Лучшее за год 2006. Научная фантастика, космический боевик, киберпанк

Дэниэл Абрахам Плач Левиафана

— Основательная толпа, — сказал Пауль из Парижа.

— Дела плохи, — ответил Ренц, обводя аудиторию взглядом, чтобы Пауль смог получше рассмотреть собравшихся. — Люди напуганы.

Когда Ренц еще только учился пользоваться линком — и для него началось то, что Анна называет «жизнью в многооконном режиме», — ему хотелось, чтобы окошки отображения показывали ему лица людей его группы, а не вид из их глаз; так можно было бы чувствовать, что разговариваешь с ними напрямую. У него ушли месяцы на то, чтобы привыкнуть к голосам тех, кого не видел, и к маленьким экранчикам в поле зрения, показывающим то, что видят они. Но сейчас это даже придавало их общению некоторую интимность — все они словно стали частью его самого. Пауль, Маркес, Паасикиви и Торн.

Зал был переполнен, агенты ОАТК — Объединенного Антитеррористического Командования — занимали практически все места, и к ним подключались еще так много людей, что из-за перегрузки сети связь стала неустойчивой. От жары и запахов, исходивших от человеческих тел, воздух словно загустел.

Из членов ячейки Ренца физически присутствовал только Маркес, нервно барабанивший пальцами по подлокотнику. Пауль, Паасикиви и Торн подключались из других мест. Пауль валялся на старой кушетке в своих апартаментах, и все остальные могли видеть грязные занавески и бело-голубое парижское небо. Паасикиви и Торн сидели напротив друг друга в денверском кафе, поэтому каждого из них — маленького и смуглого, как араба, Торна и Паасикиви, с ее едва тронутыми сединой, коротко подстриженными волосами, — можно было видеть через глаза другого. Ренц задумался: сколько еще остальные члены отряда смогут притворяться, будто им неизвестно, что эти двое — любовники? Потом он сдвинул все окошки к краю поля зрения, чтобы не отвлекаться от человека, вышедшего на трибуну.

— Ренц, я слышала, Анна снова в больнице? — произнесла Паасикиви. В ее голосе прозвучал вопрос.

— Обычная профилактика, — ответил Ренц. — С ней все в порядке.

Человек на трибуне склонил голову, произнес что-то по личной связи и подошел к краю подиума. Торн в Денвере слишком усердно помешивал свой кофе, громко звякая ложечкой, как обычно делал, когда чувствовал себя неуютно. Ренц уменьшил громкость звуков, поступающих с линка.

— Добрый день, — произнес докладчик. — Я рад приветствовать вас здесь. Хотелось бы мне, чтобы столько же народу собиралось на плановых встречах.

По рядам прокатилась волна нервного смеха. Ренц понял, что, сам того не желая, смеется вместе с остальными. И осекся.

— Если кто не знает, меня зовут Алан Эндрюс. Я военный советник научного подразделения Глобального Совета Безопасности. Можете считать меня переводчиком для ребят из башни слоновой кости.

— Вам не кажется, что этот мелкий свинолюб ведет себя так, словно снисходит до нас? — сказал Пауль.

— Уверен, что все вы наслышаны о происходящих аномалиях, — произнес Эндрюс. — Девочки, с которыми столкнулась ОГ-сорок семь, встреча ОГ-восемьдесят со старухой из Бали, разрушение ключевой базы данных ОАТК. Меня прислали растолковать вам, что на сей счет думают теоретики.

— Да, Пауль, — пробормотал Маркес. — Но уверен ли ты насчет свиней? Мне кажется, такие, как он, должны предпочитать шимпанзе.

— Не могли бы вы заткнуться? — сказал Ренц. — Я хочу послушать.

— Во-первых, я должен констатировать, — произнес докладчик, успокаивающе поднимая руки ладонями к залу, — что эти случаи не связаны напрямую ни между с собой, ни с какой-либо известной террористической сетью. Нам всем понятно, что что-то происходит, но это не чей-то заговор. Это нечто иное. — Человек опустил руки. — Таковы хорошие вести. Плохие же заключаются в том, что, возможно, все гораздо хуже.

Если оглянуться назад, то первая аномалия оказалась столь незначительной, что Ренц мог и не заметить ее. Он услышал серию тихих звуков в тот миг, когда его мысли пребывали в тысяче других мест. Услышал и забыл до поры до времени.

Они находились тогда в ничем не примечательном городе — Зона иранских интересов густо усеяна подобными местечками. Бетонные жилые дома и полуразрушенные мечети мешались с унылыми, блочными рядами магазинчиков западного образца. Асфальт дорог был пережеван танковыми гусеницами лет десять назад и с тех пор не ремонтировался. Но разведка докладывала, что офисное здание посреди разрушенного центрального района до сих пор поддерживает работу сетевых серверов для Аль-Накбы.

Сорок седьмая организационная группа — Ренц, Маркес, Пауль, Торн и Паасикиви — дожидалась в старом фургоне, припаркованном на обочине. Торн и Пауль — единственные в отряде, кто мог сойти за местных, — разместились на передних сиденьях, слушали радио и дымили сигаретами. Паасикиви и Маркес расположились в недрах машины, используя контейнер для электромагнитного импульсного разрядника в качестве шахматного столика. Ренц вел наблюдение через крошечное тонированное заднее окошко. Ожидание всегда было самой сложной частью дела.

Операцию спланировали в небольшой сети: такие же ячейки, как и ОГ-47, свободно подключались к пятидесяти или даже к сотне идентичных структур по всему миру, что позволяло им действовать органично, в соответствии с обстоятельствами, но без обращения к центральному управлению.

Это давало им, как предполагал Ренц, определенную гибкость, которая требовалась в сетевых войнах. Но результатом становились серьезные временные погрешности. Приказ мог поступить в ближайшие тридцать секунд; а может, придется ждать час. Существовала вероятность, что более выгодным будет оставить цель в покое. Тогда они уберутся без шума, и никто никогда не узнает, что они здесь были.

Паасикиви вздохнула, опрокинула своего короля, упавшего с деревянным стуком, и пошла в переднюю часть фургона, оставив смеющегося Маркеса убирать фигурки.

— Ты думаешь об Анне, — произнес Маркес.

Ренц взглянул, покачал головой в ответ и снова отвернулся к окну.

— Нет, накручиваю себя перед заданием.

— Тогда лучше подумай об Анне. Мы ничего пока не можем сделать для задания.

— А я ничего не могу сделать и для Анны.

— Собираешься побыть с ней, когда закончим?

— Ага, — ответил Ренц.

— Обещаешь?

Подобные вопросы Ренц никому, кроме Маркеса, не спустил бы с рук. Он наклонился, разглядывая залитую солнцем улицу.

