Лезвие страха

Глава 6

На чистом песчаном берегу быстрого ручья полковник остановил свой маленький отряд, а сам проскакал чуть дальше, к невысокому пологому холму, с единственной красноствольной сосной на вершине. Взобравшись на самый верх, полковник осадил оленя и огляделся. Вокруг насколько хватало глаз расстилался желто-красный осенний лес, с редкими темными пятнами елей. Горизонт был скрыт низким хмурым небом, но полковник знал, что там, на востоке уже должны были появиться первые белые вершины хребта Зайл-Туан. Он еще огляделся, и пустил оленя галопом.

Воины у ручья уже спешились, напоили оленей и сидели в кружок на белом песке, ожидая его. Полковник остановил оленя, легко спрыгнул на землю, и позвякивая шпорами прошел к ручью. Он долго и с наслаждением пил сладковатую холодную воду, затем смыл с лица пот и походную грязь. Наконец, он выпрямился, и глядя на сидящих на песке воинов проговорил:

— Мне нравятся эти земли… Есть в них что-то особое, волшебное. — Он посмотрел в сторону опушки, и присел рядом со своими подчиненными, — Здесь разобьем лагерь. На одну ночь. Завтра выдвигаемся. Дальше пойдем без обозов, распорядитесь, чтобы все взяли самое необходимое. Когда вернется дальняя разведка? — Полковник обратился к бородатому седому воину со сломанным носом.

— Не позднее третьей службы, господин арион-полковник! Ближнее охранение заканчивает осмотр периметра. Пока никаких сигналов не поступало.

Полковник сорвал травинку, сунул в зубы и задумчиво кивнул. Высокий молодой лейтенант в легких черных доспехах что-то выводил на песке палочкой. Двое, похожих друг на друга, как две капли воды арион-майоров, сидели спина к спине и безразлично смотрели в воду.

Полковник еще раз оглядел своих командиров, сплюнул травинку и заговорил:

— Выведете панты сюда, на опушку. Еще раз проверьте состояние оружия и верховых животных. Далее мы будем двигаться без остановки, и чтобы никаких отставших. Охранению глаз не смыкать, менять солдат каждую службу.

Лейтенант дорисовал на песке окружность, поставил посередине точку, полюбовался и смахнул свое творение рукой.

— Господин арион-полковник, мы же на своей территории? До Рифлера еще по меньшей мере сорок лиг…

— Лейтенант Пирс, в данный момент я не интересовался вашим мнением, а ставил задачу на ближайшее время. Император поручил нашему ариону особую, прошу это отметить, особую миссию… Возможно, что бой нам предстоит уже завтра. Это будет зависеть от того, насколько расторопными окажутся люди Селина…

Бородатый арион-майор в недоумении уставился на командира. Близнецы повернули к ним свои ничего не выражающие лица.

— Завтра, господин арион-полковник? И с кем же мы будем сражаться в Траффине?

Полковник задумчиво посмотрел на противоположный берег ручья, где по мелкой воде важно вышагивала большая тонконогая птица. Легкий ветерок проносил мимо пожухшие листья и тонкие нити паутинки. Вода в ручье с мягким шипением перекатывалась в камнях. Где-то плеснула рыба.

Полковник вздохнул поглубже и ответил:

— Мы будем сражаться с тем, с кем нам прикажут, майор… В двух переходах отсюда, в ущелье Долгор, расположен большой монастырь, называемый Священной Обителью. Я знаю, что в данный момент севернее монастыря расположились пехотная бригада армельтинских волонтеров и несколько отрядов лучников, посланные якобы для того, чтобы обезопасить золотые прииски Траффина. Нам же, как вам было известно, поставлена задача обойти монастырь с юга, и выйти к Зайлл-Туану, на пересечение границ Рифлера и Королевства, для возможного отражения атаки со стороны банд, расположенных в Могемии. Сегодня утром я получил послание из столицы, от арион-маршала Севады. В этом послании сказано, что в ближайшее время меня должны посетить люди генерала Селина, рассредоточенные по этим территориям, и сообщить конкретную боевую задачу. Также, маршал в своем послании подчеркнул, что мы не должны дать никакого повода монахам, думать о том, что нашей целью является Обитель. Потому я и распорядился дальней разведке обходить ущелье Долгор стороной.

Бородач внимательно выслушал командира, и прищурив глаза задал вопрос:

— Значит ли это, господин арион-полковник, что возможно завтра, мы прямо с марша атакуем монастырь?

Полковник отстранено кивнул, поднялся и отряхнул песок.

— Возможно, майор, возможно… И все-таки… Распорядитесь, пусть две тройки разведчиков, из самых опытных, поглядят что там за монастырь…

Сивый поправил шлем и еще раз оглядел мрачное трехэтажное здание с мощным фасадом. Рядом, скрипя зубами, ворочался Людоед. С площади по-прежнему несло клубы вонючего дыма, а с неба не переставая моросил мелкий холодный дождь. Сивый повернулся к Людоеду и прошептал:

— Господин лейтенант, сколько их там может быть?

Людоед покачал головой. Сивый прикусил губу и пошарил рукой у пояса, но вспомнил, что водка во фляге давно кончилась, зло сплюнул и пробормотал:

— Ладно, сколько бы ни было, подкрепления все равно не будет…

Людоед обернулся, пересчитал людей и зло обронил:

— Это точно — не будет… Дом-то вон какой, еще постройки нелюдей. На головы я думаю не обрушат…

Сивый, чувствуя, как где-то внутри него разгорается жаркое пламя, перехватил поудобнее щит и заорал во все горло:

— Армельтия, вперед!

Его крик тут же подхватило множество глоток. Взмахнув над головой мечом, Сивый спрыгнул прямо в черную лужу, и разбрызгивая грязь, бросился к дому. За ним загромыхали сапогами по мостовой остальные. На полдороги Сивый заметил краем глаза движение на втором этаже и тотчас нырнул в сторону. Бегущий за ним солдат, что-то булькнул горлом и повалился, пробитый копьем.

