Лунная заводь

ГЛАВА 19. БЕЗУМИЕ ОЛАФА

Йолара вскинула вверх белые руки. На всех ярусах амфитеатра, от подножия, где сидели мы, до самой вершины раздался дружный вздох; по рядам пробежало волнение. И в тот же миг, не успела еще Йолара опустить воздетые руки, окружающий воздух наполнился глубоким могучим гудением: казалось, что все органы мира, собранные воедино, с космической торжественностью зазвучали в унисон на самой низкой, какую еще воспринимает человеческое ухо, ноте величественно, требовательно, призывно! И если боги играют в те же игры, что и люди, то, пожалуй, так мог бы закричать от радости один из них, забросивший солнце в звездную сетку.

Грохот небесных сфер, катящихся в бесконечность!

Песнь рождения, возвещающая появление светила из чрева космического пространства! Эхо божественного аккорда, сопровождающего сотворение мира! От этого громоподобного звука содрогнулось все тело, как будто отзываясь на удар сердца Вселенной., ударило и замерло навсегда…

Но, подхватив этот умирающий звук, на смену ему взревели трубы и фанфары, словно все завоеватели мира со времен первого египетского фараона повели на приступ сонмища войск — победоносно и торжествующе! Громко орущие толпы Александра Македонского; надрывающие луженые глотки волчьи стаи легионеров Цезаря Великого; трубный рев слонов Чингисхана и его Золотой Орды; бряцанье и лязг оружия сборщиков дани Тамерлана; пронзительный визг флейт и барабанный бой наполеоновских армий: воинственные клики всех когда-либо существовавших на земле войск-завоевателей! Грянул мощный аккорд и… растаял вдали..

И не успело еще растаять в воздухе эхо последнего замирающего звука, как пробежало по струнам арф нежное трепещущее арпеджио, сочно и мягко отозвались миллионы деревянных рожков, задушевно и мелодично пропели флейты высокими голосами, призывно и маняще вскрикнули свирели Пана — пробуждая воспоминания о том, как шумит вдалеке невидимый водопад, как журчат стремительно бегущие ручьи, как шелестит листва лесных дубрав под внезапным порывом налетевшего ветра. — Музыка — если то была музыка — звала и томила, убаюкивала и манила, просачиваясь в оцепеневшую душу медоточивой квинтэссенцией звуков.

Вдруг наступила резкая тишина… Тишина, о которую, казалось, разбилось даже воспоминание об этой музыке, но в каждой трепещущей жилке тела еще слабо дрожали ее отголоски.

Весь мой страх, все мои дурные предчувствия как рукой сняло. Не осталось ничего, кроме радостного трепета ожидания, божественного освобождения от всех забот, и даже малейшая тень тревоги не омрачала сейчас внутреннего ликования души. Теперь мне ни до чего не было дела: что там Олаф с его навечно застывшей ненавистью в глазах; или Трокмартин с его роковой судьбой… не было больше ни муки, ни боли, ни малейшего желания с чем-то бороться и чему-то сопротивляться, все это осталось в том прежнем, отошедшем на задний план мире, который казался мне теперь только беспокойным сновидением.

Снова, как в первый раз, прогудел могучий колокол! И опять звук его растаял вдали… тут же следом, словно дождавшись сигнала, из голубых кружков, гроздьями облепивших гигантский диск на панно между ярусами, брызнули яркие, многоцветные, как стеклышки калейдоскопа, лучи света. Они упали стрелами на молочно-белую воду, протянувшись до радужной вуали. И едва лучи коснулись ее поверхности, как вуаль заискрилась, полыхнула огнем, заходила ходуном, и разноцветный сноп лучей ударил из нее.

Свет, падающий на вуаль, разгорался все ярче и ярче, и по мере того, как он усиливался, постепенно сгущались сумерки в серебристом воздухе. Померкла мозаика белых лиц в венках из светящихся цветов, контрастно выступающих на черным фоне джетового амфитеатра; спустились тени на протянувшиеся в неизмеримую высь ряды амфитеатра, окутав их пеленой савана. А края защищенных решетками лож, в которых сидели мы и белокурые правители, вспыхнули яркими, переливчато-радужными бриллиантовыми огнями.

