Ложная девятка. Том четвертый

Глава 20

Отгремели горячие май и июнь, и наступил июль. В отличие от последнего весеннего и первого летнего месяцев, два следующих будут с точки зрения обычного торпедовца лафой. В июне и особенно в мае у нас было очень много матчей, там и еврокубки и аж пять июньских игры в чемпионате. Не сравнить с халявой что ждёт нас дальше: три игры в июле и всего четыре в августе.

Самое время прийти в себя и ударно провести концовку чемпионата, в которой и должна будет решиться судьба золотых медалей союзного первенства.

По большому счёту летом у нас только один по настоящему важный матч, 31-го июля мы играем с нашим главным преследователем, с Киевским Динамо.

После матча с «Днепром» отрыв так и остался в 5 очков. Так что если не произойдет ничего экстраординарного, то все те же 5 очков будут нас отделять от киевлян перед очной встречей. А уж если и там нам будет сопутствовать удача, то 7 баллов — это уже очень хороший отрыв, который может позволить нам достаточно комфортно финишировать в чемпионате. Или как минимум он позволит нам не провалиться в конце августа — начале сентября.

Это очень важно, так как на этот период приходится пятый Кубок мира FIFA среди молодежи. Или, если по-простому, чемпионат мира по футболу среди молодежных команд — то есть команд, чьи игроки моложе 20 лет. И «Торпедо» будет наиболее пострадавшей командой от этого чемпионата. Само собой, никакой паузы не предусмотрено во время турнира. И клубы не имеют права отказаться и не отпускать своих игроков в расположение команды Сергея Мосягина.

В «Торпедо» таких четверо: я, братья Савичевы и Дима Харин будут в заявке на турнир. И 24 августа мы должны будем выйти на поле в матче против австралийцев в Минске. Это будет первая игра для сборной Советского Союза в нашей группе.

Соответственно, если остальные торпедовцы могут отдыхать то мы будем отдуваться за всех. Хорошо хоть в отличие от большинства других игроков сборной, от нас не требуется прохождение многодневных сборов перед чемпионатом.

По договоренности с Мосягиным сначала мы сыграем с «Пахтакором» в Ташкенте, и только потом отправимся в Новогорск, где присоединимся к сборной.

Фактически мы пропустим не так много игр. Если говорить про август, то это всего три матча Плюс, если все будет нормально, еще и первая сентябрьская игра с «Жальгирисом» пройдет без нас.

А потом уже к матчу со «Спартаком» 8 сентября мы с ребятами подтянемся обратно, и «Торпедо» снова будет во всеоружии и трибуны Лужников смогут увидеть одну из самых крутых игр в чемпионате.

А пока что мы наслаждались отдыхом. Потому что 30-го, сыграв с «Днепром», Стрельцов отпустил команду на выходные. И аж 4 дня мы были предоставлены сами себе. А учитывая то, что у Кати к этому моменту в институте тоже начались каникулы, мы с ней поехали в Ленинград. Вернее, не поехали, а полетели. Зачем тратить время на железнодорожное путешествие, если можно за час долететь до города на Неве?

Учитывая возраст мне пришлось прибегнуть к помощи администраторам команды, как никак мне всего 17, но в итоге они всё организовали и в городе на Неве нас ждало два гостиничных номера. Сейчас, в эпоху строгой морали по другому нельзя.

В Ленинград мы полетели для того, чтобы поднять мой культурный уровень. Именно так, с некоторым снобизмом, но при этом в шутку, сказала Катя, когда узнала, что я ни разу не был в колыбели революции.

— Ярослав Сергеев, — торжественно произнесла она, укладывая вещи в чемодан накануне поездки, — ты — позор советского спорта. Как можно быть звездой мирового футбола и ни разу не видеть Рембрандта в Эрмитаже?

— А что, Рембрандт играл в футбол? — пошутил я.

Катя бросила в меня свернутой футболкой.

— Вот именно поэтому тебе срочно нужна культурная программа. И тебе повезло что меня интересует не только наука и ты с футболом но и искусство. Четыре дня, Славочка. За четыре дня я сделаю из тебя если не знатока искусства, то хотя бы человека, который отличает Моне от Мане.

— А это не одно и то же? — невинно спросил я, за что получил еще одной футболкой.