— Арбалеты! — шум дождя разрезам могучий бас Людоеда, и Сивый услышал, как тренькнули тетивы, и тут же ему под ноги рухнуло подергивающееся тело в черной рясе. Он перепрыгнул через монаха и выставив перед собою щит вломился в двери, сразу же сбив с ног двоих, ошалевших от такого нападения, монахов. Сзади послышались глухие, чавкающие удары мечами и предсмертные стоны. Заметив в конце большого зала движение, Сивый упер щит в пол и занял оборону. Рядом, пыхтя и отдуваясь выстроились его оставшиеся бойцы. Зал был почти пуст, на полу громоздились кучами сорванные со стен гобелены, припорошенные обильно известью, на стенах повсюду видны бурые потеки, а прямо напротив них на стене висело распятое вниз головой женское тело с содранной кожей. У противоположного входа появились темные фигуры и Сивый, глянув, что его бойцы в ужасе таращатся на стену, рявкнул:

— Что рты раззявили, слюни распустили? В бой!

Однако сразу броситься в атаку не получилось. Монахи подняли арбалеты и им пришлось укрыться за щитами. Сзади послышался топот бегущих следом. Сивый что есть мочи заорал: «Стоять!»

По щитам глухо ударили стрелы. Сивый тут же вскочил, отбросил щит и размахивая мечом помчался через зал. Остальные бросились за ним. Он заметил, как ближайший к нему монах, бешено вращая красными глазами, судорожно пытается натянуть тетиву, и сразу же, на бегу ударил его наискось, и тут же поднырнув под выпад, подрубил ноги следующему. Монахи подались назад, но уже было поздно. За Сивым подоспели остальные, он уже слышал звериный рык Людоеда и глухие удары его топора.

— Теснить черных!

Размозжив голову очередному противнику, Сивый вывалился в узкий коридор, ведущий к двум лестницам на второй этаж. Вниз по лестницам, грохоча каблуками уже скатывалась, ощерившись оружием, черная волна. Эта волна выплеснулась в узкий коридор и тут же заполонила его визжащими красноглазыми фанатиками. Вслед за Сивым выскочили остальные, и Алан, подхватив с пола коптящий факел, не раздумывая бросился в бой. Две толпы вооруженных людей столкнулись в узком пространстве, и коридор тут же превратился в мясницкую. Пол под ногами мгновенно стал скользким от крови, места для рубки уже не оставалось, и Алан колол, наваливаясь всем телом на меч, бил ногами и кусался, а за ним тыкая мечами в щели между своими, напирали остальные.

Девушка поправила заплечный мешок, подтянула ремешок колчана и оглянулась назад. Под скалой, слегка прикрытый клочьями белесого тумана во все стороны расстилался черный безмолвный лес. Лес наползал на горы, тянул свои чудовищные искривленные корни вверх, но там, где начиналось нагромождение гранитных глыб, лес отступал, и дальше, к самой вершине оставались лишь жиденькие кустики кизила, да жесткая сухая трава.

Девушка посмотрела вверх, на древнюю осыпающуюся башню, стены которой обильно поросли мохнатыми бурыми лишайниками, и осторожно ступая по острым камням, продолжила подъем. У самой башни она еще раз остановилась и снова посмотрела назад. Отсюда отдельных деревьев уже не было видно и лес превратился в монолитную, без единого разрыва черную плоскость, и более напоминал безбрежное, замершее в своем ужасном спокойствии, тайное море. Девушка встряхнула головой, словно отгоняя от себя страшный морок, и медленно прошла в полуразрушенную арку.

Изнутри башня была совершенно пуста, не считая пары осыпавшихся лестничных пролетов и небольшой смотровой площадки на самом верху, но девушка знала, что все это лишь декорация. Знала она и том, что стены башни хранят в себе смертоносные ловушки, иначе в таком замечательном месте уже давно бы поселилась какая-нибудь тварь из леса, поэтому она осторожно миновала едва заметные щели стенах, легко скользнула по сдвигающимся плитам и добралась до противоположной стены. У стены она вытянулась на цыпочках, нащупала рукой едва выступающий камень в кладке и легко надавила на него ладонью. Тут же, прямо перед ней кусок стены сдвинулся и совершенно бесшумно скользнул в сторону. Девушка заглянула в узкий коридор. Вопреки ожиданиям, она не почувствовала тока теплого воздуха, насыщенного густыми запахами кузницы и плавилен. Из коридора потянуло лишь промозглой сыростью и плесенью. Девушка задумчиво разглядывала некоторое время сырые, уходящие вглубь горы стены, а затем смело шагнула вперед.

Коридор вился, казалось, бесконечно. Он то поднимался, вверх и тогда ее ноги скользили на гладком полу, то почти отвесно спускался вниз, и тогда ей приходилось опираться на лук, как на посох, но она спокойно двигалась вперед в абсолютной темноте. Впрочем свет ей был не нужен — девушка прекрасно ориентировалась в этих сырых стенах. Наконец, коридор привел ее ко входу в пещеру, едва освещенную тусклыми лучами, падающими из отверстий под сводом.

Вдоль стен пещеры громоздились удивительные, непонятные ей механизмы, состоящие из множества пересекающихся плоскостей, изогнутых трубочек и разновеликих сфер, а сами стены были украшены совершенно чудесными предметами из стекла, золота и стали. Повсюду стояли большие и малые верстаки и столы, заваленные причудливыми инструментами и заставленные колбами и пузатыми емкостями, наполненными жидкостями всех цветов и оттенков. Посреди пещеры у потухшего камина совершенно неподвижно сидели в одинаковых позах четыре гремлина. Их длинные хрящеватые уши безвольно обвисли, между сложенных коротких крыльев острые бугорки позвонков оттягивали серую кожу.

Девушка, стараясь ничего не задеть, подошла ближе. Гремлины продолжали неподвижно смотреть в потухший камин. Она остановилась и тихо позвала:

— Гермуль… Я принесла тебя сушеных фруктов.

Крайний слева гремлин едва заметно вздрогнул. Его крылья пошевелились. Он чуть повернул голову и посмотрел на девушку большим темным глазом. Она улыбнулась, скинула к ногам заплечный мешок и прислонила к верстаку лук.

— Гермуль, ты становишься невежливым… — она смахнула пыль с деревянного кособокого стула, присела и подперев голову ладонями, посмотрела на камин.