Я почувствовал, как бешено заколотилось сердце в груди, дикое возбуждение охватило меня с головы до самых ног. У меня появилось такое ощущение, что я воспарил над землей и медленно приближаюсь к престолу Всевышнего, сейчас, вот сейчас в меня хлынут его сила и мощь!

Я нечаянно взглянул на Ларри. Глаза у него были обезумевшие!

Я перевел взгляд на Олафа, но на его лице не было ничего похожего на испытываемые мною чувства, только ненависть, ненависть, и еще раз ненависть. Словно развернувшийся павлиний хвост, прокатились по белой воде переливающиеся волны, протянулась, рассекая темноту, разноцветная триумфальная дорога. И в тот же миг вспыхнула Вуаль, как если бы внутри нее загорелись в одночасье все радуги мира.

Снова прогудел могучий колокол..

В центре вуали появилось, постепенно разгораясь до нестерпимой яркости, светящееся пятно, взметнулся вихрь хрустальных ноток, и сопровождаемый сумятицей трезвона серебряных колокольчиков из-за вуали выбежал Сияющий Бог.

Устремившись по образовавшейся световой дорожке, Сияющий Бог бежал прямо на нас; мерцали взлетевшие вверх султаны из огненных перьев, крутились его сверкающие спирали, над раскаленной добела сердцевиной повисли семь маленьких разноцветных лун. Словно рассыпавшиеся мелкие бриллианты, на нас обрушился ураган радостных, ликующих звуков.

Я почувствовал, как О'Киф схватил меня за руку.

Йолара в приветственном жесте протянула вперед белые руки; с ярусов амфитеатра раздался восторженный вздох, но мне показалось, что я слышу в нем приглушенный вопль смертельной муки… Скользя над водой, едва касаясь световой дорожки, подлетало к пирсу из слоновой кости Сияющее Нечто! Сквозь сопровождающее его пиццикато стеклянных скрипок пробивалось невнятное бормотание — сладостное до жути, — от которого сердце то проваливалось куда-то вниз, то начинало неистово колотиться в груди.

На мгновенье оно остановилось, замерло., точно в нерешительности, и затем в беспрерывном вращении кругами двинулось по цветочной дорожке к своим священнослужителям, постепенно замедляя бег. Повиснув в воздухе между женщиной и карликом, оно как будто разглядывало их; повернулось к жрице сквозь затихающий шторм хрустального звона его мурлыканье звучало бесконечно ласково и нежно.

Изогнувшись к нему всем телом, Йолара, казалось, вбирала в себя пульсирующие волны энергии — она была ужасна в эту минуту, воплощая в себе торжествующую, за пределами человеческого сознания дьявольскую злобу и такую же торжествующую, запредельную ангельскую доброту!

Афродита и Дева Мария! Танит [36] из Карфагена и Святая Бриджит с Зеленого Острова[37]. Княгиня тьмы и царица света!

Только на одно мгновенье задержалось около нее неведомое существо, которое мы называли Двеллером и имя которому было — Сияющий Бог! Он взлетел по пандусу на возвышение, остановился, медленно поворачиваясь из стороны в сторону, трепеща и пульсируя, распуская и втягивая в себя султаны и спирали. Сейчас его сердцевина начала принимать устойчивую форму, контуры которой чем-то напоминали человеческий облик, и в то же время — совершенно нечеловеческий — ни мужской, ни женский, ни божественный, ни дьявольский — с неуловимой примесью того и другого. Но я уже ничуть не сомневался, что это Нечто, заключенное внутри сияющего ядра — чем бы оно ни являлось чувствовало, испытывало желания и стремления, и каким-то жутким, сверхъестественным образом обладало способностью мыслить!

Снова вострубили фанфары, — словно раскрылась небесная твердь, — и с протяжным воплем беспредельной душевной муки что-то смутное и неразличимое двинулось вдоль реки света: сначала медленно, потом все быстрее и быстрее плыли по ней неясные тени.

