Лиса в курятнике

Глава 2. Подслушанные разговоры

Когда я освобождаюсь от того, кто я есть,

я становлюсь тем, кем могу быть.

Лао-цзы

Не каждую маску стоит снимать.

Ведь некоторые маски — это намордники.

Лис Хусянь

Молва приписывала лисам умение слышать, что говорилось за тысячу ли от них. Да только что эти люди знают об истинных лисьих возможностях? Лис Хусянь мог услышать сказанное по ту сторону Млечного Пути. Однако сейчас Лису всего-навсего нужно было вслушаться в то, что обсуждалось в соседнем павильоне.

Лис прекрасно понимал, что госпожа Сун Циньин крайне недовольна собранием рода и собственным супругом. Однако едва ли всерьёз перепуганный сном матери Сюань Циньяо сейчас согласится прислушаться к словам жены. А значит, госпожа Циньин захочет обсудить всё со старшим сынком. Лис прислушался к разговорам в покоях Сюань Ли и понял, что не ошибся: голос госпожи Циньин доносился именно оттуда.

Лис удобно устроился на кровати и прислушался.

— Если бы не старуха, всё бы получилось! И угораздило же её так не вовремя рассказать о своём дурацком сне! Теперь Циньяо и слышать не хочет о том, чтобы назначить тебя наследником. Как полагаешь, Си не мог нарочито договориться с бабулей, чтобы та придумала этот сон? Может, всё это просто уловка, и всё подстроено?

Сюань Ли покачал головой.

— А с чего ей за эту Ящерицу-то вступаться? Какая ей разница, кто дом возглавит? Её, старейшину рода, никто никогда не тронет и с места не сдвинет. А у братца моего на такое просто мозгов бы не хватило.

— Я думала об этом, но странно всё. В любом случае, от Си надо избавиться. Когда поедете в академию, постарайся убрать его по дороге.

Сюань Ли хмыкнул с нескрываемой досадой.

— И не подумаю, матушка. С ума я сошёл, что ли? Зачем рисковать — почём зря? Дорога охраняется: стражников, купцов, проезжих студентов да паломников тьма, где там развернуться? По жеребьёвке на турнире ему предстоит бой с самим Хань Юем, он и так живым с ристалища не выйдет. Мне-то зачем беспокоиться?

— Я пока его мёртвым не увижу, не успокоюсь. Не будет сын ненавистной Фэйлянь наследником! И девицы Гао ему не видать!

Сюань Ли прекрасно знал, что мать ненавидела давно умершую красавицу Ши Фэйлянь за то, что супруг даже спустя семнадцать лет после её смерти вздыхал, слыша её имя, не позволял убрать с семейного алтаря поминальную дощечку покойной, а недавно выстроил арку в её честь. Сюань Ли вздохнул. Сама мысль о необходимости убить никчёмного братца вызывала у него легкую тошноту: он не любил марать руки. Но выбор и вправду был невелик: либо он поможет матери, либо подлинно лишится положения в семье.

— Успокойтесь, матушка. Его ждёт почётная смерть от меча. И винить будет некого. Хань Юй — зверь, а не человек. Он из Си вытрясет душу, прежде чем тот успеет моргнуть.

Госпожа Циньин покачала головой.

— Сынок, ты не должен полагаться на случай. Хань Юй может и пощадить его.

Сюань Ли устало вздохнул. Мать была неумолима в своей ненависти и этим порядком надоела ему. Сам Сюань Ли просто не принимал брата всерьёз. Однако возражать матери не стал.

— Я всё понял, матушка. Если он выживет после турнира, я постараюсь устроить несчастный случай. Может, дикий зверь нападёт, а может, камень с горы сорвётся. Всё должно выглядеть естественно.

— Хорошо, сынок. Только так я смогу быть уверена в нашем будущем. Ты должен помнить, что на кону не только наследство, но и честь твоей матери. Мы не можем допустить, чтобы сын этой Фэйлянь получил хоть что-то из того, что принадлежит тебе по праву. Я уговорю мужа приехать на турнир. Хочу сама убедиться в его смерти. Да и мне развеяться не помешает. Эта старуха с её снами….

Сюань Ли кивнул. Сам он был человеком хоть и ленивым, но неглупым. Во всяком случае, ложку мимо рта и деньги мимо кармана никогда не проносил. Однако он не любил лишней суеты. Зачем поливать огород, если всё небо в тучах? Однако он знал, что мать не остановится ни перед чем, чтобы избавиться от Сюань Си, и ему отведено в её планах значительное место. Она ценила его хитрость и умение плести интриги, качества, которые он тщательно скрывал под маской ленивой беззаботности. Но сам Сюань Ли не намерен был действовать раньше времени. Сначала путь попробует Хань. Загребать жар проще чужими руками.

