Лунная заводь

ГЛАВА 20. ИСКУШЕНИЕ ЛАРРИ

Мы остановились перед плотными портьерами, из-за которых пробивался неразборчивый шум множества голосов. Портьеры раздвинулись, и к нам вышли двое: я так полагаю, что они выполняли роль привратников, встречающих гостей. Карлики были одеты в короткие юбочки и латы: я впервые видел здесь такое военное облачение, чем-то напоминающее кольчугу. Они приподняли занавеси, приглашая нас войти.

Комната, на пороге которой мы стояли, значительно превышала по размеру холл для аудиенции или приемную залу, которые мы видели в доме Йолары.

Она протянулась футов на триста в длину, не меньше, и занимала около половины этого расстояния в ширину. На всю ее длину, из конца в конец, тянулись два изогнутых дугой стола, симметрично расположенные друг другу; столы разделял широкий проход.

Всевозможные незнакомые мне яства, огромные букеты цветов и груды фруктов, сверкающие хрустальные графины, кубки и бокалы, окрашенные в самые разнообразные цвета и оттенки, — великолепная картина ослепила мой взор! Повсюду были расставлены светильники: испускающие розоватое излучение шары, уже знакомые мне.

На заваленных пестрыми яркими подушками низких диванах, расположенных вдоль столов, полулежали, развалившись в томных, ленивых позах десятки, если не сотни белокурых представителей правящего класса Мурии. Наше появление вызвало среди них легкий переполох: к восторженному шепоту примешивались слабые возгласы испуганного изумления — все взоры были устремлены на Ларри в его великолепном серебристо-белом платье Облаченные в латы карлики повели нас через проход между столами. Внутри образованного ими полукруга стоял, сверкая блестящей поверхностью, еще один, овальной формы стол. Все сидящие за ним молча уставились на нас, но мои глаза видели только одну — Йолару! Она помахала рукой, приветствуя Ларри.

Господи, как она была хороша. Словно одна из тех дев с нежной лилейной кожей, которые своей красотой, (как рассказывает Хуанг-Ку), превратили Гоби сначала в рай, а позднее своей похотливостью — в выжженную бесплодную пустыню. Она протянула к Ларри руки, и на ее лице появилось бесстыдное, нескрываемое вожделение.

Это была Цирцея! И Цирцея — победительница!

Тончайшая белая ткань плотно облегала тело, просвечивающее сквозь нее, словно лепесток розы. Шелковистые, пшеничного цвета волосы охватывала диадема из ярко сверкающих сапфиров, но они меркли рядом с глазами Йолары. O'Киф, наклонившись к ней, поцеловал белоснежные ручки, и что-то большее, нежели простое восхищение, показалось на лице ирландца. Она посмотрела ему в глаза долгим взглядом и, улыбнувшись, усадила рядом с собой.

И только сейчас я заметил, что из всех присутствующих лишь эти двое Йолара и О'Киф — были в белом. Не успел я как следует поразмыслить над этим обстоятельством, как вошел Лугур — и все мои мысли как ветром сдуло, — я сжался и оцепенел. Одетый в ярко-алую тунику, Лугур размашистым шагом пересек мгновенно притихший зал..

Наступила резкая напряженная тишина. Красный карлик, пристально поглядев на Йолару, перевел взгляд на О'Кифа, и внезапно лицо его стало ужасно, — нет другого слова, чтобы точнее выразить выражение его лица. Маракинов, сидевший за тем же столом, что и я, наклонившись вперед, схватил Лугура за руку и что-то прошептал ему на ухо. С видимым усилием карлик овладел собой: с легкой насмешкой (так, во всяком случае, мне показалось) он приветствовал жрицу и занял место на дальнем конце овального стола. И тут я заметил, что сидевшие между ним и Йоларой фигуры представляли собой Совет Девяти, который возглавляли жрица Сияющего Бога и его Прорицатель.

Напряжение немного спало, но атмосфера в зале по-прежнему казалась зловещей: так бывает, когда гроза, обойдя стороной, все еще пугает издалека нависшей на краю горизонта темной тучей.

Я обернулся и посмотрел назад. Дальний конец зала был задрапирован роскошными, затканными изысканными узорами и украшенными великолепными цветочными гирляндами занавесями. Между этими портьерами и столом, за которым сидел Ларри с девятью важными персонами, располагалось круглое возвышение, на несколько футов приподнятое над полом, что-то около десяти ярдов в диаметре; вся его блестящая поверхность была засыпана чудной красоты нежными лепестками цветов.

