Лезвие страха

Глава 7

Черная карета с гербом Атегаттов на дверях, запряженная четверкой самых дорогих в этой части Лаоры полосатых оленей, неспешно подъехала к воротам роскошного особняка из белого камня. Бородатые головорезы, презрительно щурясь, распахнули ворота, карета въехала на обширный, мощенный серыми плитами двор и остановилась у широкой мраморной лестницы, ведущей к парадному входу.

Возница поспешно спрыгнул, открыл тяжелую черную дверцу, и согнулся в низком поклоне. Бородатые громилы, поигрывая топорами, подошли поближе. Из кареты, опираясь на руку слуги, тяжело выбрался очень высокий худой старик, в черном кожаном мундире с генеральскими полумесяцами. Старик степенно огляделся, поводил длинным костистым носом, и замер.

Прямо возле нарядного, украшенного цветниками крыльца, глядели в небо незрячими глазами насаженные на колья изуродованные человеческие головы. Старик зло оскалился и пробормотал:

— Каков контраст… Удивительные люди населяют эту страну. — Он отвернулся и постукивая тяжелой тростью, стал медленно подниматься по лестнице. Один из громил шагнул за ним следом и предостерегающе крикнул:

— Господин банкир велел вам подождать!

Старик остановился и медленно повернул голову.

— Господин банкир велел мне? Я не ослышался? Наверное, дубина, твой господин имел в виду что-то другое… Никто, кроме Императора, не может ничего повелеть имперскому казначею. Живее, поторопись, предупреди своего хозяина. — Старик вдруг улыбнулся так, что громила резко побледнел и громыхая сталью нагрудника стремглав бросился по лестнице вверх.

У входа в особняк старика встретил сам хозяин дома, полноватый, лысеющий мужчина, с узким лбом и чуть скошенными серыми глазами на грубом лице. Глядя на старика, банкир нахмурил брови и неприветливо заговорил:

— Генерал Патео, собственной персоной. Не ожидал вас увидеть в своей скромной обители. Надо признаться, что ваше послание застало меня врасплох… Обычно, я не принимаю посетителей у себя дома. Для этого есть специальная резиденция.

На верхней ступеньке Патео остановился тяжело дыша, сгорбился и приложил руку к груди. Банкир молча ждал, пока старик переведет дух. Наконец, генерал выпрямился и хрипло проговорил:

— Я не слышу в твоем голосе уважения к правящей власти, Мониссий.

Банкир зло ухмыльнулся.

— Я высказываю уважение только платежеспособным клиентам, генерал. Увы, я не могу отнести к таковым правящую династию. Или быть может, вы наконец соизволили привезти мне погашенные векселя?

Патео поморщился и покачал головой.

— Я старый человек, Мониссий. Уж если ты не уважаешь мой чин — уважь мой возраст. Дай старому графу присесть у камина и поднеси вина.

Банкир помолчал, словно что-то обдумывая, затем нехотя махнул рукой.

— Мой дом, генерал, не предназначен для встреч с высокими имперскими чинами. К тому же, я подозреваю, что речь пойдет о новом займе. Так вот, вынужден вас разочаровать. Никакой беседы не состоится. Мой банк не способен содержать всю Империю, и корона не получит ни единого медного кольца, пока не выплатит старые долги. А долги мне платят все. Или… — Он ткнул пальцем вниз, указывая на обезображенные головы и зло усмехнулся. — Вы победили аведжийцев, получили немалые репарации, но не вернули ничего, не смотря на то, что выиграли войну за мои деньги.

— Война слишком дорого обошлась нам, Мониссий. Имперская армия покорила мир, и это стоит многого.

Банкир грубо рассмеялся.

— Ваш мир, генерал, не стоит ничего… К тому же, этот мир уже не ваш. Этим миром правят деньги, а у Империи денег нет. Кто оплатит последующую службу вашим рыцарям? Нет денег — нет династии, династию сотрет с лица земли собственная голодная и обозленная армия. Этот мир принадлежит отныне нам.

Патео растянул в жуткой улыбке тонкие бледные губы и тихо засмеялся.

— Ты думаешь, что ты стал всесилен и велик, Трой? Быть может, на такие мысли тебя подтолкнули доклады маркиза Им-Анхеля? Ты зарвавшийся дурак, Трой. Анхель писал свои свитки под мою диктовку. А сейчас он весело проводит время в обществе имперского гранд-палача, и в данный момент, скорее всего визжит свиньей подвешенный за ребра на ржавый крюк. И труп твоего лучшего шпиона Нарсинга уже объели щуканы. Тебя обманывали и Император уже решил твою судьбу.

Патео страшно захохотал и взмахнул руками. За стеной послышались крики, звон оружия, предсмертные хрипы и стоны. Ворота особняка задрожали и вдруг рухнули, погребя под собою охрану. Во двор ворвались солдаты в черных доспехах. Трой с перекошенным от ужаса лицом попятился назад, споткнулся об каменную вазу и упал навзничь. По лестнице загромыхали сапогами воины. Патео подошел к лежащему Трою и казенным сухим голосом процедил:

— Ты, Мониссий Трой, обвиняешься в измене, и согласно распоряжению Его Императорского Величества Конрада Четвертого имущество Торгового Совета Норка изымается в пользу имперской казны.

Солдаты подхватили ошалевшего от ужаса банкира, завернули ему руки за спину и пару раз ткнули лицом в мраморную колонну. Трой, отплевываясь кровью, поднял на старика разбитое лицо и прошипел:

— Ну, подожди, генерал… Ты даже не представляешь, какие силы ты затронул.