— Но то, что сказала старая Инь, матушка, по-твоему, просто выдумки выжившей из ума старухи?

Лицо госпожи Циньин вытянулось. Сейчас, когда первое потрясение от услышанного на собрании немного притупилось, ей очень хотелось думать, что сон старухи о лисе — просто следствие старческого маразма. Однако упрямые факты складывались в тревожную картину. Не только сон её свекрови, но и странное поведение любимой собаки самой Циньин, второй день непрерывно скулящей и прячущейся под кровать, говорило о присутствии в доме чего-то неладного. Госпожа Циньин вздохнула, отгоняя навязчивые мысли. Необходимо сохранять хладнокровие. Паника только навредит.

— Не знаю, из ума она вроде не выжила. Но, как бы то ни было, нам своё упускать нельзя. Скажи брату Чану, чтобы по возможности тоже не спускал с Си глаз в академии и при случае прикончил его.

— Разумеется, матушка, — устало проронил Сюань Ли.

Лис хмыкнул и прислушался к разговору в павильоне гостей. Там беседовали брат и сестра Гао.

— И как тебе твоя наречённая Цинмэй, Шаньцы? — Девица Гао бросила рысий взгляд на брата. — Она что, чахоточная?

— Не знаю. Какая разница? — Гао Шаньцы пожал плечами, отвернувшись к окну, где затейливая тень бамбуковой рощи играла на шёлковых обоях. Эта игра теней казалась ему куда интереснее, чем перспектива обсуждать свои матримониальные планы.

Шаньгуань подошла ближе к брату и положила руку ему на плечо.

— Эта дурочка Цинмэй, представь, мечтает «о любви и понимании». Сказала, что видит в браке не просто сделку, а «союз двух сердец».

— Её фантазии — её проблемы. Она некрасива и глупа, но мне необходимы её связи.

— А что ты скажешь о сне старухи Сюань? Увидеть во сне девятихвостую лису в своём доме? Разве это к добру? Дом Сюань — точно выгодная партия для нас?

Шаньцы отпил глоток чая, прежде чем ответить. В его глазах мелькнуло задумчивое выражение. Сам Гао Шаньцы видел в браке с Сюань Цинмэй лишь очередную ступень к укреплению своего положения. Цинмэй была дочерью богатого землевладельца, и союз с ней открывал перед ним новые возможности. Любовь? Это про что? Он ценил лишь практичность и выгоду, холодным расчётом проверяя каждый свой шаг

Да, Гао Шаньцы, запершись в своей комнате, вовсе не мечтал о брачном ложе и продолжении рода. Он понимал выгоды связи с семейством Сюань. Но кто же знал, что его будущая невеста Цинмэй окажется похожей на голодного призрака, а разговоры с ней будут переливанием из пустого в порожнее? Он охотнее женился бы на змее, чем провёл бы остаток жизни, слушая глупое щебетание Цинмэй о цветочках и бабочках.

Гао мечтал о власти, о влиянии, о том, чтобы его имя звучало громче, чем имя его отца. Но брак с Цинмэй лишь упрочит его положение в обществе, однако не продвинет вперед в его честолюбивых замыслах. В его голове зрел план, дерзкий и опасный, но суливший небывалые высоты: не запятнав свою репутацию, получить от брака с Сюань Цинмэй все возможные выгоды, а потом осторожно избавиться от супруги. Иметь потомство от тощей пигалицы не входило в его планы.

— Семья Сюань богата, но слаба. Но мы пока ещё не связаны браком с домом Сюань. Девятихвостая лиса, конечно, снится не к добру, Шаньгуань, однако не думаю, что это прямое указание на недоброе предзнаменование. Скорее, это отражение их внутренних страхов. — Шаньцы вздохнул. — А ты твердо решила выбрать Сюань Ли?

— Его мамаша уговорила меня, сказала, что именно Сюань Ли станет главой рода.

— Но Сюань Си старше.

— О нём все говорят, как о полном ничтожестве. Я расторгла помолвку и правильно сделала.

— А тебя не удивило, что сегодня он сходу назвал никому не известную хронику и явно угодил старейшине?

— Плевать. Это пустяки.

— Значит, тебе по душе Сюань Ли?

