Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

Британский писатель Йен Макдональд – целеустремленный и смелый автор, наделенный многосторонним и впечатляющим талантом. Первый рассказ он опубликовал в 1982 году, и с тех пор его произведения часто появлялись в «Interzone», «Asimov’s Science Fiction» и во многих других изданиях. 1989 год принес ему премию «Локус» «Лучший дебютный роман» – за книгу «Дорога отчаяния» («Desolation Road»). В 1992 году Макдональд завоевал премию Филипа К. Дика за роман «Король утра, королева дня» («King of Morning, Queen of Day»). Другие его книги: романы «Побег на „Синей Шестерке“» («Out on Blue Six»), «Сердца, руки, голоса» («Hearts, Hands and Voices»), «Терминальное кафе» («Terminal Café»), «Жертвоприношенье дураков» («Sacrifice of Fools»), «Берег эволюции» («Evolution’s Shore»), «Киринья» («Kirinya»), «Экспресс Apeca» («Ares Express»), «Киберабад» («Cyberabad»), «Бразилия» («Brasyl»); сборники: «Имперские сны» («Empire Dreams»), «Чужие языки» («Speaking in Tongues»), «Кибера- бадские дни» («Cyberabad Days»). Роман «Река богов» («River of Gods») стал в 2005 году финалистом сразу двух премий: «Хьюго» и премии Артура Ч. Кларка, а повесть, взятая из него, «Маленькая богиня» («The Little Goddess»), вошла в шорт-лист «Хьюго» и «Небъюлы». В 2007 году Макдональд получил премию «Хьюго» за повесть «Супруга джинна» («The Djinn’s Wife»), затем премию Теодора Старджона за рассказ «История Тенделео» («Tendeleo’s Story»), а в 2011 году – мемориальный приз Джона В. Кэмпбелла за роман «Дом дервиша» («The Dervish House»). Самая новая его книга – захватывающий роман в жанре «янг-эдалт» «Странник между мирами» («Planesrunner»)[29].

Родившись в Манчестере в 1960 году, Макдональд провел большую часть жизни в Северной Ирландии, а сейчас живет и работает в Белфасте. Его сайт: www.lysator.liu.se/~unicom/mcdonald/.

Здесь он переносит нас на колонизированный Марс будущего, где терраформирование затянулось на несколько поколений, копаюшщх настоящую огромную дыру.

Таш прекрасно разбиралась в ветре. Она знала множество его мелодий: иногда он пел флейтой между труб и магистралей; иногда гремел среди опор и кабельных стоек, словно тамбурин, а то снова рыдал предсмертным стоном из порталов турбин, визжал песком за ирисовыми диафрагмами окон, когда начинались недели пыльных бурь поры равноденствия. От рельсов и вагонеток погрузочной линии ветер улетал с завываниями хора демонов, а от ковшей отскакивал, треща и выстукивая так, что ей мерещились крохотные заводные ангелочки, мечущиеся взад и вперед по сотням километров конвейерных лент. Вихри сезона ураганов с визгом врывались в метеоритную котловину Изиды, мертвую уже миллиарды лет, когтя карнизы и фронтоны Западного Диггори, вгрызаясь в многоярусные крыши так свирепо, что Таш боялась: все немедля сорвется и улетит, кувыркаясь, в недра Большой Дыры. Хуже этого ничего не было. Все умерли бы страшно: глазные яблоки, пальцы и губы взорвались бы, щеки полопались бы багровыми венами. У нее бывали кошмары, когда ей виделись мгновенно сорванная крыша, и открытое небо, и воздух, уносящийся прочь с воем оглушительного выдоха. Затем глаза лопались. Она представляла себе этот звук. Два тихих влажных хлопка. Потом близ-брат Ночи сказал ей, что она не сможет услышать, как лопаются глаза, потому что воздух будет очень разреженным, и вообще вся эта история – просто легенда, сочиненная вредными дедобабками и субтетками, которым нравится пугать дочетырехлеток. Но Таш это внушало мысли о том, как хрупок Западный Раскоп и все три остальных участка Большой Дыры.

Веретенообразные, с массивными крышами купола возносились над полукуполами, ниспадая крылатыми кровлями и опасными балкончиками, и все это держалось на укосинах с палец толщиной, связывавших великий Город Раскопа с тяговыми платформами. Словно гигантские пауки. Однажды Таш довелось увидеть пауков в книге и еще раз в отрывке видео, восторженно снятого леди-кузиной Нейрн на Северном Разрезе, с настоящим пауком, в настоящей паутине, дрожавшей от непрестанного стука ковшей, которые разрабатывали котлованную линию от самой Большой Дыры, все пять километров вниз по склону. Леди-кузина Нейрн тыкала в паука пальчиками – толстыми и коричневыми, как хлеб при сильном увеличении. Паук замер, затем поспешно скрылся в угол оконной рамы, свернулся в крохотный шарик с поджатыми ножками и отказывался что-либо делать до самого конца дня. На другой день, когда Нейрн вернулась со своей камерой, он был мертв, мертв, мертв, высох в крохотную обезвоженную оболочку. Наверное, он попал сюда с контейнером снабжения оттуда, с Высокой Орбиты, хотя все, что доставлялось с орбиты, считалось стерильным. За окном, там, где, подрагивая, висел в своей паутине маленький полупрозрачный трупик, были красные скалы, и ветер, и бесконечное движение ковшей по рельсам от конвейера раскопа. Ковши и ветер. Всегда вместе. Ветер; Факт Самый Первый. Когда ковши останавливались, только тогда стихал и ветер. Факт Номер Два: всю жизнь Таш он дул в одном направлении – вниз с холма.