Гремлин медленно повернулся к ней и улыбнулся двумя рядами острых зубов.

— Милая моя Таэль… Как я рад тебя снова видеть! Позволь мне представить тебе своих братьев: вот это Груммель, более известный в пещерах Матхаллы, как Задира, это Бруммель, тот самый, что перепив вишневой настойки оседлал мантикору, а этого ты сама прекрасно знаешь, вы ведь знакомы, да малютка Чик-Чик?

Гремлины продолжали смотреть незрячими глазами в камин. Девушка рассмеялась.

— Гермуль, если бы ты был человеком или эльфом, я бы сказала, что ты двинулся умом на старость лет. Но у вас, у Тхару, этот процесс выглядит совершенно иначе. Поэтому, я сделаю вывод, что ты просто очень соскучился за соплеменниками, раз уж высек из камня их подобия. Но если честно, я на мгновенье действительно поверила в то, что Тхару возвращаются в Лаору…

Гремлин нежно погладил брата Бруммеля по каменной морде и ответил:

— Мне стало скучно, Таэль… Четыреста лет одиночества, и твои редкие визиты не смогли изменить ничего. Я бесконечно одинок, а это, — он ткнул пальцем в истуканов, — это всего лишь очередная попытка убежать в прошлое. Неудачная, скажем прямо…

Девушка огляделась и провела пальцем по зеркалу в прекрасной кованной раме. На полированном серебре остался пыльный след.

— И сколько же ты времени уже общаешься со своими каменными братьями? Мне сдается, с тех самых пор, как я посетила твою пещеру в последний раз… Не так ли?

Гремлин пожал худыми плечами, собрал серую кожу на лбу в складки и задумчиво проговорил:

— Ты задала мне непростую задачу, милая Таэль, и мне пришлось много думать о сущностях этого мира. О том, откуда все берется и куда уходит в конце концов. Ты прекрасно знаешь, что такие задачи не для Тхару, они для гномов, но я не видел живого гнома уже добрых пять сотен лет… В тягостных раздумьях я провел много времени, а потом решил, что мне нужна компания.

Девушка дослушала и молча кивнула. Она распустили тесемки на заплечном мешке и поискала глазами среди хлама какое-нибудь блюдо. Гремлин проследил за ее взглядом и рассмеялся.

— Вон там, за набором резцов четвертой заточки, по-моему, есть большая тарелка.

Таэль встала, порылась в инструментах и вытащила керамическое блюдо с разноцветным орнаментом. Она вытерла пыль рукавом куртки и высыпала из мешка целую гору засахаренных фруктов. Гермуль, облизнувшись длинным темно-синим языком, присел поближе и тут же набил себе полный рот.

— Фа такф дафноф нифчегф фкуфнф…

Таэль, глядя, как гремлин пытается объясняться с набитым ртом, улыбнулась и махнула рукой.

— Прожуй сначала, представитель древнейшей цивилизации…

Пока гремлин хрустел фруктами, она пристально разглядывала изваяния у камина. Это была потрясающая работа, каждая морщинка на их каменных телах была тщательно прочерчена необыкновенно искусным резцом. Только их глаза — невидящие полушария, выдавали тонкую работу мастера. Наконец, Гермуль слизал длинным языком последнюю сливу, и блаженно закатив глаза, откинулся назад и проурчал:

— Это прекрасно. Я так соскучился по фруктам… Последний раз я слопал кальмара-перевертыша, попавшегося в ловушку в башне. Вкус у него был, как у подошвы сапога… Милая Таэль, не могла бы ты посещать меня чаще? Я с удовольствием бы выслушивал твои причитания по поводу несовершенства этого мира в обмен на засахаренные фрукты.

Девушка улыбнулась и ответила:

— Ты живешь слишком высоко и слишком далеко, Гермуль. Путь через Санд-Карин опасен даже для эльфа. Возможно, если бы ты перенес свое жилище, к примеру, в горы Иггорд, я бы посещала тебя значительно чаще.

— Иггорд? Это на границе Бембирры, которую бескрылые называют Биролем? Нет уж, милая моя, уволь… Я конечно не против питаться человеческим мясом, — Гремлин кровожадно пощелкал зубами и комично запыхтел, — Но, боюсь, что всех охотников за сокровищами мне не съесть. Помимо этого, я просто не люблю людей. Не люблю их вид, их животный запах, мне не нравятся их привычка лезть с оружием и факелами во все пещеры… Так что, пожалуй я пока останусь здесь, и пусть мне придется ждать следующего твоего визита несколько лет. Кстати, как поживают твои соплеменники?

Таэль пожала плечами и задумчиво ответила:

— Я не общаюсь с эльфами, ты же знаешь, Гермуль. Практически. Местные, из Санд-Карина избегают моего общества, на востоке и за пределами Лаоры я не бываю. Последний раз я беседовала с одной эльфийкой из южного полесья, почти на самой границе аведжийской равнины. Это весьма интересная особа, Гермуль…

— О… Ты нашла что-то интересное в эльфах? Это для меня ново. Я думал, что последнюю тысячу лет интересуешься только людьми, и тебе нет дела до соплеменников. Кстати, от тебя сейчас пахнет только человеком… — Гермуль пошевелил внушительными ноздрями на сером лице и оскалился… — Ну, и что же замечательного и такого интересного в этой эльфийке из южного полесья? Неужели она придумала как вернуть власть вашей расе?

— Увы, нет… Это совершенно обычная девушка из семьи Горана Этиэлля, она осталась в Лаоре по собственной воле, я так предполагаю, что у них там вышел серьезный семейный конфликт. Она прожила все эти годы затворничества на именном дереве семьи, но однажды, совсем недавно, с ней приключилась страшная неприятность. Во время охоты ее загнали в ловушку древесные вирмы, и если бы не случай, то возможно, что она уже бы проросла где-нибудь на болоте хищным побегом. Случай выглядел как высокий мужчина с развевающимися темными волосами. Он отбил девушку от вирмов, а дальше…

— А дальше у них приключилась любовь… Эх… — Гермуль вздохнул, его лицо тут же расплылось в довольной улыбке. — Как давно я не слышал ничего подобного, Таэль. Какая прекрасная легенда, как это мне напоминает древние сказания, которые моя бабка, Ворчливая Анит, рассказывала перед сном нам с сестрой, когда мы, еще совсем маленькие бескрылые тхару, капризничали в своих чудесных каменных кроватках, на самой вершине замка Ганф…

Девушка грустно улыбнулась.

