Маугли из Космоса

Глава 2

Она легла, когда ходики отстучали два пополуночи. Сон долго не приходил, но, наконец, обступил со всех сторон мягким теплым облаком. Але казалось, что ей будут сниться тревожные сны, даже кошмары, но на самом деле она не видела ничего определенного. Проснулась легко. Судя по тишине — дождь прекратился. Серенький рассвет сочился в окна. Аля поднялась, на цыпочках прокралась из своей спальни на кухню, к рукомойнику. По пути не удержалась, прислушалась у двери комнаты отца. Ни звука. Спит. Ну и хорошо. Аля умылась. Минуту размышляла, что приготовить на завтрак, и остановилась на яичнице с салом. В самом деле, надо подкормить незваного гостя, вон он какой худой. Поставила сковородку на керогаз, собиралась зажечь, но вспомнила, что забыла вчера собрать яйца из-под несушек.

Аля накинула поверх халата высохшую телогрейку Миши, удивившись ее легкости и шелковистости. Сунула босые ноги в резиновые сапоги. Вышла на крыльцо. И остолбенела. Гость не спал в отцовской комнате. Он был во дворе. Босой. В одних подштанниках. Делал зарядку. Если действо, которое он совершал, можно было так назвать. Миша не стоял, как полагается — ноги на ширине плеч, руки по швам. Нет, он словно выполнял стремительный акробатический этюд. По заслякощенному ночным ливнем двору проносился вихрь, в котором мелькали руки, ноги, голова. Миша подпрыгивал, крутился на месте, катался колесом, наносил удары незримому противнику. И все это он проделывал молча, словно во двор учительницы русского языка и литературы вкатилась и принялась куролесить невиданная боевая машина.

— Миша! — окликнула Аля.

Вихрь рассыпался, машина, постепенно затихая внутри себя, остановилась. Посреди двора осталась лишь скособоченная фигура ночного гостя.

— Доброе утро! — уже без запинки произнес Миша и улыбнулся.

Улыбка у него вышла по-детски застенчивой, из тех, что бьют истосковавшееся женское сердце влет.

— Доброе, — смущенно пробормотала Аля и добавила уже более решительно: — Зарядка — это прекрасно, но учтите, что греть воду для мытья вы будете себе сами.

— Конечно, Алевтина! — снова улыбнулся Миша. — Вы только скажите, я все сделаю.

— Непременно, — кивнула она и вернулась в дом, борясь с желанием остаться и посмотреть, превратится ли гость в диковинную машину снова.

Уже в доме Аля вспомнила, что яиц так и не набрала, но выйти во второй раз не решилась. Сама не зная, почему. Странно, ведь это ее дом… Казалось бы, что хочу, то и ворочу. Захотела — пошла проведать кур, а увидев, как полуголый мужчина делает зарядку, забыла зачем шла… Засмотрелась, бывает. Аля прыснула в кулак: надо же, засмотрелась! Да было бы, на что! Ничего, на завтрак и картошка сгодится. Подождут несушки. Она спустилась в погреб, набрала в фартук крупных золотистых клубней, подумала и прихватила банку огурцов. Пусть будут, к картошке — самое то. Взгляд задержался на почти полной пятилитровке чистого, как бриллиант, первача. Может, предложить ему для сугрева? Ладно, обойдется.

Аля выбралась из погреба, опустила тяжелую крышку на место. Разожгла огонь под сковородой. По кухне поплыл слабый запах керосина, засвистел керогаз. Давно надо было починить, да кого попросишь? А попросишь — потом не выставишь. Пока отец был жив, все в доме работало, как кремлевские часы. А теперь… Вон телевизор сломался, второй год уже стоит в качестве тумбочки — подставки для герани. Надо давно было в район отвезти, в телемастерскую, да он тяжелый. В одиночку не потаскаешь. Опять же кого-то надо просить…

Эх папа, папа… Избаловал ты свою Альку, что и говорить. Где теперь такого найти, чтобы был не хуже тебя? «Дому мужик нужен, — заявила "историчка" Нина Петровна, подсев как-то к Але в школьной столовой. — Чем тебе Владислав Юрьевич не угодил? Спортсмен, красавец, непьющий…» Помнится, Аля фыркнула, чуть не разбрызгав молоко. «Почти непьющий… — уточнила Нина Петровна и вдруг рассердилась: — Да ну тебя, Алька! Чего ты кочевряжишься, в самом деле? Принца на коне ждешь? Ну-ну, жди… Старости ты дождешься, вот чего! Будешь сидеть на завалинке, на покосившийся забор пялиться да кошек подкармливать, прости господи…»

Кошек Аля любила, и покосившийся забор ее не пугал. Она и сама умеет забор поправить и крышу перекрыть, невелика наука. А вот с телевизором и керосинкой никак не сладить, тут мужская рука нужна. Да и ножи туповаты, как ни точит она их, все равно по-отцовски не получается… Алевтина тряхнула головой, отгоняя грустные мысли. Ничего, она и такими ножами — дай бог каждому! Вон, струится из-под пальцев, завивается кольцами тонкая картофельная кожура, шкворчат на раскаленной сковородке прозрачные ломтики сала. Сейчас такой вкуснятины нажарим, Миша с языком проглотит… Где он там, кстати?