Их было человек десять: девушек и юношей, мужчин и женщин. Сияющий Бог медлил в нерешительности, разглядывая их. Люди были уже так близко, что в их глазах, на их лицах я мог разглядеть зародыш того ужасного слияния противоположных чувств: радости и горя, экстаза и ужаса, которое, распустившись на лице Трокмартина пышным цветком, поразило меня до глубины души.

Снова эта тварь принялась за свое неразборчивое бормотание, и теперь оно, лаская слух бесконечной нежностью, размягчало душу, как пение сирены из какого-то неведомого заколдованного мира. Снова настойчиво и призывно зазвенели колокольчики: они влекли и манили, влекли и манили. Я увидел, как Олаф подался вперед, привстав со своего места, полубессознательно отметив, что по сигналу Лугура трое карликов осторожно подкрались к норвежцу и незаметно сели позади него.

Вот уже первая фигура стремительно взлетела на возвышение и остановилась как вкопанная. Это была та самая девушка, которую я видел на судилище, когда Йолара отправила в небытие, развеяла по воздуху гнома по имени Зонгар! С быстротой молнии Сияющий Бог выбросил вперед одну из своих спиралей, и она обвилась вокруг девушки.

Едва лишь спираль прикоснулась к девушке, как та дико, невообразимо содрогнувшись, скорчилась и кинулась прямо в светящуюся сердцевину Бога. В одно мгновение девушку окутало светящимися вихрями, раздался мощный взрыв хрустального звона, и сквозь тело девушки, словно сосуд с водой, наполненное светом, заходило взад и вперед пульсирующее излучение.

Начались те самые, полные бесконечного ужаса и бесконечного блаженства, ритмичные движения, которые здесь назывались танцами Сияющего Бога. Вот уже девушка вся целиком скрылась из наших глаз, затянутая в водоворот сверкающего тумана, а в объятия этой твари продолжали вплывать все новые и новые фигуры, пока все возвышение не превратилось в какое-то невообразимое буйство света и звуков.

О, безумная звезда колдовского праздника Саббат!

Белые лица и тела, брошенные на ее жертвенник, просвечивали в животрепещущем пламени, глаза светились невыносимым блаженством и диким ужасом, все дальше протягивались светящиеся султаны и спирали, все расширялось и разрасталось ядро, сердцевина Сияющего Бога, как будто оно вскармливало себя жизненной силой, высосанной им из своих жертв.

Так кружились они, переплетаясь руками, ногами, телами с Сияющим Богом, жизнь кипела, бурлила и била в них ключом, как будто все их естество переполняли, изливаясь через край, жизнь и энергия.

Смутно я понимал, что вижу сейчас не что иное, как картину страшного, немыслимого вампиризма!

На ярусах амфитеатра затянули тягучими голосами что-то похожее на церковный гимн. Один за другим накатывали громовые раскаты колоколов!

Вакханалия полубогов!

Потом водоворотом светящихся вихрей, рассыпаясь звоном серебряных колокольчиков, Сияющий Бог медленно потянулся с возвышения, проплыл вдоль помоста, по-прежнему не разжимая объятий, по-прежнему переплетясь щупальцами и спиралями с телами тех, кто сам отдался ему на заклание. Человеческие фигуры уплывали вместе с ним, кружась в каком-то кошмарном танце, на белых лицах застыла — навечно! — нечеловеческая маска: облик существа, в котором слились божественное и сатанинское начало..

Я закрыл глаза!

Не могу сказать вам, сколько прошло времени, но вдруг я услышал хриплое проклятие О'Кифа. Открыв глаза, я поглядел на Ларри. Напряженно вытянувшись, весь подавшись вперед, он смотрел куда-то, голубые глаза сверкали трезво и холодно. Поглядев вслед за ним, я увидел, как Олаф высунулся из своего укрытия, и тут же карлики, сидящие рядом с ним, то ли с заранее намеченным умыслом, то ли предугадав непроизвольное движение самого Олафа, быстро швырнули его навстречу Двеллеру. Эта тварь остановилась, перестав вертеться, казалось, что она разглядывает Олафа. Лицо норвежца побагровело, глаза дико засверкали. Он отступил назад, с вызывающим криком ухватил одного из карликов поперек туловища и мощным броском отправил его прямо в Сияющее Нечто! Судорожно дрыгая руками и ногами, карлик летел кувырком по воздуху… вдруг в середине полета, словно пойманный чьей-то гигантской невидимой рукой, он остановился и рухнул на площадку не более чем в ярде от Сияющего Бога.

