Лимб

Глава 2

Я снова брёл по городу, воплощённому лабиринту моей памяти. Вон памятник, возле которого меня в том году облили пивом. Чуть дальше — лавка, на которой я в первый раз поцеловался — приметная, со спинкой из витых железных цветов. Стоит эта лавка напротив банка, в котором я брал кредит на машину. В реальном мире все эти места рассеяны по разным городам, здесь же собраны на одной улице имени Данте. Идеальное измерение для тех, кто любит ностальгировать — то есть, не для меня. Я всегда искал новые возможности — ступеньки для лестницы в будущее; и бесконечное копание в прошлом быстро мне надоело.

Но, мне бесконечно встречались здания, фонари, деревья, лавки и вывески, случайно врезавшиеся при жизни в память, и ничего, что намекало бы о том, как отсюда выбраться.

Простыни, в которые сектанты помогли мне завернуться — одежда ведь бесследно сгинула вместе с гостиничным номером — постоянно съезжали, норовя оголить то плечо, то бедро. Я был словно древний римлянин в тоге, и с удовольствием ловил своё отражение в витринах. В очередной из них вдруг угляделись знакомые марионетки. В прошлый раз я ведь наткнулся на этот дом в другом месте?

Любопытство пересилило отвращение.

— Я же говорил, вернётся, — буркнул тот вместо приветствия. Сегодня у него был, по всей видимости, выходной — Доктор сидел на раскладушке и смотрел в никуда. В прошлый раз этой лежанки здесь не было. Я решил растормошить своего нового знакомого.

— И вам доброго денёчка! Знаете, сколько нужно ваших клонов, чтобы вкрутить лампочку?

— Ну?

— Достаточно и одного. Он введет лампочку в депрессию, и та, в попытке свернуть себе шею в суицидальном порыве, вкрутится сама!

Доктор посмотрел на меня как на идиота.

— Где логика? Если бы я был лампочкой, желающей покончить с собой, я бы вертелся в обратную сторону, чтобы выпасть из патрона и разбиться.

Я ничуть не смутился, плюхнулся на перевёрнутое пластиковое ведро кислотно-жёлтого цвета (от него тянуло каким-то неприятным запахом, надеюсь, Док не в качестве ночного горшка его использует) и сказал:

— Не печальтесь, чувство юмора — это наживное. У нас впереди вечность.

— Жестокое заблуждение. Когда-нибудь мы оба закончимся, как песок в часах. Потом я исчезну, а вы родитесь снова еще несколько раз, и тоже испаритесь в ночное никуда.

— …

— С чем вы пришли? Я чувствую невысказанный вопрос.

— Как отсюда выбраться?

— А вам тут не нравится?

— Тут очень мило, правда. Это я вам говорю как бывший дизайнер. — Ответ прозвучал так искренне, что, повтори я свои слова на камеру, несомненно получил бы Оскар. — Но в гостях хорошо, а дома лучше. Я буду так благодарен, если вы просветите меня, как вернуться в мир простых смертных!

— Одной благодарности мало…

Я воодушевился.

— Значит, способ вам все-таки известен.

— Конечно. Как-то и они отправляются наверх, — сказал Доктор, похлопав один из живых кожаных мешков, растущих из пола. Поверхность мешка мягко пружинила, когда рука Доктора касалась ее. Внутри что-то зашевелилось, и я отвернулся.

— То есть, мне и самому придётся родиться заново?

— Взрослые тоже проходят через врата. Иногда.

— Чего же вы от меня хотите? Ну, в обмен на информацию, где найти эти врата.

— Да вот не знаю, что попросить, — Доктор вздохнул и опять поправил съехавшие очки. — У вас же ничего нет, кроме прошлого. Не самый дорогой товар, но что ж, им и расплатитесь.

— Я могу поработать тут у вас, — сказал я и тут же ужаснулся своему предложению. Одно дело — прийти сюда на короткое время, чтобы переговорить, и другое — регулярно возвращаться в мерзопакостный инкубатор. К счастью, Доктор не согласился.

— Мне не нужен помощник-неумёха. Я назвал свою цену и менять ее не собираюсь.

— И… как мне передать вам свое прошлое?