Таш Гелем-Опуньо знала все о ветре и его видах, о ковшах, о случайных пауках и о том, что в День Движения ветер поет длинную, многочастную гармонию для труб. Музыка рождалась из гудения отполированных стальных рельсов, из хлопанья воздушных змеев, какэмоно с благословениями и конусов-ветроуказателей, «рыб удачи», в Западном Диггори взлетавших над каждой крышей, пилоном и опорой. Внезапная ласка крохотного завихрения, касавшегося спины при смене курса, заставляла Таш вздрагивать и выпрямляться на высоком балконе даже в скафстюме – слишком интимное касание. Она уже вырастала из своего старенького скафстюма. Жало и натирало в неподходящих местах. Он и должен быть тесен, словно вторая кожа из газонепроницаемой ткани, но начинали проглядывать Те Самые Штуки. «Ох, как они у тебя выросли»! Харамве Одоньи, который был даль-кузеном в самом АРСА, имел право замечать такое, вот он и заметил, и сказал вслух. В последний День Движения, полгода назад, она постаралась упрятать все изгибы и округлости, разрисовав всю кожу маркером высокой яркости. На скафстюме оказалось больше зверей, чем на всем Марсе.

В День Движения соблюдалась традиция. Всеми – от самых-самых старых до самых-самых маленьких, хлопавших глазками в своих коконах с подкачкой; любая живая душа в Западном Диггори выползала на балконы, галереи и мостки. Безопасность была частью повседневности. Каждые полгода тысячи тонн строений Западного Диггори трогались с места, и в это время вероятность того, что может разорваться соединение или рухнуть купол, возрастала как никогда. Время, когда лопаются глаза. Но безопасность – не самое главное. Движение – вот для чего существовало Западное Диггори; словно ветер, вниз, всегда вниз.

Терраса Возвышенных Видов была самой высокой точкой Западного Диггори: только стяги землеройной компании «Равнина Изиды», вечно развевавшиеся в неизменно стекающем ветре, да еще ветротурбины тянулись выше нее. Карабкаясь по ступеням, Таш чувствовала, как даль-кузен Харамве следит за нею, не отводя глаз, из Павильона Мальчиков. Его неотвязный взгляд привлек к ней внимание и других молодых самцов с этой высокой и ненадежной террасы. Скафстюм, конечно, был туг, но туг по-хорошему. Таш наслаждалась тем, как он движется вместе с ней, скрывая то, что ей хотелось скрыть, подчеркивая то, что ей хотелось подчеркнуть.

– Эй, змейка! – окликнул ее даль-кузен Харамве по общему каналу.

На свой семисполовинный день рождения у себя на скафстюме она изобразила снозмею: бриллиантово сверкающая петля, хвост в самом низу спины, продолжение на левой ягодице, а голова уходит в бедра. Рисовать было волнительно. А еще более волнительно оказалось надеть его на День Движения, в единственный день, когда она носила скафстюм.

– Созерцаешь мою пресмыкающуюся?

Таш засмеялась в ответ на возгласы остальных, карабкаясь на Галерею Вознесенных Далей, к своим сестрам, двоюродному брату, близ-кузенам и даль-кузенам, ко всем, с кем Таш могла быть в родстве в генном пуле всего- навсего двух тысяч человек. Мальчишки завопили. Им нравилось, как она издевается над ними словами, которых они не понимали. Таш передернула плечами, где были нарисованы птички. Слушай как следует, смотри получше. Я – крутейшее шоу Марса.

Тысяча стягов трещали на нескончаемом ветру. Воздушные змеи ныряли и взмывали, разрисованные птицами, бабочками и еще более странными летучими созданиями, сохранившимися лишь в легендах далекой Земли. Вымпелы указывали путь Западному Диггори: вниз, всегда вниз. Ковши, полные марсианского грунта, бежали по конвейеру от места раскопа, невидимого за близким горизонтом, под опоры Западного Диггори, к неразличимым высотам горы Инкредибл, где они сбрасывали свой груз на вечно растущую вершину, перед тем как укатиться к нижней части конвейера. Рассказывали, что реголит, свеженакопанный на дне ямы, был цвета золота; соприкоснувшись с атмосферой, после долгого пути вверх по склону, он становился по-марсиански багровым.

Таш повернулась, чтобы чувствовать ветер всем телом. А скафстюм придется все-таки заменить. Она ощущала скорее ознобную дрожь, чем ласку движущегося воздуха. Ветер и слово: из вещества того же[30]. Если она взметнет огромные и необычные слова, слова, что дадут ей радость и заставят хохотать над очертаниями, которые они примут в летящем воздухе, то это потому, что они сами – живой ветер.

Дрожь прошла по обрешетке мостков, по перилам и по телу Таш Гелем- Опуньо. Инженеры запускали тяговые генераторы; Западный Диггори содрогался и громыхал, пока токамаки рождали резонанс и стальные напевы в балочных фермах и консолях. Коренные зубы Таш заныли, потом был рывок, качнувший старших и младших, вцепившихся в перила, стойки, кабели, друг в друга. Потом – оглушительный визг, будто новую луну вырывали заживо из тела этого мира. Ужасающие скрипы, каждый так громок, что Таш слышала их даже сквозь защитные наушники. Стальные колеса провернулись, размалывая песок. Западный Диггори тронулся в путь. Люди махали руками и кричали приветствия, шумоподавители общего канала отсекли оглушительный скрежет и оставили радостный смех. Колеса, каждое выше Таш, поворачивались медленно, как растущее дерево. Западный Диггори, громоздясь на своих балках и укосинах, двигался на восемнадцати гусеницах, как старуха, выбирающаяся из качалки. Это было движение геологических масштабов, сравнимое с движением ледника. Десять часов понадобится Западному Диггори, чтобы выполнить график перемещения по спуску в Большую Дыру. Надо было поесть и попить как следует, потому что входить в помещения теперь опасно. Таш легко позавтракала в столовой общины сестер Ворона, где дочери жили с пяти лет. Квазиживые ткани впитывали все без единого пятнышка или запаха, но мочиться в собственном скафстюме не очень здорово. Разве что вы снаружи и по делу. Тогда это обязательно.