Похожий на раздавленного паука, он слабо дернулся несколько раз. Из Двеллера выстрелило сверкающее щупальце, дотронулось до него, и моментально спряталось обратно. Перезвон хрустальных колокольчиков сменялся сердитым, недовольным позвякиванием.

Весь огромный амфитеатр — и сидящие в привилегированных ложах господа и простолюдины, до самой верхотуры заполнявшие джетовую гору, — вздохнул с ужасом и ожиданием. Лугур прыгнул вперед. И в ту же секунду, перескочив через низкий барьерчик между колоннами, Ларри бросился к норвежцу. Пока они бежали к Олафу с двух сторон, тот, с тем же диким, вызывающим воплем, рванулся вперед, явно намереваясь вцепиться прямо в глотку Двеллера!

Но еще до того, как он прикоснулся к Сияющему Богу, сейчас совершенно молчаливому и неподвижному, — и невозможно вообразить себе ничего отвратительнее и ужаснее этой твари, подобно человеку опешившей от неожиданности, — Ларри отбросил Олафа в сторону.

Я кинулся было следом, но Радор удержал меня.

Он весь дрожал, но вовсе не от страха: на лице светилась невероятная надежда, страстное нетерпение.

— Подожди! — сказал он мне. — Подожди.

Сияющий Бог неуверенно вытянул вперед сверкающую спираль… и я скажу вам, что не всякий храбрец решился бы сделать то, что я потом увидел… Не задумываясь ни на миг, О'Киф, вытащив пистолет, кинулся между этой тварью и норвежцем. Щупальце коснулось Ларри, и его тускло-голубое одеяние вспыхнуло ослепительно ярким лазурным светом.

Подняв пистолет рукой, затянутой в перчатку, Ларри разрядил его в Двеллера. Сияющее Нечто отпрянуло назад; перезвон колокольчиков нарастал и убывал, нарастал и убывал.

Лугур остановился, резко выбросив вперед руку, в ней тускло блеснул серебристый конус кеза. Но прежде чем карлик успел ударить из него по норвежцу, Ларри распахнул свое одеяние, накинул полу плаща на Олафа и, придерживая его одной рукой, чтобы тот не бросился на Сияющего Бога, наставил пистолет, который он держал в другой руке, на живот Лугура. Губы ирландца задвигались, но я не слышал, что он сказал. Видимо, Лугур понял, потому что опустил руку с кезом.

Там уже была Йолара… все происшедшее не заняло и пяти секунд. Она бросилась между тремя мужчинами и Сияющим Богом. Женщина что-то прошептала ему, и раздраженное жужжание затихло, снова раздался взрыв хрустального звона. Эта Тварь что-то ответила жрице неразборчивым бормотанием, и начала опять кружиться… все быстрее и быстрее, двинулась по пирсу из слоновой кости, спустилась на воду и побежала, унося с собой свои жертвы, опутанные светящимися вихрями и спиралями. Так неслась она, сопровождаемая торжествующим перезвоном, и все вертелась, вертелась вместе со своей страшной добычей, пока не скрылась за радужной Вуалью.

В тот же миг с резким щелчком исчезла многоцветная дорожка. Со всех сторон лился серебристый свет. На ярусах амфитеатра поднялась невообразимая суматоха, крики и шум. Маракинов, блестя очками, высунулся из своей ложи, он внимательно прислушивался к происходящему. Радор ослабил свои железные объятия, я перескочил через барьер и помчался к своим ребятам. Но прежде я успел услышать, как зеленый карлик пробормотал:

— Выходит, есть кое-что, над чем не властен Сияющий Бог! Да, две вещи сильней него, смелое сердце и и ненависть…

Весь дрожа и задыхаясь, Олаф с горящими глазами кинулся ко иве и схватил меня за руку.