Со всех сторон помост окружали стоявшие внизу низкие, с изогнутыми спинками стульчика Занавеси раздвинулись, и оттуда плавным, неслышным шагом вышли девушки. Они держали в руках разнообразные музыкальные инструменты: флейты, арфы и эти необычные, возбуждающие чувственность двухоктавные барабанчики. Девушки уселись на стульчики, тронули инструменты, и розовый воздух завибрировал в такт странной тягучей мелодии.

Сцена была готова. Какую же пьесу собирались на ней сыграть?

Появились другие темноволосые девушки, одетые в короткие, приподнятые над коленями юбочки, в низко вырезанных корсажах белели полуобнаженные груди. Девушки прошли вдоль длинных столов, наливая вина пирующим.

Я поискал глазами О'Кифа. Что же такое сказал ему Маракинов? По лицу Ларри было видно, что его мысли витают где-то далеко, потому что даже прекрасные женщины, сидевшие в зале, не привлекали его внимания. В глазах ирландца застыло холодное, суровое раздумье, и, когда, время от времени, он поглядывал на Маракинова, в них появлялось какое-то странное выражение. Йолара, хмурясь, наблюдала за О'Кифом. Вдруг она что-то тихо приказала стоявшей за ее спиной прислужнице.

Девушка быстро ушла и вскоре вернулась, держа в руках светло-желтый, словно вырезанный из куска янтаря, кувшин. Жрица налила из него в бокал Ларри прозрачную жидкость, сразу же засверкавшую крохотными искорками. Прикоснувшись к бокалу губами, она передала его в руки Ларри. Рассеянно улыбаясь, Ларри взял бокал, с отрешенным видом дотронулся губами до того места, где его целовали губы Йолары, и выпил до дна. Кивок Йолары — и девушка вновь наполнила бокал.

И в тот же миг ирландца словно подменили. Куда только подевалась вся его рассеянность, мрачная задумчивость — глаза засверкали и заискрились. Он ласково склонился к Йоларе, что-то нашептывая ей на ушко. Голубые глаза торжествующе вспыхнули, мелодичный смех звенел, не умолкая. Она подняла вверх свой бокал, но его наполнял совсем не тот напиток, что наливали в кубок Ларри. И снова, едва лишь ирландец осушил свой бокал, ему незамедлительно налили из желтого кувшина. Ларри поймал брошенный на него Лугуром недобрый взгляд, дерзко усмехнулся в ответ. Йолара придвинулась ближе, соблазнительная как никогда.

Ларри вскочил на ноги, в лице мелькнула бесшабашная удаль, он был похож на расшалившегося мальчишку.

— Тост! — крикнул он по-английски. — За Сияющего Бога! Чтоб ему скорей провалиться в тартарары к своим чертям!

Ларри произнес имя Двеллера так, как его называли здесь, в Мурии, но на своем родном языке и со своим своеобразным произношением, так что, к счастью, никто, кроме нас, ничего не понял. Но издевательская подоплека сказанного им не вызывала никаких сомнений — наступила мертвая, путающая тишина. У Лугура, вспыхивая малиновыми искорками, яростно полыхали зеленые глаза. Жрица, протянув руку, пыталась усадить Ларри. Он поймал мягкую ручку, погладил ее, устремив куда-то вдаль сумрачный взгляд.

— Сияющий Бог… — Ирландец говорил медленно, раздельно. — Я и сейчас будто наяву вижу лица тех, кто танцевал вместе с ним. Это Огни Моры пришли сюда., один Бог знает как… пришли из Ирландии… Огни Моры!

Он задумчиво разглядывал примолкших гостей; а затем с его губ полилась одна из самых странных и самых таинственных лирических легенд Эрин[39]: "Заклятие Моры":

Йолара опять потянула его вниз, пытаясь усадить рядом с собой, и он снова схватил ее за руку. Глаза его оцепенели… он тихо запел:

И бредет он вслед напеву в мире спящей тишины по дороге, испещренной серебром ночной луны.

Постоял немного, покачиваясь, и затем, рассмеявшись, позволил жрице осуществить свое намерение.

Сел и осушил бокал.

Я помертвел от ужаса, и последняя надежда покинула меня, ибо Ларри был пьян, дико, безумно пьян.

Все задвигались, заговорили. Прекрасные, как феи из волшебной сказки, женщины и карлики тайком переглядывались между собой. Но вот встала Йолара, вызывающе вскинув голову, сверкая холодным блеском серых глаз.