Рейс Москва-Ленинград прошел быстро. Катя всю дорогу рассказывала о том, что мы должны увидеть, а я больше смотрел на нее, чем слушал. В самолете, когда она увлеченно перечисляла залы Эрмитажа, солнечный луч упал на ее волосы, и я подумал, что никакие картины не сравнятся с тем, как она красива в этот момент.

Разместились мы в гостинице «Европейская» на Невском проспекте. Старинное здание с высокими потолками и тяжелыми портьерами навевало мысли о дореволюционной роскоши. Из окон открывался совершенно шикарный вид на главную улицу города.

— Красиво, правда? — Катя встала рядом со мной у окна.

— Очень, — согласился я, обнимая ее за плечи.

— Это еще что! Подожди, пока увидишь Петергоф. А Эрмитаж… Ой, столько всего нужно успеть!

И началась наша культурная гонка. В первый же день Катя потащила меня в Эрмитаж. Очередь на входе змеилась вдоль Дворцовой площади, но всё равно мы попали внутрь довольно быстро.

Первое, что поразило — масштаб. Я, конечно, видел дворцы на фотографиях, но оказаться внутри… Парадная лестница с красным ковром, мраморные колонны, позолоченная лепнина на потолке — все это заставляло невольно замедлить шаг.

— Представь, — шепнула Катя, — по этой лестнице поднимались императоры. Николай II, Александр III…

— А теперь по ней поднимается простой советский футболист, — ответил я.

— Не простой, а обладатель «Золотого мяча», — поправила она с улыбкой. — Пойдем, покажу тебе Рембрандта.

Мы бродили по залам часами. Катя оказалась прекрасным экскурсоводом — она рассказывала об искусстве просто и увлекательно, без занудства, которого я опасался. В зале Рембрандта мы задержались надолго.

— Смотри, — Катя указала на «Возвращение блудного сына». — Видишь, как он использует свет? Вся драма сосредоточена в этом световом пятне. Отец обнимает сына, а вокруг — тьма и молчаливые свидетели.

Я смотрел на картину и неожиданно для себя понимал, о чем она. Может, потому что сам был своего рода блудным сыном — человеком из другого времени, получившим второй шанс.

— О чем задумался? — Катя взяла меня под руку.

— Да так… О вторых шансах.

Она внимательно посмотрела на меня, но расспрашивать не стала. Это я в ней тоже любил — умение чувствовать, когда не нужно лезть с вопросами.

В зале итальянской живописи толпа была поплотнее. Туристы со всего Союза сгрудились у «Мадонны Бенуа» Леонардо да Винчи. Мы тоже протиснулись поближе.

— Леонардо писал это, когда ему было примерно столько же, сколько тебе сейчас, — сказала Катя. — Представляешь? В семнадцать лет создать такой шедевр.

— Ну, я в семнадцать тоже кое-что создаю, — пошутил я. — Голевые моменты, например.

— Сравнил! — фыркнула она, но в глазах плясали смешинки.

После пяти часов в Эрмитаже ноги гудели похлеще, чем после матча. Мы вышли на Дворцовую площадь, щурясь от яркого солнца.

— Все, — объявил я. — Мне нужно срочно есть. Иначе я упаду прямо здесь, и ты будешь объяснять туристам, что это экспонат современного искусства.

Катя рассмеялась.

— Хорошо, спортсмен. Пойдем в «Литературное кафе» на Невском. Там, говорят, бывал Пушкин.

— Главное, чтобы там были котлеты, — пробормотал я. — А то, что там бывал Пушкин, мой желудок не оценит.

В кафе действительно было атмосферно — старинные зеркала, лепнина, официанты в белых рубашках с бабочками. Мы заказали борщ, котлеты по-киевски и бутылку грузинского вина.

— За твое культурное просвещение! — Катя подняла бокал.

— За мою прекрасную учительницу, — ответил я.

Вино было терпким и ароматным. После музейных залов, в уютном полумраке кафе, с Катей напротив, мне было так хорошо, как редко бывало в жизни. Не эйфория от забитого гола, не радость от победы — просто тихое, глубокое счастье.

— Знаешь, — сказал я, — спасибо тебе.

— За что? — удивилась она.

— За то, что показываешь мне этот мир. Я ведь… я всю жизнь видел только футбольные поля и раздевалки. А оказывается, есть еще столько всего.