— Это тот дьявол, который забрал мою Хельму! — услышал я его возбужденный шепот. — Это Сияющий Дьявол!

— Оба эти человека, — Лугур был вне себя от бешенства, — оба они будут танцевать с Сияющим Богом. И этот тоже, — он свирепо ткнул в меня пальцем.

— Этот человек — мой! — произнесла жрица угрожающим тоном. Она положила руку на плечо Ларри. — Он танцевать не будет. Ни он, ни его друг. А с этим, — она показала на Олафа, — я уже говорила тебе — можешь делать что пожелаешь.

— Никому из них, Йолара, — твердо сказал О'Киф, — не причинят никакого вреда. Запомни мое слово.

— Да будет так, как ты сказал, — покорно ответила жрица и добавила: Мой господин.

Я заметил, что Маракинов с каким-то странным выражением лица уставился на Ларри, словно ему в голову пришла неожиданная мысль. Лугур, дико вращая глазами, взмахнул рукой, будто собирался ударить жрицу. Пистолет Ларри, уткнувшийся в грудь карлика, мигом охладил его пыл.

— Эй, парнишка, не надо хамить даме, — сказал О'Киф по-английски.

Все еще дрожа от ярости, красный карлик повернулся, выхватил свою одежду из рук стоящего рядом жреца и, что-то злобно прошипев сквозь зубы, набросил ее на себя. "Ладала" с криками и бранью дралась с солдатами, на ярусах амфитеатра творилось настоящее столпотворение.

— Пойдем, — сказала Йолара, не отрывая от Ларри восхищенных глаз. Сердце твое и в самом деле велико, мой господин, — прошептала она голосом сладким, словно мед. — Пойдем.

— Этот человек пойдет вместе с нами, Йолара, — сказал О'Киф, показывая на Олафа.

— Бери его с собой, — сказала жрица. — Бери, но только скажи ему, чтобы он больше не смотрел на меня такими глазами, как прежде, — грозно добавила она.

Все вместе мы прошли следом за жрицей вдоль ряда лож, мимо сидевших в молчании и задумчивости белокурых господ, вид у них был недоумевающий.

Олаф молча шагал рядом со мной. Радор куда-то подевался. Спустившись по лестничному маршу, мы прошли через зал, наполненный голубоватым маревом, перебрались по мостику над бушующим потоком морской воды и остановились перед стеной, сквозь которую попали сюда. Людей в белых одеждах уже не было.

Йолара на что-то нажала рукой; проход открылся.

Все зашли в машину, жрица встала перед панелью управления, и мы помчались по слабо светящемуся коридору прямо к ее дому.

В одном я теперь уверился окончательно: с щемящей болью в сердце я знал теперь, что мне ужа больше не нужно искать Трокмартина. Там, за радужной вуалью, в логове Двеллера, и мертвые и живые одновременно, как те люди, что окутанные сияющим шлейфом проплыли мимо нас, — там теперь находились и Трокмартин со своей Эдит, и Стентон с Торой, и жена Олафа Халдриксона…

Машина остановилась, раздвинулись входные двери, и мы вышли наружу. Йолара, легко выпрыгнув из машины, сделала нам знак следовать за ней и птичкой порхнула по коридору. Остановившись перед угольно-черной ширмой, она прикоснулась к ней, и ширма исчезла, обнаружив за собой маленькую комнатушку, пронизанную насквозь голубыми лучами, словно вся она была вырезана из цельного куска огромного сапфира. Комната была совершенно пуста, если не считать, что в самом центре, на низком постаменте, стояла огромная полупрозрачная глыба горного хрусталя в форме гигантского шара. На его поверхности прослеживались смутные очертания морей и континентов, но если это и вправду было что-то вроде глобуса, то либо какого-то иного, неизвестного нам мира, либо это была наша Земля, но в очень далеком прошлом, ибо никоим образом он не походил на привычную глазу карту нашей планеты.