— Слушайте меня все! Вы — члены Совета, ты — Лугур, и все остальные, кто находится здесь! — крикнула она. — Ибо я, жрица Сияющего Бога, по праву, которое мне дано, беру себе супруга. Вот он! — Она показала рукой вниз, на Ларри.

Он посмотрел на нее снизу вверх.

— Что ты такое говоришь, ничего не понимаю, — невнятно пробормотал он. — Но сказать нечего — ты хороша., я полюбил твой голос..

У меня оборвалось сердце. Рука Йолары незаметно опустилась на голову ирландца, ласково погладила волосы.

— Ты знаешь закон, Йолара, — Лугур говорил тусклым, безжизненным голосом. — Ты не можешь взять себе в мужья человека не из нашего рода. А этот человек — чужестранец, варвар, пища для Сияющего Бога, — он буквально выплюнул последнюю фразу.

— Да, он не нашего рода, Лугур. Он выше нас! — спокойно отвечала Йолара. — Он сын Сийа и Сийаны! Вот!

— Ложь! — заревел красный карлик. — Ложь!

— Сияющий Бог открыл мне это! — мягко сказала Йолара. — А если ты не веришь, Лугур, ну что ж… поди сам спроси у Сияющего Бога.

Невыразимая угроза прозвучала в последних словах, — видно, их скрытый смысл дошел до Лугура и подействовал убедительно.

Он стоял, сраженный наповал, со смертельно побледневшим лицом. Маракинов снова наклонился к нему, что-то зашептал. Красный карлик поклонился, совершенно недвусмысленно ухмыльнувшись, и, вернувшись на свое место, опять надолго замолчал. И снова я с похолодевшим сердцем подумал, как же должна быть велика власть русского, если он вертит Лутуром, как послушной куклой.

— Что скажет Совет? — решительно потребовала Йолара, обводя стол взглядом.

Некоторое время сидевшие за овальным столом совещались. Потом заговорила женщина — та, у которой лицо было словно разрушенный алтарь красоте.

— Желание жрицы — закон для Совета, — объявила она.

Лицо Йолары потеряло свое вызывающее выражение; она ласково взглянула на Ларри. Ирландец сидел, покачиваясь, что-то мурлыкал себе под нос.

— Позовите жрецов! — приказала она, затем повернулась к притихшим пирующим. — По всем правилам церемониала Сийа и Сийаны, Йолара возьмет себе в мужья их сына.

И снова, со змеиной мягкостью, ее рука скользнула вниз, потрепав пьяную голову О'Кифа.

Занавеси распахнулись настежь. Из-за них, разделившись попарно, вышли двенадцать фигур, облаченных в длинные, ниспадающие складками одеяния светло-зеленого цвета: такого нежнейшего цвета облачком маячит в отдалении березовая рощица в самом начале весны, когда только раскрываются первые почки. Лица вошедших скрывали глухие капюшоны. В каждой паре один прижимал к груди шар из дымчатого хрусталя, похожий на тот, что мы видели в сапфировой комнате-молельне, другой держал небольшую арфу, необычная форма которой напоминала древние кларзахи[40] друидов.

Вот так, пара за парой, они поднялись на приподнятую над полом площадку, опустили на нее осторожно свои шары, и каждая пара припала лицом к полу позади своего шара. Они образовали что-то вроде шестиконечной звезды на засыпанном лепестками возвышении. Вдруг они выпрямились и как по команде откинули назад капюшоны, открывая свои лица.

Я даже привстал… Это были белокурые юноши и девушки правящего класса Мурии, и прекраснее их лиц мне еще не приходилось видеть на свете, ибо лишь самую чуточку они были тронуты той глумливой гримасой, о которой я уже неоднократно упоминал, — такое сильное впечатление она производила на меня.

Пепельно-золотистые волосы девушек-жриц, уложенные в высокую прическу, украшали их головы, как короны. Светлые локоны юношей охватывал венец из полупрозрачных, светящихся матовым светом гемм, похожих на лунный камень. Сменяя друг друга, то опускаясь на колени перед хрустальными шарами, то трогая струны арфы, юноши и девушки запели песню.

