Лимб

Глава 5

Снова темнота. И смех — злорадный, мерзкий. Так смеются не вместе с кем-то, а над кем-то. Сваи, на которых возвышалось моё счастье, покрылись сетью глубоких трещин и рухнули, погребая меня под завалом.

— «Речушки шампанского»? Ха-ха-ха! Ну вы даёте!

Всё это было ложью, декорацией. Вот в чём была суть «пытки» — подарить мне крепкую надежду, а потом обобрать, оставить у разбитого корыта. Это было больнее любого домашнего скандала.

— За что? — только и мог сказать я. Бесцветно и слабо. У меня не нашлось сил подняться на ноги.

— Боль за боль.

Не нашлось сил его ненавидеть.

— Несоразмерное наказание.

— Выбили глаз — вырви врагу два, выбили зуб — сломай всю челюсть, — отозвался самодовольный Док.

Не нашлось сил даже возразить.

— Демон, — проговорил я.

— Ц!

Вскоре, устав смеяться, он ушёл. Не имея поводов подозревать его в тактичности, я предположил, что Доктор отправился в своим потусторонним друзьям рассказывать, как ловко он разыграл тупого смертного.

Сектантики обсуждали слова Хлои. Как и предсказывал Доктор, та поведала своим братьям и сёстрам по культу, что где-то поблизости есть проход на бренную Землю. Я качался в кресле и пассивно слушал.

— Наконец-то я поговорю с Ксавье!

— Хлоя ж сказала, с живыми никак не пообщаться!

— Но она смогла повлиять на докторицу! Найду и я способ!

— Ага, будешь книжки со стеллажа выкидывать в шифрованном порядке, как в том фильме?

— Свяжусь через доску с буквами. Так обычно с призраками и общаются.

— И как ты заставишь Ксавье взять доску?

— Я… ну…

— Будет стучать по всему дому, чтобы люди поняли — здесь полтергейст, — вмешался в тот разговор кто-то третий. — Кто-нибудь да сообразит насчёт доски.

— Вот именно! О… О! Теперь я поняла, откуда берётся полтергейст!

Они загалдели, радуясь, что нашли «подтверждение» для теории Хлои. А я даже и не знал, как сорвать с их глаз пелену. И, кажется, не так уж сильно того хотел. Эти трое так лучились — а тут ввалился бы я со своей мрачной правдой. Я не хотел причинять им боль, которую только что испытал сам. Пусть живут надеждой.

— Пойду поищу её, а то куда идти-то, в какой дом — непонятно, — сказала девушка, страдавшая по Ксавье, и ушла.

За окном разошёлся пеплопад. Лучше бы настоящий снег — я б тогда представил, что скоро Рождество… Праздник принёс бы мне хоть какое-то облегчение.

— Анна, — позвал я девушку, когда та проходила мимо.

— Да?

Я громко и тяжко вздохнул, чтобы она поняла — я дёргаю её не по пустяку. Взгляд её стал озабоченным, когда она хорошенько меня рассмотрела.

— Выглядишь как-то нездорово, — сказала она, и тут же спешно спрятала своё сочувствие. — Ну так чего звал?

— Давай устроим Рождество.

— До него ещё полгода.

— Какая разница? Анна, мы в Чистилище, тут вообще нет времени, можно хоть без перерыва праздновать бесконечное Рождество.

— Бред.

— Ну тогда какой-нибудь день бухгалтера или независимости Италии, — простонал я. — Хоть что-нибудь.

— У Италии нет дня независимости, — отозвалась Анна. Я тут умираю, а она цепляется к мелочам. — Есть день республики.

Тогда я, свято уверенный в спасительной силе праздников, прибегнул к последнему средству:

— Я умер за сутки до своего дня варенья. Представляешь, как обидно? А я уже заказал столько шариков… столько гостей пригласил…

Ложь, конечно. Я родился в октябре.

— Нас тут не одна сотня человек, каждый день — чьи-то именины. Повторяю — мы не будем гулять вечность.

