Лиса в курятнике

Глава 8. Похороны Цинмэй

Благоприятный день для похорон Цинмэй выпадал через неделю. Долгими вечерами в доме Сюань теперь царила тягостная тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом молитв и всхлипами матери. Отец, погруженный в свои мысли, подолгу сидел у окна, глядя на мерцающие звезды, словно пытаясь найти там ответ на мучивший его вопрос: почему? Почему именно их дочь, их любимая Цинмэй, выбрала такой страшный путь?

Среди соседей поползли слухи. Злые языки шептались о проклятии, о несмываемом позоре, легшем на семью Сюань. Одни обвиняли Цинмэй в легкомыслии, другие — в том, что она была беременна, и жених отказался от брака с ней.

Но никто не знал истинной причины, толкнувшей её на этот роковой шаг.

Гао с сестрой тоже прибыли на похороны невесты Шаньцы, чтобы отдать последний долг усопшей. Что делать — так предписывал обычай. Шаньцы едва знал невесту и не любил её, но обычай был непреклонен. Отсутствие на похоронах могло быть истолковано как проявление неуважения к семье покойной, что было чревато серьезными последствиями. Не приедешь — обвинят в не должном поведении, а то ещё в чём похуже. Гао Шаньцы, с каменным выражением лица, стоял у гроба, ощущая давящую тяжесть ритуала. Воздух был пропитан запахом благовоний и горечью утраты. Родственники усопшей оплакивали короткую жизнь покойной, рассказывая фальшивые истории о её доброте и красоте, и громче всех рыдали обе тётки. Шаньцы слушал их, пытаясь проникнуться их горем, но в его сердце царила лишь пустота. Он чувствовал себя посторонним наблюдателем в этом театре скорби. Рядом стояла его сестра, её лицо скрывала плотная вуаль, но Шаньцы чувствовал, что сестра ищет глазами только одного человека.

Во дворе зашептались слуги: прибыл господин Сюань Си. Лис тоже не мог уклониться от траурного ритуала — он был старшим братом покойной. На лице его, прекрасном и скорбном, застыло подобающее выражение умеренной печали.

Гроб несчастной самоубийцы, девицы Цинмэй, после заупокойной службы, вынесли в вестибюль. Ритуалы соблюдались с той скрупулезностью, на какую только были способны осиротевшие родители. Несмотря на горечь утраты и шепот соседей, они старались придать церемонии видимость благопристойности, дабы умилостивить духов и избежать еще больших несчастий.

Вскоре приехал и Сюань Чан, бледный, с отекшим лицом и трясущимися руками. Лис, зная, что госпожа Циньин хочет заставить сына расправиться с ним, только вздохнул. Из этого человека убийца, как меч из навоза, подумал он.

Траурная церемония казалась бесконечной. Ритуальные песнопения, поклоны и жертвоприношения — все для того, чтобы успокоить душу ушедшей и обеспечить ей благополучное путешествие в мир иной. Лис неуклонно следовал всем предписаниям, и тут неожиданно у гроба появилась старуха Инь. Её сопровождали две служанки, сама она опиралась на посох, но шла шагом размеренным и куда более быстрым, чем её сын Сюань Циньяо, который плелся позади неё, постоянно спотыкаясь.

Инь остановилась у гроба.

— Проклятая лиса! Когда же ты остановишься? — хрипло проговорила старуха.

Лис поднял глаза от земли. Неужто она всё же видит его? Но нет, старуха смотрела вовсе не на него, бельма её слепых глаз уставились в пустоту за гробом.

При этом сам Лис вовсе не считал, что он так уж сильно напакостил в доме Сюань. Чуму на дом не наслал. Пожаром семейку не выжег. Блудной похотью никого не поразил. Всё, что он делал, это позволял реализовываться дурным планам дурных людей. А после просто уходил в пустоту, растворялся в ночных тенях, предоставляя людям самим разбираться с последствиями своих деяний. И только.

Лис наблюдал, как зарождается хаос, как крошечная искра зависти или жадности разгорается в бушующее пламя. Он был всего лишь катализатором, ускорителем процесса гниения, который рано или поздно поражал всех, кто позволял себе нарушать нормы морали. Да, его роль в этом вечном спектакле разрушения была не так уж и безобидна, ведь именно он запустил цепную реакцию распада. Но не он подталкивал людей к краю пропасти, а просто помогал проявиться тому, что уже зрело внутри.