Катя накрыла мою руку своей.

— Это только начало. Завтра — Петергоф. Увидишь фонтаны, и все, пропадешь окончательно.

Она была права. Петергоф стал настоящим откровением. Мы приехали туда на второй день, взяв утренний автобус от Балтийского вокзала. Дорога заняла около часа, и всю дорогу Катя рассказывала историю создания дворца, как Петр I хотел затмить Версаль.

Когда мы вышли к Большому каскаду, я просто потерял дар речи. Десятки фонтанов, играющие на солнце струи воды, золоченые статуи — все это выглядело совершенно нереально, как декорация к сказке.

— Ну как? — спросила Катя, явно довольная произведенным эффектом.

— Это… это невероятно, — только и смог выдавить я.

Мы спустились к Нижнему парку, где фонтанов было еще больше. Июльская жара делала прогулку вдоль фонтанов особенно приятной — мелкие брызги долетали до аллей, принося прохладу.

— А хочешь сюрприз? — загадочно спросила Катя, когда мы подошли к неприметной аллее.

— Какой? — насторожился я.

— Пойдем, — она потянула меня за руку.

Мы свернули на боковую дорожку, и вдруг из-под земли ударили струи воды! Я отскочил, но было поздно — футболка уже промокла.

— Фонтаны-шутихи! — смеялась Катя. — Петр I любил так развлекать гостей!

— Ах ты! — я попытался ее поймать, но она убежала, смеясь.

Мы носились по парку, как дети, попадая то под одни фонтаны-шутихи, то под другие. В конце концов, промокшие насквозь, мы упали на траву в тихом уголке парка, тяжело дыша и смеясь.

— Ты с ума сошла, — говорил я, выжимая футболку.

— А ты думал, культурная программа — это скучно? — она лежала рядом, раскинув руки, и солнце играло в капельках воды на ее лице.

Я перевернулся на бок, опершись на локоть, и смотрел на нее. Мокрые волосы прилипли к щекам, тушь немного потекла, но она никогда не была красивее, чем в этот момент.

— Катя, — начал я и запнулся.

Она открыла глаза и посмотрела на меня. В ее взгляде было столько тепла, что слова больше не понадобились. Я наклонился и поцеловал ее. Это был не первый наш поцелуй, но почему-то именно там, в Петергофе, на траве, под июльским солнцем, он казался особенным.

— Пойдем, — сказала она, когда мы немного пришли в себя. — Ты еще не видел Большой дворец изнутри.

Остаток дня прошел как во сне. Мы бродили по дворцовым залам, восхищались видом на Финский залив, фотографировались у фонтанов (благо, солнце быстро высушило нашу одежду). К вечеру, уставшие, но счастливые, вернулись в Ленинград.

Третий день был посвящен прогулкам по городу. Мы начали с Исаакиевского собора. Подъем на колоннаду — 262 ступени по узкой винтовой лестнице — далась нелегко даже мне.

— Уф, — выдохнул я, выбравшись наконец на смотровую площадку. — Это похлеще, чем кросс на предсезонке.

Но вид того стоил. Весь Ленинград лежал как на ладони — Нева с ее мостами, золотые купола соборов, строгие линии проспектов.

— Смотри, — Катя показывала в сторону залива. — В ясную погоду отсюда можно увидеть Кронштадт.

Мы стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на город. Ветер на такой высоте был довольно сильный, и Катя зябко поежилась. Я обнял ее крепче.

— Не жалеешь, что поехала со мной, а не с подругами куда-нибудь на море? — спросил я.

— Ни капельки, — она повернулась ко мне. — Море никуда не денется. А показать тебе Ленинград — это… это важно для меня.

— Почему?

Она задумалась, подбирая слова.

— Потому что хочу делиться с тобой тем, что люблю. Хочу, чтобы ты видел мир так же, как я. Ну, или хотя бы понимал, почему я вижу его именно так.

После Исаакия мы долго гуляли по набережным. Ленинград показывал себя во всей красе — величественные дворцы отражались в темной воде каналов, чайки кружили над Невой, где-то вдали играл уличный музыкант.

Обедали мы в маленьком кафе на Васильевском острове. Простая столовская еда после вчерашнего ресторана, но почему-то эти котлеты с пюре казались вкуснее любых деликатесов.