Патео сухо рассмеялся.

— Уже представляю, Трой… Но, ты видимо так ничего и не понял. Нет уже на землях Лаоры никого, кто мог бы вступится за тебя. Никого. Этой ночью мы вырезали всех твоих людей. Ты последний, и тебе не будет суда. — Патео повысил голос. — Волею, данной мне Его Величеством Императором Конрадом Четвертым, приговариваю тебя, Мониссий Трой, к смерти. — Он хлопнул по плечу капрала и указал пальцем на обезображенные головы.

Трой забился в руках солдат и заверещал, как раненый гурпан. Патео жестко усмехнулся, и спускаясь по лестнице, обронил:

— Замечательное дополнение к коллекции, просто замечательное…

Нападение на караван не стало для него неожиданностью. Напротив, как только они пересекли границу Аведжии, Аттон уже знал, что за ними пристально наблюдают. Он улавливал чутким ухом вдалеке хруст веток под ногами неосторожно разведчика, он видел едва различимые следы недавнего передвижения больших кавалерийских отрядов, и все это время чувствовал опасность за каждым деревом, за каждым кустом. Соленый ветер, пахнущий морем доносил до него бряцанье оружия и доспехов, тяжкое сопение многих воинов, притаившихся в засаде. Бантуйцы, напротив, почувствовав скорое приближение к родным портам, несколько ослабили внимание и торопили волов, чтобы успеть, как выразился один из охранников, к пришествию осенних штормов. Аттона это вполне устраивало. Он уже высвободил крепление цепи, сковывающей его руки и был готов к любому развитию событий. Его собратья по несчастью, измученные переходом, потеряли всякую волю и большую часть времени лежали на загаженном полу, апатично глядя на трясущиеся прутья клетки.

События, впрочем, не заставили себя ждать. На них напали днем, как Аттон и предполагал. Осенние ночи были темны, яркий свет Первой Луны не мог пробить тяжелые серые тучи, закрывающие небо, а потому ночная атака теряла всякий смысл. У одной из развилок поперек дороги рухнул огромный эвкалипт, накрыв первую повозку вместе с волами. Аттон спокойно выждал, пока нападавшие осыпали караван арбалетными болтами, и как только раздались первые звуки рукопашной, он вырвал крепление своих цепей из гнезда и всей своей массой обрушился на дверь клети. Засов, жалобно пискнув, отлетел в сторону и Аттон, потеряв равновесие, рухнул в грязь. Падение оглушило его, но он тут же вскочил и бросился под повозку.

Вокруг каравана шел бой. Бантуйцы сражались молча, сражались отчаянно и умело, не смотря на очевидно превосходство противника в живой силе. На них со всех сторон наседали усатые аведжийцы, и не разбойники, а солдаты в одинаковых кожаных доспехах вооруженные копьями и дорогими мечами хорошей стали. Аттон видел, что воинское искусство на стороне караванщиков, они без труда справлялись с неуклюжими солдатами, но аведжийцы продолжали наступать и теснить бантуйцев к обозам, оставляя все меньше и меньше простора для маневра. Наконец, Аттон кончиками пальцев почувствовал легкое дрожание и приложил ухо к земле. Приближалась кавалерия, с десяток всадников на лошадях. Аттон перебрался поближе к месту сражения, стараясь, чтобы его не заметили. Ожидать от нападавших сочувствия не приходилось, он справедливо предполагал, что как только аведжийцы покончат с караванщиками, они спокойно прирежут и пленных каторжников. Он осторожно выглянул из-за колеса и увидел, как первые всадники ворвались в сражение и в сторону тотчас полетела отрубленная голова. Караванщики, наконец осознав, что в этом бою им суждено погибнуть бросались на врага с удвоенной яростью. Аттон переполз под следующую телегу, заметив краем глаза, что из сражения на четвереньках выбрался и устремился в сторону леса тот самых хромой толстяк. Аттон хмыкнул про себя и пополз дальше. Наконец, он увидел, то что хотел. У крайней телеги, гарцевал на лошади усатый, бритый наголо аведжиец с жабьим лицом. Аведжиец командовал нападавшими, он беспорядочно размахивал руками и выкрикивал бессвязные команды. Аттон выбрался из-под телеги и улучшив момент одним рывком оказался у лошади. Аведжиец, выпучив темные бессмысленные глаза, потянулся за мечом, но Аттон мощным рывком стянул его на землю и с силой опустил тяжелый ботинок прямо на выкрикивающий проклятия рот. Затем он вскочил на лошадь и огляделся. В его сторону никто не смотрел. Несколько всадников топтались у телег, пешие мечники пытались организовать нападение, но караванщики, хоть и потеряв изрядно своих товарищей, продолжали яростно обороняться. У повозок уже лежало не один десяток окровавленных трупов в коричневых кожаных доспехах.

Аттон развел руки насколько позволяла цепь определив для себя возможность ведения боя, затем вытащил из седельных ножен тяжелый длинный меч и тронул поводья.

«Ладно, мастер-башар… Пожалуй, я дам вам шанс…»

Он взмахнул мечом, пробуя его на весу, и направил коня прямо в гущу боя.

— Сейчас раннее утро или поздний вечер, Ваше Величество?

Фердинанд смотрел в узкое окно, вырубленное в толстой стене. За окном царила серая мгла.

— Утро, герцог. — Конрад жестом отправил охрану, присел в специально приготовленное для высоких гостей кресло и посмотрел на аведжийца. Правителя Империя отделяла от пленного герцога сплошная решетка.