— Вы мне всё расскажете.

— Всего-то? Боюсь, моя жизнь не покажется вам блокбастером, — скромно ответил я.

— Нет сюжетов интереснее, чем истории простых людей. Они всегда скрывают в своих шкафах целые семейки скелетов.

Он встал с раскладушки и предложил мне лечь. Когда мы поменялись местами, Доктор с видом завзятого психоаналитика (может, он им и был когда-нибудь?) вытащил из кармана халата блокнот с карандашом и что-то черкнул на первом же листе.

Я закрыл глаза и расслабился, воображая, что нахожусь в нормальном кабинете с нормальным психологом.

— Есть что-нибудь, что вы не успели сделать при жизни, что заставляет вас жалеть, мысленно возвращаться назад — на годы и месяцы — и страдать еще больше? — спросил он. Точно, несбывшиеся надежды — это же его больная тема. Но я не дам ему удовольствия выслушивать мои стенания о неправильно выбранном университете или чем-то в том же духе.

— Есть, — сказал я. — Я так и не успел разобраться, был ли я маньяком.

— Что?

Я с усмешкой взглянул на Доктора. Тот улыбался. Думал, я шучу.

— Примерно за полгода до того, как я оказался здесь, я сошёл с ума. Мне являлась галлюцинация-убийца.

— Что? Галлюцинация-убийца?..

— Как-то раз она предложила мне объяснение. Будто бы убийцей был я сам, только не мог с этим смириться и напредставлял себе, что все эти смерти — на чужих руках. Руках этой самой галлюцинации.

— А что из себя представляла… галлюцинация?

— Мужчина. Просто мужчина. Немного похожий на меня.

Доктор вернул блокнот с карандашом обратно в карман.

— А почему вы заговорили об этом? Вы хотели меня впечатлить? Мол, я не какой-то там обычный парень, я сумасшедший и, возможно, маньяк?

— О, нет-нет! Дело совсем не в том. Ведь если я и вправду убийца, мне же опасно возвращаться в мир смертных, не так ли? Меня там ищут и могут посадить в тюрьму.

— Резонно. Хотя… вас в любом случае признали мёртвым. Бояться нечего. Встанете спокойно со стола в морге, убежите через окно, сделаете документы…

— Это не всё. Ещё совесть мучает время от времени. Не очень определенно. Колет такой маленькой иголочкой в подреберье, вот здесь. Заставляет спрашивать: «А вдруг? Как я мог? Неужели я такой монстр?».

— Если вы такой совестливый, то шанс чужой крови на ваших руках ничтожно мал, — призадумался Доктор. Такой серьёзный, будто и в самом деле пытается разрешить мою дилемму.

— Ну, я импульсивный. Мог вспылить, сделать свое чёрное дело, а потом от приступа совести заставить себя все забыть.

— «Приступ совести»… Н-да. А я собирался рассуждать о ваших пассиях и мечтах стать великим.

Я понял, что настало время перехватить инициативу, приподнялся на кушетке и схватил живую матку, висевшую по правую руку от меня. Она была мягкой, скользкой и почему-то напомнила мне сокс — наполненный крупой мешочек, с каким я когда-то учился делать трюки… так и не смог. Только путался в собственных ногах, а сокс неизменно летел на землю. Вот в этом кожаном мешке что-то скрипело и пересыпалось, точно как в соксе.

Какой же он был отвратительный! Поэтому мне так и хотелось его тискать.

— Мазохист, — констатировал Доктор. — Верните на место. Так натянули пуповину, того и гляди, лопнет.

— Я рассказал немного о своём прошлом. Выполняйте свою часть сделки.

— Слишком мало слов уплачено.

— Тогда я заберу в оплату этот чудный мешок, — проронил я, сжав мембрану пальцами. Под моими подушечками проступила слизь.

— Аккуратней, — процедил Доктор. — Вы что, испили из источника наглости? Вчера вести с вами дела было куда приятней.

Я невинно хлопал глазами, продолжая сминать гадкую матку.

— О’кей, — согласился гостеприимный хозяин, махнув рукой. Я выпустил мешок, и тот втянулся по пуповине чуть ли не в толщу потолка, испуганный моими объятиями.