— Конечно. Гермуль, из этой истории получилась бы замечательная легенда. Но… Ее спаситель был человеком.

Гремлин поморщился, взмахнул длинными ушами и подозрительно засопел. Таэль невозмутимо продолжила.

— Между ними действительно вспыхнуло пламя странного чувства, возможно, что это и была настоящая любовь, возможно. Через некоторое время этот человек погиб, а девушка родила ребенка…

Гремлин вздрогнул всем телом, его крылья вдруг взвились за спиной и тут же опали.

— Я не ослышался? Ты сказала, что она родила? Я не порицаю межрасовых связей и никогда не порицал, в конце концов, вы и люди очень похожи, внешне… Но это…

— Да, Гермуль, как это не удивительно, она родила от человека. Родила здорового мальчика в положенный ей срок.

Гремлин запыхтел, как забытый на костре чайник.

— Но это невозможно, моя милая Таэль… Люди и эльфы не совместимы… У вас совершенно другое строение. И ни одна эльфийка не способна забеременеть от человека, не говоря о том, чтобы родить кого-то… И ты должна знать это лучше меня, ведь это ты жила с человеческим самцом столько лет.

Таэль грустно улыбаясь, покачала головой и ответила:

— Ты прав, Гермуль. Ты совершенно прав. Но она родила и с этим придется считаться. И более того. — Она сделала паузу и внимательно посмотрела в темные глаза гремлина, — Отец ее ребенка, был очевидно, не просто человек. Он был нечто другое, и не задолго перед смертью, он передал ей вот это… Она осторожно извлекла из-за пазухи сверток, не торопясь развернула и выложила на ладонь семиконечную звезду из темного металла.

— Хр-р..

Она посмотрела на Гермуля и отпрянула. Гремлин весь подобрался, взмахнул крыльями, из его длинных согнутых пальцев на длину ладони высунулись острые черные когти, а глаза стали желто-белыми, как брюхо протухшей рыбы. За все долгие годы она увидела его таким в первый раз, и поспешно накрыла звезду ладонью.

— Ты знакома эта вещь?

Гремлин сложил крылья и отвернулся.

— Гермуль… Я не понимаю…

— Вот, мои братья предупреждали меня, а я их не послушался, старый я дурак. Не совсем человек… Эльфийский ребенок. Еще и это… Значит они здесь, они никуда не исчезли, и они возвращаются…

— Кто они, Гермуль?

Гремлин повернул голову и покосился на девушку темно-фиолетовым глазом.

— Оборотни Элоис. Древние демоны из Дома Света. Они не покинули этот мир, увы…

— Оборотни? Значит этот ребенок — плод связи древнего демона и эльфийки? А что это за Звезда? Скажи мне, Гермуль, почему ты так испугался?

— Это Ключ, девочка моя.

— От чего?

— Это ключ от бездны. От той самой бездны Вернигора. Я ведь знал это. Знал, но не хотел верить. Многие годы меня терзали странные предчувствия, словно я заново переживал второю эпоху правления Баньши, когда наш род тоже оказался на грани вымирания. Я долго думал об этом, но сваливал ответственность за происходящее на людей, алчных, злых и нетерпимых существ, которых древние боги подселили к нам, исходя из своего какого-то странного умысла. Очевидное, между тем, лежало на поверхности, но я не замечал этого. Еще много веков назад, исследуя древние замки и заброшенные подземелья, я находил следы страшные следы их пребывания, но и мысли не допускал, о том что они могут вернуться. Теперь, все стало на свои места. Элоис никогда не покидали Лаору. Год за годом, как и многие тысячелетия назад, они возвращали себе силы и свой первоначальный облик. Это значит, конец цивилизации людей близок. Конечно, я мог бы позлорадствовать по этому поводу, но не стану, отнюдь. Люди обошлись с нами жестоко, но скорее всего, ими просто двигали сами Элоис, а теперь, они пожирая изнутри человеческую плоть будут рваться наружу, рваться к власти над Лаорой, вступят в войну друг с другом, и оставшиеся сильнейшие поделят эти земли. Если только… — он посмотрел на ее руку, сжимающую сверток.

— Что, Гермуль?

— То, что ты держишь в руке — это и есть Большая Звезда Вернигора. Ключ к тайному лабиринту, где древний правитель Лаоры спрятал оружие, которым он победил Элоис. Демоны будут искать это оружие, когда память и сила полностью возвратятся к ним, искать для того, чтобы оградить себя от нападения. Когда-то этим оружием уже воспользовались баньши, повергнув оборотней Элоис.

— А почему ты называешь эту звезду ключом от Бездны?

— Потому, девочка моя, что каждый, применивший оружие Вернигора понесет тяжкое наказание. Сила его такова, что ни одно живое и мыслящее существо не способно выдержать такого удара. После того, как баньши использовали оружие в войне против Элоис, их раса исчезла за считанные годы, а оставшиеся просто бежали через свои порталы. Это оружие нельзя использовать. Только существа, подобные Вернигору могут сладить с ним. Наши расы слишком слабы для этого.

Таэль осторожно положила сверток в свой мешок, прижала руки к груди и негромко проговорила:

— Гермуль, я боюсь… Первый раз за свою долгую жизнь я боюсь. Зачем этим демонам понадобился ребенок от эльфов?

Гремлин подсел к ней и нежно обнял за плечи длинной серой рукой.

— Я не знаю, девочка моя. Не знаю. Ваша раса всегда выделялась среди остальных. Вы всегда были искренними, немного наивными и бесконечно мудрыми. Наши старейшины говорили, что если огры несут свет глаз Вернигора, то эльфы — свет его души. Этот ребенок — загадка. Его отец был аведжийцем?

— Да, Гермуль.

