Львив

3. Шабтай Цви в начале своего помешательства. Измир. Конец 1620-х — начало 1640-х гг

… Мордехай Цви был человеком честолюбивым. Роль простого купца, пусть даже весьма богатого, но известного только в провинциальном Измире, казалась ему маленькой и недостойной. В юности Мордехай много учился: сначала в Морее у одного каббалиста, далее в Измирском бейт-мидраше, потом счел, что этого ему недостаточно, и напросился в ученики к одному старому раввину в соседний городок. Мордехай мечтал о Каббале, и потому его не остановило ни ежедневное хождение пешком из Измира, ни высокая цена его уроков. Чтобы скрыть свои занятия от родни, бывшей в ссоре с его учителем, хитрый Мордехай снимал щегольские сапожки и шел босиком, раня ноги об острые камни. Дважды его кусала змея за пятку, но упрямец не сдался. Магические ветви Древа Сфирот, усыпанные золотыми яблоками, заманчиво шелестели до тех пор, пока.

Семейные обстоятельства вынудили Мордехая Цви прервать учебу и целиком посвятить себя торговле. Поначалу он пытался учиться ночью, раскрывал книги, но скоро глаза закрывались, купец засыпал, натрудившись за день. Попробуй, найди силы внимательно читать древние фолианты, когда с утра до вечера сидишь в лавке, уговариваешь покупателей, нахваливаешь товар, а вечером еще составляешь ежедневные счета…

Каббала требовала полного сосредоточения, ее урывками и наскоками не освоишь. Мордехай погоревал да смирился. Деньги шли к нему легко, желанный достаток лихо восполнил былую неудачу. Многие решили, что Мордехай Цви совсем перестал думать о мистике, став скучным обывателем. Впрочем, мечта осталась. Еще до женитьбы он стал скупать редкие еврейские рукописи, покровительствовал бедным, отдавая предпочтение людям ученым, чтобы они могли спокойно раскрывать тайны творения, не отвлекаясь на поиск хлеба насущного.

В лучшие годы Мордехай поселял у себя, кормил и одевал по пять-семь каббалистов, выплачивая их семьям ежемесячное содержание. Выбрав себе супругу из бедного, но прославленного образованностью семейства, Мордехай молил о сыне, который бы воплотил его юношеские фантазии, стал бы великим мудрецом, асом Каббалы.

Девятого ава 5386 года, в шаббат, или 7(26?) июля 1626 по григорианскому летоисчислению, душным летним днем, когда евреи скорбят о разрушении Храма, у Мордехая Цви родился сын Шабтай. Появиться на свет в час траура означало для младенца особое, может даже величественное будущее, но, по словам каббалистов, будущее это было с темным, едва ли не демоническим оттенком. К тому же два самых рьяных мистика, живших у Мордехая и разбиравших его собрание каббалистических трактатов, клялись, будто в одну минуту с криками роженицы в небе запорхала исполинская летучая мышь с иссиня-черными крыльями, затмившими солнце. А летучие мыши отваживаются проснуться при свете солнца лишь в исключительных случаях.

По Измиру стали сеяться слухи, что, дескать, родиться в такой день — не к добру и с этим мальчишкой семья Цви успеет нахлебаться горя.

То ли дело другой их отпрыск, тихоня Эли! Вот он-то точно приумножит торговые успехи отца, не отвлекаясь ни на какую мистику.

— Не хотелось бы мне дожить до того, что еврейский народ девятого ава будет сожалеть не только об утерянном Храме, но и о рождении этого ребенка — сказал тогда, покачивая головой, Мордехаю Цви глава измирских евреев, раввин Иосиф Эскапа, когда записывал малютку в пинкас — книгу рождений, смертей и свадеб. — Есть в этом совпадении нечто пугающее. Никогда еще не сталкивался с рожденным 9 ава. Хорошо, если эти смутные предчувствия не сбудутся.

Счастливый отец Шабтая только отмахивался от предсказаний.

Он считал своего сына необыкновенным, верил в блестящую карьеру Шабтая, а стариков из синагоги назвал сплетниками, которые выдумывают всякую чепуху из зависти.

— До чего же беднота ненавидит богатых! — жаловался Мордехай своей жене вечерами, выдумывает, будто наш Шабти, раз родился 9 ава, то на него наложено вечное проклятие, будто у него рожки растут или перепонки между пальцами!

Нянька приносила усталому Мордехаю толстого, симпатичного младенца, разворачивала, чтобы убедится: мальчик как мальчик, никаких рогов и перепонок. Характер, правда, тяжелый будет — возьмешь на руки, а он извивается, укусить норовит беззубым ртом, царапается тонкими ноготками, то молчит, то плачет навзрыд. Но это ведь еврейское дитя, они все со своим норовом…

Шли годы. Сначала ни одно из опасений умница Шабти не оправдал.

Когда его ровесники стегали во дворе ослов, кидались камнями и сцеплялись в драках как коты весной, Шабтай читал наизусть Тору.

И если поначалу выдающиеся способности маленького Шабтая вызывали недоверие, то постепенно злопыхатели умолкали. Мало заучить наизусть большие тексты. Шабтай еще их и комментировал. Да как! Иногда ходом своей мысли Шабтай приходил к выводам, изложенным в непрочитанном им еще томе Талмуда.

А бывало — к всеобщему конфузу — что мальчонка забирал из головы готовящуюся Измирским раввином субботнюю проповедь, слово в слово, и по детской непосредственности выкладывал ее перед гостями.

Рядом с Шабти почему-то неуютно себя чувствовали злые люди. Они боялись его и избегали, точно гениальное дитя видело насквозь все их нехорошие помыслы. Мордехай, подметив это, стал брать Шабти с собой на торговые сделки, чтобы сын удостоверил честность того или иного купца. Пару раз проницательный Шабтай спас отца от разорения, заставив отменить казавшиеся выгодными покупки.