Доктор приложил сухую ладонь с длинными узловатыми пальцами мне ко лбу, и ум мой тут же отяжелел.

— Что… — только и успел вымолвить я перед тем, как мою голову залил расплавленный чугун, и она повалилась набок, хрустнув шейным позвонком.

Моё тело омывали прохладные воды, будто бы я и сам плавал сейчас в утробе. У этой жидкости был железный привкус; откуда-то я знал это, хотя не пробовал её на вкус. Вода касалась моих губ и пыталась просочиться в рот, я не поддавался и крепко сжимал их. Вскоре удалось разобрать ещё один сорт ощущений, белый и эмалированный.

Я в ванной!

Руки нащупали её борта, и я резко вынырнул, сделав шумный вдох.

Не ванна, а джакузи. И я тут не один. Напротив в розовой воде дремала девушка. Волосы водорослями облепили её мертвенное из-за блёклого освещения лицо.

Это всё ещё Чистилище, или… Жизнь?

Я боялся задать этот вопрос вслух и просто коснулся пальцами ног её пятки. Незнакомка не шелохнулась. Спит? Не вздрогнула же, когда я появился тут из ниоткуда.

Я привстал и подобрался ближе. Только сейчас до меня дошло, что девица сможет обвинить меня в незаконном проникновении в жильё или чём похуже, ведь я опять был наг. Оскорбительное поведение, попытка насилия — всё, на что хватит таланта её адвоката. Вот что кричал мне здравый смысл, когда я тянулся к девушке, чтобы положить руку ей на плечо.

— Не так я представляла себе ангелов, — прошептала та, усмехнувшись. Она, видимо, не спала, а наблюдала за мной сквозь полуприкрытые ресницы. — Ты знал, что кровь в воде разворачивается розами?

Вот почему вода казалась розовой! Меня будто прошибло током, и я потерял равновесие, больно хлопнувшись на дно ванной. Чуть не вывихнул запястье, вот зараза…

Голый и мокрый я выскочил из эмалированного гроба, схватил мобильник, лежавший на стиральной машине.

— Какой у тебя адрес? — выпалил я, пока аппарат нудел в моё ухо злорадными гудками.

— Седьмое небо, сорок второе облако справа, — отозвалась суицидница. Бестолковая!

Культистам я помешать не смог, но этой — попытаюсь. Я выбежал из ванной, тут же потерявшись в больших апартаментах. Некогда мне было их разглядывать; я искал только то, что помогло бы мне узнать адрес. Отбросил штору с огромного окна, размером во всю стену, но не узнал город, что уж говорить об улице. Скользя по паркету, я добрался до выходной двери. Дёрнул задвижку, повернул ключ, оставленный в замке.

В полном люксового лоска фойе стояла смуглая женщина в форме. Уборщица.

— Позвоните в скорую, прошу, там человек умирает! — взмолился я. Но встречную женщину притягивала только моя нагота — неужто Доктор залез в мои недавние воспоминания и усмотрел, как я троллил сектантов?

Я повторил свои слова более громко, даже истерично. Только теперь уборщица меня услышала. Почему, чтобы тебя начали слушать, приходится прибегать к крику?

На лице встречной отобразился неподдельный испуг, она потянулась за своим телефоном и… исчезла.

Как исчезло и фойе вместе со своими фикусами, зеркалами и отделкой под мрамор.

Рядом мерцал глазками Доктор в окружении возлюбленных личинок. Я вернулся в одежду из простыни, в которой и был до странного путешествия в джакузи, но оставался мокрым.

— Что видели?

— Глупость, — отозвался я.

Доктор зажмурился, пробуя услышанное на свой аудиальный вкус.

— Только глупость? Не отчаяние? Обычно самоубийцы полны именно его.

— Так вы знали, куда я отправляюсь?

— Конечно, — кивнул Доктор, только теперь удостоив меня взглядом глаза в глаза. Через секунду он резко вытянул ко мне руку. Испугавшись укола иглой, я отшатнулся, но Доктор всего лишь снял с меня рыжеватый волос.

— Глупость, значит, — сказал он.