Лис немного подталкивал события, подбрасывал дровишек в костер чужих интриг. Но делал это осторожно, не оставляя следов. Он был художником хаоса, виртуозным манипулятором, и его кистью была сама человеческая природа, с её слабостями и пороками. Так что лиса тут, почитайте, вообще была не при делах…

Впрочем, Лис, чертовски умный, понимал, что его оправдания вряд ли кого-то убедят. Люди, как правило, предпочитают искать виноватого, а не копаться в хитросплетениях морали и ответственности. Сейчас он молча наблюдал, как рушится семья Сюань. И в этом не было злобы, только любопытство и легкая ирония. Люди сами уничтожали себя, а Лис тихонько ухмылялся, чувствуя не злорадство, но жалость. Жалость к их пустым надеждам и разбитым мечтам. Жалость к глупым, мечущимся созданиям, которые так легко поддавались собственным низменным инстинктам.

Гроб украшали нежные цветы, символизирующие короткую увядшую жизнь Цинмэй. Плакальщицы, нанятые за умеренную плату, издавали душераздирающие вопли, перемежающиеся молитвами о покое её души. Отец, Сюань Циньяо, с осунувшимся лицом и потухшим взглядом, казался старше на десяток лет. Мать, Сун Циньин, безутешно рыдала, не в силах сдержать поток слез.

Лис снова задумался. Его удивляла нераскаянная злоба этой женщины, пытавшейся уничтожить человека, чья вина была лишь в том, что он имел больше прав на наследство, чем её дети, жаждущей занять не своё место в иерархии семьи, захватить то, что ей не принадлежало, — и ведь именно она была настоящей лисой этого дома. Именно она погубила и продолжала губить семью Сюань. Разве случилась бы беда с её сыном Ли, не поручи она Лунцао убийство? Разве не её лживая лесть извратила жизнь дочери? Разве не её потачки вырастили из сына Чана никчемного пьяницу? Но ведь даже сейчас, рыдая у гроба дочери, она вынашивает планы мести Сюань Си и не хочет допустить, чтобы он стал главой семьи. А значит и последний из оставшихся этой женщине сыновей обречен…

И разве он, Лис, в этом виноват?

Наконец настал день похорон. Скорбная процессия медленно двигалась по улочкам, направляясь к фамильному кладбищу на холме. За гробом шли родственники, друзья и соседи, каждый из которых нёс в руках зажжённую благовонную палочку. Дым, поднимаясь в небо, должен был указать душе Цинмэй путь в загробный мир. На кладбище, возле свежевырытой могилы, был установлен алтарь с подношениями: фруктами, сладостями и жертвенным мясом. Монах, облаченный в ритуальные одежды, произнес древние заклинания, призванные защитить душу усопшей от злых духов. Затем гроб был опущен в землю под тихие рыдания присутствующих.

Когда похороны подошли к концу, Гао Шаньцы почувствовал облегчение. Он выполнил свой долг и теперь мог вернуться к своим делам. Но его сестра была полна решимости выйти замуж за Сюань Си и отказаться от брака с Сюань Ли. После похорон она подошла с госпоже Циньин, которая уже стояла у порога дома и объявила, что расторгает помолвку с её сыном Сюань Ли и станет женой Сюань Си.

Лис, стоявший неподалеку, только покачал головой. Девица что, сошла с ума? Во-первых, расторгать союз с умирающим было просто бестактно. Разве не проще было дождаться его смерти или выздоровления? Во-вторых, невесте странно было делать такие заявления, не заручившись согласием жениха, а он никакого согласия на брак с девицей не давал.

Небесный Лис не мог осквернять себя блудной похотью, а блудить с женщиной вообще не входило в его планы. Совершенно невозможно. Времена, когда Лис промышлял подобным, прошли сотни лет назад. К тому же, Лис был женат. Его супруга, высокочтимая Небесная лиса Ху Тайни, красавица и умница, обладала феноменальным нюхом, и могла учуять посторонний запах от супруга даже с другой стороны Млечного Пути, а так как была довольно ревнива, Лис Хусянь рисковал бы оплеухой. Однако он не любил ненужный риск, и вообще был хорошим семьянином и любил жену. Исходя из сказанного Лис просто предпочел незаметно ретироваться на конюшню, где его ждала старенькая кобыла Мадань.