— Как ты увидел, что он обманщик? — изумлялся Мордехай, у него ж на лбу не написано!

— Папа, разве не заметна у него черная точка в сердце? — отвечал Шабти.

Но Мордехай ни в ком не видел никакой черной точки. Значит, сын превзошел.

— Это настоящий дар — признавались те, кто еще недавно обвинял семью Цви в обмане. Берегите сына, его ждет большая слава!

А в 10 лет Шабтай упал перед родителями на колени и со слезами попросил разрешения уехать учиться в Цфат, где была великолепная каббалистическая школа. Еле-еле мальчика уговорили отложить эту поездку до совершеннолетия, потому что никогда еще в Цфате не брали столь юных учеников, а дорога туда занимала много времени.

Порыв этот неимоверно обрадовал Мордехая Цви. Он и раньше души не чаял в Шабти, добывал ему редчайшие сочинения, за которые приходилось платить золотом, а теперь убедился: Шабтай унаследовал его страсть к Каббале, задушенную неумолимой судьбой. Ради счастья Шабти отец был готов полностью разориться. Если бы к нему явился великий визирь султана и велел продать все имущество в казну, а за это Шабтая назначат хахам-баши, главным раввином Порты, то Мордехай Цви даже не задумался бы, стоит ли возвышение сына такой жертвы. Он принес бы ее безоговорочно.

В радужных снах хитрый купец представлял, как почтительно склонят головы перед повзрослевшим Шабтаем все былые враги, и особенно — наглые, жадные турецкие чиновники, чинившие ему разные препятствия в торговле. Тогда поймут они, кого обижали, и горькими слезами будут обливать его ноги, прося прощения. Будет Шабтай избран главою евреев Измира, а потом, наверное, лидером всех общин Высокой Порты.

С такими сладкими мечтами Мордехай засыпал, не ведая, что все будет несколько иначе…

Что склонившиеся перед Шабти люди безжалостно предадут его, проклянут в гневе и попытаются стереть его имя как грязное пятно на белом полотне истории, а сам он умрет в тоске и забвении, и даже могила его будет утеряна. Вскоре отцу пришлось искать сведущего учителя не где-нибудь, а в самом Стамбуле, ибо Шабтай уже почерпнул в Измирском бейт-мидраше все доступные для захолустья знания, и дальше учиться ему было нечему.

Шабтай просил привезти ему не простого преподавателя, а знатного каббалиста, посвященного во многие оккультные знания.

Например, как Эзра д’Альба, сочинивший туманный трактат «Эц даат», «Древо познания», очень его впечатливший.

Такой учитель нашелся случайно, и к тому же из рода д’Альба, только не сам Эзра д’Альба, а его правнук Биньямин д’Альба, марран и тайный каббалист. Попав из застенков инквизиции прямиком на пиратское судно, невольник получил свободу лишь благодаря тому, что купец Мордехай Цви знал эзотерические труды его предков, тоже носивших фамилию д’Альба.

Выкуп за него был заплачен огромный, и в благодарность д’Альба остался у Мордехая Цви домашним учителем, хотя при его уме нетрудно было найти себе занятие у щедрых стамбульских евреев.

Именно д’Альба раскрыл перед Шабтаем врата Каббалы, пренебрегая запретом изучать ее всем, кто не достиг тридцатилетнего возраста и не женат. Воспитанный в привычке скрывать свое иудейство, д’Альба долгое время обходился без наставников, изучал «Зогар» сам, поэтому к грозным предупреждениям авторитетных раввинов он не прислушался. Он полагался только на свою интуицию, и еще ни разу она не подводила.

— Если мальчику интересен «Зогар», то пусть читает — отмахивался учитель от назойливого вмешательства, большой беды я здесь не вижу. Не казалась ему опасной и книга 14 века «Кана», резко критикующая галахические нормы. Только Иосифа Эскапа, лидера измирской общины, смущало и настораживало то, что маленький Шабтай задает ему вопросы, которые не всякому раввину известны. Как-то Шабти — тогда ему было лет девять, спросил у рабби Иосифа, какой цвет у сфирот «бина», обозначающей разум? Рабби решил, что мальчик, не дай Б-г, заболел от учения, ведь где это видано, чтобы каждой из дюжины сфирот присваивать свой цвет? Об этом только сумасшедшие задумываются. Чем и поделился с его отцом.

Но Мордехая Цви ум сына только радовал, и в чтении «Зогара» он ему не препятствовал. Единственное, что вызывало беспокойство — это расположенность Шабтая к мистицизму, самоуглубленным раздумьям в разных уединенных местах, его болезненная нервность. Временами мальчик удалялся в какой-нибудь тихий уголок и подолгу там сидел, а глаза его приобретали пугающую отрешенность.

Шабти не откликался тогда ни на голоса родителей, ни на зов Эли и Леви.

Он никого не слышал, уходя всем своим сознанием в бесконечность, в поток Эйн-Соф, настроится на который дано очень немногим.

Но, живя в окружении экзальтированных мистиков, коих привечал его хлебосольный отец, Шабтай не казался ненормальным. Напротив, он был выше, мудрее их, и только чуткое сердце матери замечало, что с Шабти происходит нечто дурное. Она не могла сказать наверняка, что именно в нем не так, болезнь ли это, но предчувствовала. И молчала.

— Он необычный — объяснял Мордехай Цви, если ему рассказывали о странностях сына, а потому не меряйте Шабтая вашими узкими мерками. Вы сами же приходите к нему за благословением и советами, посылаете своих детей учиться к Шабтаю, а теперь вдруг называете его безумцем?