— Первостатейная, — подтвердил я. — Мне, например, не хотелось умирать, но у меня забрали жизнь. Расстаться с ней по своей воле — какое-то безумие. С другой стороны, если та девица хотела уйти из жизни, кто я такой, чтобы ей мешать? Но я помешал… Опять глупость… Тем более, это была женщина… От женщин я вообще терпел всю жизнь… — с каждой фразой мой голос становился всё тише и неуверенней.

Собеседник тем временем опустил волос в колбу, тщательно её запечатал и что-то написал маркером на стекле. Я потянулся, чтобы разглядеть, и Доктор повернул бутыль надписью ко мне. «Безрассудство», — прочёл я.

— Почему не «глупость»?

— Потому что это слово кажется мне неподходящим, — откликнулся Док, заталкивая в горлышко пробку. Та никак не лезла.

— К чему вообще всё это было?

— Что — всё?

— Девушка умирающая… Тест, что ли? Смогу ли спасти?

Доктор рассмеялся.

— Будто бы нужно мне вас тестировать! Не ищите скрытых мотивов. Вы купили путешествие через врата, я вам его устроил. Такое же сумбурное и кратенькое, как рассказ, что я получил в уплату.

— И вы наказали меня зрелищем чужого суицида?

— Наказал? — удивился этот потусторонний тип. — Вы же сами любите суицидальные темы, вспомнить хоть тот вопрос про лампочку. Или что, не понравилось?

— Вы злопамятны.

— А вы поверхностны.

Мы сыграли в гляделки. По вялой мимике Доктора нельзя было понять, пытается ли он на меня давить или же шутит на ему одному понятный манер.

— Одно дело — шутка, другое — реальная смерть, — прервал я молчание.

— С чего вас беспокоят чужие смерти? Вы же сами серийный маньяк, терроризировавший всю страну!

— Я этого не говорил. Не надо переиначивать мои слова.

Опять хотелось уйти. Не из страха, как в прошлый раз, а из бессмыслия и злости. Здравый смысл начал требовать у ног объяснения, зачем они притащили всё тело в этот бедлам. Ноги стыдливо молчали.

— Зачем же вы кипятитесь, это тоже была шутка, — проронил Доктор. — Такая же невинная, как ваша.

Он привстал и схватил пинцетом воздух прямо перед моим носом. Я еле успел отшатнуться. Доктор же отпустил невидимую находку в очередную банку, накалякав на ней слово «Раздражение».

— Давайте забудем, — устало отозвался я.

— Только если вы отвлечёте меня достойным рассказом.

Был мрачный, пасмурный день…

Нет, не так.

Был понедельник… А хотя, на его месте могла оказаться и среда или пятница. Разве это важно?

Я никогда не знаю, с чего начать. Мысли путаются. Чудится, что упускаю что-то важное, и постоянно терзаюсь изнутри. В общем, я не рассказчик.

Был понедельник или среда. Короче, любой день, кроме вторника. Знаете, почему? Потому что вторники скучные. На мне лежит проклятье скучных вторников. Однажды — как раз во вторник — я стоял на остановке, глазел по сторонам, — ну, кто во что одет, и случайно подслушал чужой разговор.

— Опять скучный вторник… Пьер однажды сказал мне «скучный вторник», у него все вторники скучные. После этого они и у меня такие…

Вот так, случайно услышав чужие слова, я приобрёл в неделе абсолютно пустое, серое окно. Во вторники с тех пор никогда ничего не происходило. Не шли клиенты, меня не звали на вечеринки… Сущая скука. Но хотя бы я мог быть спокоен, что в этот день не случится ничего плохого. Теперь и с вами случится то же самое… если здесь есть дни недели…

Вот почему это не мог быть вторник. Проклятый звонок не мог раздаться в самый безопасный день.

— Послушайте, может хватит про вторники и среды? Я сомневаюсь, что это существенно для вашей истории.