Что это была за песня, я не знал, даже не представлял себе. Архаичный, допотопный строй мелодии песни не укладывался ни в какие человеческие представления о времени, казалось, она пришла сюда из тех веков, чей прах уже давным-давно развеял ветер. Скорее всего она родилась на заре человеческой истории, в золотой век земли, когда окропляемые лучами новорожденного светила дети земли мурлыкали свои любовные песенки; она звучала, как хор молодых звезд, обручавшихся в космическом пространстве; как апрельское бормотание языческих богов и богинь.

Странная истома овладела мною. Розоватый свет, испускаемый стоящими на треножниках шарами, начал постепенно меркнуть, и по мере того, как они угасали, все ярче разгорались хрустальные шары на возвышении. Йолара встала, протянула Ларри руку и провела его в центр круга, образованного шестью поющими парами.

Розовый свет погас; вся огромная зала погрузилась в темноту, если не считать круга, освещаемого хрустальными шарами. Все сильнее и сильнее разгоралось молочно-белое свечение. Песня, спустившись до шепота, замерла. Трепещущее арпеджио пробежало по струнам арф, и, словно пробужденные к жизни вибрирующими нотками, из шаров выпрыгнули язычки лунного света в форме маленьких конусов, похожие на тот, что я видел около алтаря Йолары. Неодолимо притягательное, ласкающее слух неземное звучание арф снова задрожало в воздухе, вновь и вновь повторяя построенную на тех же ладах архаичную мелодию, которую я уловил в пении. А остроконечные верхушки конусов лунного света росли, поднимаясь все выше и выше!

Йолара подняла вверх руки, крепко захватив в них ладони О'Кифа. Так, вскинув над головой руки, она медленно, бесконечно медленно, увлекала его за собой кружащимся, грациозным шагом, в десятки раз более плавным, чем струится воздух, закручиваясь тягучими водоворотами в мареве теплого тихого вечера. Они кружились и покачивались, а волнующее арпеджио становилось все громче. Раскачиваясь в такт музыке, остроконечные верхушки лунного огня наклонились и растеклись по полу, образуя вокруг танцующей пары светящееся кольцо… потом начали расти все выше и выше, превращаясь в призрачный, мерцающий каким-то колдовским светом, барьер.

Медленно, неторопливо поднимался он вверх, постепенно скрывая за собой мужчину и женщину.

Быстрым движением Йолара сорвала с себя венец из матовых синих сапфиров, встряхнула головой, высвобождая волнистые шелковистые волосы. Хлынул, заструился, завораживая взгляд, водопад волос, до пояса закрыв их обоих, жрицу и О'Кифа; светящиеся змейки лунного пламени уже подползли к их коленям, и, свиваясь спиралями, поднимались все выше и выше.

Отчаяние сдавило мне грудь!

Что такое? Я вскочил на ноги и услышал, как в окружающей меня темноте зашептались и зашевелились. Снаружи раздался рев труб, послышался топот бегущих ног, громкие неразборчивые крики. Суматоха постепенно приближалась. Я разобрал отдельные выкрики: "Лакла! Лакла!" Сейчас они звучали уже у самого порога, и шум переполоха время от времени заглушали какие-то странные удары: очень низкий, гулкий звук раздавался будто из бездонной бочки, воздух сотрясался и вибрировал, словно от раскатов грома.

Внезапно смолкли звуки арф: язычки лунного пламени задрожали, опали и стали быстро заползать назад, в хрустальные шары. Покачивающееся тело Йолары оцепенело, казалось, она каждой клеточкой прислушивается к чему-то. Жрица отбросила назад свисающие пряди волос, и я увидел ее лицо. При свете последних, издыхающих змеек пламени, оно показалось мне застывшей маской из древней греческой трагедии.

Прелестные губки, в которых при всей их привлекательности всегда присутствовала некая утонченная жестокость, теперь напрочь утратили всю свою миловидность, ощерившись резко очерченным прямоугольником рта, — в нем не осталось ничего человеческого. Это было лицо мифической Медузы Горгоны: глаза горели, словно у попавшей в западню волчицы, казалось, что волосы у нее на голове корчатся, свиваясь клубками, все равно как змеи на голове у этой страшной женщины, чей рот жрица позаимствовала на время. И вся ее красота мгновенно превратилась в нечто отвратительное, невыразимо гадкое нечеловеческое и разрушительное. Если предположить, что сейчас на лице Йолары проявилась ее истинная душа, то, пожалуй, только сам Господь Бог помог нам спастись от нее.