— Обещаю.

Снова вспыхнуло окошко внешней связи. Появившийся в нем блондин выглядел измотанным, как авиадиспетчер в конце смены. Впрочем, Ренц предполагал, что его работа не намного легче.

— ОГ-сорок семь, вызывает КГ-шестьдесят. Начинайте приближаться к объекту. Выход на цель через пятнадцать минут.

— Принято, — ответила за всех Паасикиви.

Пауль бросил еще дымящуюся сигарету на тротуар и завел фургон. Ренц не изменил своего положения в задней части фургона, но, глядя на уплывающую вдаль улицу, почувствовал, как внутри зарождается знакомая адреналиновая буря.

Операция состояла из четырех этапов: проникновение, разведка, исполнение и отход. Или, если говорить проще, надо влезть внутрь, осмотреться, сделать дело и свалить. Они уже все отрепетировали, и каждый знал, что ему делать.

Две минуты спустя фургон свернул за угол и съехал на пандус подземной парковки. Охранник перед воротами хмуро посмотрел на Пауля и пролаял что-то, явно не на арабском — язык напоминал армянский. Пауль ответил на фарси, стараясь говорить устало и властно. Охранник махнул: «Проезжай!» Ренц увидел, что он отворачивается от фургона.

— Двенадцать минут до цели, — сказала Паасикиви.

Пауль проехал мимо лестницы, ведущей в глубины здания, объехал шлакобетонный угол и припарковался поперек сразу трех стояночных мест. Первый этап завершен — они внутри. Не говоря ни слова, Пауль и Маркес вылезли, зашли за угол и зашагали по паркингу, возвращаясь тем же путем, которым прибыли.

— Пауль, у тебя что-то на десять часов.

Вид в окошке Пауля сдвинулся. Рядом с белой «тойотой» женщина в бирке бранила жилистого мужчину. Тот, не обращая на нее внимания, шел к лестнице.

— Гражданские, — прошептал Пауль едва слышно. Даже линк еле уловил его голос.

— Уверен? — спросила Паасикиви.

— Конечно же нет, — ответил он.

— Девять минут, — произнес Торн.

То, что слова прозвучали одновременно в фургоне и через линк, породило иллюзию эха и придало им роковое, угрожающее значение, которого они явно не заслуживали. Почувствовав, как Торн хлопнул его по плечу, Ренц сместился назад и, продолжая наблюдать за Паулем и Маркесом, опустил ладони на одну из ручек ящика, но пока не взялся за нее.

В окошке Маркеса появились надпись арабской вязью, пропитанный мазутом бетон, несколько машин. Более половины ламп не горело.

— Похоже, здесь все в порядке, — произнес Маркес.

Хмурый охранник в окошке Пауля оглянулся назад. Ренц увидел, как рука Пауля вскидывается в приветствии.

— Пойду заболтаю этого ублюдка, отвлеку его внимание, — сказал Пауль. — Если не считать охранника, думаю, все чисто.

Второй этап завершился. Паасикиви пробралась вперед, на водительское кресло. Ренц с Торном переглянулись. Торн кивнул, и Ренц, наклонившись вперед, распахнул заднюю дверь.

— Порядок, — сказал Торн, — Мы с Ренцом выходим. Увидите, что кто-то собрался нас грохнуть, не забудьте сказать.

Голос напарника показался Ренцу скучающим. До стены было несколько шагов, но разрядник оказался тяжелым. Руки Ренца заныли от тяжести. Они установили металлическую коробку у шлакоблочной стены, и Торн приступил к удалению защитных пломб сначала с нижней части разрядника, а потом со стороны металлического ящика, обращенной к стене. Ренц отошел в сторону и проверил время. Оставалось шесть минут.

Раздалось пять тихих, почти одинаковых звуков, последовавших один за другим через равные, очень короткие промежутки: охранник, разговаривавший с Паулем, распечатал пачку сигарет; в фургоне щелкнуло радио, когда Паасикиви вставила ключ в зажигание; с шипением отошли защитные пломбы у Торна; кучка гравия скрипнула под пяткой Ренца; что-то напоминающее кашель донеслось из глубин гаража за спиной Маркеса. Каждый звук словно подхватывал предыдущий. Незначительное мелодичное совпадение, в котором не было ничего необычного, но… Ренц отметил произошедшее для себя, но тут же отвлекся на другое.

— Здесь кто-то есть, — сказал Маркес, и Ренц заметил движение в его окошке. Кто-то крался позади машины. — Думаю, у нас могут возникнуть проблемы.

Далее все происходило практически одновременно, члены группы действовали импровизированно, но с великолепной гармонией сработавшейся команды, так, будто подчинялись единому разуму. Ренц выхватил оружие и шагнул вперед, готовясь открыть огонь на поражение. Пауль дважды выстрелил охраннику в грудь, а потом один раз в голову. Паасикиви завела фургон. Маркес, увидев приближение Ренца, тихо двинулся обратно, продолжая отслеживать движение в темноте.

Уже через несколько секунд Ренц завернул за угол и увидел Маркеса, стоящего в пятнадцати или двадцати футах впереди с пистолетом в руках. Позади них, за углом, где они не смогли бы видеть без линка, Торн открыл двери фургона и ждал их, а Паасикиви смотрела на выезд с паркинга. Там Пауль оттаскивал тело охранника с дороги.

Слева от Маркеса что-то переместилось. Ренц шагнул в сторону и выстрелил, а его напарник отпрыгнул за угол. Увидев собственную спину в окошке Маркеса, а самого Маркеса — в окошке Торна, изготовившимся к стрельбе, Ренц развернулся и побежал, открывая Маркесу обзор. Посторонний слушатель не смог бы понять, когда один из них прекратил стрелять и начал стрелять второй.

На внешнем канале блондин из КГ-60 сказал, что ОГ-47 провалилась, а Паасикиви закричала ему, что они справились. Разрядник установлен. Они отходят.

Когда Ренц добрался до фургона, Маркес вскочил, развернулся и побежал к ним, его лицо было искажено гримасой то ли напряжения, то ли ликования, сверкали белые кривые зубы. Ренц и Торн стояли в фургоне, нацелив пистолеты на угол и готовясь пристрелить любого, кто покажется оттуда.

— Хорошо, — произнес Пауль, когда Маркес оказался в относительной безопасности рядом с группой. — Может, теперь подберете меня?

Фургон сорвался с места и завизжал покрышками на повороте. Когда машина показалась в окошке Пауля, тот вырисовался силуэтом на фоне ярко освещенной улицы у Паасикиви.

— Пауль! Лестница! — крикнул Ренц раньше, чем сам осознал, что что-то заметил.

