Любовница Каменных Драконов

Глава 3

Охрана Стоуна — жуткие огромные мордовороты с непроницаемыми лицами. Глаза их спрятаны под солнцезащитными очками, и Мэл кажется, что под черными стеклами сверкают огненно—красные сполохи. Словно каменные обломки остывшей лавы, нутро которых раскалено, и этот жар проскальзывает в глазницах.

Стоун не разговаривает с ними, не произносит вообще ни слова. Лишь щелкает пальцами и указывает на место, где надо стоять. Быстро, четко, словно опутывая дом Хьюберта сетью. Заключает дом в магический круг, расставляя своих каменных истуканов, перекрывая все входы выходы. Хьюберт попробовал сунуться на крыльцо, но его бесцеремонно впихнули внутрь дома и захлопнули дверь у него перед носом, не позволив проводить Мэл даже взглядом. Он стал пленником в собственном доме, и, сдается мне, был этому не рад.

— Я не позволю!.. — орал он, сопротивляясь каменномордым охранникам. — Я это так не оставлю! Я буду жаловаться, вы мне за все ответите!

Но его голос обрывается хлопком двери. Это как кляп в рот, как пощечина, как презрительный плевок в его сторону.

— Следить за ним. Шаг в шаг. Из города не выпускать, — бросает Стоун на ходу одному из охранников. Просто каменный великан в черном костюме, в котором его огромному сильному телу просто неудобно и тесно. На его фоне Стоун в его безупречном темно—сером костюме кажется хрупким и невысоким, хотя это совсем не так.

Один из охранников грубо, почти насильно заталкивает Мэл в автомобиль Стоуна, тот неспешно усаживается с нею рядом, и испуганная Мэл, ощутив его рядом с собой, наконец, в полной мере смогла оценить этого мужчину. Опасность и силу, исходящие от него.

Он высок и строен, узкобедрый и широкоплечий, длинноногий. Породистый красивый самец, уверенный в себе. Скорость — привычный стиль его жизни. От него веет силой и здоровьем, каждое его движение исполнено достоинства и властности. Его руки жесткие, сильные. Казалось, в холеной ладони он может раздавить, раскрошить кусок гранита, смять его длинными пальцами, как кусок сладкой ваты. Он смотрит на Мэл снисходительно, изящно оправляя свою стильную, дорогую одежду. В этой смеси хищности и хороших манер опасности больше всего. Мэл интуитивно чувствует его нетерпение, Стоун словно прямо сейчас хочет попробовать ее. Он едва не облизывается, но в его желании нет нетерпеливой дрожи любви. Он знает, что женщина принадлежит ему. Спешить некуда.

— Называй меня Алан, — небрежно велит он. — И никак иначе. Алан — и все.

Она забивается в уголок сидения, дрожа от страха, нервы ее напряжены до предела. Это Стоуну не нравится. Он насмешливо приподнимает бровь, и одним движением придвигает женщину к себе, обхватив ее за талию.

— Никаких капризов, — презрительно цедит он сквозь сжатые зубы, рассматривая лицо Мэл, побледневшее от волнения. — Я скажу это только один раз, и повторять не стану. У меня нет ни малейшего желания ни уговаривать вас, ни возиться с тобой, если вдруг тебе вздумается заартачиться. Я не стану тебя упрашивать. Я просто выкину тебя, и сделаю все то, что обещал. И найду тебе замену. Поэтому в твоих интересах быть покорной. Всегда помни о том, что ты потеряешь в случае неповиновения. Мне нужна абсолютная покорность. Это понятно?

— Понятно, — выдохнула Мэл, вся дрожа, как натянутая струна. Она сглатывает ком в горле, ей становится трудно дышать, когда Стоун по—хозяйски проводит горячей ладонью по ее бедру и задирает ее юбку, внимательно изучая ее лицо.

— Итак, к делу, — скучным, будничным голосом произносит Стоун, словно это не его руки одним движением безжалостно рвут слишком узкую юбку Мэл, обнажая ее бедра. — Я уже говорил, что ты нужна мне для ритуала. Не стану скрывать — этот ритуал подразумевает использование твоего тела. Сексуального использования. Может быть один раз. Может быть пять раз. Десять. Двадцать. Я не знаю, как быстро ты справишься с поставленной задачей. Насколько ты горяча, Мэлани… Я не знаю.