Я с трудом оторвал от нее глаза и перевел их на О'Кифа. Он уже снова стал самим собой. Трезвый, как стеклышко, Ларри стоял, уставившись на жрицу с невыразимым отвращением и ужасом. Так они стояли, не шевелясь… и вдруг где-то вспыхнул свет.

Еще какую-то долю секунды держалась темнота в зале, а потом с молниеносной быстротой исчезла угольно-черная тень, заменявшая собой стену зала, и через входной проем, открывшийся между серыми ширмами, хлынул поток серебристых сверкающих лучей.

Через этот проход, четко печатая шаг, вошли, построившись в две колонны, какие-то невероятные, каких не увидишь и в кошмарном сне, существа. Это были фигуры лягушек, причем несомненно мужского пола, очень высокого роста, — чуть ли не на ярд выше, чем даже наш ирландец. Чудовищные, огромные, как блюдца, глаза были обведены широкой красной каймой, усеянной зелеными крапинками, которые вспыхивали фосфоресцирующими блестками.

Вытянутые, длинные морды с полуоткрытыми губами скалились в звериной ухмылке, обнажая ряд блестящих, узких и острых, как ланцеты, клыков. Низко надвинутые почти на самые ослепительно сверкающие глаза рогатые каски, черепаховые панцири из черных и оранжевых плиток, с торчащими из них заостренными на концах рогами, длиной чуть ли не в фут, завершали их облик.

Словно солдаты, исполняющие приказ, они выстроились вдоль обеих сторон широкого прохода между столами. Теперь я смог увидеть, что рогатые панцири защищали им плечи и спину, а на груди переходили в шишковатые латы; на запястьях и возле пяток торчали чудовищные кривые наросты, острые, как шпоры. Перепончатые руки и ноги (если можно так выразиться!) заканчивались желтыми, широкими, как лопата, когтями.

Они держали в лапах огромные копья, не меньше десяти футов в длину, и на верхней заостренной части копий поблескивало то самое желатиновое покрытие, от быстродействующего, разлагающего действия которого я в свое время так удачно избавил Радора.

Воины-лягушки выглядели до невозможности карикатурно, ничего смешнее мне еще не приходилось видеть в жизни, — да я бы и представить себе такое не смог, — и все же они были ужасны!

А потом, между рядами выстроившихся монстров, тихо и спокойно, прошла девушка! Сзади ее сопровождал воин-лягушка, угрожающе раздувая громадную, как мешок, складку кожи у горла, зажав в одной лапе страшенную, размером со ствол небольшого деревца, сплошь утыканную острыми шипами булаву, — гораздо выше ростом, чем все остальные стражи. Но я лишь скользнул по нему мимолетным взглядом, потому что все мое внимание сейчас было приковано к девушке.

Ибо это была она… та самая, что указала нам дорогу сюда, когда мы попали в безвыходное положение в логове Двеллера на Нан-Танахе. И сейчас, снова глядя на нее, я поражался тому, как это я мог подумать хоть на единый миг, что жрица превосходила ее красотой. Глаза О'Кифа вспыхнули от радости, стыда и унижения.

Со всех сторон слышался шум и резкий злобный шепот, недоверчивое бормотание, сдобренное изрядной порцией страха:

— Лакла!

— Лакла!

— Лакла! Служительница!

Она остановилась недалеко от меня. Начиная с маленького, твердо очерченного подбородка до самых пят, изящных, обутых во что-то напоминающее котурны ножек, девушка была закутана в мягкое, тускло отливающее медным блеском одеяние. Левая рука полностью укрыта, правая — свободна. Вокруг этой, затянутой в перчатку руки, плотно обвивалась лоза, напоминающая те, что мы видели на барельефе розовой стены и на кольце с печаткой, которое показывал нам Лугур. Пять мощных, сочно-зеленых отростков бежали у нее между пальцами, протягивая вперед сверкающие цветочные головки, словно вырезанные из огромного светящегося рубина.

Девушка стояла, молча разглядывая Йолару. И вдруг, возможно потому что я так пристально разглядывал ее, она опустила на меня взгляд. Полупрозрачные, с крохотными вкраплениями янтаря в золотистой радужной оболочке, глаза девушки сияли как червонное золото, и душа, светившаяся в них, была так же далека от души жрицы Йолары, как зенит от надира.

Теперь я смог подробно разглядеть ее: широкий, низкий лоб, благородной формы маленький носик, нежно вылепленные губы, и мягкое, теплое, словно солнечный свет, сияние, которое, казалось, исходило от тонкой кожи.