В окошке Паасикиви было видно, как кто-то выходит из здания. Ренц увидел, как Пауль застрелил девочку — пяти лет? шести?

Время замедлило свой ход. «Если нас раскрыли, — подумал Ренц, — девочка могла оказаться „марионеткой“ — живой бомбой». На парковке не хватало места, чтобы увернуться от столкновения с ней. Если она взорвется, все погибнут. Во рту появился металлический привкус страха.

Он услышал, как резко выдохнул Торн, когда фургон пронесся мимо лестницы. Мертвая девчонка не взорвалась. «Пустышка».

— Боже, — произнес Маркес, и в его голосе прозвучало облегчение. — О боже милостивый.

Паасикиви остановила машину менее чем на секунду, и Пауль запрыгнул на пассажирское сиденье. Когда фургон выехал с парковки на свет улицы, Ренц захлопнул и запер задние двери.

Они успели проехать полмили, когда поступил сигнал пуска и сработал разрядник. В висках Ренца кольнуло как при головной боли, и на полсекунды отключился линк, оставив дезориентирующее ощущение того, что он снова одинок в своей голове. Словно очнулся от сна. А потом окошки вернулись, показывая незначительно отличающиеся виды сквозь лобовое стекло, в то время как сам Ренц смотрел назад, на столб белого дыма, поднимающегося в оставленном ими городе.

К тому времени, как они вернулись на базу в Гамбурге, новости появились на всех основных сайтах. По приказу Глобального Совета Безопасности войска ОАТК организовали синхронное нападение на сеть Аль-Накбы, целью которого было уничтожение трех станций переработки опиума, двух военных складов и тренировочного лагеря. Получила серьезные повреждения система коммуникаций и вещания Аль-Накбы.

Оппозиционные сайты добавляли, что зажигательные бомбы упали также на здание детского сада, размещавшегося неподалеку от военного склада, а тренировочный лагерь был всего лишь гуманитарным медицинским центром. Погибли восемнадцать невинных людей, включая десятерых детей из детского сада и двух воспитателей.

Также во время второстепенного нападения в Зоне иранских интересов была застрелена девочка. Ее звали Самара Хамзе. Ренц видел ее фотографию на новостных сайтах — черные волосы до плеч, обрамлявшие шею, темные, незрячие глаза и кожа, достаточно светлая, чтобы девочка могла без проблем пройти по самым расистским районам Европы, будь у нее такая возможность. Или желание.

К тому времени, как они высадили Пауля в Париже и купили билеты на трансатлантический транспорт, новостной цикл сменился и про девочку-«пустышку» было забыто.

Ренц не ожидал когда-либо увидеть ее снова.

— Таковы хорошие новости. Плохие же заключаются в том, что, возможно, все еще хуже, — сказал человек на трибуне. — Может быть, сейчас вам покажется, что я несколько ухожу от темы, но, прежде чем закончить, нам придется пройти по довольно странной территории, так что я думаю, вы простите меня. Задайте себе такой вопрос: «Почему мы все не стали гениальными нейрохимиками?» Я не имею в виду нежелание поступать в медицинский колледж — для того найдется множество причин. Я хочу сказать, не кажется ли вам, что если вы способны что-то делать, то должны иметь и знания об этом? Аарон Ка демонстрировал великолепный футбол потому, что знал о футболе очень многое.

Каждый из нас постоянно заправляет неимоверным множеством нейрохимических обменов, но абсолютно не осознает этого. То есть, я хочу сказать, никто из нас не говорит: «Ой! Лучше присмотреть за этими кальциевыми каналами, а не то моя мозжечковая миндалина сгорит!» Мы просто делаем десять глубоких вдохов и пытаемся успокоиться. Клеточный уровень — это не то, что мы осознаем.

Можно посмотреть и с другой стороны. Наши нейроны беспокоятся о нас не больше, чем мы о них. Если бы вы могли спросить нейрон, почему он возбудился, или мышечную ткань, зачем она напряглась, они не ответят вам: «Потому, что настал мой черед!» или «Эта сука меня возбуждает!» Такие ответы даем мы. Если бы наши клетки и стали о чем-то говорить, то речь бы зашла об ионных каналах и зарядах на липидных мембранах. И на данном уровне — клеточном уровне — это стало бы великолепным объяснением.

Уровни не могут разговаривать друг с другом. Ваши нейроны ничего не знают о вас, а вы не задумываетесь о них. Или, чтобы домучить мысль, что возможно сверху, то возможно и снизу.

Ренц почувствовал, как Маркес заерзал на своем сиденье. Причиной тому не было нетерпение. Маркес хмурился, пристально глядя на сцену. Ренц коснулся его руки и вопросительно поднял бровь.

— Не нравится мне, куда он клонит, — сказал Маркес.

Когда Ренц вернулся с задания, Анна сидела за кухонным столом — дешевый слоистый пластик на обшарпанных хромированных ножках — и пролистывала очередную веб-страницу по своему заболеванию. Снаружи, за грязными окнами, свет уличных фонарей затмевал звезды. Ренц затворил дверь, подошел к жене и поцеловал ее в макушку. От нее пахло все тем же дешевым шампунем, которым она пользовалась с момента их знакомства. Неожиданное воспоминание о ее теле, когда Анна еще была молодой, сильной и еще не совсем его, пробудило в нем желание. Он смутился. А потом отвернулся и подошел к холодильнику взять газировки.

Анна отвернулась от монитора и пошевелилась. Движения ее были неуклюжими, дергаными. Лицо выглядело страдальческим и странно невыразительным. Ренц улыбнулся и поднял бутылку с газировкой. Она покачала головой — движению потребовалась секунда, чтобы начаться, и еще секунда на остановку.

— У Дугласа Гарпера тоже был паралич Хальма, — произнесла она.

— У серийного убийцы?

— Ага, — ответила она. — Вероятно, это уже старые новости. Все в группе поддержки об этом уже знали. Я все еще зеленый новичок по сравнению с ними. У него не было клинической выраженности. Диагноз не поставили, пока не казнили.

Ренц отодвинул свой стул и сел, положив ноги на кухонный стол. С усталым гулом включился кондиционер.

— Они полагают, что… я хочу сказать, его преступления как-то с этим связаны?

Анна рассмеялась. Широко раскрыв глаза, она сделала замах, словно заносила нож. Ренц тоже засмеялся, поразившись тому, что сделал это искренне.

— Они думают, что, прогрессируй его болезнь быстрее, некоторые из этих девочек могли бы выжить, — сказала она.

Ренц глотнул газировки. Она оказалась слишком сладкой и почти выдохшейся, зато была холодной. А ему иного и не требовалось. Анна уронила руки на стол.