Госпожа Циньин пригласила девицу в дом, чтобы всё обсудить. Внутри у неё все клокотало. Что? Эта девка сошла с ума? Принести этим браком ненавистному Сюань Си влияние и деньги? Такой брак означал конец всем её планам. Госпожа Циньин приказала принести чаю, и начала мягко уговаривать Гао Шаньгуань передумать. Ее старший сын непременно поправится…

Шаньгуань отпила глоток, благодарно кивнув хозяйке за угощение. Госпожа Циньин наблюдала за ней с натянутой улыбкой, стараясь не выдать бушующей внутри ярости. Она видела, как девица допила чашку и поднялась, и чувствовала злорадное удовлетворение. Шаньгуань твердо заметила, что всё уже решила, поблагодарила за чай и вышла. Госпожа Циньин с кривой улыбкой посмотрела ей вслед, шепча:

— Ты думала, что сможешь так просто предать нас? Отдать богатство этому выскочке Сюань Си? Нет, дорогая, я не позволю….

Она знала, что последствия могут быть ужасны, но месть была сладка, особенно когда речь шла о защите семьи и богатства. Потом госпожа Циньин вернулась в свои покои, где ее ждал Сюань Чан, младший сын. Он сидел, не подозревая о трагедии, разыгравшейся в другом конце дома. Она присела рядом с ним, нежно погладила его по волосам. Сюань Чан поднял на нее глаза, она прижала его к себе, чувствуя, как ее сердце разрывается от противоречивых чувств. Она совершила ужасный поступок, но сделала это ради их будущего. Она не могла допустить, чтобы Шаньгуань лишила их всего, что они имели.

— Сынок, ты должен понять, Сюань Си должен быть уничтожен. Пока он жив, наше положение в доме подобно паутине: сдует первым же ветром. Я покрою твои долги, только сделай это…

Госпожа Циньин понимала, что переступила черту, и пути назад уже нет. Она стала убийцей, и эта ноша навсегда останется с ней. Но она убеждала себя, что это было необходимо, что она поступила правильно, защищая свою семью. Она должна быть сильной ради Сюань Чана и больного Сюань Ли, должна обеспечить их будущее. Она поклялась себе, что ничто и никто не помешает ей в этом. Она будет бороться до конца, даже если ей придется запятнать руки кровью снова. Ведь семья — это самое важное, и ради нее она готова пойти на всё!

Лис, наблюдая за госпожой Циньин, только покачал головой. Поди же, останови эту лису…

Когда Гао Шаньцы с сестрой уехали, Сюань Циньяо подозвал к себе Сюань Си. На похоронах он наблюдал за домочадцами. Старший сын удивил его — и не только неожиданной победой на турнире, о которой он узнал почему-то из поздравлений соседей. Его удивлял сам вид сына: гордый поворот головы, величавая осанка, спокойный, исполненный достоинства взгляд. Такому вполне можно доверить управление семьей.

— Си-эр, ты так изменился…

— Ну что вы, отец, как это возможно?

— Но твоя победа на турнире…

— Мне просто повезло, — Сюань Си был любезен, но отстранен и холоден. Он, казалось, совершенно не обрадовался вниманию отца, и тут же сказал, что собирается сегодня вернуться в академию.

Сюань Циньяо растерялся. Он всегда считал сына ничтожеством, но сейчас в нём проступило что-то удивительное, властное и могучее. Сердце отца сжалось от неясной тревоги. Да, что-то изменилось. Сюань Си больше не был робким мальчиком, прятавшимся за спинами слуг. Теперь перед отцом стоял человек, излучавший уверенность, граничившую с высокомерием. И это высокомерие, как ни странно, внушало уважение.

— Погоди, сын, — окликнул он Сюань Си. — Я хотел поговорить с тобой о будущем семьи.

Сюань Си остановился, но не повернулся. Его спина выражала безразличие.

— Посоветуйтесь с госпожой Циньин, отец. Разве не она всё решает в ваших делах?

Эти оскорбительные слова прозвучали как опущенный с замаха топор. Сюань Циньяо почувствовал, как ускользает из рук нить контроля. Но он почему-то не смог возразить: язык просто прилип к гортани. Он всегда мечтал о том, чтобы передать бразды правления достойному наследнику, но теперь казалось, что сын брезгует принимать этот дар. В голове Циньяо зароились мысли: «Неужели он презирает меня? Неужели он видит во мне лишь слабого и глупого старика? Да, я часто шел на поводу Циньин, но…»

Сюань Циньяо нахмурился. Слова сына резанули слух, словно осколок стекла. Неужели все его усилия, все жертвы, принесенные ради процветания семьи, были напрасны? Ярость начала закипать в его груди, но он сдержался. Сейчас не время для ссор. Нужно понять, что движет его сыном.

