Ловушка для Сверхновой

Глава 3. Покушение

Артур Никитин

Спящая красавица в хрустальном гробу. Нет, скорее мраморная статуя, творение гениального скульптора, закрытая пуленепробиваемым прозрачным саркофагом, чтобы время не разрушило её красоту. Вот такой я увидел Эву, когда меня пропустили в её палату. Девушке остригли роскошные волосы, смыли агрессивный макияж в стиле индейцев чероки. И перехватило горло от жалости, когда я увидел сквозь стеклопластик, как она лежит там, в этом коконе, такая бледная, беззащитная. Полупрозрачная сине-белая кожа, губы плотно сжаты, теперь они казались меньше, и совсем не вульгарными. Волосы больше не мешали видеть, как гармонично, естественно её лицо. Может быть, оно соответствовало золотому сечению, может быть нет. Я не знал об этом. Но если был бы скульптором, то Венеру, богиню красоты, я вырезал бы из мрамора именно с такими чертами. Выпуклые ровные треугольники скул, правильной формы нос, аккуратный рот и все это уравновешивал подбородок с милой ямочкой. Тело было погружено в какую-то полупрозрачную субстанцию, скрывавшую её наготу, но я видел абрис её длинных стройных ног и безжизненно повисших, но все равно невероятно прекрасных гибких рук.

А рядом с саркофагом на огромном экране, закрывавшим почти всю стену, высвечивались данные. Трёхмерное очень подробное изображение тела: кровеносная система, артерии, вены, капилляры, все органы. Все мигало, менялись цифры, бежали, крутились графики и диаграммы всех форм и размеров. Выскакивали какие-то показатели, в которых я ничего не понимал. Но все такое живое. Кроме самого главного.

Похожая на две половинки грецкого ореха крупным планом выводилась проекция мозга, но ни один участок его не был подкрашен жёлтым, оранжевым, красным. Все линии, которые рисовали мозг, были безжизненно синего цвета. Лёгкие насыщались кислородом, сердце исправно перекачивало кровь, ручейки которой разбегались по всем органам, поддерживая жизнь, возвращались к сердцу. Но мозг был мёртв.

Мне казалось, что вернулся кошмар годичной давности, когда я увидел в морге тело моей жены Кати. Такая же обнажённая она лежала на столе в прозекторской, и, казалось, спала. Но казалось, вот-вот проснётся, откроет глаза, легко вздохнёт. Повернёт голову, и её слабая улыбка зальёт мою душу радостью. Но нет. И тоска острыми клиньями вонзилась в сердце.

— Вы сказали, что госпожа Эва может прийти в себя, — устало сказал я и сам ощутил, как безнадёжно это звучит. — Но я вижу, что система зафиксировала смерть мозга.

— Ну что вы. Мы вас не обманывали, — приятным бархатистым баритоном прогудел стоявший рядом молодой доктор.

Выглядел он так, будто сошёл с рекламы медицинских услуг. Роскошные бакенбарды обрамляли упитанное, со здоровым румянцем круглое лицо. Ровная кожа с приятным загаром, каштановые волосы густы и непослушны. Глаза ясные, живые, смотрит прямо и весь облик говорит, что он простой, хороший человек, который любит все радости, которые жизнь предоставляет ему, в меру, без излишеств.

— Я объясню, — продолжил он. — Тело Райковой сильно пострадало. Все наноботы не просто пришли в негодность, они стали отравлять её организм. Но мы всё вычистили и запустили новых, которые восстановили её здоровье практически во всем.

Как он гордился этим. Как важничал. Словно реально сам всё проделал это с девушкой, чьё тело безжизненно просвечивало сквозь стенки медбокса. А что ты сделал, друг мой? Набрал нужные команды в компьютеризированной системе?

— Я не понимаю вас, господин Раймонов. Почему же не восстановили мозг?

Доктор поднял брови, на лице промелькнуло странное выражение, будто бы он собирался поделиться каким-то секретом со мной. И при этом совершенно бесплатно. И от того светился изнутри, как лампочка на двести ватт.