Я всхлипнул.

— Но если тебе это так важно, — заколебалась она и тут же повернулась к остальным, объявляя: — Мы совсем забыли поздравить Данте, а у него ведь день рождения!

— С днем рождения, Данте! — отозвался нестройный хор. Прямо как на собрании анонимных алкоголиков.

— Ну вот, — удовлетворённо сказала Анна. — Поправляйся!

И она оставила меня вздыхать и стонать в одиночестве.

Не такая уж плохая жизнь после смерти — качаться в кресле в углу большого уютного зала, слушать разговоры, пить пряный чай… который, если честно, надоел уже хуже горькой редьки. Доктор больше не являлся в отражениях — спасибо, хватило совести.

Какой-то пенсионерский рай, но всяко не унылое Чистилище. Сектантики, кстати, решили именовать это место Лимбом, то есть окраиной; старое название казалось им слишком мрачным. Мне-то всё равно. Меня они вообще за глаза зовут не иначе, как Инвалидом (а я всё слышал! у меня тончайший слух!), потому что не могу творить вместе с остальными. Неполноценный я, на их вкус.

Я был бы счастлив закончить свою историю на этой сонно-довольной ноте, но…

Они ж искали путь на Землю — дорогу, которой на соседней улице не существовало. Только у Доктора были карта да компас, но и он не слишком сносно ими пользовался, а культистам свой лик и вовсе не являл. Время гордиться своей избранностью? Нет. А мог бы и погордиться — но я ж скромный.

В конце концов они решили, что Хлоя — лгунья.

Её, словно преступницу, вывели в центр зала Давид с другим незнакомым мне крупным мужиком. Все остальные безмолвно смотрели — и я в их числе, не вылезая из кресла.

— Сестра, если б ты соврала нам, что у тебя, например, докторская степень, чтобы придавать своим словам больше весу, мы б тебя простили. Но ты дала людям придуманную надежду, хотя нет лжи страшней, чем идейная. Твоё присутствие в общине отныне нежелательно. Уходи.

После они отпустили её. Хлоя, как ни странно, не возразила ни словом, ни жестом. Видно, устала уже доказывать свою правоту. На пороге она обернулась, показала Давиду и компании средний палец, и на том удалилась.

— А я верю ей, — прошептал один из общинников другому. Тут я и понял истинную причину изгнания Хлои — её слова посеяли зерно раскола. Ну а пока я размышлял, стоит рассказать про морок Доктора или нет, поезд ушёл настолько далеко, что не было слышно даже стука его колёс.

Чем дольше я размышлял о Хлое, тем глубже вдавливала меня пудовая гиря вины. В какой-то момент она наконец протолкнула меня вместе с креслом-качалкой сквозь толщу земли, я провалился и упал сверху на то же место, где сидел.

Хлоя меня раздражала (как и все остальные люди), но совесть нервировала куда сильней. «Надо её найти», — сказал я себе, отправляясь в путь. Я ещё не знал, что скажу изгнаннице, да и признаюсь ли вообще в своей вине. Пока что мне просто хотелось найти её, дать понять, что она не одинока.

За дверями отеля стоял тот парень, что помог Давиду выпроводить Хлою. Вытянулся, словно на карауле, на плече палка. Не удивлюсь, если в этом мире палки стреляют.

— Есть, от кого охранять? — спросил я новоявленного стража.

— Как только люди делятся на своих и чужих, всегда нужно…

Он не закончил мысль, но я и так её понял.

— Вы бы лучше охраняли нас от монстров, а не от бедной девчонки.

— Здесь нет монстров. Это безопасное пространство.

— Я видел одного. Он принял облик богини Кали.

— Это было твоё личное чудовище, — охранник смерил меня взглядом. Пепел перхотью лежал на его волосах и плечах. — Будь моя воля, посадил бы тебя под замок. Или выгнал. Ты хуже вруньи Хлои. Бесполезный и деструктивный.