— Не больше, чем тебе — его сестрица Цинмэй. Главное, чтобы за ней дали Дальние штольни, а Ли стал наследником.

Гао Шаньцы лишь усмехнулся в ответ. Он знал, что в этой игре у каждого свои мотивы, и что за словами сестры скрывается отнюдь не забота о его счастье, а всё тот же трезвый расчёт. Он был готов играть по правилам сестры. По крайней мере, до тех пор, пока это не противоречило его собственным интересам. Однако…

— По-моему, ты поторопилась. У этого Сюань Си странное выражение лица…

— Мне безразлично его выражение лица, — перебила Шаньгуань.

— Ну…что ж, ладно.

Шаньцы знал, что сестрица Шаньгуань никогда не слушала ничьих советов. Она вообще никого никогда не слушала. Шаньцы помнил, как пытался уберечь её от необдуманных поступков, от рискованных предприятий, но все его слова разбивались о глухую стену её упрямства. Она всегда поступала по-своему, невзирая на последствия. Сам же Шаньцы был уверен, что поспешный брак сестры с Сюань Ли — может стать ошибкой. Он хорошо знал Сюань Ли, помнил его ещё мальчишкой — самоуверенным, нагловатым, стремящимся к власти любой ценой. Сейчас же это переросло в нечто большее — в жажду влияния и признания, ради которых Сюань Ли готов был на все.

Но по сути, Сюань Ли был также бездушен и холоден, как и Шаньгуань, и можно было предположить, что две хладнокровных змеи не укусят друг друга, но Шаньцы опасался, чтоупрямство сестры в этом браке сыграет с ней дурную шутку. К тому же с помолвкой и браком следовало бы подождать до тех пор, пока Сюань Ли действительно станет главой семьи. К чему спешить?

Шаньцы как-то пытался поговорить с сестрой, предостеречь её, но Шаньгуань лишь отмахивалась, называя его опасения глупыми и необоснованными. Она не была ослеплена Сюань Ли, видела в нём лишь блеск и богатство, не замечая тёмной стороны его души. Шаньцы чувствовал, что к сестрице приближается беда. Но как остановить Шаньгуань, если она сама ничего не желает слушать?

И Шаньцы махнул рукой на свои опасения: не настолько он любил Шаньгуань, чтобы лишний раз беспокоиться из-за неё.

Лис мысленно переместился в дальний павильон, в спальню сестрицы Цинмэй. Сестра сидела за чаем с тетками Циньян и Циньдянь, которые в унисон хвалили племянницу, предрекая ей прекрасный брак с Гао Шаньцы. Тетушки не умолкали, щебеча о неслыханной удаче Цинмэй.

— Я уверена, Гао просто обожает вас, Цинмэй!

— Да-да, все видно по его лицу! Едва он увидел вас впервые, в лице переменился! Видно, что вы просто поразили его! Да и как иначе? Разве он мог не заметить вашу красоту и прелесть?

Знали бы они мысли жениха! Лис не удержался от тихого смешка, который, к счастью, потонул в щебетании тётушек.

Цинмэй сделала глоток чая, стараясь скрыть раздражение. Гао Шаньцы… Он казался ей красивым, но словно сонным, ив его словах не было ни пыла влюбленного, ни чувственной страсти!

— Тётушки, право, вы преувеличиваете, — мягко возразила Цинмэй, ставя чашку на стол. — Гао Шаньцы — достойный человек, но…

— Но? — хором переспросили тётушки, склоняясь ближе. — Но что, дорогая? — Тетушки обменялись многозначительными взглядами.

Цинмэй вздохнула.

— Я хочу, чтобы меня ценили не за приданое и положение в обществе, а за острый ум и красоту, и чтобы жених видел во мне не просто выгодную партию, а родственную душу и ценил мои таланты, — ответила она, стараясь придать голосу безразличный тон.

— Глупости, Цинмэй! — воскликнула Циньян. — Гао Шаньцы — прекрасный выбор! Он богат, влиятелен и…

— …и его отец — важный чиновник, — подхватила Циньдянь. — Ты должна подумать и о своей семье, Цинмэй. Этот брак принесет нам всем большую пользу.

Цинмэй снова пригубила чай, стараясь скрыть раздражение за напускной улыбкой. Как они могут быть так ослеплены богатством и положением Гао Шаньцы? Ей было тошно от их вечной лести и комплиментов. Будто она сама не понимала, что её выдают замуж ради укрепления семейных связей и увеличения капитала!