Его ладонь ныряет меж ее стыдливо сжатых бедер, толкается, заставляя Мэл раздвинуть ноги и пустить ее туда, к тайному теплому и влажному местечку, скрытому шелковыми трусиками. Его жгучие черные глаза неотрывно следят за Мэл, за ее реакцией, и удовлетворенно щурятся, когда Мэл, дрожащая и едва не рыдающая, покорно раздвигает ноги, помня о его угрозах.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес Стоун, поглаживая ее между ног. — Ты очень понятлива, с тобой приятно иметь дело. Итак, ритуал…

Мэл, умирая от стыда, думала, что это проверка. Думала, что Стоун всего лишь хочет удостовериться в ее покорности, и тотчас уберет руку, как только она позволит ему тронуть ее там, между ног. Ведь он не похож был на влюбленного; и страсть, его темная и тяжелая страсть, была направлена не на нее. Он не любил ее, не выглядел тем, кто потерял голову от ее красоты.

Но это совсем не так; он не останавливается. Он продолжает ее ласкать, неторопливо, развратно, бесцеремонно. Его пальцы скользят ниже, нетерпеливо стискивают белье, дергают, добираясь до голого тела, и жестко погружаются в узкое, сжавшееся лоно Мэл.

Мэл вскрикивает и напрягается, интуитивно сжимает бедра — но тотчас снова раздвигает их под внимательным взглядом Стоуна, стоило ему только приподнять бровь. Абсолютная покорность, будто говорит его взгляд.

— Правильно, — рокочет он своим голосом сытого хищника. — Покорность… все верно… Помни об этом всегда, Мэл… ты принадлежишь мне, целиком — с твоими мыслями, с твоим желанием, с твоими мечтами… Мои желания - это теперь твои желания… все, что я прикажу…

Его жесткие каменные пальцы погружаются глубже — настойчиво, властно, — двигаются, жестко лаская, заставляя женщину трепетать, и Мэл, вся дрожа, непроизвольно выгибается, ахает, стонет — и отнюдь не от приятных ощущений. Ее тело сжимается от боли, не готовое впустить его пальцы, и Стоун берет Мэл почти насильно — несмотря на покорно разведенные колени.

— Здесь, — жестко говорит Стоун, лаская ее лоно, — ты тоже должна быть покорна. Именно здесь. Я хочу, чтоб здесь ты была влажной. Податливой. Раскрытой. Вечно жаждущей. Ждущей меня.

— Но это не просто так, — стонет Мэл, с трудом терпя жесткую ласку, терзая ногтями обивку сидения. — Это… не зависит от вашего приказа!

— Так я помогу, — вкрадчиво отвечает Стоун. Почти шепчет. — Я умею быть нежным, если это нужно.

Его пальцы снова толкаются в ее тело, глубоко и настойчиво, двигаются туда и обратно, и Мэл закрывает глаза, чувствуя, как ее щеки раскаляются от стыда, как ее трясет от влажных звуков. А в ее теле словно ворочается чудовище, терзая и мучая ее, низводя до состояния беспомощного животного, попавшего в ловушку, из которой никак не освободиться.

— Зач… зачем, — выдыхает Мэл, сгорая от стыда и жара его сильного тела, прижавшегося к ней.

— Затем, — интимно произносит Стоун, не прекращая своей бессовестной пытки, — что я хочу разжечь в тебе огонь… пожар, который сможет согреть и обжечь… Ну же. Ты обещала быть покорной.

— Значит, — пыхтит Мэл, напрягаясь всем телом, изо всех сил сопротивляясь накатывающим на нее ощущениям, — все же просто банальный секс… вы безумец или лжец, вы…

Стоун не отвечает; его пальцы толкаются сильно, отрывисто, Мэл вздрагивает от каждого нового толчка и закусывает губы. Ей кажется, что ее берет мужчина с огромным членом, терзает ее тело, овладевает ею, как какой—то дешевой падшей женщиной. Его жесткие пальцы вдруг вынырнули из ее истерзанного лона, и теперь касались ее почти нежно. Большой палец нащупывает ее клитор и начинает гладить — слишком неторопливо, слишком умело и настойчиво, так, что расставленные ноги Мэл начинают дрожать, трястись, как в ознобе, и она, подавшись вперед всем телом, выдыхает, выкрикивает свое внезапно разлившееся по телу удовольствие, выдает себя. Она бесстыже виляет бедрами, то ли стараясь избежать обжигающего удовольствия, то ли чтобы принять в себя пальцы мужчины полнее, и Стоуну это нравится.