— М-м-м, знаешь умные слова? А с виду и не скажешь, — проговорил я. Надоело мне перед ними всеми лебезить.

— Вали куда шёл, ломай там стены и призывай свои ужастики.

Я бы призвал дождь из тараканов ему на голову, если б смог сделать это намеренно. Но, не судьба.

— Ты не в курсе, в какую сторону она ушла?

— Сторона не имеет значения, — философски отозвался охранник. — Всё равно куда ни повернёшь, будешь ходить кругами.

Странно, я никогда того не замечал.

— А это — уже твой собственный ужастик, — заметил я. — Для тех, кто топтался всю жизнь на месте.

— Мозговой инвалид, — охранник словно плюнул эти слова мне в лицо.

Я сделал ему реверанс, помахал ручкой и утанцевал за угол.

Черепаха не вышла на мой зов, пришлось идти пешком. Долго блуждать не пришлось — я сразу приметил её жилище. Единственное окно, в котором горел свет.

Я поднялся на третий этаж по светлой, чистой лестнице и постучал. Мне понравилась дверь — тяжелая, добротная. В памяти сами собой всплыли слова «мореный дуб».

— Кто там? — раздался голос после минутной тишины.

— Данте из общины.

Дверь распахнулась.

— А я уж испугалась — кто может мне стучать? Уж не призраки ли какие, — сказала Хлоя. Она была в одном только махровом халате, что повис на её худых плечах как на вешалке.

— Ты сама призрак, — отозвался я, проходя в её скучноватую комнату, каких я на своём веку повидал миллион.

— Не-а. Я, кстати, даже не считаю нас мёртвыми. Будешь кофе?

— У тебя он есть? — подивился я.

— Всё есть, чего пожелаешь, — Хлоя тут же взяла в руки две пустых чашки и налила из одной в другую ароматный напиток.

— Блин, я ж теперь знаю, что он ненастоящий, мне его пить не в радость, — сказал я, принимая чашку.

— Глинтвейн этот проклятый ты ж пил вместе со всеми?

— Но я не смотрел на то, как он появляется из ниоткуда.

Хлоя отобрала у меня чашки, ушла в сторону кухни, погремела и вскоре вернулась.

— Этот кофе — совсем-совсем настоящий.

— Спасибо, — отозвался я с благодарностью. — Сто лет его не пил.

— Кстати. Помнишь, ты ходил в такой большой дом с витриной?

Я напрягся.

— Ну?

— Там же был проход в наш старый мир, да?

Технически, «прохода» там не было, поэтому я спокойно ответил:

— Нет.

— А зачем ты туда ходил?

— Ты правда хочешь это услышать? — я ей подмигнул.

Хлоя замялась, прикидывая, что я имею в виду.

— Пожалуй, нет, — сказала она, нахмурившись. Не знаю, что она там себе только что придумала.

— Не суровься, морщины будут, — проронил я. На том и кофе кончилось.

— Так вот, я не думаю, что мы — мёртвые. Да, мы перешли в другое измерение, но перешли вместе с нашими телами, и у нас бьются сердца.

— Это тебе так кажется, что у тебя есть тело и сердце.

— Доктора, которых я видела, говорили о моей бабушке: «Её внучка сбежала». Не умерла, а сбежала! Пропала, то есть! Вместе с телом!

Я не знал, что на это ответить, чтобы себя не раскрыть. Поэтому я промолчал.

— Я рада, что ты здесь. Ты мне даже был не друг, но пришёл, — заговорила Хлоя. — А остальные… где они? Поют песни и радуются, что смутьянки среди них нет?

Мне стало совсем паршиво.

— Хлоя, я должен тебе кое-что сказать.

— Да? — она подалась вперёд.

— Мы здесь не одни. В городе живёт одно существо… Он называет себя Доктор. И, он может погружать нас в галлюцинации. Когда я с ним пересёкся, он сделал так, что я поверил, будто я жив, я на Земле — и ещё подросток. И я будто бы исправил свою жизнь, сделал всё по уму. А потом, когда я был готов расплакаться от счастья, всё исчезло. Был только Доктор, и он хохотал мне в лицо… Думаю, ты такая же его жертва, как и я.