Музыка гремела по общему каналу, веселая чечетка. Таш стиснула зубы. Она знала, что это за сигнал: спуск Западного Диггори. Никто не мог сказать, кто и когда придумал традиционный теперь танец Дня Движения: Таш подозревала, что сперва это была шутка, никем не понятая, а потом принятая буквально. Она скользнула за опору, когда ее сестры из Ворона выстроились, а мальчишки в своем павильоне поклонились и подняли руки. Удрать, пока не началось. Вверх по лестницам, по звякающим мосткам, до самого Внешнего Обзора. С этого дальнего насеста, птичьей клетки из стали на конце хрупкой консоли, откуда над песком свисал фонарь, Таш рассматривала весь Западный Диггори, его купола и антенны, отсеки и трубы, хлопающие вымпелы и его граждан – которых так мало, подумала Таш, – встающих в цепи и колонны для танца. Она отключила общий канал. Странно: люди весело вышагивали, рука об руку, туда и обратно по цепочкам, спина к спине в скафстюмах, в масках и в полной тишине. Старшие наслаждались. У них не было достоинства. Только поглядеть, какие некоторые из них жирные в своих скафстюмах. Таш отвернулась от ритуалов Западного Диггори к величавым, изысканным скатам Большой Дыры, поднимая взгляд по линии склона. Она почти достигла возраста, когда можно покинуть Западный Диггори, но слышала, что там, наверху, за горой Инкредибл, маленький мир искривляется по всем направлениям так быстро, что горизонт оказывается рядом, в трех километрах. Большая Дыра охватывает разные горизонты. Это гигантский конус, погруженный в поверхность сферы. Здесь работает альтернативная геометрия. Мир загибается не наружу, он вогнут внутрь, круг диаметром в три сотни километров, сглаженный там, где встречается с поверхностью Марса. Мир расходится радиусами из центра: Таш могла проследить линии, по которым двигались ковши, до самого края мира и дальше, по всей кольцевой горе Инкредибл, достигавшей края пространства. Разглядывая изгиб Большой Дыры сквозь пыльную дымку, всегда висевшую над непрекращавшимся раскопом, она видела только, как просвечивает солнце в фермах подъемных кранов Северного Разреза, что, подобно Западному Диггори, медленно спускался вглубь. Промельком мысли увеличив разрешение своего визора, она смогла ясно различить за восемьдесят километров АРСА и тихонечко полюбоваться, как празднуют там, в этом первом и величайшем из Городов Раскопа, в День Движения. Может, сумеет увидеть такую же девочку, балансирующую на высоком и опасном насесте, разглядывая чашу этого мира.

Фигурки на платформах и террасах разошлись, поклонились друг другу, утратив рисунок и ритм, и снова задвигались беспорядочно. Спуск Западного Диггори кончился; следующий через полгода. Таш снова включила общий канал. Таш нравилось быть девочкой слова и мысли, всегда в стороне, отличаться от всех, но ей нравилось и погружаться в вечное кипение болтовни и сплетен Западного Диггори, в его шутки и новости семей. Во всех Городах Раскопа набралось бы меньше двух тысяч человек населения. Крохотные, запутанные сообщества, изолированные от остальной планеты, бурлили словами, как источники, как потоки и реки. Река слов, единственная известная Марсу река. Устройство скафстюма Таш было достаточно сложным, чтобы отрегулировать громкость и дистанцию так, будто голоса звучат в атмосфере. Недифференцированный поток голосов Западного Диггори захватывал ее так, как никогда не захватывали различимые голоса.

Она повертела головой туда и сюда. Подслушиваем. Вот Лейта Сошинве- Опуньо, снова ставшая Королевой-Маткой. Таш видела фото пчел, как и птиц. В День Прибытия, когда Города Раскопа наконец достигнут дна Большой Дыры, появятся и птицы, и пчелы, и даже пауки. Вот великолепная даль-тетушка Йото, всегда полная энтузиазма, хотя и приправленного щепоткой критичности – «о, и еще кое-что»: люди проделывали танцевальные движения неверно, инженеры плохо настроили токамаки, и ее титановое бедро побаливало, неужели это она виновата, или от Западного Диггори каждый раз отваливается все больше? Вот на Южном Вскопе, на ее родине, такого себе никогда бы не позволили.

Внезапная двухтоновая сирена врезалась в четыре сотни голосов Западного Диггори. Аварийные команды переключили свои скафстюмы на предупреждающий желтый цвет и бросились по местам, а потом остановились, как только медики объявили причину тревоги. Общий канал забило смехом. Харамве Одоньи во время особенно энергичного скачка в танце поскользнулся и подвернул голеностоп.

Большая Дыра в цифрах.

Население – одна тысяча восемьсот тридцать три человека, поделено между четырьмя Городами Раскопа (по часовой стрелке): Южный Вскоп, Западный Диггори, Северный Разрез, АРСА (Аресская Реинженерия Среды и Атмосферы). Все население Марса – пять тысяч двести семнадцать человек.

Насыпь – от начала раскопа, марсианский год сто двенадцатый, первого янулума; минус двадцать третий километр ниже среднего показателя гравитационной поверхности Марса (уровень моря отсутствует). Та же дата, высшая точка горы Инкредибл – пятнадцать километров над СПГП.

Диаметр Большой Дыры по СПГП – пятьсот шестнадцать километров.

Окружность Большой Дыры по СПГП – одна тысяча шестьсот двадцать два километра.

Угол плоскости раскопа Большой Дыры: 5,754 градуса. Пологий спуск. Линия ковшей не может работать при наклоне больше восьми градусов. Глазу случайного наблюдателя – такого, который вырос не в аккуратном блюдце Большой Дыры, – все кажется почти горизонтальным. Но это не так. Поэтому угол – ключевой показатель: эти 5,754 градуса сделают Марс обитаемым.