Ладно. Был какой-то день. Пьяный день. Пьяными днями я разбавлял свою неделю и почти утонул. Я только что потерял друга и не знал, чем заполнить пустоту, кроме алкоголя. Я спивался со вкусом: в моём баре стояло только дорогое вино. На него тогда уходила треть моих доходов. Или четверть… не помню. Пиво если и пил, то пафосное вроде Спейс Барли, ну, то самое, для которого пшеницу в космосе растили. И никаких коньяков или виски. Виски на вкус — как бензин. Я, конечно, бензин никогда не пробовал, но если попробую, то оно окажется таким же на вкус, как виски — масляно-мерзкое. Не знаю, почему в этом уверен.

А… Всё равно это был только повод. Серьёзно, я вовсе не был так расстроен своей потерей. Это же была не смерть. А так, попрощались-разбежались. Без слов, без звонков и писем. Просто я знал, что все причины ему писать давно утекли сквозь пальцы в песок. Он любил какую-то индусню с йогой и богами, стал веганом и завязал с алкоголем. Может, напивался я только ему во зло? Зачем… Он ведь о том уже не знал. Был где-то далеко от меня, разбивал лоб о пороги ашрамов. Я в этом не разбираюсь, и не хочу разбираться.

У вас когда-нибудь было такое, что самый ближайший друг — ближе родного брата, если бы у меня такой был — вдруг возомнил себя лучше, выше, достойнее вас? Почему? Потому что вы можете только разрушать, а он… разрушает и созидает по надобности. Нашёл гармонию, так сказать.

Меня так раздражал этот снисходительный взгляд. Он будто записал меня в касту торгашей, пока сам был в касте брахманов. Так и хотелось ударить молотком промеж бровей, открыть ему этот чёртов третий глаз, над которым он постоянно медитировал, да так и недомедитировался.

— Опять пьёшь? — и смотрит так… мол, ты же из подстилочной касты, что с тебя взять?

— Насколько я знаю, вайшью-торговцы — не последняя каста в Индии, — вставил Доктор.

Для него всё равно этот уровень был низковат. Знаете, сначала он говорил это всё со снисхождением. Потом с осуждением. Потом с презрением — не ко мне, к моим слабостям… Но ведь они — часть меня.

И я начинал спрашивать себя: а что, если я и вправду какая-то подстилка, безвольная, потакающая своим прихотям? Если я и вправду недостоин быть другом этого человека? От моей самооценки ничего не осталось. Так что, когда всё закончилось, я уронил со своих плеч целый Эверест. Эверест же в Индии? А где? Ну… Тибет — это почти то же самое… Хватит смеяться!

Так вот, когда мой мобильник затренькал — стандартная мелодия, постоянно хотел её сменить, да так руки и не дошли — я лежал в куче голых тел. Чего морщитесь? Ну оргия и оргия, мы с вами взрослые люди. Я устроил вечеринку с тем условием, чтобы гости тащили своё бухло, потому что моя самотерапия к тому моменту опустошила комнатный бар… Вся вечеринка затевалась ради того, чтобы наполнить бар. Отвлечься — это было второстепенное желание.

О чём я только что говорил? Ах да, мобильник зазвонил, и мне пришлось ползти к нему по гостям. Суть сказанных слов помню только примерно… Зато хорошо запечатлелся голос, потерянный и тихий. Я ведь тоже на тот момент был потерянным парнем. Мне подумалось: мы сможем помочь друг другу. Этот точно не будет ездить на колеснице псевдосвятости по моему потолку.

Он хотел, чтобы я занялся его продвижением. В те годы я занимался музыкой; сам не играл, зато забивал для других групп залы под выступления, искал спонсоров (всегда безуспешно), давал рекламу в журналы и на радио. Только позвонивший не был музыкантом. Делал какие-то статуэтки… На тот момент я их ещё не видел… Мой внутренний голос говорил мне: «О, это же знак, ты должен заняться новым делом» и рисовал сладкие, пахнущие олифой картины, будто бы я занялся отделкой чужих жилищ и преуспел. Ремонт ассоциируется у меня с этим запахом…

Я уже стоял перед камерой, что снимала моё собственное шоу. Я делал из убогих, безвкусных гостиных храм для приёма гостей. Из забитых утварью кухонь — прованс-просторы для сотворения кулинарных шедевров. Привносил в скучные спальни, годные только на то, чтобы их хозяин свалился на кровать после работы и поскорей закрыл глаза — место для отдохновения души и тела, для любви, в конце концов… Нет, не для оргий! Я различаю секс и любовь, между прочим. Короче, я знаю толк в стиле, уж поверьте мне на слово.