— Я хотела приготовить для тебя ужин, — произнесла она. — Но… в общем, не приготовила.

— Не вопрос. Соображу чего-нибудь сам, — сказал он и добавил: — Тяжелая неделя?

Анна вздохнула. Она стала просто тощей. Ренц смотрел на ее выступающие ключицы, туго обтянутые бледной кожей.

— Чувствую себя дерьмово из-за этих новых иммунодепрессантов. А в остальном… Очередная волнующая неделька телевизионных развлечений и мелких городских сплетен.

— И что, есть хорошие сплетни?

— Кто-то с кем-то трахается, хотя оба состоят в браке. В детали я не вникала. А у тебя? В новостных потоках все выглядит довольно неплохо.

Глаза Анны были такими голубыми и светлыми, что заставляли его вспоминать о льдинках, попавших в луч света. Ее глаза в их любви сыграли не меньшую роль, чем ее груди и вкус ее губ. Ренц подавил горечь прежде, чем Анна смогла это заметить.

— Мы убили ребенка. Но в остальном все действительно хорошо.

— Только одного? А говорят про то, что детский сад…

— Да, и это тоже. Я говорю, мы убили ребенка. Мои ребята.

Анна кивнула и неловко потянулась через стол. Кончики ее пальцев тронули его запястье. Он не поднял глаз, на которых выступили слезы. Он понимал, что они убили «пустышку».

— Значит, и у тебя неделя выдалась не слишком хорошей, да?

— Были неудачные моменты, — ответил Ренц.

— Ты слишком добрый для этой работы, — сказала она. — Тебе надо завязывать.

— Не могу, — произнес он.

— Почему нет?

Он ответил раньше, чем успел подумать. Правда вышла наружу внезапно, неожиданно. Как болезнь.

— Мы потеряем медицинскую страховку.

Ее пальцы отдернулись. Ренц смотрел, как они протащились по столу и сгибались в плоский, изувеченный кулак. Кондиционер создавал белый шум, который был ничем не хуже тишины. Ренц убрал ноги со стола.

— Я не могу ничего изменить, — сказал он.

— Зато я, мать твою, могу. — В ее голосе прозвучала боль, ударившая его крепче кулака.

— Знаешь, босс, что-то я не голоден, — сказал он. — Пошли спать. Мы можем съесть обильный завтрак по утру.

Как только она уснула — ее дыхание стало легким, глубоким и ровным, — он осторожно выбрался из кровати, оделся и вышел из дому, чтобы посидеть на бетонных ступеньках. На лужайке росла только трава, а улица обезлюдела. Ренц провел пятерней по своим коротко подстриженным волосам и посмотрел на бледную, голубовато-белую луну в небе. Некоторое время спустя он включил линк, чтобы проверить — есть ли кто на связи.

И Паасикиви, и Торн отключились.

Линк Пауля оказался активен, но с отключенным видеопотоком. Пауль хранил молчание уже три с половиной часа — скорее всего, спал. Бодрствовал и оставался на связи только Маркес. Ренц решил посмотреть на мир с точки зрения Маркеса. Судя по всему, тот находился в баре. Ренц увеличил звук, и ему в уши ударила неприятная музыка в стиле кантри-поп.

— Привет, Маркес, — сказал он.

Изображение скакнуло, но быстро успокоилось.

— А! Ренц. Я вначале решил, что ты и в самом деле здесь. Это твоя улица?

Ренц оглядел пустую полосу асфальта, блочные дома и чахлые деревья. Лужайки, поросшие бизоньей травой, не нуждающейся в покосе. Его улица.

— Думаю, да, — сказал он, а потом повторил медленнее: — Думаю, да.

— Похоже, тут так же дерьмово, как и раньше.

— Жарче стало. И мошки больше.

Маркес рассмеялся. На самом деле Ренц был не совсем на крыльце своей халупы, в которой умирала Анна. И Маркес не был полностью в дешевом баре. Их соединял линк, создающий нереальное, интимное пространство и устранявший расстояние.

— Как там Анна? — спросил Маркес.

— С ней все в порядке. Я хочу сказать, ее иммунная система продолжает пожирать ее нервы, но во всем остальном…

— Звучит жестоко. Ты же не обвиняешь ее?

— Нет. Я сказал ей, что остаюсь, и пока так и будет. Просто меня уже тошнит от этого. От всего этого.

— Ага… ну извини. Тяжело, когда твоя баба болеет.

— Дело не только в этом. Меня тошнит от всего вокруг. И эта девчонка, которую мы убили. Мы же называем ее «пустышкой», словно она и не человек совсем. Из-за чего мы так?

— Из-за того, что у многих таких детишек есть мамочки, обвязывающие их чертовым динамитом. И ты это знаешь.

— Маркес, мы что, солдаты? Или, может быть, полицейские? Какого дьявола мы творим?

— Мы делаем то, что должно быть сделано. Не это тебя гложет, и ты сам это понимаешь.

Это было правдой, но Ренц пропустил слова Маркеса мимо ушей.

— Я занимаюсь этим уже слишком много лет, — произнес он. — И похоже, сгораю. Когда мы только начинали, каждая операция казалась приключением от начала и до конца. Понимаешь, в половине случаев я даже не знал, ради чего мы делаем то, что делаем. Просто знал, что надо. А теперь стал задумываться — зачем.

— Затем, что они делают это.

— А зачем они делают это?

— Из-за нас, — ответил Маркес, и Ренц почувствовал, что тот улыбается. — Так все и есть. Так всегда было. Стоит запустить куда-нибудь людей, и они начнут убивать друг друга. Такова суть игры. Знаешь, парень, твоя проблема в том, что ты не знаком с Гоббсом.

— С сопливым мультяшным пацаненком?

— Пять сотен лет назад парень по имени Гоббс написал книжку о том, что единственный путь достичь мира — это отдать все свои права государству. Вообще, делай все, что прикажет король, даже если это полный бред. Забей на правосудие. Забей на все, что только сможешь. Просто выполняй приказы.

— И ты это читал?

— Да ну, на хрен. Это было в лекции, которую я просмотрел на философском сайте. Этот парень считал, что если создать чертовски огромное государство, построенное на этом принципе, оно сможет добиться мира. Вобьет в людей идеи мира кувалдой, мать его. Бей всех и постоянно. Гоббс назвал свое государство Левиафаном. Ему казалось, что это единственный способ остановить войны.

— Хреновая идея.

— Может быть. А у тебя есть получше?

— А может, нам следует просто выделить им места в нашем правительстве? И когда они приобщатся к этому, все прекратится.

Окошко Маркеса медленно пошаталось туда-сюда — он покачал головой.

— Это дерьмо не прекратится, пока не вернется Христос.

— А если не вернется?