Хлоя понуро опустила голову, но вдруг встрепенулась, чуть не расплескав остатки кофе:

— Но ты жил будто бы по-настоящему, а я была как полтергейст, меня никто не видел, и… я уверена, что меня нельзя так легко одурачить. Я ж не ты, я устойчивая.

— Да он может показать тебе что угодно и как угодно! — вскричал я, не выдержав. Меня выбесили эти слова: «я ж не ты». Ну да, ну да!

— Ты не знаешь наверняка, — твёрдо сказала она, хлопнув чашку о стол с такой силой, что та чуть не треснула.

— Я знаю!

— Ничего не можешь знать, ты не был с нашей общиной с самого начала, у тебя не тренированный ум…

— Я знаю, потому что я там был! — выпалил я, сжав кулаки. — Я был в роли женщины-докторши, ты пнула меня под колено, а второй — и есть тот Доктор, он ещё советовал мне мазь! Теперь веришь?!

Хлоя была ошарашена.

— Так ты играл со мной? — дрожащим голосом сказала она. — А потом молчал, когда я всех обманывала, сама о том не зная, и когда меня выгоняли… И теперь ты пришёл пить со мной кофе?

— Пожалуйста, успокойся, ты всё не так поняла, — затараторил я, вжимаясь в кресло.

— Да чтоб ты сдох из-за своего лживого языка! — крикнула Хлоя, и у меня во рту сразу же стало тесно. Я хотел что-то сказать, но язык не повиновался мне — он распухал так быстро, что вскоре мне пришлось раскрыть рот.

Язык всё рос и рос, и уже вывалился изо рта, я с ужасом наблюдал за ним, хватал руками, пытался запихнуть обратно… боже… почему он такой длинный…

Уже метровый, он извернулся змеёй, опоясал мою шею… что-то резко дёрнуло меня вверх, ноги оторвались от пола…

…я вишу в петле из собственного языка… я задыхаюсь… мир вокруг исчезает, и последнее, что я вижу — перекошенное ненавистью лицо Хлои, нет, это лицо Доктора, изображающего Хлою… я умираю, я умираю во второй раз…

— Ты такой отвратительный, не хочу на тебя смотреть. Буду смотреть на себя, — говорит она, хватая себя за уши и сминая собственное лицо так, что оба её глаза оказываются друг напротив друга. Я бы закричал, если бы мог…

Наконец — тьма. Я уже умер? Или всё-таки нет?

Пустота.

Пустота.

Пустота.

Шаги.

Точнее, я думаю, что услышал тогда шаги. Ну, когда вспоминаю произошедшее спустя часы. Я плохо помню, что было дальше. Я же был в шоке.

— Вот скажите мне, Данте, какой смысл в смене имён и названий? Люди решили наречь Чистилище Лимбом, потому что так красивее. Это улучшило само Чистилище? Нет. А вы — у вас было имя. Хорошее, венценосное. Теперь вы назвались по-другому. И что изменилось?

— Я уже говорил, что не хочу вспоминать имена людей, которые мне неприятны, — мой голос хрипл и чужд.

— Настолько не любите прошлого себя?

Я промолчал.

— Так зачем вам искать способ вернуться? — продолжал допытываться Доктор.

— Не уверен, что хочу возвращаться, — выдавил я. — Но если вдруг решусь… Лучше сразу знать, где дверь.

— Вы про дверь в мир живых или дверь в Ничто?

— Пока не знаю.

— И никогда не узнаете. Вы же как маятник. Сегодня — туда, завтра — сюда. Сегодня — грубый, завтра — вежливый. Сегодня — по мальчикам, завтра — по девочкам. Сегодня — бездарность, завтра — гений… Кстати, насчёт последнего: вы всё-таки бездарность. Как дизайнер, в смысле. Я посмотрел портфолио в вашей же памяти. Апогей дурновкусия.