Гость словно ждал, когда о нем вспомнят: стукнула входная дверь, заскрипели половицы в сенях. Алевтина улыбнулась, но тут же сделала строгое, «учительское» лицо, чтобы не думал всякое. Миша, кажется, и не думал. Как был, босой и в подштанниках, застыл в дверях, уставившись в пол, будто ожидая указаний. Плечи перекошены — правое намного выше левого, — но выглядел гость стройнее вчерашнего, словно скрутившая его тело сила постепенно отпускала. Почти случайно скользнув взглядом по бугрящемуся мышцами поджарому мужскому животу, Алевтина сама смутилась и отвела взгляд.

— Вы бы оделись, Миша…

Гость развернулся, показав похожий на осьминога шрам между лопатками, и ушел одеваться. Аля попыталась представить, какая травма могла оставить такой жуткий след, но решила, что лучше об этом не думать. Тем более что Миша снова возник в проеме — в галифе и гимнастерке, босой. Замер посреди кухни, уставился на руки хозяйки, в которых поскрипывала под ножом картофельная кожура. Между бровей гостя залегла напряженная складка. Такая же появлялась на лбу Вадима Андреевича Казарова, когда он погружался в свои вычисления. Представив диаграммы и графики чистки картошки, Аля развеселилась: неужто этот странный парень никогда раньше не видел, как это делается?

— Помочь не желаете? — спросила она и протянула гостю нож.

Миша осторожно взялся за гладкую, отполированную пальцами деревянную рукоять, покачал на ладони, как Маугли, завладевший «железным зубом». Оглянулся в поисках табурета, подтащил, уселся напротив. Будто горячую, взял осторожно картофелину, повертел, примериваясь. Аля заворожено смотрела на его длинные, иссеченные шрамами пальцы, на бугристый рубец на дочерна загоревшем запястье. Чуть выше розовел след от ожога, разливался, кольцом охватывая предплечье, и поднимался выше, скрываясь под манжетом гимнастерки. Миша приладил нож острием к картофелине, подумал, поменял угол и повернул клубень, медленно надрезая, словно пробуя. Указательный палец на правой руке был на фалангу короче, но гостю это не мешало: кожура свивалась аккуратными пружинками, одна за другой, все быстрее и быстрее.

Аля забыла обо всем на свете. Очищенные картофелины плюхались в кастрюльку без плеска. Казавшиеся такими неловкими, Мишины руки двигались в едином завораживающем ритме. Где-то Аля уже видела такие движения… Вспомнила! Однажды ее, маленькую, мама водила к зубному. Доктор был пожилой, привычный к тому, что пациенты, особенно маловозрастные, панически боятся зубных врачей. И у него был свой способ их успокаивать. Он никуда не спешил, но каждое его движение было исполнено смысла. Алька не могла отвести глаз от докторских рук, замешивающих раствор для пломбы: ни одного лишнего движения. Ну ладно, пожилой доктор много лет проработал на своем месте, а Миша?.. Может, он по профессии повар?

Аля оценивающе оглядела помощника и отбросила эту мысль как нелепую. Только что не знал, с какой стороны взяться за картофелину, и вот поди ж ты — несколько минут наблюдения за сноровистыми, но не слишком быстрыми движениями хозяйки, и гость начал чистить картошку так, словно занимался этим всю жизнь. Последний клубень занял место среди таких же гладких и чистых собратьев. Миша поднял взгляд и улыбнулся. На лоб его свесилась светлая прядка. От этого, наверное, улыбка получилась такой, что у Али сердце дрогнуло. Мальчик сделал работу и ждал, когда ее одобрят.

— Молодец, хорошо, — машинально «по-учительски» похвалила Аля и смутилась своего тона. — Спасибо вам, Миша, так здорово! Никогда не видела, чтобы так быстро с картошкой справлялись. Вы, наверное, в армии научились?

— В армии? — удивился Миша. — Нет!.. У вас, Алевтина.