Внезапно у нее на лице появилась улыбка, ласковая, приветливая, немного шаловливая, и до того человечная и близкая, что я невольно вздохнул. Сердце мое радостно забилось, словно освободившись от тягостных пут, как у человека, которого засасывает в трясину и, вдруг к своему несказанному облегчению, он нащупывает почву под ногами… так бывает иногда в ночном кошмарном сне — вдруг сопротивляющееся сознание уловит мельком знакомое лицо, и поймет, что все, с чем оно мучительно боролось, не более чем сон. И непроизвольно я улыбнулся ей в ответ.

Девушка подняла голову и снова посмотрела на Йолару, с легким презрением и, пожалуй, с каким-то недоумением, потом — на О'Кифа… в глубине ее смягчившихся глаз быстро промелькнула легкая тень печали; она с любопытством оглядела его с головы до ног, и наивное простодушное удивление, такое же по-человечески близкое и понятное, как ее улыбка, отразилось у ней на лице.

Она заговорила. Низкий и глубокий голос лился, словно расплавленная золотая струя, олицетворяющая всю ее сияющую красоту. И невольно я сравнил его с серебряным голосом Йолары.

— Молчащие Боги послали меня к тебе, о Йолара, — сказала девушка. Вот, что они велели передать тебе: чтобы ты беспрепятственно отпустила со мной троих из этих чужестранцев, нашедших сюда дорогу. Что же касается четвертого, того, который замышляет заговор вместе с Лугуром, — она указала на Маракинова, — в нем Молчащие Боги не нуждаются.

Я увидел, как вздрогнула Йолара.

— Молчащие Боги заглянули ему в сердце и сказали, что и Лугур, и ты, Йолара, можете оставить его себе, — продолжала девушка.

Последние слова прозвучали как подслащенная пилюля.

Йолара уже овладела собой, разве что легкая дрожь голоса выдавала обуревавшую ее ярость, когда она начала отвечать.

— С каких это пор у Молчащих Богов появилось право приказывать мне, шойя!

Это последнее словечко имело очень грубый, вульгарный оттенок. Однажды я слышал, как Радор употребил его, разгневавшись на одну из служанок, и смысл, вложенный в него, был примерно следующий: "замарашка", "кухонная девка". Лакла вздрогнула от оскорбления и унижения, кровь бросилась ей в лицо, окрасив румянцем нежную, цвета слоновой кости, кожу.

— Йолара, — голос ее звучал тихо и спокойно, — спрашивать меня об этом бесполезно. Я всего лишь посланница Молчащих Богов. Мне велено только спросить, отпустишь ли ты со мной трех чужестранцев.

Лугур вскочил на ноги. Он весь дрожал от страстного нетерпения, какое-то злорадное предвкушение предстоящей развязки было написано на его лице.

Маракинов, как мне показалось, испытывал те же чувства: втянув голову в плечи, он, не замечая того, судорожно грыз ногти, уставившись на Золотую девушку.

— Нет! — выплюнула Йолара. — Нет! Клянусь Танароа и Сияющим Богом, нет! — Глаза жрицы полыхали огнем, ноздри раздувались, на прекрасной шее злобно билась маленькая жилка. — Вот что Лакла… Это ты передашь мое послание Молчащим Богам. Скажи им, что я оставляю себе этого человека, — она показала на Ларри, — потому что он — мой! Скажи им, что я оставляю у себя светловолосого и вот его, — она показала на меня, — потому что они нравятся мне. Передай им, что я плюю на их слова и плюю в их лица, вот так, — с отвратительным змеиным шипением она плюнула на пол и растерла плевок ногой. — И последнее… ты, прислужница, передай им, что если они осмелятся еще раз послать тебя к Йоларе, то ты станешь пищей для Сияющего Бога! А теперь — вон отсюда!

Лицо служительницы побелело.

— Для Молчащих Богов нет ничего непредвиденного, Йолара, — отпарировала она. — Ты сказала именно то, что и должна была ответить на мои слова. Вот что еще я должна передать тебе.

Голос ее стал еще ниже.