Шоу вовсю набирало обороты — в моих фантазиях — а я ещё не нажал «отбой». Я спешно объяснил этому человеку, как до меня добраться, и побежал к ноутбуку. Запнулся о чужие ноги и руки раз сто. Надо было столько всего сделать! Найти художников, мебельщиков, спецов по тканям. Я свято верил в грядущий успех; ведь я ждал знак с небес, и он случился! Теперь-то я знаю, что то был никакой не знак. Просто звонок, из-за которого я разродился миллионом пустых амбиций, а в конце концов оказался здесь, с вами…

Вы, кстати, так и не объяснили, кто вы?

— Я — Доктор, если вы вдруг забыли.

— Ну так какой доктор? Терапевт, мозгоправ?

— Вы уверены, что хотите купить у меня именно эту информацию за свой рассказ?

Я фыркнул. Что за меркантильность. Купить, продать! Торгашня успела надоесть мне ещё до смерти, так почему я должен заниматься ею и после? Неужели весь мир — огромный рынок, а Бог — его заведующий?! Если он есть, опять же.

Лежать на кушетке вдруг стало страшно неудобно: что-то острое впилось мне в спину. Я подскочил и обнаружил на лежанке гипсовый бюст Карла Маркса, с кулак размером.

— Э…

— Утихомирьте уже свои мысли, — отозвался Доктор. — Кто знает, в каком месте этот бюст решит появиться в следующий раз, — и он захихикал. Беззлобно и как-то по-детски. Да и сама шутка была, конечно, достойна тринадцатилетнего подростка, а не мудрого существа из иного мира. Я «естественно» улыбнулся ему — знаю, что это выглядело именно так, ведь такую улыбку я когда-то тренировал перед зеркалом часами — хотя на деле мне не было ни капельки не смешно.

— Так я могу визуализировать что угодно?

— Не думайте, что вам удастся покорить себе эту силу, у вас для такого слишком буйный ум. Как вы сами говорите, червивый. Вечно блуждает, бросается на стены черепной коробки, пока не разобьёт своё несуществующее тело в кровь… и тогда сойдёт с ума… Ум сойдёт с ума, ха! Вы сойдёте, точнее. Хотя с вами это уже произошло, ведь так? Галлюцинации, неуверенность в собственной памяти. Вы так громко думаете, что я не слышу собственных мыслей. Постоянный ор, ор в голове, я до сих пор не могу понять, как вы вообще функционируете…

— На святом духе, — буркнул я. Зачем меня пилить? — Так вы всё-таки слышите мои мысли?

— Когда удаётся разобрать хоть что-то в их какофонии.

В спине опять кольнуло — я уж было подумал, что опять вытащу из-под себя какую-нибудь бестолковую вещь — но то оказался обычный прострел. Боже… или — Дьявол! Почему мне приходится торчать в обычном теле, с его болезнями, бурчанием в животе, желанием сходить по нужде? Я же мёртв, мёртв!

— Я вызвал черепаху силой мысли. А потом ездил на ней верхом. Так что, шах и мат, дорогой Доктор, — пробормотал я, ёрзая. Удобно лечь никак теперь не получалось. Как бы я не пытался примостить свои страдающие мощи на докторовой лежанке, мне всё было не в кайф: то спину давит, то ногам внезапно становится мало места, то шея затекает, то рука чешется.

— А вы уверены, что черепаха уже не поджидала вас на месте? Или что она реально существовала?

— Конечно, она не существовала! Этот мир, он же и так весь неживой, ненастоящий! Порождение бреда толпы суицидников с промытыми мозгами! У одного в голове Индия, у другого — бзики по Фрейду, у третьего — ещё хрен знает что! — выпалил я и вдруг умолк на полминуты, прокручивая себе в мозг диафильмы прошлых не-дней. — Да, я не хотел жить, потому что то была не жизнь, а кошмар. Но умирать я тоже не хотел. Хотел только прекратить кошмар… Но теперь мне кажется, что я застрял в нём на целую вечность.

