Маугли из Космоса

Глава 10

Подарок Аля спрятала в дальний угол нижнего ящика комода, чтобы он не напоминал Мише о пережитом им страхе, и они стали жить, как жили. Она ходила на работу. Он оставался на хозяйстве. Лабораторию свою забросил. Много читал. Рисовал. И что-то писал и чертил в амбарных книгах. Аля не любопытствовала. У нее и школьных дел хватало. Ноябрь плавно перешел в декабрь. Зима окрепла. Снега легли прочно. Близились новогодние праздники. Конец четверти. Сочинения. И подготовка к елке. И все же эта история с непонятным испугом любимого не выходила у Али из головы. Почему он испугался одного лишь упоминания о суде? Неужто он и впрямь беглый зэк?! Ерунда. Видела Аля зэков, в том числе и беглых. Они порой выходили на заимку дяди Ильи в расчете разжиться одежонкой, жратвой, а если повезет — и егерским карабином. И в лучшем для себя случае уходили ни с чем. Нет, не похож Миша на заключенного, ни на беглого, ни на какого.

И все же, все же… Нужно было найти выход. Шила в мешке не утаишь. Тем более — человека. Аля уже ловила на себе косые взгляды соседей. Да и коллеги стали себе позволять мало уместные шутки с плохо скрытым подтекстом. Физрук — так тот прямо намекнул, что знает об изменениях в личной жизни Алевтины Вадимовны. Она сделала вид, что не поняла, о чем он, но заноза осталась. Иного выхода, кроме как пойти к участковому и все рассказать, не было, но Аля медлила, словно ждала подсказки судьбы, счастливого случая, который прибавит ей решимости. Случай представился в середине декабря, когда тяжело заболел учитель физики и математики Свешников, проработавший в Малопихтинской средней школе без малого тридцать лет.

Исидора Ивановича было жаль, как никак коллега и хороший знакомый отца, но случай нельзя было упускать. Теперь можно было пойти и к участковому, но прежде следовало заручиться согласием Миши. Едва дождавшись конца занятий, Аля во всю прыть припустила к дому. Она мчалась как в детстве, когда удавалось получить пятерку, перепрыгивая не успевшие слежаться сугробы и лихо скользя на раскатанных мальчишками ледяных дорожках. Теперь Аля была уверенна, что все образуется. Не может не образоваться, если есть на свете хоть какая-то справедливость.

Зимою в Малых Пихтах темнеет рано. Синие сумерки, отвлекая внимание багряной полосой заката на горизонте, подбираются незаметно, скрадывая снежную даль за рекой. Только «Красный медник» в Правобережье полон огней, а дома поселка неохотно обзаводятся вечерней иллюминацией. Жители экономят на электричестве, по старинке зажигая керосиновые лампы. Лишь на центральных улицах, где расположены школа, Дом культуры, поселковый совет, почта и магазин, горят фонари. Окраинные же улочки и переулки, тесные от сугробов, тонут в чернильной темноте. После заката здесь редко появляются прохожие. А те, кому приходится, нередко берут с собою волкодавов — самую популярную породу в Малых Пихтах.

Аля обходилась без волкодава. Она и раньше-то никого не боялась, а теперь, когда ей самой было кого защищать, и вовсе утратила чувство страха. И потому, когда дорогу ей преградили три смутных мужских силуэта, она даже не сбавила шагу. Посторонятся, куда денутся. Она человек в поселке заметный. Уважаемый. Да и на руку тяжела. И расступились бы, пропустили, но что-то вдруг засбоило в привычном распорядке малопихтинской жизни. Наверняка не было у этих мужиков злого умысла. Ну выпили, ну захотели добавить, а денег не хватало. Вот и вывалили на мороз без определенной цели, наудачу. И наткнулись на женщину.

Может, сначала хотели полтинник попросить взаймы, а потом разглядели в бегущей ладную бабенку, в распахнувшемся на крепкой груди полушубке, в сбитой на затылок пуховой шали, и забыли о выпивке. Другая жажда одолела. И самый бешеный из выпивох, не говоря ни слова, заступил женщине дорогу, ухватил за отвороты полушубка, рывком приблизил к себе, опалил ноздри многодневным перегаром. Аля со всей силы ударила его по рукам — выпустил, но не удержалась на ногах, опрокинулась в сугроб. Завозилась, отчаянно пытаясь подняться.

— Ах ты, сука! — выдохнул бешеный. — Грабли распускать… Щас мы тебя, блядину, уделаем…

Двое других собутыльников, ошеломленных таким поворотом событий, неуверенно топтались на месте, не зная, на что решиться.

— Че стоите, козлы! — накинулся на них вожак. — Вон скирду видите?! Тащите туда эту профуру. Щас она нас обслужит по полной…

Собутыльники, подталкивая другу дружку, неопределенно, как-то боком двинулись к Алевтине, которая уже поняла, что теперь ей несдобровать. В конце концов, молодая, здоровая женщина еще может отбиться от похотливого козла, если он один и не очень уверен в успехе. С тремя ей не совладать. Звериным чутьем уловив обреченность жертвы, собутыльники подхватили Алю под мышки и поволокли к скирде. Нет, она еще не сдалась, принялась неистово извиваться. И вывернулась было из цепких, хотя дрожащих от алкогольного тремора рук, но собутыльникам кинулся помогать бешеный. Он подхватил Алевтину под коленки, впившись сквозь шерстяную ткань теплых зимних чулок в нежную кожу подколенных ямок жесткими, будто ледяные крючья, пальцами. От боли Аля пыталась закричать, но горло ее перехватило и из него вырвался лишь хрип, уже напоминающий предсмертный.

«Не буду жить, — с беспощадной ясностью решила она. — Если эти скоты опоганят меня — кинусь в прорубь… Миша… Прощай, родной, прости…»

Человекоподобные твари, больше похожие на заиндевевших на сибирском морозе павианов, наклонились над ней, торопливо обрывая последние пуговицы на своих ширинках. И вдруг «обезьян» не стало. Аля не поняла, что произошло. Вроде, ветер поднялся. Морозный. Стремительный. Режущий, словно сталь. Закрутил насильников, оторвал от беспомощной жертвы. Увлек куда-то в темную даль Заовражья. Дикий трехголосый вопль огласил окрестности — и стало тихо.

Она еще полежала в сугробе, не веря свершившемуся чуду, потом поднялась, с трудом разгибая подрагивающие колени. Не помня себя, добралась до родной калитки. Распахнула. Двор был ярко озарен. Миша на днях поколдовал с проводкой и устроил иллюминацию — Красная площадь позавидует. Сам устроитель иллюминации был тут как тут, мирно расчищал в снегу дорожку от крыльца к колодцу. Несколько долгих минут Аля молча смотрела на него, едва сдерживая рвущиеся наружу слезы.

— Миша, родной, я… — наконец, смогла произнести она. — Я тебе работу нашла. В нашей школе, учителем физики… Пойдешь?

Волна преображения пробежала по любимому, до мельчайших черточек знакомому лицу. Недоумение перетекло в изумление, изумление — в решимость, совсем как в метаморфе. Наконец на лице его застыло и вовсе странное выражение. После, когда Аля до малейших подробностей восстанавливала в памяти всю их с Мишей совместную жизнь, ей пришло в голову, что такое выражение появилось бы на лице приговоренного к пожизненному заключению, который получил вдруг долгожданное помилование.

— Да, конечно, — спокойно сказал он, и отвернулся. Сгреб лопатой небольшой сугроб. Добавил: — Если этого хочешь ты…