— Да ладно тебе. Ты же сам все понимаешь. Как я уже сказал, не это у тебя на уме.

— Откуда ты знаешь о том, что у меня на уме?

— Я с вами всеми провожу уйму времени.

Ренц вздохнул и почесал руку там, где вспухал укус москита. В небе по своей обычной дороге плыла луна, и не важно, видна она или нет. Ренц сделал такой глубокий вдох, что в горле запершило.

— Она меня все еще заводит, — наконец сказал он. — А у меня такое ощущение, словно я… она ведь больна. Умирает, а я ничего не могу с этим поделать. И все, чего мне хочется, когда вижу ее, это секса.

— Так почему бы и нет?

— Не будь дураком.

— Знаешь, а ведь, может быть, и ей этого хочется. Она ведь не перестала быть женщиной. Может быть, ей того и надо… знать, что ты все еще хочешь ее.

— Ты сошел с ума.

— Не бывает столь великой печали, чтобы ее не могли победить плотские наслаждения, — произнес Маркес.

— Опять Гоббс?

— Не-е. Французская девчонка, которую звали Колетт. Только имя помню. Писала штуки, которые в ее время могли показаться довольно пикантными. Впрочем, это было давно. Ни в какое сравнение с сетевой порнухой не идет.

— Ты читаешь наистраннейшее дерьмо.

— Мне не к кому возвращаться. Остается куча свободного времени, — серьезным голосом произнес Маркес. — Дуй домой, Ренц. Выспись рядом с женой. А поутру приготовь ей хороший завтрак и трахни так, чтобы глаза поголубели.

— У нее и без того голубые глаза, — ответил Ренц.

— Значит, и дальше продолжай в том же духе.

— Пошел ты, — ответил Ренц, но улыбнулся.

— Спокойной ночи, приятель.

— Ага, — сказал Ренц. — И вот еще что, Маркес. Спасибо.

— De nada.[60]

Ренц отключил линк, но еще посидел какое-то время на крыльце, перебирая пальцами крошки бетона и слушая стрекот сверчков. Прежде чем вернуться обратно в постель, он съел миску хлопьев, стоявшую на кухонном столе, и с помощью зубной щетки избавился от привкуса молока на языке. Анна раскинулась во сне и захватила всю кровать. Он поцеловал жену в плечо и перекатил на ее половину. К его удивлению, ему удалось заснуть.

В 6:30 утра в Калифорнии взорвался школьный автобус, напичканный удобрениями, вымоченными в дизельном топливе. Погибли восемнадцать человек, и в половине штата отрубило гражданскую сеть. В 6:32 пятнадцатилетняя девушка взорвала себя в двадцати футах от главного исполнительного директора крупнейшего банка Евросоюза, в то время как тот доедал свой завтрак в ресторане посреди Манхэттена. В 6:35 одновременно произошли возгорания на десяти главных энергопередающих станциях Восточного побережья. В 7:30 Ренц вылетел в Нью-Йорк. Без десяти десять его встретила в аэропорту наземная машина, а к полудню он уже был на месте.

Когда-то эту улицу можно было назвать красивой. Вокруг дымились здания; в Манхэттене никогда не строили ничего меньше кафедрального собора — таков уж дух города. От угла был виден «Крайслер билдинг». Совсем недавно его кафе было элегантным. У обочины лежали две сгоревшие машины. Тела убрали задолго до приезда группы, но обводка оставалась. Ее провели не мелом, а сделали с помощью клейкой розовой ленты.

— Эй, Ренц, — произнесла Паасикиви, когда они прибыли на место бойни. — Прости. Я знаю, ты хотел побыть с Анной.

— Не стоит терзать себя, — ответил он. — Ведь именно за это мне и платят, верно?

Окна кафе вылетели внутрь. Осколки пуленепробиваемого стекла толщиной в три пальца лежали на накрахмаленных скатертях и натертом до блеска деревянном полу. В воздухе по-прежнему пахло сгоревшими спичками.

Инструктаж оказался коротким. ОГ-47 и раньше доводилось выполнять подобные задания. Ренц сдвинул окошко внешней связи к правому краю зрительного поля, информационные потоки своей ячейки он разместил слева. ОГ-34 и ОГ-102 стояли на страже, никого не пропуская на территорию, но Ренц не открывал линка с ними; и так уже получалось нагромождение.

Ренц и его группа служили глазами и руками удаленной экспертной команды — людей слишком ценных, чтобы рисковать ими на полевой работе. Повторные атаки, направленные на ликвидацию агентов, стали распространенной практикой. Пауль, все еще пребывавший в Париже, подключился к ним не потому, что мог оказать какую-то помощь, а потому что был частью группы, а значит, и частью операции. С ним было приятно поболтать в моменты затишья.

Следующие несколько часов тянулись мучительно долго и тоскливо. Паасикиви, Торн, Маркес и Ренц — расходный материал — получали простейшие инструкции от экспертов, пытались понять, чего от них хотят, собирали кусочки обугленного металла, испачканной ткани, стекла и шрапнели в самозастегивающиеся мешочки и ждали, пока хор голосов на внешнем канале не решит, что очередное задание выполнено.

Ренц и команда были глазами и руками, но не мозгами. Он понял, что может следовать полученным указаниям, не слишком сосредоточиваясь на их сути. Эксперты управляли им, а он просто ждал.

Закончили они к восьми часам вечера по местному времени. Можно было улететь ночным рейсом, но Паасикиви убедила их провести ночь в этом городе. Ренц чувствовал на себе взгляд Маркеса, пока Паасикиви и Торн меняли билеты. Ренц хотел остановить их, сказать, что ему надо домой, к жене. Но он не сделал этого, и Маркес не стал обращать внимания. Когда отключилась экспертная группа, Ренц разместил окошки своего отряда в четырех углах зрительного поля. Часом позже они рассеялись по острову.

Маркес отправился к Центральному парку, и в его окошке открывалась перспектива на три огромных дерева, чья листва казалась черной в сумраке. Паасикиви сидела в кафетерии напротив пятиэтажного книжного магазина, любуясь огнями города, как и большинство посетителей кафе. Торн расположился в придорожном ресторанчике. Сам Ренц спустился в подземку и отправился в Сохо, где, по мнению Пауля, ему должно было понравиться. А Пауль отправился ранним парижским утром к круглосуточному кафе, просто чтобы поддержать остальных.

— Всегда хотел погулять по Центральному парку, — сказал Маркес. — Как думаешь, там достаточно спокойно?

— Подожди до утра, — ответил Пауль, — Ночью слишком опасно.