— Ну как, господин Никитин. Медстраховка Райковой покрыла часть расходов. Это около пятидесяти тысяч кредитов. Ну, и ваши пожертвования…

Теперь передо мной стоял самый обычный бизнесмен, продавец услуг определённого вида. И на лице его светилась рекламная надпись: «Мы можем сделать за ваши деньги всё, что вы пожелаете. Не сомневайтесь, вы останетесь довольны».

— Понятно. То есть тех денег, что перечислил я, не хватило. И сколько стоит восстановление мозговых функций?

— Для восстановления всех нейросвязей около миллиона. Да… — он на миг задумался, будто включил внутренний калькулятор, чтобы уточнить. — Если точнее, то восемьсот девяносто тысяч. Мы обратились в благотворительные фонды. Но пока, увы…

Он развёл руками, и в этом жесте было столько фальшивого сочувствия, что стало противно смотреть на его пышущую здоровьем физиономию. Какой смысл сейчас во врачах? Всё выполняют роботизированные системы. Врачи нужны лишь для видимости. Некоторые пациенты до сих пор не верят машинам.

— Почему вы не сказали мне об этом сразу, господин Раймонов?

— Ну, — кажется, он растерялся, сунул руки в карманы халата, нижняя губа дёрнулась в нервном тике.

Думал, наверно, что я предъявлю претензии клинике за растраченные деньги. Вчиню иск. Зачем было тянуть из меня деньги, если всё равно с официальной точки зрения Эва осталась мертва?

— М…м…мы… мы думали, что сможем восстановить все функции, — наконец пробормотал он, и краска стыда от явного вранья залила его щеки.

Я размышлял недолго.

— Хорошо, господин Раймонов, я перечислю из своего фонда те средства, которые нужны для полного восстановления Эвы. Всех функций её мозга. Сколько вам потребуется…

— Мы можем сделать вам скидку… — перебил он меня, его щеки и лоб залоснились от выступившей испарины, он будто боялся, что потеряет такую выгодную сделку.

— Нет. Я хотел узнать, сколько нужно времени, чтобы Эва пришла в себя?

— После перечисления аванса, два, максимум три дня, — он быстро успокоился, и даже на полных губах появилась довольная улыбка.

Я рефлекторно бросил взгляд на экран, где всё также крутились диаграммы.

— А какова вероятность, что это произойдёт?

— Ну… — он задумался. — Вероятность большая. Но, если мозг госпожи Райковой оживить не удастся… Ну, тогда мы вернём вам деньги. Вот и всё. Ну, кроме аванса.

«Вернём вам деньги». Как будто меня интересовало именно это. Я так далёк от нанобиотехнологий, что совершенно не представлял, какой станет Эва после этих манипуляций. Вспомнит ли меня? Или, возможно, её оживший мозг станет «чистым листом», как у младенца и её придётся учить всему заново.

— Хорошо, — я сглотнул комок в горле, вздохнул. — Сообщите мне, когда всё закончите. Деньги я перечислю сейчас же.

Раймонов совсем расслабился, ловким движением фокусника вызвал интерфейс, и я оставил электронную роспись на бланке.

Мне очень хотелось вырваться отсюда, из этого такого, казалось бы, идеального помещения. Светлого, тихого. Где стены отделаны панелями из приятного глазу пластика цвета топлёного молока. Воздух свежий, стерильно чистый. А свет неяркий и не режет глаз.

Распрощавшись с доктором, быстрым шагом я прошёл коридором, миновал стойку администратора, где скучала полноватая дама в белом халате и шапочке. Дверь разошлись с тихим шелестом пневматики, и я оказался в живописном парке, который ограничивали со всех сторон, словно крепостная стена, высокие корпуса клиники. По краям дорожек, расчертивших парк на идеальные квадраты, шумели раскидистые платаны, темнели кипарисы. Пробегал ветерок, трещал веером пальм. В сопровождении медсестёр в белых халатах прогуливались пестро одетые пациенты. В центре, в круглом бассейне медленно проплывали серебристые карпы. Поднимались к поверхности воды, лениво раскрывая рты, хватали мошек, которых стайкой выпускала автоматизированная система. Казалось, я попал на какой-то роскошный курорт.