— Утро… Я потерял счет времени, Ваше Величество, и для меня это слово имеет уже совершенно другой смысл, нежели для вас. Утро для меня — это время когда, какой-нибудь из ваших солдат просунет под дверь поднос со скудным завтраком.

— Вы не жаловались прежде на пищу, герцог.

— А я и не жалуюсь, Ваше Величество. Я привык ограничивать себя во многом, особенно если это касается моих, скажем так, телесных потребностей. Ваша библиотека в избытке снабжала меня книгами и бумагой, и этого мне вполне хватало для комфортного пребывания в тюрьме. Мне не хватало общества умных людей для бесед, но с этим я вполне смирился.

— Могу сказать, что пребывание в заключении совсем не отразилось на вашей манере вести беседу, герцог. Впрочем, я позволю себе направить наш разговор в русло обсуждения предстоящих событий. А именно суда, для которого в Вивлене в ближайшее время соберутся главы Великих Домов Лаоры. Все будет соответствовать Маэннской Конвенции, герцог.

— Не сомневаюсь, Ваше Величество. — Фердинанд, наконец, отвернулся от окна, прошел через камеру и присел напротив решетки. — И еще… Я хочу поблагодарить вас за эту маленькую услугу…

— Что вы имеете в виду?

Фердинанд белоснежно улыбнулся и обвел руками помещение.

— Вы могли бы спуститься для беседы ко мне в подземелья, но вместо этого, проявили столь свойственное Атегаттам благородство, и дали мне возможность подышать свежим воздухом. Это многое для меня значит, поверьте.

Конрад смотрел на аведжийца и удивлялся про себя. Длительное заключение нисколько не изменило Фердинанда. Герцог выглядел сейчас так же, как и во время их последней беседы в замке Барга. Фердинанд был опрятен, его отросшие волосы и борода имели ухоженный вид, а движения остались такими же плавными. Из донесений внутренней службы Император знал, что герцог все свое время проводит за чтением, почти не вставая с нар. Но сейчас, Фердинанд выглядел как человек только принявший ванну и сытно пообедавший после долгой пешей прогулки окрестностями.

Они некоторое время пристально смотрели друг другу в глаза, затем Фердинанд мягко улыбнулся и проговорил:

— Ваше Величество, я подчинюсь безропотно любому решению Великого Имперского Суда и понесу то наказание, которое мне будет определено. Я полностью осознаю свою вину перед народами Империи и своим собственным народом, и хотел бы остаток жизни провести в какой-нибудь монастырской башне, посвятив свои дни изучению древних теологических трудов. Хотя, в конце концов, это уже не имеет никакого значения.

— Что вы имеете в виду?

Фердинанд встал, прошел к окну и снова принялся разглядывать облака.

— Что я имею в виду? Многое, Ваше Величество. Многое из того, что уже произошло и еще должно произойти. Управлять миром — это большая честь, и тяжелая ноша. Передвигать армии, творить политику, скрупулезно заниматься экономкой. За этими глобальными масштабами порою теряются крошечные, подчас и вовсе незаметные изменения, не правда ли?

Конрад задумчиво смотрел на герцога, всеми силами пытаясь понять, куда бывший правитель Аведжии на этот раз повернет беседу.

— Возможно, герцог, возможно… Терять малое в большом — это порою оправданно…

— А если это малое на самом деле есть всего лишь стружка от чего-то несоизмеримо огромного, не умещающегося даже в поле зрения самого дальновидного политика? Ваш старый канцлер был велик именно тем, что уделял массу времени таким вот мелочам, а потому и успешно заложил фундамент вашего правления.

— Не буду спорить, герцог. И все же, о каких мелочах идет речь?

Фердинанд чуть повернул голову и усмехнулся:

— Да так… Ваше Величество. Я не в курсе событий последнего времени, но почему-то предполагаю, что ваш брак с моей сестрой, королевой Шелоной, событие уже определившееся? Возможно, что под сердцем моя сестра уже носит наследника Великой Империи?

Конрад вздрогнул. Костяшки его пальцев, сжимающих подлокотники побелели от напряжения. Фердинанд, не меняя выражения лица, продолжил:

— Я прав… Как и все очень близкие люди, мы с сестрой чувствуем друг друга на любом расстоянии, Ваше Величество. А этот ребенок… Это будет воистину великое существо!

— Существо? Вы сказали — существо?

Фердинанд заложил руки за спину, и поглядывая на императора, прошелся по камере.

— Я сказал? Ах, да… Ну, не буду себя поправлять. Видите ли, Ваше Величество, мы, аведжийские правители, несколько отличаемся от вас… Да-да… Пришло время сказать вам об этом, ибо это и есть та самая мелочь, на которую великие стратеги и полководцы не обратили внимание. Мы — не люди, и это главное отличие… — Фердинанд остановился и широко улыбнулся, — Остроумно, не правда ли? Да и вы, собственно говоря, уже давно не те, кем пришли сюда с крайнего севера. И различий между нами значительно больше, чем общего. Мы — прямые наследники великих древних правителей, а вы всего лишь временное убежище для нашего семени. Я понимаю, что это звучит оскорбительно, но ничего оскорбляющего ваше достоинство в этом нет, это правда. Правда, с которой вам придется вскоре столкнуться лицом к лицу. Мне уже все равно, кто повелевает армией или церковью, все эти стремления умерли во мне, как ненужные. Мне все равно как со мною поступят судьи, чей близкий конец предрешен. Но могу сказать вам, что меня волнует более в данный момент…

Император, вслушиваясь в слова Фердинанда, вдруг поймал себя на мысли, что герцог все-таки спятил, и все его разговоры — это всего лишь последствия длительного одиночного заключения. Когда эта мысль окончательно сформировалась, Конрад откинулся в кресле и улыбнулся.