Ренц услышал долгий вздох Маркеса, представил себе, как тот прячет руки в карманы, чтобы скрыть свое разочарование, и неожиданно обнаружил, что сделал то же самое. На платформу метро вырвался ветерок от приближающегося поезда и начал трепать ткань брюк Ренца.

— Ненавижу подобные деньки, — сказал Торн, разрезая стейк.

В этом окошке Ренц увидел, как вокруг ножа проступает сок, и представил себе запах жареного мяса.

— Однако ночи их искупают, — добавил Торн.

Маркес развернулся и куда-то пошел. Люди, которые брели по улицам мимо него, с тем же успехом могли встретиться в любом другом месте. Паасикиви отодвинула кофейную чашку и посмотрела в сторону книжного магазина. В Париже молодая официантка с неестественно рыжими волосами принесла Паулю яйца по-бенедиктински и налила ему чашку кофе. Торн поднес ко рту кусок мяса. Поезд подъехал к платформе, с шипением открыв двери и принеся с собой запах озона.

— Все, чего я на самом деле хочу… — начал было Ренц, но смолк посередине фразы.

Из уборной кафе в Париже вышла девочка, и сделала она это в тот же миг, когда Ренц увидел ее в противоположном конце своего вагона. Паасикиви заметила ее у музыкального отдела, выглядывающей из-за плеча мужчины, который нес ее на руках и вполне мог оказаться ее отцом. Торн, выглянув в окно ресторанчика, увидел ее на улице. Маркес обнаружил, что она глазеет на него с заднего сиденья такси.

Со всех четырех окошек и во плоти прямо перед Ренцем была одна и та же девочка (или несколько слишком похожих), смотревшая на него. Светлая кожа, темные глаза и волосы до плеч, закрывающие шею. Самара Хамзе. Мертвая девочка. «Пустышка».

Как одна, все пять девочек подняли руку и помахали. Горло Ренца стиснул страх.

— Ну, что ж, это странно, — произнес обманчиво спокойный голос Торна.

— Всем назад! — крикнула Паасикиви. — Убирайтесь оттуда!

— Я в едущем поезде, — ответил Ренц.

— Тогда беги в другой вагон!

Все члены группы пришли в движение. Они уходили бесшумно, быстро и как можно дальше от «посетителей», туда, где, как они надеялись, окажутся в безопасности. Ренц услышал, как Паасикиви включила внешний линк, поднимая тревогу. Ренц направился к двери, но остановился и обернулся, опять взглянув на девочку. Он увидел различия. У этой было более длинное лицо, а разрез глаз скорее азиатский, нежели ближневосточный. Сидевшая рядом с ней женщина — мать девочки, предположил он, — встретила его взгляд и притянула ребенка поближе к себе.

— Ренц! — выкрикнула Паасикиви, и он понял, что она это делает уже не в первый раз.

— Прости. Я здесь. Что у тебя?

— Транспортная полиция ждет тебя на следующей станции. Мы эвакуируем поезд, но, прежде чем это произойдет, мне бы хотелось, чтобы ты выбрался.

— Это не нападение, — ответил Ренц, сам не понимая, откуда ему это известно. Женщина продолжала смотреть на него, оборонительно обняв своего ребенка. — Не знаю что, но это не нападение.

— Ренц, — сказал Маркес. — Не строй из себя героя.

— Нет, ребята, серьезно, — сказал Ренц. — Все в порядке.

Он пошел по раскачивающемуся вагону. Мать с ребенком смотрели, как он приближается. На лице женщины настороженность сменилась страхом, а тот — свирепостью. Ренц улыбнулся, стараясь показаться дружелюбным, и присел перед ними на корточки. Он достал удостоверение агента ОАТК и показал его матери. Темнота за окнами неожиданно уступила место тусклому свету фонарей станции.

— Мэм, — сказал он. — Боюсь, я должен попросить вас и вашу дочь пройти со мной.

Двери с шипением раскрылись. Внутрь влетела полиция.

— Не нравится мне, куда он клонит, — сказал Маркес.

— Некоторые из вас могли уже слышать о сингулярности, — произнес человек на трибуне. — Это одна из тех штук, когда люди вокруг говорят, что она вот-вот случится, а она никак не случается. Сингулярности ждали, когда технологии стали такими сложными и разветвленными, что должны обрести сознание. Этого ждали в девяностых, а потом еще каждые последующие пять лет. Об этом отсняли целую кучу страшных фильмов.

Но вспомните, о чем я говорил раньше. Уровни не могут общаться. Это мы и имеем, если пробудилось нечто, включающее в себя людей и компьютеры, самолеты, поезда и автомобили. Вон та девочка идентична единичной человеческой клетке — нейрону или клетке сердца. А вот этот мужчина — еще одна клетка. Все наше сообщество образует орган или ткань. Даже до возникновения линков существовали постоянная связь и общение между людьми. Что если этого достаточно для зарождения мыслящих структур? Их развитие могло начаться, когда мы создали всемирные Сети, а могли и существовать всегда. Можете называть эти сознания общественным разумом. Мы можем никогда и не узнать о них, так же как наши клетки не подозревают о том, что являются частью нас.

И подобные общественные разумы могут функционировать на собственном уровне, совершенно не заботясь о нас… Хотя кто знает? Сколько времени нам потребовалось, чтобы начать разбираться в нейрохимии?

Знаю, мы привыкли считать себя вершиной всего. Молекулы составляют клетки, клетки образуют ткани, из тканей скроены органы, а из органов — люди, но вот из людей не создается ничего большего. Усложнения останавливаются на нас. Итак, леди и джентльмены, похоже, что все совсем не так.

— Кто-нибудь из вас понимает, о чем лепечет этот парень? — спросил Пауль.

Судя по гулу голосов в зале, этот вопрос озадачил не только их группу. Докладчик словно ожидал этого. Он шагнул назад и сунул руки в карманы, наблюдая за собравшимися с выражением то ли симпатии, то ли жалости на лице.

— Он сказал, что в небесах началась война, — произнес Маркес.

— Нет, не это, — сказал Ренц. — Ангелы тут ни при чем. Это сознания. Он говорит о сознаниях.

Докладчик вновь выступил вперед, поднимая руки ладонями вверх. Гул затих. Мужчина кивнул, улыбаясь так, словно был доволен реакцией.

— Вот так все и обстоит, — произнес человек. — Некоторые из вас уже заметили брешь в моей модели. Я говорил, что разные уровни комплексности не могут общаться друг с другом. Но это не совсем верно. Вы делаете это всякий раз, когда пропускаете стаканчик вина или принимаете антидепрессанты. Мы понимаем нейроны. Не идеально, может быть, но в достаточной мере, чтобы влиять на них.

Итак, единственная теория, способная объяснить увиденные нами совпадения: кто-то выше — на один уровень комплексности выше — обнаружил способ воздействия на нас.