Взгляд его стал и вовсе по-детски растерянным. Чтобы замять неловкость, Аля поднялась, сняла с огня накаленную сковороду, принялась крошить в нее картошку. Он что, и про армию не слыхал? Странный какой-то, ей богу. Ну ладно, в армии он, может, и не служил — не взяли с такими-то шрамами, — но дома его что, не заставляли чистить картошку? А в пионерлагере? Нельзя у нас дожить до таких лет, не почистив ни единой картофелины. Разве что рос Миша в какой-нибудь особенной семье, где его тщательно оберегали от повседневных забот. Чепуха какая-то. Не похож он на избалованного ребенка. Просто морочит ей голову… Только вот зачем?!

Миша тем временем покрутил нож в руке, пробовал острие ногтем и даже лизнул потемневшую от времени сталь. Вид у него при этом был столь серьезный, словно он изучал бог весть какое устройство.

— Если сделать острее, будет лучше, — выдал он наконец результат.

Аля фыркнула, не сдержав смешок. Тоже умник нашелся! Открытие сделал: если ножик наточить, он будет лучше резать. И что ему на это сказать? Ничего говорить она не стала. Бросила в сковородку последний ломтик картошки и поставила ее на обиженно посвистывающий керогаз. Потом сняла с полки точильный набор — три камня: темный шершавый, серый, поглаже, и красноватый, «для правки». Собрала все имеющиеся в доме ножи: «мясной» с крепкой эбонитовой ручкой, «хлебный», тонкий «овощной» и даже наборную «финку», с незапамятных времен хранившуюся в дальнем углу ящика. Подумала — и добавила ножницы. Выложила все это перед Мишей. Тот взвесил точильные камни на ладони, покачал головой так, словно ожидал от этого мира большего, и принялся за дело. Видно было, что с этим занятием гость хорошо знаком и работа доставляет ему удовольствие.

Мужчины обычно не любят, когда стоят над душой. Аля поборола искушение сесть напротив и любоваться ладными движениями гостя. Занялась готовкой. Дожарила картошку до хрустящей корочки. Откупорила огурцы и выложила их в красивую салатницу. Нарезала хлеб. Поставила чайник. Заварка у нее была хорошая, из пачки со слоном. Да и вчерашние пирожки с малиной остались. Аля пристроила на кипящий чайник эмалированный дуршлаг, чтобы пирожки на пару прогрелись, оглянулась на гостя. Миша сидел неподвижно. Смотрел пустым взглядом на четыре наточенных ножа и две пары ножниц с лезвиями, покрытыми серой пыльцой. Почувствовав, что она смотрит на него, гость встрепенулся.

— Еще что-нибудь нужно, Алевтина? — с надеждой спросил он. — Вы только скажите, я все сделаю. Воды принести?

Только тут Аля вспомнила, что гость так толком и не вымылся после зарядки. Потом от него не пахло и можно было отложить водные процедуры, но педагогическая жилка не позволяла умолчать о столь вопиющем нарушении распорядка дня.

— Для начала вымойтесь, Миша, — назидательно сказала она. — Потом садитесь за стол, завтракать будем.

С настороженной готовностью, словно к неразряженной мине, Миша приблизился к висящему над большим зеленым тазом рукомойнику. Неловко подергал его за носик. С удивлением воззрился на добытую каплю. Аля вздохнула, подошла и приподняла носик ладонью — тонкой струйкой полилась вода. Миша с готовностью сунулся под струйку. Вода из Алиной ладони пролилась ему на затылок, потекла по золотистым прядям. Миша повернул голову вбок, принялся тереть не намыленную щеку.

Аля спохватилась, убрала руку: не ребенок, сам справится. Ощущение странности, неуместности этого несуразного человека на ее кухне кольнуло остро, и Аля твердо решила выспросить его, кто такой и откуда, и завтра же отправить домой. Она не знала, что уже попалась крепко и надолго: то ли детская улыбка Миши приворожила ее, то ли извечное, неустрашимое женское любопытство всколыхнулось и разлилось патокой. И она, Алевтина Вадимовна Казарова, незамужняя, двадцати восьми лет, учительница русского языка и литературы Малопихтинской средней школы, попала, как муха, в эту сладкую вязкость. Теперь не выбраться. Не улететь.

— Спасибо, Алевтина, — сказал Миша, возвращаясь к столу.

Завтракали молча. Аля исподтишка рассматривала гостя и смущалась, то и дело встречаясь взглядом с внимательными серыми глазами. Миша ловко цеплял на вилку картофельные ломтики, хрустел огурцами и даже выудил зубок чеснока и сжевал его с видимым удовольствием. Хлеб он разламывал пополам, выщипывал мякиш и заедал корочкой. Разве так взрослые мужики едят? Аля вспомнила, как шумно и демонстративно ел ее бывший. Чавкал, разрывая большими зубами толстые ломти, всасывал в себя самогон, хрумкал малосольным огурцом. М-да, давненько она о нем не вспоминала… Теперь-то с чего? Не-ет. Пройдено и забыто. Навсегда.