— Знаешь, что я думаю? — сказала Катя, размешивая сахар в чае.

— Что?

— Что ты не такой простой, как хочешь казаться. Вчера в Эрмитаже, когда ты смотрел на Рембрандта… В твоих глазах было столько всего. Как будто ты понимаешь больше, чем говоришь.

Я напрягся. Иногда Катя была слишком проницательной.

— Просто задумался, — уклончиво ответил я.

— Ярослав, — она посерьезнела. — Я не буду лезть, если ты не хочешь говорить. Просто знай — что бы ни было, я рядом.

В тот момент мне безумно захотелось рассказать ей все. О том, что я из будущего, о второй жизни, обо всем. Но как?

— Спасибо, — только и сказал я, сжав ее руку.

Вечером мы отправились на прогулку по Невскому. Белые ночи делали город особенным — в одиннадцать вечера было светло как днем, и толпы людей фланировали по главному проспекту.

— Давай зайдем в Дом книги, — предложила Катя. — Вдруг найдем что-нибудь интересное.

В огромном книжном магазине мы провели почти час. Катя набрала целую стопку книг по искусству, а я, к ее удивлению, взял томик Пушкина.

— Надо же соответствовать культурному уровню моей девушки, — пошутил я.

Последний день мы решили провести спокойнее. Утром сходили в Русский музей,Катя настояла, что нельзя уехать из Ленинграда, не увидев «Бурлаков на Волге», потом просто гуляли по городу.

К вечеру мы оказались в Летнем саду. Старые липы создавали прохладную тень, мраморные статуи белели среди зелени. Мы нашли уединенную скамейку и сели, молча наслаждаясь покоем.

— Не хочется уезжать, — призналась Катя.

— Мне тоже, — я обнял ее. — Эти дни… они были особенными.

— Слава, — она вдруг повернулась ко мне, и в глазах ее была решимость. — Я хочу тебе кое-что сказать.

Сердце екнуло. По ее тону я понял — сейчас будет что-то важное.

— Я… — она запнулась, набирая воздух. — Я люблю тебя.

Слова повисли в вечернем воздухе. Я смотрел в ее глаза — карие, с золотистыми искорками, самые красивые глаза на свете — и понимал, что сейчас один из тех моментов, которые меняют жизнь.

— Я тоже тебя люблю, — сказал я, и удивительно — эти слова дались легко, естественно, как будто я всю жизнь ждал момента, чтобы их произнести.

Мы сидели на скамейке в Летнем саду, двое семнадцатилетних влюбленных, и весь мир сжался до размеров этой скамейки. Не было ни прошлого, ни будущего — только сейчас.

— Что будет дальше? — тихо спросила Катя через какое-то время.

Я задумался. Дальше будет футбол, очень много. Сборы, турниры, гостевые матчи. И глядя на нее, я вдруг понял — что бы ни было дальше, я хочу, чтобы она была рядом.

— Не знаю, — честно ответил я. — Но что бы ни случилось, мы справимся. Вместе.

Она улыбнулась и прижалась ко мне крепче. Мы сидели так, пока совсем не стемнело — насколько может стемнеть в белую ночь. А потом медленно пошли в гостиницу, держась за руки и зная, что эти четыре дня в Ленинграде останутся с нами навсегда.

В последнее утро, пока паковали вещи, Катя вдруг расплакалась.

— Эй, что такое? — я обнял ее.

— Не знаю, — она утерла слезы. — Просто… было так хорошо. А теперь снова Москва, твои тренировки, сборы… Ты опять пропадешь на базе.

— Катюш, — я поднял ее лицо за подбородок. — Да, будут тренировки. Будут матчи. Может быть, будет Италия. Но ты — ты теперь часть моей жизни. Самая важная часть. И это не изменится.

Она кивнула, успокаиваясь.

— Обещаешь?

— Обещаю.

В самолете обратно в Москву я думал об этих днях. О том, как Катя открыла для меня целый мир, о котором я не подозревал. О наших признаниях в Летнем саду. О фонтанах Петергофа и залах Эрмитажа.

А еще я думал о будущем. Если все пойдет по плану, я буду в Италии, когда не знаю, правда, но точно буду.

И теперь я точно знал — я сделаю все возможное, чтобы Катя поехала со мной.