Сверху пятиугольник из корпусов закрывала полупрозрачная крыша. Она спасала от смертельной жары разбушевавшегося солнца и в то же время впитывала энергию нашего светила. Всё здесь казалось на удивление рационально, продуманно, гармонично. И скамейки, выкрашенные в приятный голубой цвет, и тренажёры, и высаженные на клумбах яркие тюльпаны — жёлтые, красные, фиолетовые. Но мне жутко не хотелось здесь оставаться хотя бы на миг. Особенно раздражало назойливое жужжание камер охраны, которые стайкой кружили над этим раем и зорко следили за всеми.

На выходе из медцентра меня вновь просветил оранжевый свет сканера, и я наконец-то оказался на улице. И тут на меня обрушилась мощь солнца, так что перехватило дыхание, пришлось надеть солнцезащитные очки, перчатки и натянуть кепи с широким козырьком поглубже на голову.

Теперь надо было добраться до моего флаера, который я оставил на закрытой стоянке. Через пару минут по одной из длинных лент, причудливо переплетённых меж высоких башен, спустился поезд на магнитной подушке, гостеприимно раскрыл двери.

В вагоне было почти пусто. Полдюжины скучающих пассажиров, кто дремал, кто играл — это было заметно по бегающему взгляду. Нашёл место подальше от всех, и сел к окну, бездумно наблюдая, как слились в одно зелёное месиво тополя. Поезд влетел в туннель, на миг обступила кромешная тьма, заставив почему-то сжаться сердце. Но вспыхнули лампы, встроенные в потолок, залив всё тусклым мертвенным светом. И я решил снять солнцезащитные очки. Только потянулся это сделать, как поезд тряхнуло, повело, очки выскользнули из рук и шлёпнулись вниз. Чертыхаясь, я полез вниз, пытаясь нащупать ускакавший аксессуар.

Поезд выскочил из туннеля, яркий свет хлынул из окон, заставив тьму серой тенью забраться под кресла. Подвесил в воздухе полупрозрачное золотистое покрывало, и расчертил косыми линиями пол в проходе. А я, довольный тем, что удалось поймать очки, вновь вальяжно развалился в кресле. И замер, уставившись в спинку перед собой, в которой теперь зияла дыра на уровне моих глаз. Небольшое такое, круглое и глубокое отверстие. Явно когда я садился, его не было.

Тихий скрип разъехавшихся дверей заставил рефлекторно обернуться. Мужчина, небольшого роста, в потрёпанном сером костюме, суетливо выскочил в тамбур. Гнаться за ним я не стал — бесполезно. Вернулся к исследованию дырки. Так и есть — поковырял в ней и вытащил пулю. Самую настоящую, уж не знаю какого калибра — я не разбирался в этом. И только сейчас нахлынул страх, парализовал, спустился куда-то вниз, на уровень копчика, ноги ослабели, а ладони противно взмокли. Если бы я не стал искать очки, этот мерзавец всадил бы мне пулю в затылок, пока мы мчались по туннелю.

Когда я вышел на своей остановке, вернее сказать, выполз на дрожащих подкашивающихся ногах, показалось, что со всех сторон на меня направлены винтовки с оптическим прицелом, а из каждого пролетавшего мимо поезда выглядывает террорист, готовый бросить под ноги бомбу. Боже, как я устал от всего этого.