— Все это замечательно, герцог. Похожие теории, как мне помнится, не раз выдвигались, задолго до нашего рождения. А уж для аведжийцев выделять собственное превосходство над другими народами — это в крови. Думаю, что у вас будет еще очень много времени для того, чтобы отточить свою гипотезу. После приговора суда, разумеется. А до этого вам придется продолжить изучение древних книг в вашем персональном подземелье…

Фердинанд остановился посреди камеры, и перекатываясь с пяток на носки, довольно улыбнулся.

— О… Конечно, Ваше Величество, вы подумали что я свихнулся? Я ожидал этого, а потому не буду настаивать на своей правоте в данный момент. Но… Есть еще одна мелочь. Совеем уж небольшая, и со стороны вряд ли достойная внимания великих. Но, повторюсь, вскоре эта мелочь изменить всю вашу жизнь. И даже более — жизнь всех живущих в Лаоре людей. — Фердинанд поднял над собою палец, и в его лице мелькнуло что-то такое, отчего Конрад опять вздрогнул. — Мой старший брат совершил непростительную ошибку. Впрочем, он был очень далек от совершенства, что конечно же не снимает с него никакой вины. Он одарил своим семенем женщину из рода эльфов, и плод этой извращенной любви уже приносит беды Лаоре. Это существо несет угрозу всем. Это совершенно новая ужасная раса, справиться с которой будет не по силам даже древним демонам Дома Света. Это существо надо уничтожить как можно скорее, Ваше Величество, и вы сами поймете это в ближайшее время. И пусть мои слова звучат отныне у вас в ушах каждое мгновенье. — Фердинанд вдруг неуловимо изменился. Он как будто в одно мгновение стал выше, шире в плечах, он больше не улыбался, его рот стал похож на щель, а глаза тревожно вспыхнули красным. Конрад в замешательстве встал и попятился к дверям.

— Стража!

В помещение, держа наготове оружие, ворвались гвардейцы Краста. Конрад глянул Фердинанда. Герцог стоял у решетки и протягивал конвоирам руки. Он смотрел поверх их шлемов на императора и улыбался.

— Мои слова, Император. Не думайте обо мне. Не думайте о ней. Думайте о том, кто притаился на краю этого мира. Вы поймете, очень скоро поймете, что его надо остановить.

Кена Бурман, которого все друзья и родственники называли просто — Филином, заканчивал свое обычное вечернее дежурство на самом нижнем ярусе гарнизонной тюрьмы Вивлена. Впрочем, «заканчивал» — это сказано, пожалуй, слишком сильно. Начиная с пятой службы, как только свой пост покинул неутомимый и свирепый капитан Даммир, начальник этой секции тюрьмы, Филин провел развалившись на неудобном стуле в охранном помещении. Он точно знал, что сегодня уже никто не придет с проверкой, а потому с огромным удовольствием стянул новые сапоги и погрузился в созерцание грязных пальцев на ногах. При этом, думал он только о том, как совсем скоро, всего через одну службу, он покинет мрачные подземелья тюрьмы и отправится в свой любимый трактир.

Служба в тюремной охране Филину нравилась. Казалось бы, совсем недавно он еще гнил в сырых казармах Виллайяра, вместе с такими же неудачниками, и каждый день отправлялся в патруль по враждебному городу, и каждый день рисковал получить из-за угла арбалетный болт в спину. А теперь — благодать. Тем более, что он вовремя позаботился и передал одному из писарей кошель с небольшой суммой, которую ему удалось отложить за время службы в Вилайяре, и попал сторожить не дезертиров и преступников, а в самый элитный отряд, охраняющий нижние ярусы тюрьмы, где в просторных камерах содержали особо отпетых, из числа дворянства. Здесь можно было не опасаться бунтов и шальной заточки в бок, да и вообще — им даже запрещалось строго настрого разговаривать с именитыми заключенными. К тому же — сухая теплая караулка, сытные обеды и жалованье почти капральское — целых десять колец в неделю. Этого ему вполне хватало и на выпивку и на шлюх, и еще оставалось немного на то, чтобы купить младшему брату-калеке засахаренных слив и свежих булок. И никакой тебе муштры, а капитан Даммир? Да что там капитан… Он, Филин, уже столько лет провел в армии, что обмануть бдительность какого-то гарнизонного служаки, пусть и дослужившегося до офицерского чина, ему не составляло никакого труда. Впрочем, пить на службе Кена все же опасался. Его вовсе не прельщала перспектива вылететь обратно в действующую армию, только из-за того, что какому-нибудь проверяющему из дворца удастся унюхать сивушный запах. Поэтому пил он исключительно после службы, пил помногу, как и все его друзья, надираясь подчас до полной потери памяти. Вот и теперь, шевеля грязными пальцами ног, Филин думал о том, как это прекрасно опрокинуть в себя стопку обжигающей, а затем закусить солеными кабачками прямо из бочки. Нет большего наслаждения. К тому же, именно сегодня он обещал той рыженькой, как ее там, ну, со второй улицы которая, показать одну интересную штуку, которой его обучил один капрал-кавалерист в полевом лагере под Марцином.