— Неужели я вырастил человека, заботящегося лишь о собственном величии? — произнес Сюань Циньяо, стараясь сохранить спокойный тон. — Разве можно забывать о своих корнях, о тех, кто дал тебе жизнь и возможности для совершенствования? Семья — это ответственность.

Сюань Си медленно повернулся. В его глазах мелькнуло что-то похожее на взгляд палача, но тут же исчезло, сменившись непроницаемым спокойствием.

— Вырастили? Ошибаетесь, отец. Вас, как хозяина поместья, разве не удивило странное обстоятельство? Как вы думаете, почему Сюань Лунцао покушался на вашего сына Ли-эра? Он же не сумасшедший. А это значит, он действовал по чьему-то приказу. Он должен был напасть на кого-то на Чёрном уступе и убить. Правда, в утреннем тумане он немного ошибся и напал не на того человека, и итоге пострадал Сюань Ли. А теперь догадайтесь, отец, кто должен был погибнуть, и кто отдал приказ об убийстве? И когда вы обдумаете всё это, вы поймете, отец, кто является лисой в вашем доме. Также, надеюсь, вам станет ясно, что дорос я до разумных лет в этом доме исключительно благодаря милости Неба.

Лицо Циньяо помертвело.

— Ты хочешь сказать… что кто-то в доме хотел убить тебя?

Сюань Си усмехнулся.

— А разве я неясно выразился?

И он исчез в конюшне, вскоре вернувшись оттуда, держа под уздцы старую кобылу Мадань.

Яд Циньин подействовал только к вечеру, когда брат и сестра Гао уже вернулись в академию. Шаньгуань сидела с книгой и неожиданно упала на пол, корчась от боли. Брат Шаньцы заметался рядом, не понимая, что происходит.

— Старуха Циньин, — прохрипела Шаньгуань, поняв, что произошло, — она напоила меня чаем с ядом…

Шаньцы в ужасе схватил сестру на руки, пытаясь поднять ее с холодного пола. Но тело Шаньгуань обмякло, словно сломанная кукла. Дыхание стало прерывистым, а на лбу выступила испарина.

— Что… что делать? — пролепетал Шаньцы, его голос дрожал от страха. Он никогда не сталкивался с подобным. Все его знания о ядах ограничивались книжными описаниями и предостережениями старого учителя. В голове лихорадочно проносились варианты. Нужно позвать лекаря! Но до прихода целителя может быть слишком поздно. Может, есть какое-то противоядие? Он вспомнил старинные трактаты, в которых говорилось об универсальных средствах против отравления, но где их сейчас искать?

Собрав остатки самообладания, Шаньцы приказал слуге бежать за лекарем, а сам начал искать хоть что-то, что могло бы облегчить страдания сестры. Он попытался напоить ее водой, но Шаньгуань лишь судорожно закашлялась, и вода вылилась обратно.

В отчаянии Шаньцы прижал ее голову к своей груди, шепча слова утешения.

Тем временем яд продолжал распространяться по телу Шаньгуань, причиняя невыносимую боль. Её била дрожь, дыхание становилось всё более прерывистым. Сознание девушки медленно угасало, погружая ее в забвение.

Ярость закипала в груди Гао Шаньцы, но он понимал, что сейчас важна каждая секунда.

— Циньин! Старая ведьма! — прорычал он, снова подхватил сестру, выбежал из комнаты и помчался по коридорам, крича во всё горло: «Лекаря! Скорее лекаря!»

Слуги, перепуганные его криками, расступались, глядя на него с ужасом. Шаньцы понимал, что времени почти не осталось. Яд действовал быстро, и каждая секунда промедления могла стоить Шаньгуань жизни. Он нёс её по саду, через внутренний двор, не обращая внимания на боль в мышцах и хрипы в лёгких. Единственное, что занимало его разум — спасти сестру и отомстить Циньин, чего бы ему это ни стоило.

Внезапно Шаньцы вспомнил о древнем методе, которому его обучил старый травник. Нужно вызвать рвоту, чтобы очистить желудок от яда. Он попытался надавить на корень языка Шаньгуань, но ее челюсти судорожно сжались. Шаньцы молил небеса о спасении Шаньгуань

Когда показался лекарь, Шаньцы с надеждой посмотрел на него. Целитель, осмотрев Шаньгуань, побледнел. Он достал из своей сумки травы и порошки, приготавливая противоядие. Шаньцы с замиранием сердца наблюдал за каждым его движением, чувствуя, как надежда то вспыхивает, то гаснет в душе.

— Боюсь, что уже поздно, — с сожалением проговорил целитель, но продолжал готовить снадобье.