Взявшись за руки и прижавшись друг к другу губами, на шаре, слабо покачиваясь, стояли, устремившись телами в небо две фигуры — мужчины и женщины. На какое-то мгновение я подумал, что они живые, не заметив, что они тоже выточены из хрусталя: столь тонко искусная рука мастера поработала над ними. А перед этой святыней — ибо ничем иным, как я сразу догадался, и не могло быть это место — возвышались три остроконечных конуса: один — из чистейшего яркого огня, другой — из молочно-белой воды, а третий… третий состоял из лунного света.

Ошибиться было невозможно, но каким образом вода, пламя и свет сохраняли устойчивую остроконечную форму (ведь высота каждого из них равнялась человеческому росту) — я не мог объяснить.

Йолара трижды низко поклонилась. Потом, не удостаивая всех остальных ни словом, ни взглядом, она повернулась к О'Кифу. Ставшие бездонными голубые глаза жрицы расширились, она подошла к ирландцу вплотную и, положив ему на плечи белые руки, поглядела в глаза проникновенным взглядом.

— О мой господин, — прошептала она, — слушай меня внимательно, ибо я, Йолара, дарю тебе три вещи: себя, Сияющего Бога и силу, которой обладает Сияющий Бог. И еще одну вещь я дам тебе в придачу к этим трем — власть над всем тем миром, из которого ты пришел! Все это ты получишь от меня, мой господин! Я клянусь тебе в этом, — она повернулась к алтарю и вскинула вверх руки, — клянусь Сийей и Сийаной, клянусь огнем, водой и светом [38].

В глазах жрицы сгустилась пурпурная тьма.

— Никто не посмеет забрать тебя у меня! — грозно прошептала она. — И сам ты не уйдешь от меня, даже если захочешь!

Потом быстрым движением, по-прежнему игнорируя наше присутствие, она обвила руками шею О'Кифа, прижавшись к его груди всем своим великолепным телом. Ларри крепко схватил жрицу в объятия.

Опустил голову, — нашел ее губы: они слились в страстном поцелуе!

Олаф глубоко, судорожно вздохнул, почти простонал. Но я… даже в глубине сердца я не мог осудить ирландца…

Наконец жрица, открыв ставшие дымчато-голубыми глаза, отстранилась от Ларри и пристально поглядела на него. О'Киф, смертельно-бледный, поднял к лицу трясущуюся руку.

— Вот этим я скрепила свою клятву, о мой господин! — прошептала она.

И кажется только сейчас впервые заметила наше присутствие. Скользнув по мне с Олафом пустым равнодушным взглядом, она снова повернулась к О'Кифу.

— А теперь — идите! — сказала она. — Скоро за вами придет Радор. И потом… потом пусть случится все, что должно случиться.

Она еще раз улыбнулась ирландцу, все той же сладостной улыбкой, и, повернувшись к фигурам, парящим над огромным шаром, опустилась на колени.

Тихонько мы вышли из комнаты и, не произнеся ни одного слова, направились к нашему павильону. По дороге мы слышали какой-то непонятный шум на зеленой автостраде: крики мужчин время от времени прорезал пронзительный женский визг. Сквозь щель в садовой ограде я мельком разглядел суматоху в толпе, образовавшейся на одном из мостов; зеленые карлики сражались с "ладала", оттуда, как из развороченного гигантского улья, доносилось громкое монотонное гудение.

Едва лишь мы вошли в нашу комнату, как Ларри, закрыв лицо руками, повалился на один из диванчиков. Олаф с немым упреком смотрел на него. Ларри опустил руки и поглядел ему в лицо, потом перевел взгляд на меня.

— Я ничего не мог с собой поделать! — чуть ли не с вызовом сказал он. Боже, что за женщина! Я не мог ничего сделать!

— Ларри, — осторожно спросил я, — почему бы тебе не сказать ей, что ты не любишь ее? Почему?

Он изумленно уставился на меня и, как прежде, озорные смешинки запрыгали в голубых глазах.