Кена лениво почесал в паху и тут краем глаза уловил какое-то движение за дверью. Он выпрямился и настороженно повертел головой. Второй охранник его смены, туповатый увалень Лени, совершал обход верхних камер, и должен был объявиться не ранее чем перед началом службы, а все остальные охранники яруса не имели ключей от внутренних камер секции.

За дверью, в мерцающем свете факела совершенно бесшумно возникла некая серая масса и тут же исчезла. Филин испуганно поморгал, и чувствуя, как отвратительно липкий страх растекается по его телу, медленно встал. Осторожно ступая босыми ногами, он перешагнул через брошенные на пол сапоги, и держа перед собою короткий неудобный меч, выглянул в коридор. Коридор был совершенно пуст. Филин помотал головой, сунул меч в ножны и с облегчением выдохнул.

«Почудилось…»

И тут, он совершенно отчетливо понял, что сзади на него кто-то смотрит тяжелым ненасытным взглядом. Что-то нечленораздельно взвизгнул он повернулся и уставился на серую, грубо оштукатуренную стену караулки.

Столь обычная тишина подземелья вдруг наполнилась сухим шуршанием, странным шелестом и негромким монотонным шипением, словно где-то совсем рядом зашевелился огромный чешуйчатый гад.

В коридоре скрипнула дверь. Филин выпучив глаза бросился из караулки и замер. Тяжелая кованная дверь второй камеры была распахнута настежь. Вырванный неведомой силой засов из толстого металла покачивался из стороны в сторону, держась на одном болте.

Чувствуя, как колени предательски задрожали, Филин вытащил из крепления факел, вжал голову в плечи и шагнул к раскрытой двери. Большая камера, которую занимал какой-то очень важный вельможа, чьего имени не знал даже капитан Даммир, была пуста. По углам камеры стояли стопки тяжелых пыльных книг, повсюду валялись расщепленные перья и клочки пергамента. Небольшой стол у стены был заставлен глиняными плошками с толстыми восковыми свечами. Оплывшие свечи не горели. Филин, поводя факелом из стороны в сторону, беспомощно огляделся, посмотрел на узкую щель отдушины на потолке, а затем бросился к внешней двери. Дверь была надежно заперта. Кена медленно повернулся и посмотрел назад.

Дверь во вторую камеру была закрыта, и засов находился на своем месте. Он, не спуская глаз с двери, облокотился о холодную стену и вытер со лба пот.

«Да что же это со мной?»

Немного успокоившись, он прошлепал босыми ногами к дверям камеры, открыл узенькое окошко и осторожно заглянул внутрь.

На широких нарах, сгорбившись над внушительной книгой, сидел молодой вельможа с грустным лицом, облаченный в простое серое платье. Кена встряхнул головой, закрыл глаза и сильно дернул себя за кончик уса. Затем снова посмотрел внутрь. Ничего не изменилось — пленник находился в надежно запертой камере и, и не обращая на него никакого внимания, читал при свете свечей толстую книгу. Кена тяжело вздохнул и осторожно прикрыл окошко. Чувствую, что босые ступни порядком занемели от холода, а все внутренности по-прежнему дрожат от страха, он повернулся и замер, парализованный диким ужасом.

Прямо за его спиной возвышалось нечто громадное, черное, словно сплетенное из вращающихся дымных струй, принимающих облик существа с четырьмя длинными руками и мощными крыльями за спиной.

«Тук. Тук. Тук…»

Сердце. Мучительная пауза… Воздух, нужно больше воздуха.

«Только не сейчас. Только не сейчас…»

Старик протянул руку, нащупал дрожащими пальцами пузырек, и плеснул в пыльный кубок немного янтарной жидкости.

«Вот уже. Вот…сейчас… Сейчас полегчает.»

Он поднес кубок к губам и с трудом влил в себя обжигающую, отвратительно-горькую жидкость. Дышать сразу стало легче. Изношенное сердце внутри слабо вздрогнуло. «Тук-тук-тук-тук-тук…»

«Вот так… Так значительно лучше».

Старик с трудом поднялся и опираясь на трость направился к дверям. Гвардейцы за дверями почтительно склонили головы. Старик, громыхая тростью по мрамору, прошел через длинный коридор в огромный холл центрального купола и посмотрел на широкую лестницу, ведущую к покоям императора. Многочисленные придворные, толпящиеся в холле, осторожно косились на него, но никто из них не предложил ему помощи.

«Последний раз. Это будет последний раз».

Он шел на штурм лестницы, как когда-то шел на штурм крепости Марцин, не глядя по сторонам, плотно сжав тонкие губы. Его сердце под черной кожей мундира, как и тогда судорожно билось, подстегнутое горьким настоем химмы.

Не останавливаясь он прошел три пролета, и только добравшись до высоких колон перед приемным залом, позволил себе замедлить шаг. Капитан стражи, заметив его приближение поспешно скрылся за порогом, и когда генерал приблизился к дверям, перед ним уже вовсю раскланивались поспешно покидающие приемный зал министры и советники. Последними зал покинули арион-маршалы Циклон и Севада. Капитан стражи, учтиво улыбаясь, сделал приглашающий жест.

— Великий Император Конрад готов принят вас, Ваше Высочество!

Генерал молча кивнул и прошел в зал. Вопреки его ожиданиям император был один. Конрад сидел на троне, подперев красивую голову кулаком и задумчиво разглядывал две доски для писания, исчерканные многочисленными стрелочками и непонятными символами. Генерал приблизился и почтительно склонил голову, коснувшись переносицы кончиками пальцев. Конрад немедленно встал с трона и тепло улыбаясь подошел к старику.