Дата возникновения Большой Дыры: двадцать третьего АльтМарта семидесятого Марсгода. В 2:40 пополудни, по графику, заработали конвейеры, и зубцы ковшей выгрызли первые куски равнины Изиды.

Объем Большой Дыры по вышеприведенной дате – один миллион восемьсот тринадцать тысяч кубических километров. Все аккуратно сгружается на гору Инкредибл, окружающую Большую Дыру, как стенка старого метеоритного кратера. Окружает не полностью. Инкредибл спроектирована с четырьмя огромными долинами: Ветрогонка, Зефир, Сирокко и Буря Чёрнослива. Ревущие, пронизанные ветром, иссеченные бурями каньоны. Над могилами копателей, умерших во время великого раскопа, пел тот же самый ветер, неустанно трепля флаги и вымпелы мобильных городов далеко внизу.

Общая масса вынутого из Большой Дыры марсианского грунта: 7,1 х 10¹⁵ тонны.

Большая Дыра: факты и цифры. Числа, обрисовывающие мир Таш.

Когда вызов полетел между рядами хлебоплодов, Таш была в оранжерее. Как и танец Дня Движения, это название подразумевало шутку, давно улетевшую и поселившуюся в вентиляторах, перелазах и связках кабел выращивали[31]. Ряды хлебоплодов, плантанов, бананов и других высокоуглеводных культур давали укрытие и возможность молодежи Западного Диггори встречаться, болтать, строить планы и флиртовать.

– Милаба хочет видеть Таш, передай дальше.

Свето, скажи Чуньи, Милаба хочет видеть Ташей Города Раскопа, потому что под этим барочным куполом апельсины никогда не…

– Куори, ты видел Таш?

– Думаю, она там, в плантанах, но могла уже уйти к хлебоплодам.

– Ну тогда скажи ей, что Милаба хочет ее увидеть.

Через помехи и непонимание, зигзаги и недоразумения, замысловатые спирали отношений: кто кого любит и кто с кем разговаривает и кто нет, кто кого подцепил и кто с кем разбежался, через путаницу запахов листвы и перегноя вызов добрался до Таш, опрыскивавшей хлебоплоды. Вызов простой, должен был дойти прямо до нее, но, когда вас всего сотня, настоящая соцсеть – из уст в уста.

Близ-тетя Милаба. Легенда, монумент Женщине, изысканная и благородная, обожаемая за пределами Западного Диггори. Темная кожа светится, как ночь, а душа будто полна звездами. Находиться с нею рядом – словно получить благословение, не понятое сразу, но еще восхитительнее для Таш то, что близ-тетя Милаба была главным инженером конвейера Северо-Западного сектора. Вызов в ее офис, маленький пузырек из стекла и алюминия, выступавший, словно костная мозоль на одной из стальных ступней Западного Диггори, мог означать только одно. Наружу. Наружу и вверх.

– Итак, Харамве подвернул лодыжку.

Каждая частица крохотного офиса близ-тети Милабы, от оливинового стола ручной резьбы до стоявшего на нем графина с водой, сотрясалась от перестука ковшей, катившихся по конвейеру. Милаба приподняла бровь. Таш поняла, что требуется ответить.

– Серьезные повреждения?

– Повреждения. – Милаба едва усмехнулась. – Можно сказать и так. Вышел из строя на неделю или около того. Серьезно шлепнулся, глупый мальчишка. Дохвастался. Когда твой день рождения?

Сердце Таш екнуло.

Она же знала. Все всё и всегда знали. Игра была в том, чтобы притворяться незнающими.

– Пятого октябрила.

– Три месяца. – Кажется, Милаба на секунду задумалась. – Пейко Рубенс-Ополло говорит, что, невзирая на все твои странные речи, у тебя умная голова и ясный рассудок и ты выполняешь что приказано. Это хорошо, потому что мне не нужны неприятности из-за небрежности или великих идей в последнюю минуту, когда меня нет на линии.

На секунду Таш потеряла все слова. Они вылетели из нее со свистом, будто воздух из проколотой воздушной ячейки. Она взмахнула руками в безмолвном восторге.

– Я перевожу дигглер вверх на линию двенадцать, в долину Ветрогонку. Питающий токамак дает безобразные скачки. Возможно, ошибки софта в управляющих чипах; у них там сильная радиация. И мне нужен кто-то – держать инструмент, заваривать чай и поддерживать интеллигентную беседу. Интересует?

Слова все еще не вернулись. По правилам, до восьми лет, то есть до технического повзросления, покидать Города Раскопа было нельзя. Правила нарушали и обходили с частотой отказов конвейера, но три месяца в длинном марсианском году значили немало. Наружу. Наружу и вверх, в ветреную долину. В дигглере, с близ-тетей Милабой.

– Да, о да. Просто здорово, – наконец пискнула Таш.

Милаба включила улыбку на полную мощность, и это было как рассвет, как солнцестояние, как жар всех ламп оранжереи. «Я объявляю тебя взрослым гражданином Западного Диггори, Таш Гелем-Опуньо, – говорила эта улыбка, – и если я это сказала, скажут и все другие».

– Будь у шлюза двенадцать в четырнадцать часов. – сказала Милаба. – Ты ведь умеешь заваривать чай?