Цинмэй поставила чашку на стол, фарфор звякнул, нарушая благодушную атмосферу. Она подняла глаза на тётушек.

— Вы думаете, он правда ценит меня? — тихо спросила она.

Тётушки переглянулись, обмениваясь нечитаемыми взглядами. Потом старшая, тетушка Циньян, мягко коснулась её руки.

— Цинмэй, девочка, — проговорила она, — ценность женщины не измеряется в шелках и украшениях, а в умении хранить очаг и дарить тепло.

Младшая тётушка, более прямолинейная, добавила:

— Мужчины, дитя мое, существа простые. Если ты заботишься о нём, если дом его полон уюта и покоя, он будет ценить тебя.

Цинмэй нахмурилась. Слова тётушек казались ей устаревшими, словно выцветшая парча. Она хотела чего-то большего, чем просто быть хранительницей очага. Ей хотелось, чтобы её ценили за ум, за талант, за ту искру, что горела в её душе! Но как объяснить это женщинам, чья жизнь прошла в тени мужских амбиций?

Взгляд её упал на расписную ширму в углу комнаты. На ней была изображена женщина, играющая на гуцине. Ее пальцы легко касались струн, и казалось, что мелодия льется прямо из ее сердца. Цинмэй вздохнула. Вот кем она хотела быть — свободной, талантливой, ценной самой по себе!

Тётушки не могли сказать ей правду о том, что Цинмэй не очень-то красива, лишена дарований и ума, и продолжали уверять племянницу в её несуществующих достоинствах. Их ложь, как мягкий шелк, окутывала ее, убаюкивала, не давая почувствовать жесткую реальность мира. Мира, где ценится изящество, остроумие и проницательность, а не наивные грезы о несуществующих талантах и недостижимом величии.

Цинмэй жила в коконе иллюзий, пропитанном горькой фальшью. Ее дни проходили в бесплодных попытках проявить талант. Она пыталась рисовать, но краски ложились уныло, лишенные живости. Она пробовала играть на цитре, но пальцы неуклюже спотыкались о струны, извлекая лишь нестройные звуки. Она писала стихи, но образы выходили банальными и невыразительными.

Тётки прекрасно знали, что пробка никогда не станет свинцом, и всегда будет плавать по поверхности. Искать искру таланта в углях посредственности — занятие столь же бесплодное, как попытка высечь пламя из воды. Попытки превратить бездарность в одарённость сродни алхимическим опытам по превращению свинца в золото. Можно сколь угодно долго полировать деревяшку — она никогда не приобретет твёрдость и блеск драгоценного камня.

Однако обе тётки прекрасно знали и другое: в доме Сюань они обе — приживалки, и их благополучие напрямую зависело от благорасположения их сестрицы Сун Циньин и её никчёмной дочки.

Между тем голос госпожи Сун Циньин слышался теперь с конюшни. Она говорила с Сюань Лунцао, чей голос Лис теперь безошибочно опознал.

— Я не желаю больше видеть его в доме. Делай что угодно, но Сюань Си не должен вернуться в дом.

— Не волнуйтесь, госпожа. Он не вернётся. В десяти ли отсюда на горном спуске я напугаю его кобылу, и сброшу его с Чёрного уступа. Надо только подгадать, чтобы на дороге никого не было. И потому лучше выехать пораньше.

— Хорошо, но проследи, чтобы он был мёртв.

— Не волнуйтесь, госпожа, всё будет в порядке.

Лис, наслушавшись разговоров, задумался. Сюань — странное семейство. Он хотел отмстить им, но оказывается, ничего делать и не надо: чёрные замыслы этих людей сами погубят их, ведь алчность затмила их разум, а гордыня безумна. Раздоры и подозрения разъедали их изнутри, каждый видел в другом врага и предателя.

Скромное, почти незаметное семейство, поднявшееся из нищеты благодаря удачной сделке и капле везения, но удача переменчива. Жаль, что род Сюань забыл об этом в погоне за властью и богатством. Они плели интриги, предавали близких, шли по головам. И вот теперь, когда они достигли вершины, их империя начала рушиться под собственной тяжестью.

Лис подумал, что может наблюдать за ними со стороны, как за змеями в террариуме, ожидая момента, когда они начнут уничтожать друг друга. Наблюдать, как зло пожирает само себя. Впрочем, опомнился Лис, он и забыл, что он теперь — Сюань Си, и половина злобных помыслов этой семейки направлена против него самого.

Но Лис не намерен был умирать. Он вообще-то был святым-бессмертным.