— Вас, ученых, ничем не прошибешь! — воскликнул он. — Если вам на голову свалится огненный ангел и потащит вас за собой, воображаю, док, с каким достойным видом вы приметесь объяснять ему, что вовсе не хотите гореть в пламени. Ради всего святого, Гудвин, не городите ерунду! — закончил он почти раздраженно.

— Нечистая сила! Нечистая сила! — монотонно бубнил норвежец, произнося эти слова, как заклинание. — Все здесь порождение зла: Трольдом и Хельведе вот что это такое. Ja! И эта djavelsk красоты, она просто шлюха этого Сияющего дьявола, которому они все тут поклоняются. Я, Олаф Халдриксон, я знаю, что она имела в виду, когда обещала тебе, Ларри, власть над всем миром! Ja… можно подумать, что в нашем мире и сейчас мало всякой нечисти.

— Что? — одновременно вскричали мы с Ларри.

Олаф предостерегающим жестом прижал палец к губам и снова замолчал с угрюмым видом. Снаружи послышались шаги по мозаичной дорожке, и перед нами возник Радор… до неузнаваемости переменившийся. На необычайно торжественном лице не осталось и следа от обычной его глумливой ухмылочки.

Он отдал честь О'Кифу и Олафу, приветствуя их тем же образом, каким (я видел это раньше) он обращался только к Йоларе или Лугуру. За стеной вспыхнул шум драки и замер в отдалении.

— "Ладала" разбушевалась! — сказал он. — Вот что могут натворить двое храбрых мужчин! — Он помолчал в задумчивости. — Кости и прах не станут драться друг с другом за место у кладбищенской стены, — загадочно изрек Радор, — но если кости и прах вдруг обнаружат, что они еще живы.

Он резко оборвал себя, обратившись глазами к внезапно пробудившемуся шару, из которого послышалось неразборчивое бормотание.

— Афио Майя прислала меня приглядеть за вами, пока она не призовет вас к себе, — громко и четко объявил он. — Там будет пиршество! Ты, Ларри, и ты, Гудвин, — пойдете туда. Я останусь здесь, с Олафом.

— Смотри, чтобы с ним не случилось ничего плохого! — вырвалось у Ларри.

Радор прикоснулся руками к глазам, приложил их к груди.

— Я клянусь тебе в этом Древними Богами, моей любовью к вам и тем, что вы совершили перед лицом Сияющего Бога, — прошептал он.

Радор хлопнул в ладоши. Вошел солдат, держа в руках длинный плоский ларец из полированного дерева. Взяв его в руки, зеленый карлик отпустил солдата, и только потом приподнял крышку.

— Здесь твое платье для праздника, Ларри, — сказал он, поднося ирландцу ларец.

Заглянув внутрь, Ларри запустил в ящик руку и вытащил оттуда отливающую мягким металлическим блеском белую тунику с длинными рукавами, широкий серебряный пояс, полосы ткани из такого же серебристого материала для оборачивания ног по здешней моде и, под конец, достал сандалии, будто вырезанные целиком из серебра. Повертев все это в руках, Ларри с раздражением бросил одежду обратно в ящик.

— Нет, Ларри, нет, — прошептал карлик. — Надень это, я прошу тебя, я умоляю тебя- не спрашивай, зачем это надо, — быстро добавил он, снова поглядев на шар.

О'Киф, так же как и я, был сражен его страстной просьбой. Карлик смешно и трогательно сложил руки в умоляющем жесте. Ларри, сплюнув в сторону, резко схватил одежду и вышел в соседнюю комнату, с фонтаном.

— Что, снова будет танцевать Сияющий Бог? — спросил я.

— Нет, — ответил Радор, — это обычное пиршество, которым отмечают… таинство! Лугур и этот двуличный, что пришел с вами, тоже будут там.

— Лугур? — поперхнулся я от изумления. — После всего, что случилось? Он придет туда?