Все еще не поняли? Легко, легко-легко-легко. Легко, как верхнее ушко, говорят копатели. Верхнее ушко – это рычаг на линейном ковше, по которому должен ударить другой рычаг, на разгрузочной стороне конвейера, и тогда содержимое вывалится из ковша на гору Инкредибл. Все потому, что у воздуха есть вес. Воздух – это не пустота. Это газ, в марсианских условиях смесь двуокиси углерода, азота, аргона, кислорода и воздуха для дыхания, который просачивался из аппаратов сто с чем-то лет, пока люди выгребали и выскребали когтями красный грунт. У газа есть масса. У него есть вес. И он течет, точно так же, как вода, до самой нижней точки. Ветер – это текущий воздух. Народ говорит: «Никто не знает, почему ветер летает». Но это чушь. Ветер дует сверху вниз, с большей высоты над уровнем моря до меньшей; вниз по склонам гор, сквозь каньоны и долины. Давление воздуха на дне великого и древнего разлома долины Маринер в десять раз выше, чем в промороженных вулканических кальдерах вершины горы Олимп. Облака и туманы несутся сквозь долину. Туман появляется потому, что атмосферное давление на дне долины достаточное, вполне достаточное, чтобы вода могла испаряться. Но его не хватит, чтобы поддержать жизнь. Оно ниже, чем на самой высокой горе Земли. Взрываются кончики пальцев, губы взрываются, вылезают глазные яблоки, лопаются щеки. Мелкая жизнь – да, крупная жизнь – нет. Этого мало, чтобы превратить Марс в зеленый рай, дом человечества, плодородную землю за пределами маленькой голубой Земли. Что нужно, так это глубина. Тридцать километров. Больше, чем любая глубина на Земле. Больше, чем высота горы Олимп, высочайшей вершины всех миров. И раз у воздуха есть вес, раз атмосфера течет и дует ветер, газ наполнит эту дыру. Тот самый ветер, что хлопает вымпелами и крутит роторы Западного Диггори. Газ втекает, атмосферное давление на дне дыры растет, и так до того самого дня, когда вы сможете ходить без скафстюма, в одной собственной коже, если хочется и если у вас достаточно приличная кожа. Земное атмосферное давление. Давление, вечная проблема при заселении Марса. Соберите весь газ в одно место. Когда у вас его станет много, получить из него что-нибудь пригодное для дыхания будет уже легче. Это сделают насекомые, растения и жизнь.

Тридцать километров. Конвейеры уже на минус двадцати шести. Еще пять М-лет, пока они достигнут атмосферного уровня. Затем они выровняют дно кратера, уберут некоторые склоны, расширят поверхность, и она станет по-настоящему плоской. Градиент атмосферы поначалу будет настолько хрупким, что придется ходить едва дыша и с головокружением. Через пятьдесят лет с той минуты, как Тайум, близ-прадедушка Таш, провел первый ковш. Большая Дыра будет выкопана. Таш стукнет семнадцать с половиной, когда ветер, катящийся по склонам Большой Дыры, наконец стихнет, роторы остановятся и вымпелы опадут, флаги повиснут и Города Раскопа обретут покой.

В двадцати шести километрах вверх по склону близ-тетя Милаба подала Таш знак опустить рычаг и отсоединить дигглер от конвейера. Большой мир снаружи стал для Таш оглушительным разочарованием. Ей хотелось оказаться совсем снаружи, полностью СНАРУЖИ, два-человечка-снаружи-на-Марсе, снаружи, дрожа-в-своем-скафстюме. Она перебралась из пластикового пузырька по пластиковой трубе в пластиковый пузырек, соединенный захватом с конвейером до дома.

Это все, что Таш Гелем-Опуньо видела сквозь прозрачный пузырь дигглера. Песок-песок-песок, вон скала, песок-песок-песок-скала, а вон кучка гальки! Песок-гравий-песок, еще гравий, что-то между галькой и гравием, что-то между гравием и песком, обломок старой брошенной техники, ого-го-го! Пыль закручивалась вокруг дигглера. Песок. Песок. Западный Диггори был еще виден, внизу у извивающейся нитки конвейера, сейчас и правда величиной с паука. Гигантские, без горизонта пространства лишили Таш всего, по чему можно было бы судить о движении. Песок, ковши, неизменный плавный градиент, уходящий в космос. Только прижмурившись, она смогла сквозь мутное стекло в полу различить зернистую поверхность, которая давала представление о перемещении.

Двадцать шесть вертикальных километров, равных двумстам шестидесяти километрам поверхности, равных пяти с половиной часам в пластиковом пузыре, с родственницей, в относительной близости от которой ты росла, но никогда до этого часа ее не знала и не говорила с ней. Все любят близ-тетю Милабу Величавую, такова легенда, но вот пять часов, тетя и племянница, и Таш начала интересоваться, не нашептал ли и эту легенду вечный ветер, облетая углы и фермы Западного Диггори. Милаба была красива, пир для глаза и души, все эти штуки, которыми восьмилетка надеется и сама обзавестись (но геном Таш не содержал этой ДНК – известно, генофонд городов Раскопа мельче плевка, отсюда и все эти тщательные предосторожности вроде близ-родни и даль-родственников, которых отсылают в другие Города Раскопа, чтобы они там и остались), все штуки, которые почти-восьмилетка хочет заполучить, но как ни старалась Таш, она не смогла завязать разговора. Те причудливые смешные слова, которые Таш берегла. Стихи. Каламбуры. Загадки. Отгадки. Игры во «взломанный код». Намеки, осторожные вопросы. Прямые вопросы. Близ-тетя Милаба только покачивала головой и улыбалась, наклонялась над пультом и мониторами, проверяла свои инструменты и не отвечала ни слова. И еще чай, прорва чая, и бормотание коротких стишков в такт огромным колесам, пока конвейер нес дигглер-шесть вверх по склону самого большого раскопа в Солнечной системе.

Они отсоединились от конвейера, и Милаба встала к рулевой колонке, ведя дигглер на его собственной энергии. Вокруг все еще был песок-песок-песок, временами случайная скала, но Таш просто грыз восторг. Она свободна, впервые в жизни разорвала все пуповины. Ее выпустили наружу, в дикий мир. Конвейер позади сжался в нитку, до полной невидимости, но впереди на пределе зрения Таш видела какую-то впадину. Долина Ветрогонка. Все слова, подаренные ветром, кончились. Место за Большой Дырой. За этим спуском – весь выгнутый мир.