Поднявшись наверх, на взлётную площадку, я уже было направился к флаеру. Но остановился в паре шагов от него. Ярко представил, сяду в кресло, включу двигатель. И страшной силы взрыв разнесёт меня на клочки вместе с машиной. Прошиб холодный озноб, и ноги будто примёрзли к бетону. Я постарался взять себя в руки, побороть противный липкий страх. Может быть, я паникую напрасно? Здесь закрытая служебная стоянка, никто не смог бы пройти незамеченным, заминировать флаер. А как же в телестудии? — тут же кольнула мысль. Как тот мерзавец пробрался в студию? Там ведь везде охрана, сканеры, камеры. Можно вызвать аэротакси. Но какова вероятность, что не прилетит какой-нибудь отморозок, завезёт черти куда? Так, ну значит, осталась одна возможность. Обратится за помощью к Олегу. Он частенько выручал меня, хотя летать с ним не так уж и легко. Что такое страх, Громов не ведает.

Но, увы, система связи найти полковника не смогла, что разозлило меня. Куда мог запропастится этот пройдоха, когда он так нужен? И тогда я решил обратиться прямо на базу. На экране возникла веснушчатая физиономия адъютанта Громова, Яна Беккера. На мою просьбу позвать полковника, он едва заметно приподнял белёсые брови и сухо доложил:

— Полковник Громов поехал на встречу с вами, господин Никитин, и ещё не вернулся

— На какую встречу? — опешил я.

— Полковник сообщил, что вы связались с ним. Хотели дать ему какие-то сведения о секте Макбрайда. Вернее эту информацию должна была передать журналистка. Эва Райкова.

— Это какая-то ошибка, Ян. Я не связывался с полковником и ничего ему о секте не собирался говорить. А Эва Райкова сейчас в коме четвёртой степени.

Интересный расклад. Олег, похоже, решил улизнуть с базы на свидание со своей какой-то подружкой, а прикрылся встречей со мной. Ну, хотя бы предупредил бы меня. А теперь я сдал его со всеми потрохами.

— Значит, ваше сообщение было фальшивым? — Беккер нахмурился, выражение лица стало жёстким, он и мысли не допускал, что его начальник мог солгать. — Господин Никитин, вы считаете, что Громова могла заманить в ловушку секта Макбрайда?

— Вряд ли, — как можно спокойней сказал я, хотя в душе шевельнулся червячок беспокойства. Всё-таки Олег — опытный пилот, таких трудно найти, и врагов у него с лихвой хватало, но мне не верилось, что он так глупо попался на чью-то уловку.

— Вам не стоит волноваться, — попытался успокоить адъютанта, опасаясь, что в отсутствии Олега тот наворотит дел, и как можно беспечней продолжил: — Полковник не первый раз так уезжает. У него дела, видимо. Если он объявится, пусть свяжется со мной.

— Я понял, господин Никитин. Передам ему. Благодарю за содействие.

Я отключил интерфейс связи и бросил тоскливый взгляд на флаер. Надо как-то выбираться самому. Но страх по-прежнему не отпускал меня.

— Господин Никитин, у вас какие-то проблемы?

Рядом возник охранник. Совсем мальчик, сутулый, лицо бледное с синими кругами под глазами. Выцветший синий комбинезон явно велик, обвисает тряпкой на узких плечах. Из воротника как стебелёк одуванчика торчит шея. Студент, скорее всего. Без высшего образования ты обречён на ненужную никому работу, за которую общество будет подбрасывать лишь гроши. Но учёба в хорошем университете стоит немалых денег. Вот и подрабатывает он, видимо. Затыкает своим худосочным телом дырку в системе, которая уже давно не нуждалась в охранниках-людях.

— Да, проверьте. У меня двигатели не включаются, — проворчал я.

— Не беспокойтесь, господин Никитин. Сейчас всё проверим.

Перед носом охранника возник интерфейс, сплошь составленный из одних картинок, плавающих в пространстве, как в аквариуме. Нынешнее поколение любой текст уже воспринимало с трудом, только готовые трёхмерные иконки. Но парень так ловко начал жонглировать ими, составляя нечто похожее на цветистый кубик, что я заворожённо засмотрелся на его работу. И через пару минут возле моего флаера уже кружила стайка наноботов, похожих на больших стрекоз.