Заткнись, заткнись, заткнись!

— Вы хотите, чтобы я замолчал? Так громко этого хотите, что пол трясётся. Вы чувствуете? Не чувствуете. У вас же нет чувства пространства.

Колоссальным усилием воли я заставил себя подняться и спросить:

— Сколько ещё вы будете надо мной издеваться?

— Вы так говорите, будто бы я вам палач. Но я хочу лишь стать вам другом.

Ну как же!

— Разве друзья так поступают? Как вы со мной…

Он, всё ещё криволицый, отмахнулся от моего вопроса.

— Жду продолжения. Рассказывайте.

— Не имею ни малейшего желания с вами говорить.

Пока мы говорили, комната вокруг постепенно растворялась. Высунулись из-за кресел кожаные мешки, лампа сбросила рыжий абажур, как клён осенние листья, стены раздвинулись и потерялись в тумане.

Я ощупал горло. Всё в норме. Хотя, и так это было понятно — я же могу говорить.

— Вы как невоспитанная кошка, Данте. Нагадили мне в ботинки, я вас наказал. Но вы не смогли уяснить причину, запомнили только наказание, обиделись и опять пристраиваетесь на ботинках.

— Дважды, — сказал я.

— Что — дважды?

— Два наказания за один проступок — многовато.

Доктор наконец выправил себе морду, став прежним.

— За порванный мешок я отправил вас в прошлое. А за то, что вы не сообразили всю справедливость моих дел и начали было меня обвинять — я провернул эту маленькую шутку, притворившись девчонкой… Теперь ясно?

— Ясно. Поставили на место глупую кошку, значит?

Лицо Доктора ничего не выражало. Может, забыл вылепить себе мимику после того, как переодел физиономию. А может, я серьёзно заблуждался на его счёт… ну, когда считал его проще, чем он есть.

— У меня не осталось историй. Вы меня освободите?

— О чём вы? Я не лишал вас свободы. Выбор есть всегда.

Как я возненавидел его в этот момент! Мне хотелось разбить его дурное лицо, выцарапать глаза и затолкать ему в глотку.

— Отличная идея, — проронил Доктор. — Я её запомню.

Сволочь! Ну сколько ещё ты будешь издеваться?

Зачем я решил испытывать его на прочность, а? Зачем я вообще зашёл в этот дом с марионетками…

— Разве вы не заслужили страдания? — вновь заговорил он. — Вы страшный грешник, но попали после смерти всего лишь в Чистилище. Вам самое место в Аду, и вы это знаете. Вот почему вы заставляете меня вас наказывать. Вы искупляете…

— Нет! — перебил его я. — Опять навязываете то, чего у меня и в мыслях-то не было! Хватит! Я не мазохист, я это уже говорил!

Я бы давно встал и ушёл, но это же было бесполезно. Доктор опять меня найдёт — где угодно, когда угодно.

— Вам нужен пряник, — сказал он. — Ради разнообразия меж кнутом и кнутом.

Я «проснулся» в джакузи, вынырнул — уже в который раз. Передо мной — суицидница.

— Привет, — поздоровался я. Потянулся, схватил за волосы-водоросли и дёрнул вниз, под воду. Девушка слабо задёргалась, попыталась вырваться. Зачем? Я же только помогаю ей закончить начатое.

Поверхность пошла пузырями и пеной, жертва моя забила по воде руками — бледными, с абсолютно гладкой, без порезов кожей.

Я тут же выпустил её волосы, но было поздно — девушка обмякла, застыла безжизненной куклой. Я вытащил её на кафельный пол, растерянно стукнул по груди…

Как делать искусственное дыхание?

Я разжал ей губы, наклонился, преодолевая брезгливость, и дунул в глотку. Потом втянул воздух в себя. Навалился ей на грудь всем своим весом.