— Граф Патео! Мой старый преданный генерал. Я рад видеть вас в добром здравии. Присядьте…

Конрад указал на кресла у стены. Старик с благодарностью кивнул и присел, устроив тяжелую трость между колен. Император опустился в кресло напротив.

— Как здоровье королевы, Ваше Величество? Честно говоря, я ожидал увидеть ее здесь, и надеялся засвидетельствовать лично свое почтение.

Конрад, продолжая улыбаться, сложил на груди сильные руки и ответил:

— Спасибо за заботу, граф. Королева в своих покоях. Селин нашел ей замечательную служанку, весьма сведущую в тайных аспектах медицины и королева, благодаря ее стараниям, чувствует себя отлично. Вы получили приглашение на свадьбу, генерал?

Старик покивал головой.

— Да, Ваше Величество, конечно. Но, к сожаления, слабое здоровье и преклонный возраст вряд ли позволят мне присутствовать при этом. Заранее приношу вам свои извинения. Надеюсь, что вы войдете в мое положение, и позволите старику порадоваться за вас сидя у камина в себя в замке. А подарки к свадьбе будут доставлены в Вивлен уже завтра, Ваше Величество, и надеюсь, многие из них произведут впечатление. — Патео скромно улыбнулся и склонил голову.

Конрад довольно рассмеялся.

— Ну что вы, граф… Самый лучший подарок к свадьбе вы мне уже преподнесли. Империя свободна от долгов, шпионы разоблачены, и мы вновь можем обеспечить в полном объеме хождение золотого карата. И это все благодаря вам, мой старый друг.

— Не стоит преувеличивать мои заслуги, Ваше Величество. Я всего лишь скромный слуга и исполнял свой долг.

— Полноте вам, граф. Эта Империя обязана вам стабильностью. Не будем забывать, конечно же о покойном канцлере, — Глаза Конрада на мгновенье стали печальными, — и моем боевом учителе Короне, оставившем нас совсем недавно… Как жаль, что его родной сын оказался такой мразью. Впрочем… Сейчас это уже несущественно. Скоро в Вивлене соберутся главы великих держав и великих родов Лаоры. Они прибудут на нашу свадьбу, и последующий за ней Форум Правителей, на котором будет решена участь герцога Фердинанда. Среди них не будет только Великого Герцога Латеррата.

Патео изобразил на лице удивление, хотя ему уже доложили о смерти древнего правителя. Конрад, заметив выражение его лица, печально развел руками и проговорил:

— Он скончался, граф, и не оставил наследников. Согласно подписанному ранее документу, отныне титул Великого Герцога Латерратского и все его земли отходит к действующему Императору. То есть — ко мне, граф. Поэтому я распорядился отправить в Тарль два ариона, для того чтобы принять правление в стране. В том случае, если переход власти пройдет без эксцессов, а я предполагаю, что это будет именно так, то к концу осени объединенными силами мы сотрем с лица земли Великую Забринию.

Патео одобрительно покивал головой. Он изначально знал, что развитие событий на западе Лаоры будет именно таким. Но сейчас его беспокоил несколько другой вопрос, и как только молодой император замолчал, он спросил:

— Ваше Величество, до меня дошли слухи, что вы пригласили на свою свадьбу баронов Керрима и Бора? Вы собираетесь заключить с аведжийцами какую-то сделку?

— От вашего ока ничего не укроешь, граф. Да, это действительно так. И бароны, прошу заметить, ответили согласием.

«Так вот зачем перегруппировались войска Им-Роута в Марцине, похоже, баронам не суждено покинуть Вивлен. Интересная получается свадьба». - отметил про себя Патео, а вслух спросил:

— Известно ли вам, Ваше Величество, что отряды преданные Адольфу Керриму грабят бантуйские караваны и убивают купцов Великого Торгового Дома, нарушая тем самым сразу несколько глав Маэннской Конвенции. Кроме этого, такие нападения могут вполне подвигнуть Бантую на ответные меры, и нам придется считаться уже не баронами, а с одной, как мы уже убедились, из мощнейших армий Лаоры?

Император задумчиво посмотрел на старика. Когда он заговорил, улыбка исчезла с его лица.

— Все вопросы, связанные с Великим Торговым Домом мы будем решать чуть позже, граф. Меня самого очень беспокоят эти невесть откуда взявшиеся пираты-грамотеи. Но сейчас… Как вам известно, Негус Бор приходится королеве Шелоне родным племянником по материнской линии, и может вполне претендовать на престол Аведжии, в том случае, если с законным наследником, принцем Нестса Николаем, что-то случится. И несмотря на то, что по соглашению с новым главой церкви архиепископом Новерганским Гумбольдтом, весь контроль за престолонаследием переходит в ведение имперской канцелярии, я хотел бы обезопасить южную часть империи от каких-либо поползновений со стороны аведжийской знати. И сделаю для этого все возможное, поскольку до меня уже доходят слухи о тайно вынашиваемых баронами планах по захвату Циче.