— Да, так, — шепчет Стоун, продолжая поглаживать извивающуюся мокрую Мэл. — Шире ноги.

Его руки слишком умелые, слишком ласковые; жесткие пальцы вдруг становятся невероятно нежными, чуткими. Подушечками этих пальцев Стоун словно отыскивает самые чувствительные точки на теле Мэл и впускает через них в ее нервы, в ее кровь пожар. Мэл вопит, трясясь на его руке, нанизанная на его пальцы, не понимая и не осознавая ничего вокруг себя. На периферии сознания маячит стыдная мысль, что водитель за рулем все слышит, но Мэл рассматривает опущенное стекло, отделяющее их сидение от водительского, и это стирает последнюю стыдливость. Весь ее мир превращается в бесконечную огненную реку наслаждения, она сводит Мэл с ума, и она выкрикивает свое удовольствие, разводя колени еще шире, извиваясь, сходя с ума, широко раскрытыми невидящими глазами уставившись в обивку автомобиля над своей головой.

Стоун прав; с каждым его прикосновением к ее телу, с каждым толчком внутрь ее лона в ее крови разгорается пожар. Он бросает Мэл на сидение, на спину, заставляет ее подхватить собственные ноги под коленями и подтянуть их к груди, бесстыдно раскрывшись перед ним. От его ласк Мэл мечется, рассыпав золотые волосы по темной обивке и стонет — протяжно, беспомощно, жалобно, — потому что его пальцы гладят ее чувствительные бедра, ее мокрое лоно, и Стоун внезапно припадает губами к ее мокрым от желания губкам, горячим языком жадно лижет ее, дразнит клитор.

Это движение столь страстное, жаркое, а поцелуй такой жадный и болезненный, что Мэл взвизгивает, извиваясь, чувствуя, как его язык проникает в нее, и ей становится еще жарче. Это не потная возня с Хьюбертом под одеялом; не супружеский постный и сдержанный секс. С Хью ей и вполовину не было так обжигающе—хорошо и так невыносимо стыдно. Стоун беззастенчиво рассматривал ее тело, касался всюду, где хотел, жадно целовал бедра, прихватывал зубами нежную кожу, погружал пальцы — быстро, жестко, настойчиво, — в обе дырочки Мэл, заставляя ее вскрикивать и трястись как в лихорадке, чувствуя, как он овладевает ее телом. Всем ее существом.

***

«Это все не со мной происходит, — в панике подумала Мэл, уловив, как вжикнула молния на одежде Стоуна. — Я отдаюсь, как шлюха, на сиденье машины первому попавшемуся, и мне… это… нравится…»

Мэл была красивой женщиной; но у нее никогда не было такого красивого мужчины, как Стоун. Такого красивого, состоятельного и подавляюще властного. Более того — она и помыслить не могла, что кто—то так же, как он, рыча от внезапно охватившей его страсти, соблазненный ее красотой, податливостью ее тела, содрав с себя маску холодного и высокомерного властелина мира, навалится на нее всем телом, жарко и жадно целуя в губы, овладеет ею — нетерпеливо, жадно, одним жестким сильным толчком вогнав член на всю длину в ее лоно.

— Черт! — взвизгнула Мэл, одновременно вспыхивая от легкой боли и млея от жадности, с которой Стоун толкнулся в ее тело, с которой он взял ее, овладел, подчиняя себе.

Его руки жадно, до боли, стиснули ее ягодицы, приподнимая женщину и прижимая ее к себе крепче, и он толкнулся еще — сильно, жестко, максимально глубоко, — горячими губами стирая вопли Мэл, изнемогающей под его телом. Его движения были сильные, жесткие, отрывистые, и Мэл захлебывалась собственными стонами, криками, сходя с ума от безумия, что творилось сейчас с ней. Жесткие пальцы Стоуна ухватили ее за волосы, грубо оттянули назад ее голову, и он снова припал горячим ртом к ее раскрасневшимся губам, лаская языком ее разгоряченный, возбужденный рот, так развратно и беззастенчиво, что у Мэл, казалось, кожа на щеках вот—вот воспламенится от стыда.

— Я сейчас умру, — всхлипнула Мэл, но ответом ей было еще более жесткое проникновение, выбившее из ее дрожащего горла вопль. Стоун терзал ее безо всякой жалости, насаживал ее на свой вставший член, словно хотел разорвать на тысячу частей. Разломить ее, как сочный апельсин, упиться ее сладостью.