А я отошёл к краю площадки и окинул взглядом панораму города. Ровные ряды башен, залитые жарким, каким-то жадным солнцем, а между ними будто огромные пауки соткали призрачную паутину — лабиринты транспортных туннелей. Удивительно, как всё изменилось за какие-то десять лет. В начале двадцать второго столетия Москва задыхалась в пробках. Казалось, ещё чуть-чуть и наступит полный транспортный коллапс. Каждый новый мэр клятвенно обещал решить проблему, но только делал очередной шаг к хаосу. Владельцы центров всех мастей

— торговых, спортивных, развлекательных, строили очередную связку туннелей, которые, в конце концов, слились в общегородской невероятно запутанный клубок. Да ещё увеличивался поток летающих аппаратов. Все это приводило к тому, что флаеры и аэротакси сыпались с неба прямо на головы прохожих и жителей домов. Одна катастрофа за другой.

Но когда десять лет назад мэром был избран Леопольд Ланге, неожиданно всё разрешилось. Хотя в массмедиа ходили слухи, что новый мэр — друг Федула Юлдашева, главы влиятельной преступной группировки (и скорее всего так и было на самом деле), он спокойно, с достоинство отвергал все обвинения. И шёл к своей цели. Пригласил не архитекторов, не дизайнеров, а инженеров и конструкторов, который сумели создать самостроящийся наноматериал.

Были снесены почти все здания, и на их месте наноматериал, не зная отдыха, выходных, больничных, строил башню за башней минималистского дизайна, без излишеств. Между ними причудливо, но удивительно продуманно переплелись в изящный узор линии магнитопланов. Поезда на магнитной подушке стало строить гораздо проще, когда были открыты сверхпроводники, которые могли работать при обычной температуре. Над линиями магнитопланов проложили извилистые коридоры для обычного транспорта.

Ланге также занялся созданием автоматической системы диспетчерской связи для летательных аппаратов. Роботизированная система в считанные секунды вычисляет для тебя самый быстрый и удобный маршрут, и ты летишь куда захочешь, без какой-либо опаски.

И сейчас я любовался результатом труда учёных, конструкторов, программистов, словно картиной великого мастера. Прекрасная, гармоничная в своей простоте и продуманности Новая Москва.

Единственно, что портило впечатление, так это узкая тёмная башня, чем-то похожая на воткнутый в землю кинжал, где вместо «рукояти» его венчала женская фигура в хитоне. В воздетых к небу руках сиял ослепительно голубым пламенем шар. Вот он — храм секты «Очищающий свет Сверхновой».

Нет, они никогда не называли себя сектой, лишь братством людей, которые хотели бы спастись от греха, приняв свет, идущий из космоса. Но вот собирались ли они утащить на тот свет и семнадцать миллиардов землян, мне было не ведомо.

Обуреваемый мыслями, я совсем забыл о своём страхе перед полётом, не заметил, как оказался во флаере, машинально включил двигатели. И очнулся лишь, когда меня тряхнуло и я глянул вниз. Башни расступились, встали, как часовые вокруг площади с большой каменой чашей фонтана и фигурой беломраморной плачущей девы Марии в центре. Именно на этом месте произошла самая страшная катастрофа, когда в воздухе столкнулось несколько аэротакси, они рухнули вниз, разнесли на куски огромный торговый центр, погибли тысячи людей. Мэр Виктор Ратаев подал в отставку и вот тут как раз и наступил звёздный час Леопольда Ланге.

Дева Мария, сидящая в горестной позе в окружении сверкавших на солнце как бриллианты водяных струй, вновь остро напомнила об Эве. Бросило в жар, взмок затылок, и руки. Что я чувствовал к ней? Любовь, страсть, похоть? За такое короткое время невозможно влюбиться, мы даже толком не пообщались, не поговорили. Дай Бог она придёт в себя. Но как сложатся наши отношения дальше? Она не обязана отвечать мне взаимностью, но я не ждал обратной реакции, не хотел покупать её любовь. Наверно, это попытка как-то пробудить собственную душу, которая замёрзла, покрылась толстой коркой льда после того, как не стало Катюши.