Патео вдруг почувствовал, как сердце снова начинает его подводить. Но это длилось всего пару мгновений, и как только боль в груди унялась, он заговорил:

— Ваше Величество! Я ваш верный слуга, я посвятил служению Изумрудному Трону всю свою жизнь. Я командовал арионом при вашем деде, я командовал Южной Армией, а затем и возглавлял всю интендантскую службу при вашем отце. Я видел многое и многое пережил. За столь короткий срок правления вы смогли сделать невозможное — вы победили и обезглавили Аведжию, управились с церковью и банкирами, покорили сердце самой красивой и влиятельной женщины этого мира. Вы достигли всего того, о чем не мог и мечтать ни один князь Атегатта. Вы стали настоящим Императором, собрав под крылом своей власти могучие державы. На вашей стороне отныне Латеррат, Рифлер и королевство. Вы осуществили мечты старого канцлера и этот мир отныне принадлежит вам. Но что же будет дальше, Ваше Величество? Вот вопрос, который волнует меня все последние месяцы. Вы разгромите Великую Забринию и принесете мир в эти несчастные земли, покорите аведжийских баронов, возможно, когда-нибудь справитесь с независимым Рифдолом и горцами из Нестса, а что потом? Этой Империи необходимо выплескивать энергию власти, иначе — она в мгновенье разорвет те связи, которые создавались немыслимым трудом и этот мир захлестнет волнами крови.

Император встал с кресла, прошелся по залу и остановился у досок для письма, разглядывая странные символы. Генерал смотрел, как молодой правитель что-то молча подчистил, и добавил еще несколько символов. Изображение стало похоже на два скрещенных меча, между которыми ветвилась молния. Император повернул доску к генералу и заговорил.

— Вот он, принцип существования человека. Его развитие, устремления и его конец. Отсюда, например, мы черпаем энергию для своего существования, здесь мы может эту энергию воплощать в действия. Вот это — тот предел допустимого, что мы можем себе позволить. Как видите — этот символ обозначает самую маленькую меру веса. Всего-навсего. Мы воюем две тысячи лет, две тысячи лет мы топчемся на месте, зарываясь все глубже в собственное дерьмо. Кто-то назовет это проклятием для человечества. Я же скажу, что этому виной наша инертность, нежелание воспринимать иного, враждебность по отношению ко всему новому. Как сказал когда-то Россенброк: «Попытка навязать лучшее всегда рассматривается как попытка отобрать последнее». И он был прав, генерал. Я разорву порочный круг истории. Я дам людям то, чего они боятся. Я дам им новые земли, новые веяния, новые мысли. И пусть поначалу ими будет двигать страх, жадность и презрение к другим. Но со временем, они поймут, что человек велик и достоин большего. И это величие они добудут себе в бою, и научатся его защищать. Когда-то мы были расой победителей, и я верну эти времена. Вы спрашиваете, что будет дальше? Дальше, мой генерал, будут подвиги. Человек должен двигаться вперед. Стоит остановиться — и как вы справедливо заметили, нас поглотит собственная жадность и ненависть. Люди никогда не станут лучше, но они могут оставить свою злость на полях сражений, и получить взамен новые земли, новые знания, новые богатства. Я объединю Империю в единый кулак и направлю всю мощь туда, за Пределы, отведенные нам Богами, в скрытый от нас великий и бесконечный мир.

— Мы были там втроем… Я, Малена и еще один южанин, его звали Регата Янг, вы его не помните. Такой себе был типчик, скользкий и пронырливый. Все слонялся от одной банды к другой. Помер он. Одни говорят, что его сам Джуппа Камень за долги выпотрошил, другие — что прирезали его караванщики в Прассии. Все может быть в нашем нелегком ремесле. Так вот, о чем это я?

Альфи Заноза сидел в окружении юных голодранцев, из тех, что вечно ошиваются у порогов притонов, в надежде получить какую-нибудь несложную работенку, а потом хвастать на всех углах о своих связях среди Тихого Дома. Они были самыми благодарными слушателями для Альфи, путешествующего из одной таверны в другую, который день подряд.

Солдаты Тихого Дома напуганные странной активностью имперской разведки забросили на время свой промысел и залегли на дно, что в их понимании означало проводить дни и ночи в попойках и пьяных ссорах, и заканчивалось такое времяпровождение, как правило, в карцерах местной тюрьмы для бродяг и буянов, что было совсем неплохо, учитывая тот факт, что сам начальник тюрьмы много лет находился на содержании у Тихого Дома. Тихий Дом заботился о своих верных подданных, и краткосрочное пребывание в тюрьме как раз и входило в такую вот своеобразную заботу. По крайней мере, местная тюрьма это не Башня Высшего Милосердия, откуда вела одна дорога — по частям и в яму с известью, и не жандармская тюрьма у реки, из которой с равным успехом можно было отправиться как и за море на галеры, так и на старинную виселицу на площади Звезд.

Вот и теперь Альфи, едва проспавшись после предыдущего загула, был ласково выпровожен стражником на улицу. На улице он получил традиционный пинок под зад, и тяжело вздыхая о влажном соломенном тюфяке в своей любимой южной камере тюрьмы, добрел до ближайшей таверны, где в окружении любопытной молодежи успокоил душевную тревогу и общее недомогание несколькими кружками пива. Таверна эта принадлежала Тихому Дому, имперские шпики захаживать сюда опасались, да и прочий люд не очень-то жаловал, и собирались здесь в основном такие же солдаты ночной армии Вивлена, для того чтобы перекусить, отдохнуть или обсудить насущные дела.

После того, как душевный недуг отступил, Альфи умял большую миску чечевицы, запивая пивом, а насытившись, развалился на лавке и предался воспоминаниям.