— Три тала [41] дается тебе на раздумье, Йолара. По истечении этого срока ты должна решить, сделаешь ли ты следующее: во-первых — отпустишь ли ты чужестранцев к Молчащим Богам, во-вторых — принесете ли повинную, ты, Лутур, и все те, кто подобно тебе мечтает завоевать верхний мир. И наконец — вы должны предать проклятию Сияющего Бога! И если ты не выполнишь хотя бы одно из этих трех условий — тогда тебя не станет. Разобьется кубок твоей жизни, Йолара, и прольется наземь вино твоего существования. Да, Йолара, ибо и ты, и Сияющий Бог, и Лугур, и Совет, и все присутствующие здесь, и их дети окончат свои дни! Вот что сказали Молчащие Боги: "Все они уйдут в небытие и не останется от них и следа на этой земле!"

У всех сидящих в зале вырвался хриплый стон ярости и страха, но жрица, откинув назад голову, весело залилась громким смехом. К его мелодичным трелям и переливам добавился гулкий хохот Лугур а, и спустя некоторое время все присутствующие подхватили его, уже вся зала задрожала от их неудержимого хохота. О'Киф, сжав губы, направился было к служительнице, но она остановила его едва заметным, но не допускающим возражений, жестом.

— О, это сильно сказано, нет, в самом деле, это сильно сказано, шойя, пронзительно выкрикнула Йолара, насмеявшись всласть.

И снова Лакла вздрогнула, услышав это слово, словно ее хлестнули плетью.

— Слушай же, что я скажу тебе, — продолжала жрица. — Уже не одна лайя сменилась другой лайей, как Сияющий Бог вышел из повиновения Молчащим Богам, и уже лайя за лайей они живут беспомощные и никому не нужные. И теперь я спрашиваю тебя — откуда они возьмут силу, чтобы заставить меня исполнять их условия, и откуда они возьмут силу, чтобы сражаться с Сияющим Богом и теми, кого любит Сияющий Бог!

Она снова рассмеялась, и опять Лугур и все присутствующие подхватили ее смех.

Лакла растерялась, и я увидел, что тень сомнения закралась в ее глаза, словно она и сама не очень-то верила в то, что говорила.

Лакла молчала, обратив на О'Кифа взгляд, который, казалось, молил его о помощи и поддержке! И Йолара, видно, тоже перехватила этот взгляд, ибо она вся вспыхнула от торжества, уставив на служительницу палец.

— Смотрите, — кричала она. — Смотрите! О чем еще можно говорить, если даже она не верит. — В голосе Йолары, беспощадном, жестоком, зазвенел металл. — Вот что я сейчас решила: пусть Молчащие Боги получат от меня другой ответ. Но не через тебя, Лакла, а от этих, — она показала на воинов-лягушек.

Со змеиным проворством рука жрицы скользнула за пазуху, вытаскивая оттуда маленький блестящий конус, сеющий смерть.

Но прежде чем жрица успела навести его, золотоглазая девушка, высвободив левую, укрытую до этих пор руку, опустила на лицо отливающую металлическим блеском складку ткани. Еще быстрее, чем Йолара, она подняла руку, вокруг которой обвивалась лоза, и тут я увидел, что это было не просто украшение или безделушка.

Лоза была живая!

Она по-змеиному заструилась по руке девушки, а пять ее цветочных головок, сияющих рубиновым светом, вытянулись, нацелившись на жрицу: они подрагивали, сердито вибрируя, и, казалось, ждут только приказания служительницы, чтобы сорваться с привязи.

Страшилище, охраняющее ее сзади, гулко, раскатисто зарычало, раздувая мешок, висевший у него под горлом. Оно развернулось кругом, подняв свои похожие на ланцеты когти, и наставило их на шумящую толпу. Около налившихся ярким рубиновым светом цветочных головок быстро накапливалась слабая красноватая дымка.

Серебристый конус выпал из окаменевших рук Йолары; глаза ее остекленели, и вся ее чудная неземная красота бесследно улетучилась. Йолара стояла, бессильно шевеля побледневшими губами.

Служительница убрала с лица защитную металлическую. сетку. Теперь уже пришел ее черед смеяться.

— Ну что, Йолара, кажется, у Молчащих Богов все же есть кое-что, чем можно тебя напугать, — весело сказала она. — В таком случае я обещаю тебе поцелуй Йекты в обмен на объятия Сияющего Бога.

Лакла посмотрела на Ларри долгим испытующим взглядом, и неожиданно улыбнулась ему. Улыбка озарила ее лицо, словно яркий солнечный луч, прорвавшийся сквозь тучи. Она с облегчением встряхнула головой, посмотрела на меня сверху вниз, маленькие веселые искорки заплясали у нее в глазах. И она помахала мне рукой.

