз.

— Ага. Что-то в этом роде.

Она привстает со скамейки и, перегнувшись через стол, притягивает меня к себе за уши и целует.

— Не позволяй ему отчитывать тебя, как мальчишку, — советует она. — Умирать — твоя работа, ты был на задании. Пусть только попробует обвинить тебя в безделье. — Она снова целует меня, на этот раз в лоб. — После смены мне нужно будет поспать, но потом я тебе пиликну, хорошо? — И еще разок целует меня в губы. — Только не забудь почистить зубы. Эта протеиновая гадость ужасно воняет.

Потрепав меня по щеке, Нэша забирает поднос и уходит.