— Ну конечно, конечно… Я когда-то тебе рассказывал о Барагме, зловещем затерянном замке, который я посетил много веков назад вместе с человеком по имени Теобальд Расс. Барагма, пожалуй, это единственное прямое наследие древних правителей Лаоры. Замок постройки демонов. И правили в этом замке именно аведжийцы. Возможно, именно в их народе Элоис растворили обильно свое семя, перед тем, как баньши лишили их тел и могущества. Так вот, судя по легендам, именно в Барагме находится тот самый лабиринт, в котором спрятано оружие Вернигора и не только оружие. Тебе придется вернуть Звезду ее владельцу, девочка моя. Для нас она совершенно бесполезна. Мы все равно не сможем открыть заветную дверь.

Обитель горела. Пылали островерхие башенки и резные покатые крыши молельных домов. Горел чудесный многоярусный сад, а легкие деревянные строения выгорели дотла, и уже почти не дымили.

Полковник устроил поудобнее на коленях глиняную миску и зачерпнул деревянной ложкой пресную серую кашу. Его слуга нарезал большим кинжалом хлеб и холодное мясо, смахнул куски на холстину и придвинул полковнику. Командир отсутствующим взглядом скользнул по нарезанной снеди и устало поинтересовался:

— Ты, сын бригадной шлюхи, кинжал-то хоть обмыл?

Его слуга и оруженосец присел рядом на корточки и глядя на пожарище, заморгал хитрыми глазками.

— Не волнуйтесь, господин полковник, чистый он… Об рукав вытер.

— Об рукав. Скотина…

Полковник тупо пережевывал чуть теплую кашу, и смотрел на носки своих сапог, обильно вымазанные кровью и облепленные сухими травинками. Внутри себя он чувствовал тяжелую неудовлетворенность этой странной победой, к тому же, перед боем он не успел отлить, и теперь страдал от неприятной липкой сырости в штанах. Есть перехотелось. Он кинул ложку в свой шлем, отставил миску и повернулся к слуге.

— Где там обоз? Давай, шевели задницей. Скачи к обозу, найди мне чистое платье и пива привези. Пошел, шельма! — он протянул руку к плети, но слуга уже проворно вскочил, и побежал через двор к оленям.

Полковник порылся в полевой сумке, вытащил зеленое яблоко и с хрустом откусил сразу половину. Рядом с ним солдаты разбивали палатку для раненых, а в стороне, на вспаханном поле армельтинская пехота уже возводила лагерь. Остатки его ариона расположились чуть дальше, за маленькой рощицей, там, куда ветер не доносил дым от пожара. Полковник сжевал яблоко вместе с твердой серединкой, посмотрел на свои грязные руки и задумался.

Они вошли в бой прямо с марша, как только заметили на севере сигнальный столб белого дыма. Сигнал означал, что пехота уже выдвинулась в атаку, а лучники заняли свои позиции. Арион изменил свое движение, и первая панта пошла в обход укрепленной стены Обители. Не зря, ох не зря он отправил вперед разведку — монахи ждали нападения и добросовестно приготовились к нему. Две дороги, ведущие в обитель, были перекопаны и усеяны многочисленными замаскированными ловушками, и если бы он отправил кавалерию в лоб, их бы встретили острые заграждения и ямы, заполненные горящим маслом. Но и так монахи доставили им немало хлопот. Стены обители, с виду не предназначенные для удержания врага, штурмовать оказалось непросто, и первая панта лейтенанта Пирса полегла почти вся. Но тут в тыл монахам вышли передовые отряды армельтинской пехоты, и задача несколько упростилась. Он приказал рыцарям спешится, и вступить в непривычный для многих из них бой в тесных городских условиях. Но, когда вторая панта, ценою многих жизней, расчистила проход для кавалерии и открыла ворота — победа была предрешена. Остатки ариона вихрем ворвались в обитель, и никакое отчаянное сопротивление и воинское искусство одиночек-монахов не могло сдержать натиск имперских железных пант. Обитель пала, и согласно приказу из Вивлена подлежала полному уничтожению. Но глядя на то, как солдаты поджигают здания необыкновенной изысканной красоты, и сваливают в костры целые ворохи старинных свитков, полковник почувствовал внутри какую-то неприятную тяжесть, постепенно перерастающую в режущую боль, словно сегодня, он своими руками уничтожил целую эпоху в истории Лаоры. Да так оно конечно и было.

Из задумчивости его вывел хриплый голос:

— Что прикажете делать с пленными, господин полковник?

Он поднял взгляд на своего заместителя. Бородатый арион-майор стоял перед ним, и его панцирь все еще покрывали темно-красные потеки. За его спиной маячили два капитана из имперской разведки, гладковыбритые, в чистых новых мундирах с гербом империи.

— Ах, да… Пленные. Пленных быть не должно, майор. Это приказ. Где они сейчас?

Майор повернулся и указал на невысокое, стоящее особняком деревянное строение.

— Мы согнали их в конюшни, господин полковник.

— И сколько их там?

— Около трех сотен.

— Вы нашли Отца-Настоятеля?

Майор пожал плечами. Из-за его спины выступил один из капитанов. Когда он заговорил, в его глазах полковник увидел насмешливое презрение.

— Отец-Настоятель покончил с собою, господин полковник. Мы обнаружили его тело в подвале библиотеки. Судя по всему, он принял яд.

Полковник тяжело вздохнул. Раздражение, накопившееся внутри рвалось наружу, вдобавок, ему казалось, что от него дико разит кровью и мочой. Он посмотрел, как четверо солдат пронесли мимо изрубленное тело лейтенанта Пирса, и проговорил:

— Значит, покончил. Ладно. Майор, тот сарай, где пленные — сжечь. Вместе с пленными. На это дело отрядишь этих вот красавцев, — он ткнул грязным пальцем в имперских разведчиков. Те непроизвольно отступили, с широко раскрытыми глазами. Старый майор ухмыльнулся жестким звериным оскалом. Полковник улыбнулся в ответ и добавил:

— А как вы думали, господа офицеры? Чужая боль да не минет вас… И отмываться от крови мы будем отныне вместе.