Девушка что-то сказала гигантской лягушке-воину и повернулась к выходу. Прежде чем последовать за своей владычицей, эта зверюга, оказавшаяся теперь лицом к лицу со жрицей, замахнулась на нее дубинкой, угрожающе оскалив клыки. Шеренга солдат даже не шелохнулась, они стояли, неподвижно держа высокие копья. Лакла стала уходить, не торопясь, очень медленно, — я бы даже сказал, нарочито медленно. Когда она уже почти достигла выхода, Ларри, стряхнув оцепенение, спрыгнул с возвышения.

— Alanna! [42] — крикнул он. — Ты не оставишь меня… теперь, когда я наконец нашел тебя.

В возбуждении он заговорил на своем родном языке, с заметным бархатным акцентом. Лакла повернулась, разглядывая О'Кифа. Она колебалась, и видно было, как она борется с одолевающим ее искушением, неотразимо привлекательная, словно ребенок, прикидывающий в уме, стоит ли рисковать и протягивать руку за лакомым кусочком, который ему предлагают.

— Я иду с тобой, — заявил О'Киф, на этот раз уже на местном языке. Пойдемте, док, — он протянул мне руку.

Но тут заговорила Йолара. Жизнь и прежняя красота снова вернулись к ней, но в пурпуровых глазах горел дьявольский, демонический огонь.

— Ты что, забыл, что я обещала тебе перед Сийей и Сийаной? Неужели ты думаешь, что сможешь так просто оставить меня, как будто я., шойя… как она, — жрица показала на Лаклу. — Неужели ты…

— Э, послушай, Йолара, — почти взмолился Ларри. — Разве я давал тебе какие-нибудь обещания… почему же ты держишь меня? — Он бессознательно перешел на английский язык. — Мы неплохо повеселились, Йолара, — настаивал он, — но у тебя чертовски вспыльчивый характер, ты сама это знаешь, да и я еще та штучка. Нам будет страшно неуютно друг с другом. Лучше тебе вовремя избавиться от такого норовистого конька, как я. Будь здорова!

Йолара, изумленно хлопая глазами, уставилась на Ларри. Маракинов, перегнувшись через стол, переводил Лугуру то, что сказал Ларри. Злобно фыркнув, красный карлик улыбнулся, подошел к жрице и зашептал ей на ухо, несомненно используя самые беспардонные выражения, чтобы передать смысл сказанного Ларри.

У Йолары перекосился рот.

— Эй ты, Лакла, слушай меня, — крикнула жрица. — Никогда я не позволю тебе забрать у меня этого человека, даже если мне придется десять тысяч лайя корчиться в муках от поцелуя Йекты. Я клянусь тебе в этом… клянусь именем Танароа, моим собственным сердцем и всей моей силой. И пусть оскудеет моя сила, пусть сгниет сердце у меня в груди, и пусть отступится от меня Танароа, если я не выполню свою клятву.

— Послушай, Йолара, — снова начал было О'Киф.

— Ну ты… замолчи, — чуть не взвизгнула жрица.

И снова ее рука метнулась к груди, нащупывая наполненный смертоносной силой конус.

Лугур схватил ее за руку, что-то зашептал на ухо. Жрица, успокоившись, засмеялась, коварно блеснув глазами.

— Молчащие Боги, как ты сказала, Лакла, отпустили мне на раздумье три тала, — вкрадчиво сказала она. — Иди с миром, Лакла, и скажи им, что Йолара все выслушала, и когда пройдет отпущенный ей срок, она примет решение.

Служительница медлила.

— Да, так сказали Молчащие Боги, — ответила она наконец. — Оставайтесь здесь, чужеземцы Длинные ресницы опустились в ответ на пылкий взгляд О'Кифа, легкий румянец окрасил щеки.

— Оставайтесь здесь, чужеземцы, пока не истечет срок. Но смотри, Йолара, чтобы с ними ничего не случилось, иначе сбудется все, чем ты клялась: и на твою силу и на твое сердце в самом деле ляжет возмездие, которое ты призывала, и это обещаю тебе я — Лакла.

Они стояли, не отводя друг от друга глаз: встретились черное пламя Абадонны и золотое сияние Парадиза.

— Помни же это! — промолвила Лакла и вышла из залы.

Гигантская лягушка-воин, оглушительно рявкнув, подала знак своим подчиненным. Все гротескные фигуры повернулись и медленно последовали за своей госпожой; завершая шествие, позади всех удалялось страшилище, подняв угрожающе свою дубину.