Близ-тетя Милаба повернулась от колонки управления:

– Думаю, сейчас тебе можно прокатиться.

Вот этого Таш и ждала. И наконец услышала.

Управлять дигглером оказалось до смешного просто. Твердо встань к колонке. Толкнул вперед – подал энергию на тяговые моторы в ступицах колес. Потянул назад – затормозил. Качнул в сторону – рулишь по курсу. Там сбоку был даже маленький зажим для кружки с чаем. Таш нервно захихикала, когда робко двинула рычаг вперед и стеклянный пузырь, надутый воздухом, качнулся между огромными оранжевыми шинами – тоже вперед. Через тридцать секунд она уже овладела им. Еще через тридцать она набирала скорость, выглядывая, где дигглер сможет обогнуть скалы.

– Поосторожнее с этим дросселем, – сказала Милаба. – Батареи хватает на восемь часов. Потому мы и ехали сперва на конвейере. Ты же не хочешь застрять здесь до наступления ночи, без тяги и тепла.

Таш потянула рычаг назад, но только после того, как дигглер наткнулся на небольшой валун, в который она исподтишка целилась, и подскочил на всех четырех колесах. Милаба подарила ей свою солнечную улыбку. Плечом к плечу они стояли у руля и правили прямо на оранжевую долину. Земля выгибалась все выше по обеим сторонам дороги, пока они катили все глубже, километр за километром. Таш это начинало угнетать. Она чувствовала себя безобразно мелкой и уязвимой за хрупким стеклом кабины дигглера. Ветер крепчал, она ощущала, как дигглер болтает на растяжках, слышала, как буря визжит и стонет между кабелями. Управление сопротивлялось, но она гнала маленький шар все глубже и глубже в долину Ветрогонку. Когда руки Таш заныли, а мышцы шеи начало сводить в борьбе с марсианской атмосферой, лившейся сквозь двухкилометровую впадину на горе Инкредибл, Милаба наклонилась и отстучала курсовую программу на компьютере.

– Надень костюм, – сказала она. – Мы прибудем через десять минут.

Токамак-станция оказалась изодранным ветрами пузырем строительного пластика, вкопанным между полем валунов и языком отполированного оливина. Только когда дигглер сбросил скорость и выстрелил песчаные якоря, Таш осознала, насколько станция ближе и меньше, чем она думала. Не далекий огромный город – маленький пузырь, лишь чуть выше гигантских колес дигглера. Ротор ветродвигателя, вертевшийся так, словно вот-вот оторвется от пилона и улетит, был не больше ее вытянутой руки.

– Закрыла маску?

Таш пробежала пальцами по соединению капюшона скафстюма и показала близ-тете Милабе два больших пальца.

– Я открываю дигглер.

Визг атмосферы, хлынувшей в баки, свист, оборвавшийся тишиной, когда давление сравнялось с наружным. Обжатый скафстюм стал тесным и плотным. Это была и в самом деле высота, где лопались глаза. Затем Милаба отворила люк, и Таш последовала за ней наружу и вниз по трапу на дикую поверхность Марса.

Кара господня, а ветер-то зверский. Таш стиснула кулаки, напрягла плечи и пригнула голову, чтобы пробиться сквозь него к желто-синему куполу станции. Она чувствовала, как песок хлещет по коже скафстюма. Ей неприятно было думать, что квазиживую поверхность обдирает, клетку за клеткой. Она представляла, как та воет от боли. Хлопок по плечу – Милаба жестом показала ей пристегнуться страховочным тросом к лебедке возле люка. Затем близ-тетя и близ-племянница прорвались сквозь мощный ветер к укрытию под куполом токамака. Снаружи. В мире снаружи. На самом верху. Если Таш пойдет сквозь ветер, она пересечет Ветрогонку и увидит место, где земля закругляется от нее, а не к ней. Желание сделать это было нестерпимым. Наружу, из дыры. Все, что требуется, – переставлять ступню за ступней. Так она обогнет весь мир и вернется сюда же. Ветер вероятности утих. Он стал всем сразу, вечным кружением.

Милаба снова постучала по ее плечу, напоминая, что они здесь для работы. Таш вынула унитул и отвинтила смотровую заслонку. Милаба подключила свои диагносты. За работой она была великолепна – быстра и сосредоточена, одно удовольствие наблюдать. Но диагностика затянулась, и Таш то и дело отвлекалась на маленькие песчаные смерчи, сбивавшиеся в крохотный торнадо, уносившиеся в долину и рассыпавшиеся крутящимся песком.

– Скакуны-вертуны, – сказала Милаба. – Будь с ними повнимательнее, они коварны. Ну вот, как я и думала. – Она показала на дисплей. – Серьезная ошибка в микропроцессорном наборе.

Вытащив новый тестер из сумки, она погрузила его в контрольный вход. Диоды мигнули зеленым. Токамак под защитным куполом загудел и проснулся с толчком, от которого с почвы вздыбилась пыль. Таш смотрела, как ветер закрутил ее в дюжину смерчиков, затанцевавших друг с другом.

– Хочу проверить линию питания. Оставайся тут. – Милаба зашагала в долину вдоль силового кабеля. Смерчи кинулись друг к другу. Сомкнулись. Слились. Стали одним – истинным демоном пыли. – Смотри направо! – окликнула ее близ-тетя Милаба.

– Милаба, мне не нравится, как он… – Смерч понесся в сторону Таш, но в последний миг вильнул и улетел в долину. – Милаба!..

