Маугли из Космоса

Глава 23

— Странно, что вы не пишите фантастики, — задумчиво проговорила Катя, когда Берестов закончил свой рассказ.

— Писал когда-то, — признался он. — В студенческие годы и исключительно — в стол.

— И напрасно, — искренне огорчилась она. — Зарываете талант.

— Может быть, — не стал спорить Берестов, — времени жалко. Ни одной свободной минуты.

— А на что же вам его не жалко? — с обидой в голосе спросила Катя. — Читать беллетристику вам некогда, писать — тоже… На женитьбу вы тоже не найдете свободной минуты?

— На женитьбу? — переспросил он.

— Ох, простите, Гелий Аркадьевич! — спохватилась она. — Это было бестактно с моей стороны.

— Нет, отчего же… — проговорил Берестов и добавил решительно: — На нашу с вами свадьбу я бы нашел время.

Катя вспыхнула, высвободила руку из-под локтя собеседника.

— Прежде всего, — сказала она, — следовало бы поинтересоваться — найдется ли свободная минутка у меня!

— Тогда разрешите поинтересоваться, — не растерялся Берестов.

— Я подумаю, — отозвалась Катя, развернулась на каблуках и зашагала вдоль аллеи к заветной все еще свободной скамейке.

Старший научный сотрудник Института космических исследований с удовольствием полюбовался ее походкой, озабоченно взглянул на часы и направился к зданию бывшего Купеческого собрания, где и располагался Нижнеярский филиал московского ИКИ. Воскресенье для того и существует, чтобы поработать в тишине и покое. Дома Берестову не работалось, как ни странно — мешала обыденность обстановки квартиры в панельной пятиэтажке, где за стеной гоняют по кругу пластинки с модными шлягерами. А в институте старинные толстые звуконепроницаемые стены, солидные дубовые столы, обитые зеленым сукном, витражи в окнах с декоративными элементами на сюжеты народных сказок — память об эпохе русского модерна.

Берестов почти бегом ворвался в институтский вестибюль, поздоровался с вахтером Суворовым, посмотревшим на него осуждающе. В законный выходной следует сидеть дома, ну или рыбку удить на речке. Правда, в такую жару рыба клюет плохо. Ушла на глубину, где водичка прохладнее. Ну что ж, рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Неужто лучше торчать на работе? Нет, не понимал вахтер Суворов такого энтузиазма. Будь его воля — напрочь запретил бы всем этим физикам-шизикам злостно нарушать трудовое законодательство.

Не чувствуя на себе осуждающего вахтерского взгляда, сэнээс Берестов взлетел по мраморной купеческой лестнице, отворил дверь своего кабинета. День начался с удачи. Он встретил в парке Катю Сигнаевскую и пусть в шутливом разговоре, но все же дал понять ей, что она давно нравится ему. Нравится с того самого дня, когда он впервые пришел в редакцию Нижнеярского книжного издательства с рукописью научно-популярной книжки под неудобоваримым названием «Млечный путь как объект астрофизических исследований», которое в издательстве предложили заменить на куда более звонкое, в духе времени, «Здравствуй, Галактика!».

Едва Берестов уселся за свой стол, раздался телефонный звонок.

— Здравствуй, Галактика… — пробормотал он, подняв трубку.

«Товарищ Берестов?» — осведомились на том конце провода жестким военным голосом.

— Так точно, товарищ генерал! — рявкнул астрофизик, вытягиваясь по стойке смирно.

«Не валяйте дурака, Гелий Аркадьевич, — не принял шутки Привалов. — Попрошу выслушать внимательно».

— Слушаю вас, Сергей Валерьевич.

«Недавно полученные данные позволяют предположить, что у нас "гость"… Гм, по теме ноль ноль семнадцать. Как поняли?..»

— Вас понял, — внезапно севшим голосом произнес Берестов. — Траектория?

«Вероятно, пролетная… Ожидаемый перигелий около миллиарда километров, афелий— порядка трех…»

— Угловая скорость?

«Угловую скорость, прецессию и прочее — все узнаете завтра! — отрезал генерал. — Жду вас на объекте не позднее шести часов утра. Отбой».

Положив трубку, сэнээс круглыми от изумления глазами уставился на витязя, отрубающего последнюю голову несчастному Змею Горынычу. Солнечный свет беспрепятственно пронизал и витязя и Змея, цветными пятнами расплываясь на зеленом сукне стола. Легче всего было заподозрить звонившего в банальном розыгрыше, но, во-первых, Берестов хорошо знал этого человека, а во-вторых, должность, которую тот занимал, не позволяла ему так плоско шутить. А значит, все, что он сказал, — чистая правда. Если бы Привалов сообщил о находке обломков Ноева ковчега или о втором пришествии Иисуса Христа, — Берестов воспринял бы это гораздо спокойнее. Может быть, потому, что не искал Ноева ковчега и не ожидал второго пришествия. Иное дело — событие по теме 0017…

Пятнадцать лет своей сознательной жизни Гелий Аркадьевич потратил на ожидание этого события. Правда, ожидание было деятельным, полным надежд, разочарований, бессонных ночей, когда прислушиваешься к межзвездному эфиру, к радиоголосам ближних планет, дальних солнц и сверхдальних квазаров, просеиваешь сухой песок цифири в надежде, что мелькнут золотые крупинки нового откровения. А началось все в конце пятидесятых, когда аспирант мехмата Нижнеярского государственного университета Гелий Берестов опубликовал в реферативном факультетском журнале довольно дерзкую и самонадеянную статью. Впрочем, приведенные в статье данные были абсолютно надежными, ибо получены в Бюракане молодым астрономом Виктором Владимировичем Крогиусом под руководством самого Амбарцумяна. К тому же они были подтверждены другими обсерваториями.