— И вы хотите вернуться, — заключил Доктор.

— Как вы догадались? Вы, наверное, экстрасенс? — съязвил я. — И вправду, умеете мысли читать!

— Данте, я пытаюсь привести вас к мысли: вы уверены, что вам есть, куда возвращаться? Вы уверены, что вы мертвы, и находитесь в Чистилище?

Он близко наклонился ко мне, нарушая все мыслимые границы, и доверительно прошептал прямо в ухо:

— А что, если вы всё ещё там, на Земле, только сошли с ума окончательно? И никакие сектанты ни в чём не виноваты. Были ли они? Разве возможно, чтобы какие-то люди телепортировались в другое измерение, прости Вселенная, да ещё забрали туда постороннего человека?

Сердце ёкнуло. Мои мысли, которые по словам Доктора, пытались разбиться о череп изнутри, устроили форменную истерику. Они рыдали, словно малые дети, и звали «маму» — то есть меня самого в виде цельной личности.

— Ну уж нет, — напустил я на себя равнодушие. — Я про эту штуку слышал от своей знакомой, называется «газлайтинг». Вы пытаетесь убедить здорового человека в его безумии.

— Пытаюсь ввести в заблуждение? — Доктор поднялся и обошёл меня кругом, разминая члены. — Или всё-таки желаю искренне помочь, раскрыть глаза? Заметьте, я вас ни в чём не убеждаю. Я только спрашиваю, а вы сами себе внушаете, что я применяю этот… как его… газлайтинг.

— Вот, опять попытка манипуляции, — храбрился я, а сам думал: вдруг он прав? Вдруг я лежу сейчас где-то в психушке, привязанный к койке ремнями, и пускаю слюни изо рта? Скачу по палате на подушке, уверенный, что оседлал черепаху? Пытаюсь облапать такого же сумасшедшего товарища по несчастью, полагая, что держу в руках «живую матку»?

— Ваша черепаха мне всё не даёт покоя, — проронил Доктор, будто бы задумчиво. Он уже скрылся из вида, заслонённый гроздью кожаных мешков, и чем-то зашуршал. — Где вы видывали, что на черепахе можно ездить верхом? Как вам это в голову пришло? Вы что, правда сумасшедший?

— Далась вам эта черепаха! Завидуете, что у меня фантазия лучше, чем у вас!

Всё, он мне надоел. Я не дам над собой издеваться. Глупо было думать, что можно нормально общаться с существом родом из этого мира!

— Прощайте, — сказал я, тайно радуясь, что не вижу сейчас лица собеседника. Иначе мне вряд ли бы удалось удержаться от того, чтобы не стереть с него самодовольную ухмылку. Я уверен, он прятал за кожаными мешками именно её.

— До встречи, — откликнулся Доктор.

С тяжёлым сердцем я возвращался обратно в общину. С тяжёлым — потому что видеть мне там никого не хотелось. Они же считают меня помешанным, дефектным, неисправимым. Утверждают, что можно взять и перестать сосредотачиваться на зле. Как они сами-то это делают? Что за магия такая?

Когда меня вызволили из подвальной каморки, кто-то принёс мне одеяло, чтобы укутаться, и сунул в руки стакан с непонятным пряным варевом. У всех нас в голове засел штамп из американских фильмов: если кто-то попал в переделку, нужно завернуть его в плед и отпоить какао. Но у нас какао не было, а воображуны, видно, пока что были не настолько умелы, чтобы его создать.

Девушка, которая приходила ко мне в номер и назвала его не-Лувром, тогда ещё села рядом и попыталась меня приобнять. Я сбросил её руки, расплескав варево, но она не ушла.

— Послушай, Данте… к сожалению, я не знаю твоего настоящего имени… Мы понимаем, как тебе тяжело, — заговорила утешительница. — Мы все готовились к переходу месяцами, тренировали свой дух и разум… и мне жаль, что наш переход тебя зацепил. Ты, верно, думаешь, что мы все бестолковые фанатики, — тут я подумал: «Надо же, как точно подмечено!», — но мы понимаем, что пришли в недружелюбный, сложный мир. И ещё мы знаем, что в наших силах сделать его идеальным, нужно только много работы.