— Так вот, о чем это я? Ага… Всю ночь мы просидели в вонючей яме, а наутро пришел капрал Буги, старый хрен, еще из тех, значит, что при покойном Вильгельме карателями на Бриуль ходили. Они там столько детишков и баб сельских в смоле сварили, что сам Джайллар месте со своими свиньями от зависти хвосты грызли. Ну как увидел я его, так и подумал — все, хана тебе Заноза. Закончен твой славный путь. А на мне под курткой кольчуга дорогая, по два кольца сплетенная. Кольчуге той цена в десять карат серебром была, я ее с мертвого винтирского вельможи стащил, когда обоз у Кленового моста брали, ну это еще в то время как я в помощниках у Вернона Крапивы ходил. Еле ноги унесли от того моста, поскольку сел нам на хвост сам Рамис Три Денежки. Половину бойцов потеряли… Так вот та кольчуга мне на память и осталась. А тут, понимаешь, сижу в яме, снизу жижа и черви, сверху каратели… Эх, совсем в горле пересохло! — Альфи требовательно пощелкал пальцами. Один из мальчишек бегом бросился к стойке и также бегом вернулся обратно, неся две пенящиеся кружки. Альфи одним духом ополовинил кружку, вытер ладонью усы и вдруг замер, уставившись выпученными глазами на дверь таверны. Сидящие рядом с ним мальчишки испуганно переглянулись и повернули головы.

У порога стоял высокий воин в длинном дорожном плаще. Он не спеша стягивал перчатки, при этом внимательно вглядывался в лица присутствующих. Альфи осторожно поставил кружку на стол и махнул рукой своему окружению.

— Так, брысь отсюда…

Мальчишки, настороженно поглядывая на вошедшего, поспешно разбрелись кто куда. Остальные посетители таверны, в основном мелкие воры из предместий и перекупщики, никакого внимания на рослого воина не обратили. Воин, позвякивая шпорами, неспешно проследовал через весь зал к столу. Проходя мимо Альфи, он чуть повернул голову и едва заметным жестом указал на стол. Альфи, скривив лицо, нехотя поднялся и последовал за ним. Воин присел на скамью, посмотрел в сторону хозяина и показал ему два пальца. Альфи опустился напротив, подергал себя за кончик уса и хрипло рассмеялся. Воин посмотрел на него с некоторым недоумением.

— А выгляжу смешным, Заноза? Или у тебя это от страха? Кстати, рад видеть тебя в добром здравии…

Альфи тревожно засопел носом и негромко ответил:

— Если ты думаешь, что я отвечу тебе тем же, то ты ошибаешься, Птица-Лезвие.

— Ну, на твою любезность я вовсе не рассчитывал.

Мальчишка из прислуги принес две кружки пива. Аттон заглянул в кружку, поводил носом и недовольно пробурчал:

— А пиво на этом берегу Диа по-прежнему паршивое. — Он схватил мальчишку за рукав и добавил, — скажи хозяину, пусть нальет мне хорошего темного пива, из тех бочек, что ему привозят с того берега реки.

Он подвинул кружки к Альфи.

— Пей. Я в последнее время пил все больше воду. Ждал, когда же наконец доберусь до пивоварен Атегатта. Ты не можешь себе представить, Альфи, какую гадость льют на юге.

— Представь себе, Птица-Лезвие, могу. Хотелось бы мне еще полюбопытствовать, какими судьбами тебя занесло в столицу?

— О да. Я ищу одного человека, Альфи. И надеюсь на твою помощь.

— А вот это зря, Птица-Лезвие. С чего это ты решил, что я стану тебе помогать? Ты убил Вернона Крапиву. Ты убил Ирэн. Кстати, Малена так и жаждет твоей крови. Она поклялась отомстить за сестру, и думаю, что вряд ли отступится, пока не прикончит тебя.

Аттон задумчиво покачал головой.

— Послушай, Заноза. Я не нарушал законов Тихого Дома. Я убил их, потому что защищал собственную жизнь. Если Малена хочет мести — это ее личное дело, но ведь ты прекрасно знаешь, что я убью ее, как только она попытается привести свои планы в жизнь.

Альфи допил пиво и откинулся на спинку.

— Ты не можешь говорить о законах Тихого Дома, потому что всегда был по другую сторону. Эти законы на тебя не распространяются. В Вивлене тебе не дадут спокойно сделать то, что ты задумал, потому что ты наш враг.

— Мне плевать на ваши законы, Альфи, равно как и на все остальные законы тоже. Я делал, делаю и буду делать только то, что захочу. Вы не могли мне помешать ранее, не сможете и теперь, хотя думаю, что и не станете.

Альфи, глядя Аттону в лицо, хмыкнул и произнес:

— Возможно, что ты действительно величайший воин на этих землях, по крайней мере, так считает Большая Ма. Возможно. Но ты зря приехал в Вивлен, Птица-Лезвие. Зря.

— Не думаю, Альфи. К тому же, это не тебе решать. Насколько я знаю, ты так и не выбился в генералы ночного города, а потому держи свое мнение при себе. Мне необходимо встретится с Дочерью Мантикоры, и пусть она решает этот вопрос. И ты проводишь меня к ней.

Альфи поморщился, покачал головой и приготовился встать. Аттон неуловимым движением прихватил его за пояс и резко дернул вниз. Альфи пошатнулся, взмахнул руками и плашмя рухнул на стол. Аттон взмахнул тяжелым боевым ножом и пригвоздил кожаный ворот рубахи к столешнице. Посетители таверны, встревожено глядя на них, поднимались со своих мест. В руках замелькала сталь. Аттон сделал предостерегающий жест:

— Все! Мы уже уходим. Правда, Альфи? — Он нащупал на поясе Занозы длинный узкий кинжал и ловко вытащил его.

Заноза прохрипел что-то невнятное.

— Вот видите, он согласен.

Аттон вырвал нож, перевернул Занозу на спину и столкнул его со стола на пол.

— Все, поднимайся, мы уходим.