Тощий монашек в засаленной до блеска рясе дико озирался по сторонам выпученными от ужаса белыми глазами. Позади него, поигрывая многохвостой плетью, стоял могучий гвардейский капрал в черных доспех. Селин, развалившись в кресле, перечитывал послание от Виктории, и иногда поглядывал на монаха из-под густых бровей.

«Господин генерал, Гларум честно выполнил первую часть своей миссии. Он отыскал того самого писаря из приюта Детей Господних, которому Коррада несколько лет назад доверил перевод апокрифа Митча. Насколько удалось установить, этот монах сделал полный перевод запрещенной рукописи, и Коррада поручил ему найти в архивах таинственный Список Желанных, о котором мы с вами говорили, в связи с особыми свойствами, присущими только Гларуму. Мне известно, что на самом деле, никакого Списка никогда не существовало, это выдумка последователей Митча. Информация о Списке исходила от главного адепта веры Митча в наше время, маркиза Дона Дракона Им-Моула, покойного главы секты Эркуланских Пожирателей, а маркиз Им-Моул, как известно, был более чем не в себе. Я не сочла за труд, и составила свой Список Желанных. И как вы могли уже заметить, первую строчку в этом списке занимает сам Гларум. Пришлось слегка пофантазировать, добавляя сочных красок в его родословную. Теперь, вы можете, используя того самого, преданного Корраде монаха, передать этот Список в нужные руки. Думаю, епископ-палач, просто жаждет его получить, и ждать следующего шага от церкви долго не придется. К тому же, насколько мне стало известно, кампания у стен Дрира неоправданна затянулась. Войска так и не смогли полностью блокировать город, а это означает, что осада может продлиться еще очень долго. Думаю, что в свете подобных событий, стоит поторопиться и вывести Корраду из игры».

Селин дочитал, странно улыбнулся и пробормотал в пустоту:

— Джайллар побери эту женщину. Однажды с ней придется расстаться, и меня эта перспектива вовсе не вдохновляет…

Он взял со стола влажное душистое полотенце и тщательно протер лицо. В данный момент, больше всего на свете, генерал хотел спать. Где угодно, хоть на старом диване в кабинете, да хоть на холодном полу — только спать. Хотя бы полслужбы. От постоянного недосыпания голова его медленно превращалась в котелок с расплавленным свинцом. Жгучая боль в затылке терзала его уже несколько дней, но пока он не мог позволить себе расслабится. Пока…

Генерал поморщился от боли, передернул плечами и голосом, в котором явственно ощущалось многодневное недосыпание, спросил, обращаясь к сидящему на жестком неудобном стуле монаху.

— Так ты и есть брат Спуцилла, переводчик из приюта Детей Господних?

Монах издал жалобное блеяние, рухнул на пол, и резво работая коленями пополз к его креслу. Жалобно всхлипывая он принялся остервенело целовать начищенные генеральские сапоги. Селин брезгливо поморщился и пробормотал:

— Капрал…

Гигант сделал два шага, одной рукой приподнял дергающееся тело и швырнул в стену. Раздался смачный хруст и во все стороны полетели красные брызги.

— На стул его. И воды…

Капрал, не меняя выражения на каменном лице, схватил монаха за шиворот, и усадил на стул. Потом взял со стола кувшин с водой и выплеснул все содержимое несчастному в лицо. Монах, размазывая по лицу кровавые сопли, весь сжался и стал похож на мускусную белку, которой злые мальчишки оборвали крылья. По кабинету потянулись волны смрада.

Селин потер виски и поморщился.

— Вот Джайллар… Ну ладно, продолжим. Ты меня слышишь?

Монах судорожно закивал маленькой головенкой.

— И это радует. Отвечай на вопросы здесь, или тебе придется делать тоже самое, но не сидя на стуле, а свисая вниз головой с мясницкого крюка. Так что возьми себя в руки. Ты понял?

В ответ опять всхлипы и кивание. Селин прищурился и дал знак капралу выйти. Гигант четко развернулся и исчез за дверью.

— Я не силен в истории, монах. Тем более в истории церкви. И ты сейчас меня просветишь. И чем подробнее и точнее будут твои ответы, тем больше вероятность того, что сегодняшнюю ночь ты проведешь в своем приюте, а не в обществе гранд-палача. Итак… Что из себя представляет пресловутый апокриф Митча? Говори языком понятным, без всяких ваших церковных премудростей.

Монах вздрогнул, и испугано вращая глазами, быстро заговорил:

— Это одна из тайных книг, великий генерал… Одна из самых тайных церковных книг. Ее полное название — «Видения смуты и тайные проповеди. Хаос и камень Лун, исторгающий кровь», великий генерал. Это книга записана со слов самого архиепископа Митча Второго еретиком Верритой, для новой редакции Книги Возвышения. Однако, великий генерал, на третьем соборе в честь господа нашего Иллара, епископы Лаоры обвинили Митча в ереси и придали его имя, и его творение анафеме… Апокриф Митча вошел в «Книгу Невидимых Лун», главную книгу проклятой секты Отрекшихся, секты, созданной самим Верритой, Рожденным в Кровавом Бою.

— Что за Веррита? Подробнее…

Монах посветлел лицом, глаза его лихорадочно заблестели, стало ясно, что такие истории и есть смысл его никчемной жизни. Когда он заговорил. Селину показалось, что от прежнего испуга перед всемогущей имперской разведкой у него не осталось и следа.