Дерзость аспиранта Берестова заключалась в сделанных им выводах, в интерпретации этих надежных данных. На некоторое время Гелий стал популярен среди факультетской молодежи и ходил гоголем, но потом появилась статья, автор которой не сомневался в наблюдениях и расчетах, однако весьма убедительно опровергал выводы. Точнее сказать — разгром был полный. Берестов на некоторое время даже впал в отчаяние. Ему казалось, что научная карьера, начатая едва ли не со школы, оборвалась на взлете. И вот однажды его вызвали к декану. Ничего хорошего аспирант от этого вызова не ждал и потому поплелся к начальству как на Голгофу.

В кабинете, где за стеклами старинных шкафов блестели позолоченные корешки астрономических атласов столетней давности, а на стенах висели карты Марса, исчерченного несуществующими каналами, его ждал незнакомец. С первого взгляда Берестов определил, что перед ним военный, хотя тот и был в штатском. На несколько мгновений аспирант почувствовал себя невесть в чем виноватым. Исключительно рефлекторно. Может, он, сам не зная, где и когда, прикоснулся к запретному? А вдруг те самые злополучные данные вовсе не относятся к излучениям нестационарных галактических объектов, как он наивно полагал? Крогиус зацепил антенной телеметрию разведывательного спутника, а Берестов раструбил об этом в факультетском журнале. На лицо преступный сговор с целью разглашения военной тайны… Да нет, чепуха, никакой спутник не станет работать в этой полосе частот. Здесь что-то другое.

— Гелий Аркадьевич Берестов? — осведомился незнакомец жестким командным голосом.

— Так точно! — отчеканил аспирант, всего лишь год назад отслуживший срочную.

Военный в штатском усмехнулся, буркнул:

— Вольно, — и тут же потребовал: — Ваши документы!

Берестов протянул ему аспирантский билет.

— Пожалуйста!

Гость внимательно сличил фотографию в билете с лицом предъявителя. Вернул. Хозяйским жестом, как будто находился в собственном кабинете, предложил аспиранту садиться.

— Моя фамилия Привалов, зовут Сергей Валерьевич, — представился он. — Я хочу предложить вам работу.

— Какую? — спросил аспирант.

— Об этом, Гелий Аркадьевич, вы узнаете, если согласитесь стать нашим сотрудником.

— Сотрудником — чего?

— Института космических исследований, — ответил военный. — В Нижнеярске открывается его филиал.

У аспиранта кафедры астрофизических исследований перехватило дыхание.

— В каком качестве? — сипло выдавил он.

Привалов усмехнулся.

— Ну, сами понимаете, Гелий Аркадьевич, что ни отдел, ни обсерваторию я аспиранту предложить не могу… Для начала — младшим научным сотрудником в моей группе.

— Я согласен! — поспешил сказать Берестов. — Кем угодно — даже уборщиком.

— Ну-у, это было бы слишком расточительно, — отозвался Привалов. — Мы ждем от вас куда более впечатляющих результатов, нежели чисто вымытые полы…

Сергей Валерьевич Привалов, который на тот момент был всего лишь полковником, немного слукавил. Свежеиспеченному мэнээсу пришлось заниматься всем подряд, включая сухую и влажную уборку. В те годы на объекте «Сырые Ключи» многое делалось руками научных сотрудников. Особенно в специальных помещениях, куда не допускались ни солдаты военного гарнизона, охранявшие «техническую позицию», ни вольнонаемные сотрудники, обслуживающие хозяйственно-бытовые нужды затерянного в таежных дебрях научного городка.

Дни, проведенные бывшим аспирантом в тесных, до отказа набитых аппаратурой комнатках были самыми счастливыми в жизни Гелия, постепенно превращавшегося в Гелия Аркадьевича, кандидатскую диссертацию которого засчитали за докторскую. Сенсационное выступление на Бюраканском симпозиуме по проблемам поиска внеземных цивилизаций, поездки за границу, личное знакомство с Шепли, Джинсом, Хойлом, Брауном, наконец — Государственная премия, пусть и полученная в составе коллектива, — весь этот стремительный взлет научной карьеры не испортил характера бывшего аспиранта.