Милаба промедлила – и промедление стало смертельным. Смерч обрушился на нее. она пыталась рвануться в сторону, но он оплел ее, приподнял, быстро и мощно швырнул о гладкий отполированный оливин. Таш видела, как визор шлема лопнул и разлетелся облаком осколков и испарившейся влаги. Случайность, безумие, один шанс на миллиард, такого не должно было произойти, это поражение, нанесенное порядку и разуму, но оно стряслось, и Милаба лежала тут, на твердом оливине.

– О боже, боже, боже!

На миг Таш парализовало, она не знала, что делать, ей казалось, что она ничего и не может, но все равно должна. Тогда она помчалась в долину. Смерч-демон заплясал навстречу. Таш взвизгнула, и тут он метнулся назад, разбился о валун и снова стал пылью.

Скафстюм запечатался автоматически, но близ-тете Милабе хватило нескольких мгновений, чтобы глазные яблоки замерзли.

– Помогите-помогите-помогите!.. – кричала Таш, прижимая ладони к лицу Милабы, стараясь задержать тепло. Затем она увидела красный огонек, мигавший на скафстюмовом пульте безопасности. Она ударила по нему и едва удержалась на ногах, когда лебедка дигглера дернула Милабу в машину.

Таш врубила канал помощи.

– Это дигглер-шесть, это дигглер-шесть в долине Ветрогонка. Срочно требуется помощь! – Еще бы не срочно. Это и есть канал помощи. Она постаралась говорить спокойнее, пока лебедка поднимала обмякшую Милабу вверх: – У нас ситуация РВ скафа. У нас ситуация РВ скафа.

– Алло, дигглер-шесть. Это служба спасения Западного Диггори. Назовитесь.

– Таш Гелем-Опуньо. И Милаба.

– Таш. Вы на контроле. – Таш узнала голос даль-дяди Йойоты. – Возвращайся. Возвращайся сюда. Тебе должно хватить энергии, мы вышлем второй дигглер по линии встретить вас, но тебе, милая, придется сделать это.

Мы не сможем добраться вовремя. Все зависит от тебя. Возвращайся к нам. Это все, что ты можешь сделать.

Разумеется. Так и есть. Все, что она может. Никакая подмога не свалится с неба в мире, где ничто не может летать. Никакой бот не сядет в облаке огня на склон Большой Дыры в мире, где конвейер с черпаками – самый быстрый транспорт. Все зависит от нее.

У нее ушли все силы на то, чтобы перевалить Милабу через порог в кабину дигглера и задраить люк. Таш почти закрыла визор ее шлема. Почти. Она включила подачу давления в дигглер. Визг газа достиг болезненной громкости, затем стих. Но Милаба была такой холодной, такой холодной. Там, где дыхание осело на кожу, лицо оставалось белым от инея. Оно никогда не будет прежним. Таш встала на колени и нагнулась щекой к губам близ-тети. Шелест, вздох, сомнение, шепот. Она дышала. Но было холодно, холодно, до смерти холодно, холод Марса в дигглере. Таш сдвинула регулятор обогревателя на максимум и заметалась по крохотной кабине. Конденсат затуманил обзор, потом высох. Вернуться. Ей надо вернуться. Есть ли программа возвращения по курсу? Где ее искать? Откуда хотя бы начинать? «Теряю драгоценные секунды, теряю драгоценные секунды».

Таш взялась за рулевую колонку, нажала педаль, чтоб освободить якоря, и запустила тяговые моторы. Поворачивать трудно. Поворачивать страшно. Поворот вызвал стон ужаса, когда ветер ворвался под дигглер и Таш почувствовала, как поднялось правое колесо. Если они перевернутся, погибнут обе. Это уже не развлечение. В таком нет ни радости, ни потехи! При каждом толчке Таш вцеплялась и напрягалась, смертельно боясь, что дигглер перевернется и расколется, как яйцо, переломится ось, любой набор новых ужасов, которые являются именно тогда, когда твоя жизнь зависит от того, все ли работает идеально. Давай-давай-давай. Заряд батарей убывал с ужасающей скоростью. Оно снаружи. Снаружи этот мир с горизонтом. Где же конвейер? Конечно, еще далеко. Давай-давай-давай. Черточка на песке. Но такая далекая. Батарея – двенадцать процентов заряда. Куда он девается, на что она его потратила? Интенсивный обогрев? Срочная связь? Лебедка? Звонок домой. Это правильно. Так поступила бы умная и рассудительная девочка, которая делает как сказано. Но на это нужна энергия. Батареи – семь процентов, но теперь она видела конвейер, нагруженные ковши, ковш за ковшом, ковш за ковшом. Она разогнала дигглер. Уравнять скорость дигглера и конвейера – зубы скрипят, нервы рвутся. Таш надо вогнать дигглер между ковшами и удержать точную скорость. Слишком быстрый толчок посадит их на передний ковш. Слишком медленный – в нее врежется нагоняющий ковш. И сближаться, сближаться, входить в конвейер, а индикатор заряда из зеленого стал красным. Замигали светодиоды. Таш толкнула колонку. Захват защелкнулся. Таш кинулась к Милабе, лежащей на полу.

– Таш. – Шелест, вздох, сомнение, шепот.

– Все в порядке, все в порядке, не разговаривай, мы на конвейере.

– Таш, мои глаза открыты?

– Да, да.

Тихий вздох.

– Тогда я не вижу. Таш, говори со мной.

– О чем?

– Не знаю. Обо всем. О чем угодно. Только говори. Мы уже на линии, ты сказала?

– На линии. Мы возвращаемся.

– Это пять часов. Говори со мной.