— Еретик Веррита — один из тех, кто попытался расшатать устои веры нашей, и было это еще при правлении императора Адальберта Шестого, во второй половине шестого века по исчислению Новой Империи. По книгам, Веррита родился прямо посреди кровавого сражения, когда его мать билась в рядах защитников Сафира. Город осаждали войска бриульского князя Роберта Третьего «Расчленителя», и судьба защитников города была предрешена — все они погибли на кольях, и их трупами еще долго пировали падальщики… Младенца Верриту, завернутого в окровавленный плащ убитого солдата подобрал безымянный священник из обители Семиндар, мальчик вырос и отдал всего себя служению Господу, и в вскоре сам возглавил Обитель. Он был прекрасным оратором и проповедником, знал позабытые языки и изучал самые древние книги, от времен Старой Империи. Легенда гласит, что в одной из книг Веррита наткнулся на описание чудодейственных ритуалов, пришедших из глубин веков. Изучив эти практики, Веррита отправился к архиепископу Митчу. В лице старого архиепископа Веррита нашел поддержку и понимание, и после нескольких лет, проведенных в суровой аскезе и изучении древних книг, сам Митч написал тот апокриф, точнее будет сказать, что это верный Веррита переносил откровения Митча на пергамент. Вдвоем они собрали приверженцев из наиболее преданных и решили открыть глаза духовенству, на истинную, как им казалось веру, но главы Святой Церкви Иллара не пожелали изменять канон, и даже более, они ополчились на Митча, они предали его имя анафеме, а «Видения смуты и тайные проповеди» запретили под страхом смерти. Митч был схвачен и сожжен на костре, а Веррите удалось бежать. Он собрал вокруг себя целую общину, они путешествовали по Лаоре и проповедовали свою новую веру, но везде подвергались гонениям. Вскоре и сам Веррита был схвачен властями города Термбур. Его сторонников распяли вниз головами вдоль дорог, а самого Верриту четвертовали, а останки сожгли, поливая черной смолой.

— В чем заключалась основная доктрина учения Митча, и почему церковь прокляла его имя и охотилась на его последователей?

— Апокриф Митча, великий генерал, это повествование о Хаосе. О том, как Джайллар порабощает людей. Митч считал всех людей изначально проклятыми прикосновением Хаоса. Он считал Хаос недугом, болезнью, поражающей человечество через кровь, и использовал древние ритуалы для очищения.

Селин недобро ухмыльнулся и прорычал:

— Так это он первым начал пить человеческую кровь, да монах?

Брат Спуцилла испуганно закивал. Его губы мелко дрожали.

— Да, великий генерал… Митч считал, что только так он может спастись от приближающего Хаоса.

— А ты, значит, перевел этот самый апокриф и торжественно вручил Корраде? Вот интересно, выпил ли он кровь старого Вальтера… Ладно, ты мне отвратителен, как и все ваше мерзкое братство. Что это еще за Списки Желанных?

— Это мифический документ, создание которого приписывают самому Веррите, великий генерал. В этих списках указывались великие рода Лаоры, изначально несущие в себя гнусное семя Хаоса. Этих списков никто никогда не видел, и упоминаются они лишь дважды: в протоколах допросов самого Верриты, которые проводил канонизированный ныне святой отец Кунди, и протоколах допросов проклятого трупоеда Дракона Им-Моула…

— Но ведь Коррада поручил тебе отыскать эти Списки? Возможно, они действительно существуют?

— Нет, великий генерал… Я уверен, что их никогда не существовало…

— Ну, значить тебе придется их создать, монах… — Селин устало порылся в свитках на столе и выбрал один из них. — Вот. Это тебе за образец.

Монах уставился на пергамент вытаращенными от ужаса глазами. Селин швырнул свиток ему под ноги и медленно проговорил:

— Прочти это внимательно, монах. Ты создашь такой же свиток, придашь ему вид древнего, надеюсь, тебя не надо этому учить, и передашь его в Дрир. Времени тебе на это — три дня. Мои люди буду следить за тобой. Если ты задержишься с работой — тебе отрубят ноги и накормят ими весь приют. Если ты попробуешь обмануть нас — твоя смерть будет еще ужасней. Помимо этого, на словах ты передашь, что первый в списке, некий Анджей Гларум, потомок термбурских князей, проживает в пригороде Вивлена, адрес там указан. Стража!

В кабинет вошел тот самый огромный капрал и выжидающе посмотрел на генерала. Селин, глядя как монах подбирает дрожащими руками свиток с пола, тяжело вздохнул и отдал приказ:

— Капрал, этого мерзавца передашь моему дежурному офицеру. Пусть его доставят в приют, туда откуда взяли, и не спускают глаз.

— Жрать-то как охота… — Сивый привалился спиной к стене, достал из-за пазухи тряпку и принялся оттирать потемневшее от крови лезвие меча. Рядом, тяжело дыша, присел Людоед.

— Жрать-то? На вот, пожри… — Он вытащил из кожаной сумки на поясе сухарь и протянул Сивому. Сивый откусил кусок, прожевал и вернул оставшееся.

— Сами лопайте, господин лейтенант. Неизвестно, сколько мы еще здесь проторчим.

— Скоро, рыбий глаз, скоро все кончится…

В полутемном зале мечники сбились у стены, подальше от разбитых окон, через которые с площади тянуло промозглой сыростью и дымом. Возле окон остались лишь несколько человек с арбалетами. Солдаты, изнуренные многодневными сражениями молча передавали друг другу бурдюки с вонючей водой и зябко дышали на замерзшие руки. За стенами шумел непрекращающийся дождь. Там, за пеленой дождя где-то вдали зычно перекликались люди, и было непонятно, то ли это враги, готовящиеся к штурму, то ли это бравые бирольцы из имперской бригады, отчаянным броском захватили две древние башни у противоположного конца площади.

Людоед оглядел заваленный трупами зал, и пробурчал:

— Мертвых… Того… Убрать надо. Там за коридором дырка в подвал есть, вот и надо сбросить.

Сивый устало кивнул, но с места не тронулся. Из кучи тел в самом центре зала донесся жуткий стон, один из монахов зашевелился, перевернулся на живот и вдруг пополз прямо на Сивого. Он полз, тряся окровавленной головой, на которой невозможно было различить черт лица, а за ним по полу тянулись сизые потроха. Сивый вскочил и одним ударом отделил голову монаха от тела. Обезглавленный труп рухнул, из перерубленной шеи толчками выплескивалась темная кровь.

Сивый с сожалением посмотрел на свой меч, поднял с пола тряпку и снова принялся отирать лезвие. Сидящий в угу молодой солдат вдруг зарыдал. Сивый покосился в его сторону, но промолчал. Людоед нехотя повернул голову и бросил сквозь зубы:

— Питер, заткнись…

Солдат зарыдал еще громче. Пряча лицо в ладонях он привалился боком к стене и уже не плакал, а выл по-звериному. Остальные мечники поторопились отойти от него подальше. Людоед скривился.