Я не раскрывал рта. Ведь я чувствовал, что стоит мне зашевелить языком, как не смогу удержаться и выдам всё, что думаю о их поганом переходе, их лидере и их самих.

Устав от молчания, девушка решила оставить меня. Но напоследок добавила:

— Лучше, если ты будешь почаще гулять, проветривать голову. Тебе явно вредны маленькие комнаты.

А я прочёл между строк вот что: «Лучше, если ты будешь держаться от нашей общины подальше. Ночевать, так и быть, приходи; ведь мы не можем собрать яйца и прогнать тебя. А теперь мы все пойдём на собрание, на котором будем опускать Давида, за то, что впустил тебя в наш круг святош».

Когда-то я был идеальным переговорщиком. Ну, я так думаю. То самое, что последний муж моей сестры называл silver-tongue. Будь я прежним, смог бы убедить всех этих клятых переселенцев возлюбить меня и водрузить на пьедестал, как близкого друга пропавшего их гуру. Но, я не был прежним, и мне пришлось повиноваться и уйти шататься по городу.

Несколько месяцев во Тьме, кажется, сделали меня аутистом. Почти разучился лгать и льстить, еле заставляю себя это делать, когда нужно. Сектанты бы сказали, что Тьма очистила меня от греха лицемерия. Но на то они и сектанты.

Да ещё эти постоянные преобразования, стоит мысли скакнуть куда-то не туда… Где уж отыскать самообладание?

На углу двух мощёных булыжником улиц (откуда они? Чехия? Австрия? где ж я их видел?..) цвела большущая яблоня. Ветви роняли белые лепестки, покрыв землю и мостовую хрупким ковром. Я сел под деревом, оперевшись о ствол. Славное чудо в конце безумного дня…

Кто знает, вдруг культисты и вправду смогут соорудить здесь идеальный городок? Здесь нельзя заболеть, умереть (почти нельзя?), их стараниями из жизни исчезнут гнев, зависть и всё такое… Они не такие уж плохие люди.

…Или я их оправдываю, чтобы хоть как-то себя утешить?

Ну а что я потерял там, на земле? Свою тьму с галлюцинациями? Перепалки и распри? Погоню за статусом? Грязь из новостей в двадцать один — ноль ноль?

Но если я смирюсь, не будет ли это означать, что мой бывший друг, а теперь враг, самозваный Мессия, был прав, протащив меня в это измерение, и тут мне и вправду лучше?

Я вдруг осознал, что сижу напротив витрины с марионетками. Что ж, если вы настаиваете…

— А ведь вы без меня скучаете, — сказал я Доктору. — Специально подбрасываете свою берлогу мне на пути.

— Презабавнейшее предположение, — отозвался тот с нарочитым равнодушием. — Оно вам льстит?

Я уселся на кушетку, сдвинув мусор в сторону. Доктор намеренно устроил здесь ещё больший бардак, пока меня не было. Инструменты, бумаги — всё было в полном хаосе, чтобы не дай бог, я не уличил его в гостеприимстве.

— Смотрите, что я вам принёс, Док, — я протянул ему несколько яблоневых лепестков на ладони.

— Что это? — за толстыми линзами мелькнул интерес.

— Надежда.

— Несбывшаяся?

— Она ещё не знает, сбудется или нет… Такой и должна быть настоящая надежда.

— Не самый интересный материал, но всё равно, благодарю.

Доктор сгрёб лепестки и спешно ссыпал их в мутную банку, тут же завинтив — будто боялся, что они тотчас упорхнут мотыльками.

— Вы мне задолжали. Получили часть моей личной истории, а где оплата?

Доктор взглянул на меня с таким изумлением, словно я нагадил ему на ковёр и теперь с гордостью демонстрирую ему кучу.

— Покажите мне ещё немного Земли напоследок, и больше я вас не побеспокою. Вы слишком раздражающий тип, чтобы ходить к вам на чай.

— Ложитесь, меркантильный вы негодяй, — ответил он наконец. Кто бы говорил! Но я повиновался, гадая, куда меня отправят на этот раз: в жерло вулкана или какой-нибудь корейский освенцим.