Она смахнула со стола крошки, выставила блюдо с пирожками, налила в плошку меду. Магазинного сахару у нее отродясь не водилось, незачем, да и дорог покупной-то. А меду ей дядя Илья и так накачает, потому что папин друг. Много ей одной надо? Трехлитровой банки на год хватает. Аля ушла за заварником, а когда вернулась, увидела, что Миша ест мед прямо из плошки, ложкой, будто похлебку. Это было одновременно и трогательно и смешно. Она не удержалась, прыснула в кулак. Вот же сладкоежка! И тут же устыдилась, потому что Миша испуганно посмотрел на нее, отодвинул плошку, спросил хрипло:

— Я сделал не так?

Растерянность в его глазах сменилась настороженностью, он пошарил по столу, нащупал ложку, крутанул в пальцах, как давеча нож, проверяя баланс.

Да что с ним такое?!

— Я сама сладкое не очень, потому и удивилась, — медленно сказала Аля.

Так она разговаривала с перепуганными двоечниками, загнанными в угол сознанием собственной окаянности и готовыми защищаться любой ценой. Аля шесть лет проработала в школе и знала, что за такой реакцией прячется беззащитный, готовый расплакаться ребенок.

— А вы кушайте, пожалуйста, Миша, если нравится. Мой папа мед любил, я уже и забыла, как это приятно, когда мужчина сладкоежка.

Она пододвинула к нему плошку, подчеркнуто спокойно взяла пирожок и надкусила.

— Пирожки вот еще, с малиной, — пробормотала с набитым ртом. — Вчерашние, но можно и сегодня напечь, только если вы мне поможете с дровами, хорошо?

— Хорошо, — глухо ответил Миша и словно с сомнением обмакнул ложку в мед. — Я такого не ел никогда. Вкусно!

— Вот и кушайте, раз вкусно, — с ободряющей улыбкой сказала Аля.

Не зря все же мама говорила, что мужчины — те же мальчишки. Не все, правда. Бывший не был похож на мальчишку. Жаль, что тогда она этого не понимала. Да и что она могла понимать с ним?

Аля потрясла головой, прогоняя воспоминания, и даже тихонько застонала.

— У вас болит? — всполошился Миша. — Где?

Она хотела было соврать, что зуб ноет или что щеку прикусила, но серые глаза смотрели с такой неподдельной тревогой, что врать, даже из вежливости, расхотелось.

— Ничего, Миша, простите… Просто вспомнилось нехорошее. Болезненное… У вас так бывает?

Он помолчал немного, словно припоминая.

— Бывает, — ответил нехотя. — Часто.

И Аля словно впервые рассмотрела лицо гостя. Уголок правого глаза был слегка приподнят коротким белесым шрамом, едва заметным. Нос был когда-то сломан, нижняя губа рассечена посередине. Кожа на правой щеке неестественно гладкая: ни волоска, ни складки, будто горячим утюгом погладили. «Может, и погладили», — подумала Аля, и ее передернуло. В серых глазах Миши появилось вопросительное выражение, и она испугалась, что он примет ее невольное содрогание за отвращение. Нетрудно представить, насколько болезненными должны быть воспоминания человека, изрисованного такими шрамами.

Горло у Али перехватило от жалости. Не совсем понимая, что делает, она протянула руку, и осторожно коснулась левой, покрытой жесткой золотистой щетиной щеки. Миша не двинулся с места, только между бровей его обозначилась знакомая уже складка. Але стало неуютно. Так он смотрел на лезвие ножа — пристально, будто изучал прежде незнакомый предмет. Она остро, до залившего щеки багрового румянца, смутилась своего порыва и отняла руку слишком резко, будто обожглась.

— Вы принесите воды и помойтесь, Миша, — сказала, стараясь, чтобы голос звучал с обычной строгостью. — Вам, наверное, хочется после зарядки… Только воду на пол не лейте, а прольете — так вытрите, вон тряпка висит.

— Хорошо, Алевтина, — покорно произнес Миша и встал. — Для вас принести воды?

Аля хотела было отказаться, но подумала и кивнула.

— Да, пожалуйста. Если вам не трудно.

— Не трудно? — переспросил Миша удивленно.

— Ай, ну, если захотите, принесите, — раздраженно отмахнулась Аля. — Нет, так я и сама справлюсь…

Да что он, в самом деле, обычных вещей не понимает?

Она одернула простенькое домашнее платье и пошла с кухни, мучительно ощущая покалывание в отсиженной ноге.