Конечно, не помогло. Как говорят в фильмах, время смерти: хрен знает сколько часов и столько же минут.

Под раковиной лежала причина того, отчего вода казалась мне то красной, то розовой. Упаковка от розовой бомбочки для ванной. А вода была железной на вкус… значит, просто ржавая.

Я идиот. Эта девка не хотела покончить с собой, она напилась, может, накурилась — оттого и стала вялой и несла чушь. Полезла в ванную и бросила клубничную эту штуку. А потом пришёл я, гений, который сложил два да два и получил пять.

Ванная комната поплыла, закачалась; джакузи превратилось в бескрайнее море с растушеванной на горизонте кромкой. Нежные мазки облаков появились на потолке. Волны окатили мои ноги, укутали пальцы песком.

Только вот что мне с моря и неба, если они — галлюцинация? Моё тело валяется всё там же, и рядом Доктор машет тряпкой, чтобы мне было проще ощутить бриз на своём лице?

Я оборачиваюсь; теперь передо мной навес из бамбука и пальмовых листьев, в тени — маленький стол с коктейлями в половинках кокосов. Даже зонтики торчат из каждой «чашки», как на рекламном плакате.

— Что толку? — говорю я. — Я знаю, что это ненастоящее. Я буду пить коктейль, а вы — покатываться со смеху оттого, что в реальности я слизываю грязь с ваших ботинок?

Доктор не откликался. Тогда я сел под навесом, прислонился спиной к бамбуковому столбу. Конструкция тут же начала крениться, и я испуганно отшатнулся. Пришлось лечь на песок.

Хотел бы я сказать: «мне было хорошо», но хорошо мне не было. Пляж, тень, приятный ветерок — всё по боку. Каждая клеточка моего тела ожидала подвоха, полная напряжения. В любую минуту передо мной могла выскочить страшная рожа, балки под крышей — обернуться змеями, а коктейль в кокосовой чашке зашипеть кислотой.

Доктор пытается поманить меня пряником — раем. Но я знаю, что рая не существует. В религии, что проповедовал мой протеже, его не было. А раз он не ошибся в том, что смерть всех этих людей перенесёт их в одно измерение… это так по-дурацки это не звучало для меня раньше… раз он не ошибся в одном, таком абсурдном факте, ему стоит доверять и в другом.

Почему я, собственно, на него так разозлился? Потому ли, что он собрал вокруг себя несколько сотен человек, и подписал их на смерть? Или потому, что он использовал меня, жил на мои деньги, прикидываясь лепщиком скульптур, а сам обустраивал культ имени себя любимого?

Если я узнаю истину, я пойму, альтруист я или эгоист… И это даст мне ответ, был ли я убийцей на самом деле, или откровение о моей порочной жестокости — лишь ложь, одна из многих лжей потусторонней братии.

Странная логика. Если бы кто-то мог меня слышать, пусть тот же Доктор — он подумал бы: «И что? Здоровый эгоизм не равен способности к убийству». Но у меня нет других улик против себя, и нет адвоката, который мог бы меня оправдать. Мне остаётся уповать к собственному Я… сколь абсурдны бы ни были мои умозаключения.

Пересыпаю песок сквозь пальцы. Моя жизнь утекла точно так же, бесследно, бесполезно. Даже не успел получить удовольствие…

Вот моё последнее воспоминание. Я сидел на крыше с винтовкой… хотел убить его, моего не-друга (больше-чем-друга?). Хотел застрелить, пока он вёл людей на смерть. Я даже не помню, утро это было или день; какая стояла погода и… и… да ничего кроме появившейся твари, время от времени досаждавшей мне уже хрен знает сколько месяцев, превратившей мою жизнь в Ад — настолько невыносимый, что это сраное Чистилище поначалу казалось мне Раем.

Хорошо сложенное тело, мертвенно бледное с прожилками вен — призрак казался вытесанным из мрамора. И, как статуя, он обычно молчал; но не в тот день.