Тело мужчины, двигающееся над ней, словно отлито из металла, жесткое, сильное, гибкое. Его член, погружающийся в нее глубоко, очень глубоко, словно каменный. Он раз за разом наполняет Мэл непередаваемыми ощущениями, жестко массирует изнутри, наполняя ее живот сладкими сильными спазмами, от которых Мэл снова кричит, расставляя пошире ноги и вцепляясь ногтями в плечи мужчины, тиская его безупречный костюм, выдыхая свое удовлетворение короткими рваными толчками, рыча, как дикая самка.

Но и тогда Стоун не отпускает ее; его движения замедляются, он обнимает ее — бережно, словно возлюбленную, — жадно сцеловывая ее стоны и крики, стирает катящиеся по щекам слезы, приглаживает волосы, и Мэл кажется на миг, что мужчина на самом деле полон страсти к ней. Любви; нежности. Не банального желания, которое он уже удовлетворил, но чувств, живых, настоящих. Она целует его в ответ, волна его обжигающей страсти снова накатывает на Мэл, обжигая ее кожу, он вжимает ее в сиденье, совершая самые последние, мягкие и сильные толчки, и Мэл чувствует, как он кончает в нее. Его плоть становится очень жесткой, вздрагивает, распирает Мэл изнутри, и она откидывается на сиденье, блаженно закрыв глаза.

«Вот так должно быть с мужчиной, — бьется в висках Мэл мысль. — Так. Чтобы никаких сил потом не оставалось. Чтоб удовольствие через край. Чтоб вспоминать было стыдно. И забыть — невозможно…»

- Обжигающе горяча, - шепчет Стоун, вжимаясь в раскрытые перед ним бедра, чуть вздрагивая, кончая, не сдерживая стона. Его пальцы сжимают, тискают ягодицы Мэл, он погружается в ее тело глубоко, наполняя ее своей силой, своим желанием, до стонов, через край. Мэлани мечется под ним, виляя бедрами, чувствуя каждый спазм, что охватывает мужчину, самое мелкое движение, слыша его срывающийся дрожащий голос. - Обжигающе…

***

Куда мог привезти ее Стоун? Алан, мысленно поправила себя Мэл, насилу усаживаясь на сидении и кое—как прикрывая ноги порванной юбкой.

Только в Башню, самый высокий небоскреб города. В роскошный отель, где он наверняка живет в пентхаусе, из панорамных окон которого город, принадлежащий ему, виден как на ладони. Пятьдесят этажей роскоши, шика, стекла, сверкающего на солнце ярче бриллиантов, и номеров, где селятся только самые состоятельные люди. И на вершине этой человеческой пирамиды жил Алан Стоун. Выше всех. Ближе всех к небу. С роскошной панорамой, открывающейся из окон на город.

Так проще чувствовать его своим…

Обессилевшая Мэл, привалившись пылающим лбом к стеклу, видела, как за ним с бешеной скоростью проносятся знакомые улицы города, слепящие огни. Автомобиль увозил ее в другую жизнь, и Мэл все еще не могла поверить, что это происходит с ней. Сил у нее не было даже на то, чтобы ровно сидеть. Мужчина словно вытрахал из нее все, до последней крупицы. Выпил, вылизал вместе с голосом жизнь. Мэл понимала, что сейчас ей придется идти у всех на виду по залитому светом фойе гостиницы, в разорванной юбке, с растрепанными волосами. Но ей это было безразлично. С большим удовольствием она сейчас вздремнула бы, глаза ее закрывались, мысли останавливались.

Алан неспешно и тщательно приводил в порядок свою одежду, оправлял брюки, застегивал пиджак. Он ни о чем не спрашивал и ничего не говорил, но Мэл чувствовала, нет — знала, что планы его не поменялись и что дверца машины сейчас не откроется, и он не выкинет ее в разодранной одежде на улицу.

Нет, так просто он свою добычу не отпустит… Он только начал. И все то, что он задумал, еще впереди.

Мэлани, похоже, все же задремала, потому что когда открылась дверца авто, женщина едва не выпала из него, прямо под ноги Стоуну. С трудом разлепляя тяжелые веки, она увидела, что мордовороты с каменными лицами угодливо придерживают дверцу машины, отрезав весь мир от Мэл, заслонив ее своими телами, не позволяя случайным людям увидеть, что происходит внутри салона.