Когда Паасикиви прервала допрос и обратилась к нему, Ренц не сразу понял, о чем она говорит. Ему представились бомбы, взрывающиеся в кабинете врача, и вооруженные люди. Такими были его первые мысли при словах: «В больнице! Приступ. Анна».

Ее палата пропахла дезинфекцией. Жужжание кондиционера было достаточно громким, чтобы заглушать все посторонние звуки. Белый шум, напоминающий шелест прибоя. Анна выдавила из себя улыбку, увидев его.

— Привет, — сказала она. — Ты уже слышал? Лосось снова на грани вымирания.

— Ты проводишь слишком много времени в Сети, — ответил Ренц, стараясь говорить мягко и ласково.

— Это точно. Но ты же больше не водишь меня на танцы.

Ренц попытался улыбнуться. Честно попытался. Он видел слезы в ее глазах, видел ее истончившиеся до костей руки, неуклюже тянущиеся к нему. Он наклонился, обнял жену, вдохнул запах ее волос и заплакал. Анна принялась его баюкать и успокаивающе поглаживать по шее дрожащими пальцами.

— Прости меня, — сказал он, когда смог хоть что-то произнести. — Я должен был остаться с тобой, подавать тебе подушки и прочее… и не…

— И не обращать больше внимания на собственные нужды? Милый, не глупи.

Ренц снова нашел в себе силы улыбнуться. Он помог ей лечь и вытер глаза рукавом рубашки.

— Что говорят врачи? — спросил он.

— Они полагают, что все опять под контролем. Насколько необратимы повреждения, удастся узнать только через пару недель. Но они не слишком велики, милый. Все не так уж и плохо.

По тому, как она это произнесла, по выражению ее глаз Ренц понял, что «все не так уж и плохо» только потому, что худшее еще впереди. Он сделал глубокий вдох и кивнул.

— А как насчет тебя? — спросила Анна. — Я слышала, что вам удалось отразить какое-то нападение в Нью-Йорке. Они пытались нанести повторный удар по ресторану?

— Нет, это было не нападение, — сказал он. — Что-то другое. Но очень странное. Мы задержали всех девочек, вовлеченных в происшествие, но, судя по всему, между ними нет никакой связи. Просто странное совпадение.

— Девочки?

— Маленькие девочки. Может быть, пяти или шесть лет.

— Марионетки?

— Нет, все они оказались «пустышками». К тому же не подключенными ни к одной из Сетей. Они были просто… людьми, — произнес Ренц, глядя на свои ладони. — Я устал от этого, Анна. Действительно устал. От всего этого.

— Даже от того, что тебе нравилось?

Перед его внутренним взором прошли воспоминания о волнующих моментах, о том, как они устанавливали разрядники, о страхе, беспокойстве и успехе. Ощущение, что он являлся частью чего-то большего, нежели он сам. Тепло прижавшейся к нему Анны, когда они танцевали или занимались любовью.

— Особенно от того, что мне нравилось, — произнес Ренц. — Все ужасно.

— Бедняжка, — сказала она. — Знаешь, мне очень жаль. Если бы я только могла все исправить. Я стараюсь убедить свое тело просто успокоиться, но…

Анна с трудом пожала плечами. На нее было больно смотреть. Ренц кивнул.

— Все нормально, мне бы не хотелось тащить с собой в глубины ада кого бы то ни было еще, — произнес Ренц.

— Что ж, это мило, — сказала она и вкрадчиво добавила: — А ты не задумывался о переходе в отряд поддержки? У многих в моей группе там мужья и жены. Им, похоже, несколько полегче.

— Я недостаточно опытен. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— У них есть консультанты. Ты должен хотя бы поговорить с ними.

— Хорошо. Я поговорю с ними. У меня скоро отпуск. До тех пор я могу и повоевать.

Она рассмеялась и отвела взгляд. В ее глазах отразился свет — действительно льдинки.

— Что такое? — спросил он.

— Повоевать. Забавно. У тебя своя битва, родной, а у меня своя.

— С той лишь разницей, что ты сама себе враг.

— Ага, прямо-таки гражданская война, — с усмешкой произнесла Анна. — В моей группе есть парень по имени Эрик. Тебе он понравился бы. Он говорит, что это словно два человека в одном теле. Один из них пытается выжить, а второй мечтает убить первого, даже если это будет означать гибель для них обоих.

— Хороший он и плохой он, — сказал Ренц.

— Смотря с какой стороны посмотреть. Можно сказать, что его иммунная система свято верит, что совершает героические поступки. Маленькие белые клетки носятся повсюду и рвут друг друга на части. И трудно убедить этих парней прекратить свою работу.

Ренц покачал головой. Пальцы Анны сплелись с его. Кондиционер кашлянул и вернулся к прежнему монотонному гулу.

— В твоей группе все такие мрачные?

— Они не бывают в тех местах, где приходится делить детей на марионеток и «пустышек», но… Да, все они мрачноваты.

— Похоже, они из той же породы, что и Маркес. А что с боевым духом твоего отряда? — спросила Анна.

— Серьезно пошатнулся после событий в Нью-Йорке.

— Так что там на самом деле произошло?

Он не должен был рассказывать ей. Но рассказал.

— Кто-то выше — на один уровень комплексности выше — обнаружил способ воздействия на нас, — произнес человек на трибуне. — Вопрос в том, что мы должны предпринять в связи с этим. И ответ прост: ничего. Мы ничего не должны предпринимать. Занимайтесь своими делами так же, как и всегда. Позвольте мне объяснить, почему это столь важно.

До сих пор все обнаруженные нами аномалии обладали общей структурой. Все они сводились к пропаганде. К нам дружелюбно, может быть, даже примирительно обращаются наши враги. Мы начинаем думать о них как о хорошеньких девочках и милых старушках. В противном случае на нас обрушивается поток сообщений, напоминающих нам, что и те, кто нам не безразличен, тоже могут погибнуть. Что мы можем погибнуть.

И с подобными мыслями мы выходим на задание. В сражении между двумя массовыми сознаниями подобное ослабление противника становится сильным ходом. Представьте, как легко вы смогли бы победить в кулачном бою, если бы умудрились убедить мускулатуру соперника, что на самом деле вы ей нравитесь. Именно так все и может обернуться, — резко завершил фразу человек на трибуне. — Нам необходимо соблюдать осторожность. Необходимо постоянно помнить о том, что происходит, потому что, если мы изменим свое поведение, эта тварь победит. Пускай наш противник размякает — будет просто замечательно. Но себе мы этого позволить не можем. Если у нее ничего не выйдет, она может отказаться от подобной стратегии. Но если мы дадим ей точку опоры — если у нее все начнет получаться, — повода для отказа от своих намерений у нее не возникнет.