И она разговаривала. Таш собрала подушки и сиденья в подобие гнезда, сидела, поддерживая голову близ-тети, и говорила. Она рассказывала о своих друзьях и близ-сестрах, о даль-сестрах и о том, кто уедет из Западного Диггори и кто останется. Она говорила о мальчишках и о том, как ей нравится, когда они смотрят на нее, но все равно ей хочется быть другой и особенной, не такой, как все. – смешная Таш, Таш-чудила. Она говорила о том, выйдет ли замуж, и что, по ее мнению, это вряд ли может случиться, ну не совсем, по крайней мере пока, и что будет делать, если не выйдет. Она говорила о том, что любит, например, плавать, или готовить овощи, и рисовать, и слова, слова, слова. Она говорила о том, как любит звук и рисунок слов, само их звучание, будто это что-то отличное от того, что они значат, и как она собирает их воедино, чтоб сказать то, чего скорее всего не существует, и как слова приходят к ней, будто их приносит ветер, рождает ветер, ветер дает им жизнь. Она рассказывала все это не умными и напыщенными словами, а теми, что звучат просто, честно и спокойно и говорят, что она думает и что чувствует. Таш увидела тогда в словах не замеченное прежде богатство; за красотой их звучания, рисунка и формы таилась более глубокая красота – правда, которую они воплощали. Они могли рассказать, что значит быть Таш Гелем-Опуньо. Слова могли развевать флаги и крутить роторы жизни.

Милаба сжала ее пальцы и раздвинула треснувшие губы в улыбке, сморщившей уголки ее белых, сожженных морозом глаз.

Загудел канал помощи. Йойота уже видел дигглер-шесть, но спасателям еще предстояло преодолеть двадцать километров снизу по склону. Они шли забрать ее. Скоро она и Милаба будут в безопасности. Отлично. А потом посыпались другие новости, от которых голос даль-дяди звучал странно, словно он умер и словно он ходил и говорил и готов был зарыдать в одно и то же время. Прибыла делегация от команды раскопа «Иридис» с Высокой Орбиты и летевшие от самой Земли посланники консорциума разработки «Иридис». Политика изменилась. Фракция, что была наверху, оказалась внизу, а фракция, что находилась внизу, поднялась наверх. Большую Дыру закрыли.

Отсюда все дороги вели наверх. Официального извещения от совета раскопа о церемонии закрытия или небольшом трауре не было; по одному, по двое семьи и родственные группы, сестринские общины и братства людей Западного Диггори решали обменяться новостями о том, что их миру приходит конец, и увидеть его дно; основу, о которой мечтали три поколения; начало всей машины. Нулевой Раскоп. Минимальная высота. Поэтому они брали дигглеры или съезжали на конвейере ко дну Большой Дыры, и смотрели вокруг, и смотрели на роющие щиты всех конвейеров, первый раз на их памяти застывшие и мертвые. Ковши были полны, и последний отгрызенный кусок Марса смотрел из них в небо.

Люди медленно привыкали к этой удивительной картине, потому что никто из пятидесяти Городов Раскопа не работал на минимальной высоте.

Потом они заметили вдалеке, между черными конвейерами, семьи и сообщества Северного Разреза, Южного Вскопа и АРСА. Они махали друг другу, приветствовали родичей, которых не видели годами; общий канал был полон голосами. Таш стояла со своими сестрами из общины Ворона. Они выстроились вокруг нее, даже Королева-Матка Лейта. Таш стала героиней внезапно и ненадолго – возможно, последней, которая будет у Большой Дыры. Близ- тетю Милабу доставили в главную медицинскую службу АРСА, где ей вырастят новые радужки для глаз, ослепленных морозом. Лицо ее будет в шрамах и жутких белых пятнах, но улыбка останется прекрасной. Так что близ-сестры и близ-кузины стояли вокруг Таш, неизвестно зачем спустившись к нулевой отметке и не зная, что делать теперь. Мальчишки из братства Черного Обсидиана замахали ей и перебежали по песку, чтобы присоединиться к девчонкам. «Как нас мало», – подумала Таш.

– Почему? – спросил даль-кузен Себбен.

– Окружающая среда, – отозвалась Свето, и одновременно ответил Куори:

– Затраты.

– Они хотят забрать нас на Землю? – поинтересовался Чуньи.

– Нет, они этого никогда не сделают, – сказал Харамве. Он ходил с палкой, отчего выглядел словно старик, но все равно оставался интересным и привлекательным. – Это слишком дорого обойдется.

– Да мы все равно не сможем, – сказала Свето. – Тяготение нас убьет. Мы не сможем жить нигде, только тут. Это наш дом.

– Мы же марсиане, – сказала Таш.

Потом тронула ладонями визор маски.

– Что ты делаешь? – тревожно выкрикнул Чуньи, вечно нервничающий даль-кузен.

– Просто хочу понять, – ответила Таш. – Я просто хочу почувствовать, как это будет.

Три удара по маске, и пластина визора упала в подставленные ладони. Воздух был холодным до дрожи, слишком разреженным, и дышать здесь все еще означало умереть с легкими, полными двуокиси углерода, но она почувствовала ветер, настоящий ветер, истинный ветер на своем лице. Таш осторожно выдохнула в атмосферу, скопившуюся на дне Большой Дыры. Мир по-прежнему изгибался вверх, от нее до самого неба. Слезы замерзли бы мгновенно, поэтому она проглотила их. Потом Таш вставила визор обратно и ловкими пальцами защелкнула его на капюшоне скафстюма.

– Ну и что нам теперь делать? – плаксиво спросил Чуньи.

Таш опустилась на колени. Пальцы погрузились в мягкий реголит. Что еще тут есть? Что им еще оставили? Распоряжение пришло на гору Инкре- дибл с Высокой Орбиты, из мира по другую сторону неба, от людей, чьи горизонты всегда выгибались от них. Какое они имели право приказать это? Какой ветер нашептывал им слова и давал им такую силу? Тут жили люди, целые города людей, целая цивилизация, в этой глубине. Это был Марс.

– То, что мы знаем лучше всего, – сказала Таш, растирая по ладони в перчатке бледно-золотой Марс. – Мы вернем себе всё.