— Ты убийца, — сказал мне глюк, и поведал дальше список людей, которых я якобы умертвил.

Я не поверил ему.

— Ты сам вызываешь у себя провалы в памяти. Поэтому тебе кажется, что я неразговорчив, хотя я частенько раскрываю тебе глаза на собственные грехи. А ты каждый раз стираешь нашу беседу из воспоминаний, чтобы потом приписать убийство мне, твари извне.

Обелил он себя, в общем. И пока я искал доводы против… всё закончилось и для меня.

Я умер. Был убит или перенесён в это измерение силой культа. Не суть… Важно только то, что надо было не трепаться, а нажимать на курок. И если я и вправду был серийником, которым меня выставлял призрак, моё последнее убийство оказалось бы единственным полезным для мира делом.

Да, потому я и забрался на крышу с винтовкой. Я хотел сделать что-то по-настоящему полезное! Я хотел спасти этих глупых людей, которых вели на убой!

Песок задрожал, заколебался и превратился в бетонный пол.

— Ну как? Бэд трип ор гуд трип? — спросил меня Доктор.

— Зачем спрашивать, если вы умеете читать мысли?

Он сидел, закинув ногу на ногу, и смотрел на меня, щурясь поверх очков — смотрел, как на крысу в лаборатории. Наконец он сказал:

— Гуд для Доктора вполне может оказаться бэд для Данте, и наоборот. Надеюсь, я вам помог.

— Я не нежился на вашем пляже и не пил коктейлей, — отрезал я. — Засуньте свои подачки…

— Я дал вам комнату для размышлений. Заметьте — декорации не привлекли вашего внимания. Вы не пошли изучать джунгли, видневшиеся вдалеке, потому что я их не прорисовывал в вашем мозгу. Я создал пространство для самоосознания, и оно выполнило свою задачу. Вы смогли поставить перед собой правильный вопрос, а хороший вопрос — половина ответа.

Видно, он ожидал, что я паду ниц после этих разглагольствований («вы гений! самый лучший доктор душ человеческих!»). Чтобы выказать глубину моего равнодушия, помноженного на презрение, я заставил себя зевнуть — так широко, что хрустнула челюсть.

— Вы спрашивали себя: «Способен ли я на убийство?», — продолжал Док. — Но уже знаете, что способны. В одной из декораций вы убили девушку…

— Потому что ты устроил мне день Сурка, грёбаный псих, — не выдержал я. — И я знал, что она опять возродится, так что её смерть не считается. Какого чёрта вы вызвались меня «лечить»? Я ничего не подписывал, никаких дьявольских контрактов!

— Вам не по нраву моя помощь? — спросил Доктор невинно. А то ты сам не догадываешься!

— «По нраву»? Да в гробу я её видал, и вы давно в курсе. Ангца из себя не стройте!

— Неблагодарный пациент, — трагично проронил он. — Вот так всегда. Сначала они целуют тебе руки, умоляют помочь, а потом…

— Не целовал я ничьих рук!

— Вы были больны и просили…

— Неправда! — вскричал я, перебивая. — Господи! Ради всех святых! Какими именами вас заклинать, чтобы вы меня уже отпустили?

— Так вы сами всегда приходите, — удивлённо отозвался Доктор. — Вы мне не пленник.

— Отлично.

Я решительно направился к выходу. Дёрнул ручку и…

За дверью была точно такая же комната, душная, полная кожаных мешков. Доктор сидел за столом и задумчиво вертел очки в руках.

— Привет, — сказал дубликат.

Я оглянулся. Первый Доктор оставался на месте.

— Ну? Что ж вы не уходите? Вас никто не держит, — проговорил он. В его голосе всё ещё звучали оскорблённо-уязвлённые нотки.

— Срань господня, — процедил я, входя в комнату ко второму.

— Чем займёмся сегодня? — спросил клон Дока. — Можно слепить ещё одну душу, если вы в настроении. Я уже подготовил вместилище.