Берестов остался все тем же трудягой. Правда, в Сырых Ключах он бывал все реже: навалилась груда теоретической работы. Слишком большой роскошью было использовать доктора физматнаук в качестве простого техника-наблюдателя даже на крупнейшем в Евразии радиотелескопе. Большую часть своего рабочего, да и личного времени он проводил теперь в Нижнеярске, на главной базе филиала ИКИ. Сюда стекались данные, полученные не только в Сырых Ключах, но и на других «технических позициях», ожерельем охвативших предгорья Великоярского хребта. И эти данные нужно было успевать обрабатывать.

Теперь в распоряжении Берестова был целый отдел. Молодые, задорные, как и сам он, ребята и девчата не жалели сил, вкалывали с утра до ночи. Порой приходилось разгонять их по домам под угрозой увольнения. Самого завотделом разгонять было некому. В отличие от вахтера Суворова, директор института, академик Лаврович, на такие нарушения трудового кодекса смотрел сквозь пальцы. Более того — негласно поощрял. А уж подводить Павла Ивановича в чем бы то ни было — большой грех. Не перед богом — наукой! Впрочем, наука и была их богом. Берестов старался не подводить. Особенно в это лето, когда от жары преждевременно высохли и облетели листья в парке, за городом горели торфяники, душная мгла окутывала улицы и проспекты Нижнеярска.

Каждое утро липкий от пота сэнээс Берестов поднимался со спальника, расстеленного прямо на полу, и брел в ванную. Вода, которой полагалось быть холодной, едва ли не обжигала, да и текла вялыми струями, несмотря на выкрученный до упора кран. После омовения Берестов пробирался на кухню, извлекал из холодильника ледяную минералку и пил ее, стоя перед открытой дверцей, словно впрок старался промерзнуть до костей. О завтраке не могло быть и речи, Берестов лишь брал с собой загодя приготовленные бутерброды, натягивал легкие полотняные брюки, рубашку-сетку, сандалии и, нахлобучив подаренный светилом мировой астрофизики Грегори Брауном стетсон, выкатывался из квартиры.

Город напоминал прифронтовую зону, а Берестов хорошо помнил, что это значит, хотя войну застал лишь ребенком. Не оставалось ничего другого, кроме как терпеть до самого института, где, благодаря неусыпной заботе зама Лавровича по административно-хозяйственной части, исправно работали кондиционеры. И все-таки мысли старшего научного сотрудника не занимали ни зной, ни пожары, ни затянутый торфяной гарью город. Трясясь в битком набитом автобусе, вышагивая по чахлой аллее преждевременно пожелтевших лип, ныряя в блаженно-прохладный холл институтского особняка, Берестов видел внутренним взором сверкающую спираль Галактики: ее голубые, красные, желтые солнца, гиганты и карлики, мглистые облака туманностей, черные ловушки коллапсаров, большие и малые, невидимые с Земли планеты.

Это неотступно преследующее его видение было полно смысла. До сегодняшнего дня Берестов, пожалуй, был единственным ученым Земли, да что там ученым — единственным человеком на планете, который с высокой степенью достоверности знал, что среди этого хаоса мертвой материи должны быть и жизнь, и разум. Много жизни и разума — целый пояс миров, огибающих галактическую спираль там, где скорости звездного диска и спиральных рукавов совпадают. Планетные системы, что находятся внутри коротационной зоны — узкого кольца, точнее, тора радиусом двести пятьдесят парсек, — в процессе движения вокруг галактического ядра периодически то входят внутрь спиральных рукавов, то покидают их. И поскольку в спиральных рукавах происходят бурные звездообразовательные процессы, образующие жесткое излучение, попадание в них губительно для обитаемых планет.

Из чего следует логический вывод, что с высокой степенью вероятности выживают только миры, реже прочих проникающие в эти рукава. А следовательно, чем дальше они находятся от центра Млечного Пути, тем больше у них шансов в процессе естественной эволюции стать колыбелями жизни и разума. И даже при самых скромных подсчетах таких планет в коротационной зоне должно насчитываться несколько тысяч. И из этих тысяч — несколько сотен способны породить разумных существ. А из этих сотен несколько десятков поднимутся до цивилизации космического масштаба. И если все расчеты верны, а логика рассуждений безупречна, то прямо сейчас, когда он, старший научный сотрудник Гелий Берестов, сидит, скорчившись над своими записями, прямо у него над головой проносятся совершенные межзвездные корабли пришельцев, которые, уж конечно, знают о существовании разума на Земле и вот-вот готовы вступить с ним в Контакт.

Неужто и в самом деле проносятся?.. Не один ли из них прямо сейчас с чудовищной скоростью пересекает Солнечную систему? Пять лет назад в Нижнеярский филиал ИКИ поступил заказ Министерства обороны. Было поручено обосновать либо опровергнуть возможность присутствия инопланетных кораблей в околоземном пространстве. В документах этот проект шифровался как тема ноль ноль семнадцать. Мало кто из ученых, принимавших в нем участие, всерьез к нему относился, но военные щедро финансировали попутные фундаментальные исследования и с этим нельзя было не считаться. Эх, Привалов, Привалов… Мог бы и поподробнее. Проклятая секретность. Ничего, завтра я из них душу вытрясу…