Алан стоял впереди них всех, у распахнутой дверцы. Видимо, он собирался галантно подать руку Мэлани и помочь ей выбраться из авто, но, честно говоря, она и руки не могла поднять. Стресс и бешенное занятие любовью вымотали ее. Да и туфли она потеряла, они спали с ее ног и лежали где—то на полу, и сил разыскать их у Мэл не было.

Алан снова ничего не стал спрашивать. Ему одного взгляда было достаточно, чтоб оценить обстановку. Он склонился, скользнул взглядом по сонному лицу Мэл, а затем просто просунул руки под ее вялое, слабое тело и вынул ее из машины.

Дальше он нес ее сам, до самых дверей пентхауса, а его верные мордовороты, окружив его кольцом, не позволяли людям рассмотреть, что за птичка попала в его руки.

Мэл вовсе не была худышкой; она была стройной женщиной, но с хорошими формами. Бедра, грудь, соблазнительная округлость — все это в ней было. Но Алан нес ее так легко, словно она не весила ничего совершенно. С такой непринужденной легкостью женщины носят крохотные клатчи, хвалясь их красотой и дороговизной. Дремлющая Мэл вдруг вспомнила день своей свадьбы и то, как Хью вносил ее в дом, как он осторожно перебирал ногами, переступая порог, нащупывая пол, и как у него тогда руки тряслись, хотя в ту пору Мэл была куда стройнее.

Алан был не так острожен и слаб; он действительно был словно отлит из металла, несгибаемый, сильный, быстрый. Он стремительно пересек фойе с Мэлани на руках, его шаги были четкими, уверенными, ноги в щегольских остроносых ботинках ступали быстро, так, что щелчки его каблуков звонко отдавались от блестящего пола. В сопровождении охраны вошел в лифт. Зеркальные дверцы закрылись, и Мэл почувствовала, как мягкая тяжесть на мгновение вжала ее в руки Алана. Лифт понес их туда, наверх, в странную новую жизнь.

«Не часто меня на руках носят миллионеры, — подумала с усмешкой Мэлани. — Сильные, красивые, самоуверенные миллионеры…»

Она усмехнулась, но усмешка получилась похожей на стон, и Алан внезапно клонился к дремлющей на его плече Мэл ниже, словно прислушиваясь к ней, словно беспокоясь о ней.

«Как это мило, — все с той же усмешкой думала она. — Такая забота о своей новой игрушке… интересно, почему я? Желающих потрахаться с ним наверняка половина города. Горяча, как он сказал? Держу пари, есть и погорячее…»

Меж тем лифт мягко замедлился, нежным звонком оповестил о прибытии. Алан так же стремительно вышел из него, будто опасаясь, что за ним погоня. В голову Мэл пришла мысль, что Алан очень спешит, спешит провести тот странный ритуал, о котором говорил, и все его слова о том, что он может подождать еще двадцать лет — всего лишь блеф. Ложь.

Он и в самом деле спешил; в несколько стремительных шагов он достиг дверей своих апартаментов, и огромный охранник едва успел отпрыгнуть с его пути, распахнув перед ним двери. В номер Алан вошел один, оставив всю охрану за дверями, но шаги его не стали медленней. Обессилевшая Мэл видела, что он несет ее сквозь все апартаменты, мимо роскошной мебели, обтянутых кожей диванов, вместо того, чтобы уложить ее и освободить себя от ноши.

Нет; конечной точкой его пути был выход на балкон, и Мэл едва не захлебнулась ветром, налетевшим на нее.

— Тебе лучше?

Это были первые слова, произнесенные Аланом за время его странного пути. Мэл, вдыхая холодный поток воздуха, несколько раз мигнула, чувствуя, как жизнь и силы возвращаются к ней.

— Пожалуй, да, — прошептала она. Щеки ее зарозовели от свежего воздуха, она глянула в лицо Алана и увидела на нем невероятное облегчение и одновременно нетерпение. Что-то он снова задумал… Но как следует поразмыслить над этой догадкой он ей не позволил.

— Ты готова? — снова произнес он, чуть подкинув ее на руках, будто устраивая поудобнее.

— К чему? — удивилась Мэлани.

— К еще одному небольшому путешествию, — ответил он просто, и, шагнув к балконному ограждению, просто швырнул ее с балкона вниз.