— Я тут проездом, — сказал я невозмутимо. — Покажите, где выход. Прошу.

— Проездом? — переспросил клон, усмехнувшись. — Выход за вашей спиной… Где ж ещё. Тут только одна дверь.

Я вернулся назад. Ну или опять в ту же самую комнату, Кали его разберёт. Частенько я начал её вспоминать…

Теперь у Доктора были длинные, ниже плеч, волосы.

— Вам не идёт, — сказал я.

— О чём вы?

Я не ответил и опять прошёл через дверь.

Вместо Доктора в комнате стояло огромное насекомое, то ли муха, то ли кузнечик, буроватое, с огромными, как шары с вечеринки восьмидесятых, глазищами. Я аж вздрогнул, когда увидел.

— Э…

— Всё-таки вернулись? — спросила муха голосом Доктора.

Меня это уже больше забавляло, чем напрягало. Рано или поздно кто-то из нас устанет. Даже бессмертным может наскучить затянувшаяся шутка. А я вот в своё время устал бояться. Во что он превратится в следующий раз? В пакет с дерьмом? Весьма точно отразит его суть!

Ещё один переход. В кресле —…

Я не сразу узнал самого себя. Давно не смотрелся в зеркала. В кресле — моя собственная копия.

— Похож, — сказал я обыденно. Будто бы Док слепил мою фигуру из глины.

— Что это за шутка? — нахмурился другой Данте. — Зачем вы нацепили моё лицо?

— Это вы надели моё, — поправил его я.

— Что за ересь! — вспылил собеседник. — Хватит меня уже мучить! Я хочу домой, к бесячим сектантам!

Он сжал кулаки и еле заметно вздрагивал. Лицо его было бледным — кровь отхлынула с лица. Прямо как у меня. Обычно люди краснеют в минуты злости, я же всегда белел. Надо же, как натурально у него получается.

— Ну чего вы от меня хотите? — не унимался второй Данте. — Я уже рассказал вам всю историю. Возьмите другую подопытную крысу.

Я решил подыграть ему.

— Так я вас тут взаперти не держу. Вы свободны.

— Вот и прекрасно, — буркнул мой близнец, оттолкнул меня от двери и вышел…

Чтобы вернуться через пять секунд. Даже я успел увидеть в проёме ещё одну комнату-дубликат.

— Выпустите меня отсюда, — начал «умолять» я. — Я уже рассказал вам всю историю. Возьмите другую… крыску для опытов.

— Что?.. — брови второго Данте поползли вверх. — Рано или поздно вам всё равно надоест, я уверен.

Он исчез за дверью и больше не вернулся.

Я развалился в кресле Доктора. Открыл шкафчик письменного стола. Сколько же в нём мусора! Закрыл обратно. Походил вокруг, потыкал пальцем живые матки, поразглядывал безжизненные морды младенцев.

Теперь я понимаю, отчего Док издевается над людьми. В его келье помрёшь со скуки.

Хм, где-то рядом же был вход в… а нет, не хочу в тот мерзкий туннель.

А ещё тут есть окно!

Я высунулся на улицу. Второй этаж — не покалечусь. Хотя… я давно не в форме… но…

Меньше думай, больше делай!

Бац! Моя тушка распласталась на земле животом кверху. Тело взвыло, раскололось болью. Я бы вскрикнул, но невидимая тяжесть навалилась мне на грудь.

…И тут я впервые увидел просвет в густом небе Лимба, сегодня необычайно низком: две светлые перевёрнутые дуги, как приоткрывающиеся глаза, раздвинули облака.

Солнце било в них, как прожектор, и я зажмурился. Отвернул бы и голову, если бы мог шевельнуться. Никогда не думал, что можно оглушить человека слишком ярким лучом…

— Зрачки реагируют на свет! — просочился голос свыше. Будто через вату, через толстенную пелену его отзвуки доносились до меня.

Снова темнота — я понял это даже с закрытыми глазами. Дуги сомкнулись.

Что это было?