Незаметно промелькнули ещё пара сотен километров, и вот уже на горизонте выросло невыразительное здание центра в блеклых бело-голубых тонах. А рядом раскинулся на тысячах акрах земли космодром и монтажно-испытательный комплекс. Стенды, заводы, стартовые позиции с шахтами, колеи с вагонетками на магнитной подушке, к фермам крепились несколько высоких сигарообразных ракет. Каждый раз, когда я видел это, сердце подскакивало радостно и начинало стучать гулко где-то на уровне горла.

Оставив флаер на стоянке, я прошёл через КПП, где меня тщательно просветили сканером, сделали снимок радужной оболочки, сняли отпечатки всей ладони правой руки — мера предосторожности, которую ввели недавно, после очередного теракта на космодроме. И только после того, как система меня идентифицировала полностью, как Артура Никитина, я сумел выйти на сам космодром. Где меня уже поджидал Валентин Грушевский, руководитель КБ по химическим двигателям наших ракет.

Он чем-то напоминал Олега, только был значительно старше. Но такой же высокий и крепкий, с цепким взглядом умных голубых глаз. Было ему уже за шестьдесят, но держался он бодро. Одевался всегда модно, заказывал одежду у собственного портного.

— Как добрались? — поинтересовался он немного хрипловатым баритоном.

— Нормально, — рассказывать о своих страхах не хотелось.

С Грушевским мы были в дружеских доверительных отношениях, и просто он нравился мне, хотя иногда он мог быть грубым, прямолинейным, мог в сердцах оскорбить, но потом очень переживал из-за этого. И мы всегда мирились. Талантливые люди, интеллектуалы всегда ранимы, порой вспыльчивы, но уважение к ним пересиливает недостатки характера.

— Мы сделали уже два запуска, — деловито сообщил он. — Они прошли успешны. Ракеты вывели грузы на орбиту, пристыковались к докам. — Остался только один пуск, самый главный.

Он махнул рукой в сторону огромной ракеты, которую цепко держали фермы.

— А как сборка проходит?

— Всё в штатном режиме, Артур. Всё, — Грушевский широко улыбнулся. — Пойдёшь, посмотришь. Всех людей мы пока временно уволили. Ну, под видом расследования теракта. И, слава Богу. Слава Богу.

— Что всех-всех? А КБ?

— Нет, ну конечно, инженеров, конструкторов и весь мозговой центр оставили. Лига пока подождёт.

Около нас остановился электрокар, напоминающий тот, на котором разъезжают по полю для гольфа. Два сидения, обтянутых синей кожей, плоская крыша, под капотом бесшумный электромотор. Только без колёс, на воздушной подушке. Двигался он быстро, бесшумно, будто парил над покрытием из пластобетона. Промчавшись как ветер через все поле, мимо грязно-белых однообразных зданий, остановился около одного. С тихим скрипом перед нами разъехались двери, и мы прошли в коридор. Я знал, что увижу там, но мне доставляло почти физиологическое наслаждение наблюдать за безупречной работой роботизированных механизмов. Поднимало настроение. И предвкушая удовольствие, я отправился вслед за широко шагавшим Грушевским.

Странный лязг привлёк моё внимание. Перед самым входом в цех, вдруг в стене отъехала панель. И оттуда шагнул огромный робот, напоминающий бронированный шар на курьих ножках. В толстых, как бревна, руках пушки Гатлинга.

— Вы опознаны, как человек, — прогремел низкий гулкий голос. — Вы будете уничтожены. Или покиньте это помещение. Начинаю обратный отчёт. Три, два…

Пушки со страшным свистом раскрутились в его лапищах, от ужаса свело всё тело, по позвоночнику проскользнула ледяная змейка. Я не мог пошевелиться. Лишь успел присесть.