Теперь перейду к хорошим новостям. Некоторым из вас они уже известны. Поступили устные доклады, что то же самое происходит и с бригадами террористов, так что, может быть, подобная тварь есть и на нашей стороне. Если все именно так, то нам остается только убедиться, что плохие парни сломаются раньше нас.

Ренц потряс головой. Она казалась тяжелой и словно набитой ватой. Маркес коснулся его руки.

— Ты в порядке?

— С чего он взял, что их две?

— Что?

Докладчик продолжал свою речь. Ренц наклонился к Маркесу и быстро зашептал:

— Две. Почему он думает, что этих тварей две? Если существует только одна, то мы имеем дело не с войной. А если так-Почему мы решили, что это война, а не болезнь? Может, это нечто просто пытается сказать нам, что все идет не так, как должно? Может, с миром происходит то же самое, что и с Анной?

— А какая разница? — спросил Маркес.

— Когда болеешь, стараешься излечиться, — сказал Ренц. — А в войне хочешь только победить.

— Прежде чем мы продолжим, — произнес человек на трибуне, — я должен прояснить несколько моментов.

Он поднял руку и выставил указательный палец, желая подчеркнуть значимость своих слов, но те — какими бы они ни были — умерли раньше, чем он успел их произнести. Линк Ренца оборвался. Пауль, Паасикиви и Торн исчезли, а Маркес стал просто телом рядом с ним, а не кем-то в его сознании. Наступило полсекунды мертвой тишины, когда каждый агент в зале осмысливал произошедшее. Во время этой бездыханной паузы Ренц успел задуматься: сидит ли Анна сейчас в Сети и когда узнает о случившемся? Он услышал, как выругался Маркес, прежде чем раздались первые взрывы.

Взрывной волной из легких Ренца вышибло воздух. Наступило тупое оцепенение, какое бывает после автомобильной аварии, и мир превратился в калейдоскоп из бегущих людей, выкрикиваемых приказов, кислого запаха взрывчатки. Спотыкаясь, Ренц побрел к выходу в одной из стен зала, но остановился прежде, чем дошел до него. Именно этого нападающие и ждут — к выходу бежали большинство агентов. Маркес растворился в толпе, и Ренц машинально попытался установить с ним связь. Под высоким потолком, словно грозовая туча, клубился дым. Раздался еще один отдаленный взрыв.

Аудитория практически опустела. Бомбы были заложены в правой части зала — несколько рядов сидений исчезло. Мертвый докладчик безмолвно повалился там, где стоял. Его тело было изрешечено шрапнелью. Пожар распространялся прямо на глазах Ренца. Он подумал об остальных — Паасикиви, Торне и Пауле. Они тоже могли подвергнуться нападению.

Среди обломков лежали тела. Ренц быстро пошел мимо них; воздух в помещении начинал выгорать. Мертвец. Мертвец. Мертвец. Первым живым оказался человек чуть старше его самого, лежащий на ступенях. Седеющие волосы, темная кожа и огромные руки, покрытые кровью.

— Надо выбираться, — произнес Ренц. — Идти можешь?

Мужчина поднял на него расфокусированный взгляд.

— Начался пожар, — сказал Ренц. — На нас напали. Надо выбираться.

Что-то из сказанного подействовало. Человек кивнул, и Ренц ухватил его за руку, помогая подняться. Вместе они похромали наружу. За их спинами кто-то закричал, призывая на помощь.

— Скоро вернусь! — крикнул Ренц через плечо. — Вытащу этого парня — и сразу назад!

Он и сам не знал, правду ли говорит. Снаружи улица напоминала разворошенный муравейник. Аварийные машины, полиция, агенты. Ренц передал своего подопечного бригаде «скорой помощи». Но когда собрался вернуться обратно, его остановил медик.

— Не двигайтесь, — сказал врач.

— Там еще остались люди, — ответил Ренц. — Я должен вернуться. Со мной все в порядке, и мне надо вернуться.

— С вами не все в порядке, — произнес медик, мягко укладывая его на носилки.

Ренц непонимающе мотал головой, но врач показал рукой. Из тела агента торчал кусок металла размером с карандаш. Кровь пропитала рубашку.

— Ого, — сказал Ренц. — Я… я не заметил.

Врач склонился над ним, заглядывая в глаза.

— У вас шок, — сказал он. — Оставайтесь на месте.

Ренц подчинился. Тени, мечущиеся по улице, словно утратили свою индивидуальность — повсюду бурлила густая смесь из плоти и металла, камней и огня, перетекая то в одну сторону, то в другую. Вначале он смотрел на нее как на единый организм, потом как на людей, работающих вместе. И то и другое казалось верным.

Появились пожарные, ударившие из своих брандспойтов, и в воздухе неожиданно запахло водой. Ренц попытался вызвать Маркеса, но ничего не вышло. Кто-то стал перевязывать его, и он не сопротивлялся. Проступила боль, тупая, отдаленная пульсация.

Он увидел девочку, выскользнувшую из дверей. Похоже, никто больше не замечал ее. Ренц, опираясь на здоровую руку, поднялся и пошел к ней.

Она не была одной из тех — очередным призраком Самары. Эта девочка выглядела старше, хотя, может быть, всего на год или на два. Ее кожа обладала глубоким оливковым цветом, а волосы и глаза были черными. В глазах отражалось пламя. Несмотря на раннее лето, на ней была толстая, дутая куртка. Девочка взглянула на Ренца и улыбнулась. На ее лице появилось блаженное выражение.

— Мы должны остановить происходящее, — произнес Ренц. — Это не война, а болезнь. Это лихорадка. Мы все — часть одного организма, и он умирает. Как нам это остановить?

Ренц никогда не думал, что станет рыдать перед незнакомцем, а тем более перед ребенком. Но он не мог остановиться. И все это было глупо. Несмотря на шок, он думал о том, что где-то там, выше, какое-то разумное существо умирает от болезни в своей постели. И, обращаясь к этой девочке, Ренц безнадежно пытался достучаться до него, как если бы кричал в небеса. Его слова были бесполезны, как бесполезно было бы пытаться спасти Анну, разговаривая с ее кровью.

Ренц увидел, как девочка что-то перемещает под своей курткой, и понял все. Арабская девочка в дутой куртке посреди Нью-Йорка. Повторная атака, подхватывающая первую и направленная на уничтожение спасательных служб.

— Пожалуйста. Мы должны остановить это, — сказал Ренц. — Ты и я, мы вместе должны остановить…

Девочка покачала головой. Нет, не должны.

— Господь велик, — произнесла она счастливо.

Произнесла так, словно делилась с ним секретом.