— Может быть именно из-за того, что случилось, он обязательно придет туда, Гудвин, друг мой, — ответил Радор, глаза его снова коварно заблестели. — Там будут еще другие-, друзья Йолары и друзья Лугура, и очень может случиться, что там будет еще одна — голос его понизился до почти неслышимого шепота, — та, которую они не ждут.

Радор замолчал, бросив на шар боязливый взгляд; прижал многозначительно палец к губам и развалился на одном из диванчиков.

— Оркестр — туш! — раздался голос Ларри. — К вам идет герой!

О'Киф решительным шагом вошел в комнату и встал, подбоченясь. Мы все невольно ахнули; даже Олаф не смог скрыть своего восхищения, не говоря уже о нас с Радором.

— Сын Сийаны, — прошептал ошеломленный Радор.

Встав на одно колено, он достал из поясного кармашка что-то обернутое в носовой платок, развернул сверток и, не поднимаясь с колен, протянул О'Кифу узкий кинжал из блестящего белого металла; рукоятку кинжала украшали драгоценные камни голубого цвета. Заткнув кинжал за пояс О'Кифу, Радор проворно вскочил на ноги и, повторяя тот же самый своеобразный жест, которым он приветствовал его, снова отдал ему честь.

— Пошли, — скомандовал Радор и привел нашу компанию к мозаичной тропинке.

— Ну что же, — угрюмо пробурчал он, — пусть теперь Молчащие Боги покажут свою силу… если она у них есть, конечно!

И напутствовав нас таким странным образом, удалился назад, в дом.

— Ради всего святого, Ларри, — заволновался я, когда мы подошли к дому жрицы, — прошу тебя, будь осторожен.

Он послушно кивнул головой, но я заметил, что какое-то растерянное недоумение промелькнуло у него в глазах, и от недоброго предчувствия у меня заныло сердце.

Когда мы поднялись по лестнице и пошли к фигурам крылатых змей, стоящих у входа, из дверей дома появился Маракинов. Он небрежно махнул рукой солдатам, охраняющим вход, и те, не задавая никаких вопросов, быстро скрылись. Удивительно, до чего быстро русский стал здесь влиятельной персоной, с неприязнью подумал я..

Маракинов озарил меня любезной улыбкой.

— Вы нашли уже своих друзей здесь? — заговорил он, и я содрогнулся — до того зловещим показался мне его голос. — Нет? Ай-яй-яй, какая жалость. Ну что ж, не будем ронять надежду! — И повернулся к О'Кифу.

— Лейтенант, мне хотелось бы разговаривать с вами наедине.

— У меня нет секретов от Гудвина, — холодно ответил Ларри.

— Вот как? — вопросительно вскинул брови русский и, наклонившись, что-то прошептал на ухо Ларри.

Ирландец вздрогнул, поглядел на него с недоумением, затем повернулся ко мне.

— Семь секунд, док, — сказал он, незаметно подмигнув мне.

Они отошли в сторонку, так чтобы мне не было слышно, и тихо заговорили. Вернее, говорил русский, и очень быстро. Ларри внимательно слушал. Маракинов говорил, все более оживляясь; О'Киф время от времени прерывал его вопросами. В какой-то момент русский, повернув голову, бросил на меня взгляд, и когда он отвел глаза от Ларри, я увидел в глазах последнего неподдельные отвращение и ненависть.

Наконец ирландец о чем-то глубоко задумался, потом, словно придя к определенному решению, кивнул, и Маракинов пожал ему руку.

И должно быть только я заметил, как непроизвольно скривился Ларри, на какой-то миг заколебавшись, прежде чем он принял протянутую руку, и как инстинктивно, словно прикоснулся к чему-то нечистому, он отряхнул руку, когда рукопожатие закончилось.

Не уделив мне на прощание ни слова, ни взгляда, Маракинов повернулся и быстро вошел в дом. Стража заняла свое место. Я вопросительно посмотрел на Ларри.

— Не спрашивайте меня сейчас ни о чем, док, — сквозь зубы процедил он. — Подождите, пока мы не вернемся домой. Но то, что нам нужно чертовски торопиться., это я могу сказать вам прямо сейчас..