— Это война, сынок. Война, за которую государь наш император платит тебе деньги. Надо было оставаться в своей деревне, у мамки за пазухой, рядом с теплой сисей. Если не перестанешь выть, я самолично перережу тебе глотку… Вот так, так намного лучше, рыбий глаз…

Солдат перестал рыдать, он лишь всхлипывал и жался к стене. Сивый сплюнул себе под ноги и повернулся к Людоеду.

— Так вот, господин лейтенант… Дом-то мы отбили, а дальше что?

Солдаты повернули к командиру измученные лица. Сивый сунул меч в ножны и продолжил:

— Я так понимаю, что город мы расчистили… Ну, окромя ям этих и подземелий. Пожалуй, уже и рыцарям пора в бой вступать?

Людоед задумчиво почесал щетину и ответил:

— Площадь наша, бойцы. Завтра здесь будут «Призраки» и «Мантикоры». За ними придут осадные машины и остальные войска. Мы свою работу выполнили, рыбий глаз… Вот только эту ночь пережить бы… А с рассветом, глядишь — и пиво будет, и обозы, и каша горячая. Ночь только пережить, рыбий глаз…

Солдаты тяжело вздыхали и отводили глаза. Людоед осмотрел свой небольшой отряд и просипел:

— Умирать страшно, рыбий глаз. Страшно, вот так вот, под дождем и в дыму. Но вы все пришли сюда за той самой звонкой монетой, и все дали слово верности нашему Императору. И мы не умрем! Мы армельтинцы, гордость армии Императора. Мы будем резать, жечь и грызть, будем, если надо… А сейчас — спать. Этих вот только в яму покидаем — и спать. По очереди, по одному, вполглаза, змеи степей! И не дадим застать себя врасплох!

Здесь, южнее Бадболя, было значительно теплее, светило мягкое осенние солнце и деревья вокруг стояли, едва тронутые легкой желтизной. На ужин им раздали миски с жидкой похлебкой, в которой плавали редкие плохо очищенные кусочки кореньев. Аттон быстро управился с едва теплым варевом, швырнул миску в помощника обозного повара, и вернулся к размышлениям.

Шла четвертая неделя его вынужденного путешествия на юг, и никакой возможности совершить побег пока не предоставлялось. Конечно, ему не составило бы труда вырвать цепь из ненадежных креплений в полу, передушить охрану и скрыться, но в обозе не было ни одного верхового животного, а пешком, да со скованными руками он далеко бы не ушел. Дорога, по которой двигался караван пролегала в незнакомой ему южной части Прассии, деревни попадались редко, и только в одной из них Аттон заметил что-то вроде кузницы. Повсюду вдоль дороги мелькали напоминания о недавно прошедшей войне. Почти на каждом дереве у развилки болтался объеденный остов какого-нибудь несчастного дезертира, а в деревнях испуганные люди по-прежнему прятались по землянкам, стараясь ничем не выдать своего присутствия.

В этот вечер торговый мастер Рупир Хайок решил провести осмотр каторжников. Для чего осуществляются такие осмотры, Аттон так и не понял. Кормили их паршиво, в плену у Баркая в этом плане было гораздо лучше, на прогулку выводили один раз в сутки, за каждую ошибку, будь то громкий крик или просьба о добавке, жестоко били. Всех, кроме Аттона. Очевидно, что Хайок предполагал продать его еще дороже, и поэтому берег. Остальные каторжники, а их в клетке было семеро, регулярно получали свою порцию ударов плетьми или палками. Впрочем, как заметил Аттон, бантуйцы, в отличии от всех остальных охранников этого мира, садистов по определению, никакого удовольствия в избиениях униженных людей не находили. Они делали это равнодушно, даже нехотя, словно выполняя неприятный, но тем не менее обязательный к исполнению ритуал. В лагере вообще поддерживалась железная дисциплина, построенная на беспрекословном подчинении старшему торговому мастеру. Бантуйцы делали все четко, размеренно, чем немало удивили Аттона, прекрасно знающего обычный быт караванщиков. Впрочем, как он понял, такая жесткая дисциплина себя вполне оправдывала. Караван двигался без задержек, мощные телеги, груженые разнообразным товаром двигались плавно, сказывалась мастерская работа плотников, ни мгновенья не сидящих без дела, могучие волы были ухожены, их чешуйчатые бока лоснились от жира. Аттон, в свое время не раз нанимался в караванную охрану, и потому был поражен четкостью и слаженностью действий бантуйцев, и даже испытал что-то вроде зависти.

Когда старший торговый мастер приблизился к их клетке, Аттон обдумывал очередной план побега, равнодушно поглядывая при этом на своего соседа — хмурого тощего северянина, заходящегося в беспрестанном кровавом кашле. Северянин, пойманный на воровстве скота и проданный на галеры, умирал от грудной лихорадки и от побоев. Заметив Хайока Аттон отвернулся от умирающего и принялся разглядывать бантуйцев. Старшего торгового мастера сопровождал тот самый хромой толстяк с изувеченным лицом и несколько вооруженных охранников. Толстяк вытаращился на Аттона единственным мутным глазом и что-то невнятно пробурчал. Хайок прищурил темные глаза и поглядывая на Аттона, спросил у хромого:

— Ты уверен?

Толстяк закивал лысой головой.

— Да, господин старший торговый мастер, совершенно точно уверен, это он.

Хайок повернулся к охране и указал на Аттона.

— Вывести его.

Один из бантуйцев приоткрыл дверь клети, а другой разомкнул длинным ключом замок, удерживающий цепь и проговорил:

— Ты, темноволосый, вылезай. С тобой хочет побеседовать старший торговый мастер.

Аттон выбрался из клетки и немного попрыгал на месте, разминая затекшие ноги. Высокий бантуец с равнодушным темным лицом ткнул его в спину ножнами корда.

— Пошел, пошел.

Аттон неспешно приблизился к торговому мастеру и улыбаясь уголками губ посмотрел на него сверху вниз. Рупир Хайок не доходил ему даже до плеча. Бантуец неприязненно оскалился и проговорил:

— Чему ты улыбаешься, хайшем?

Аттон невозмутимо пожал плечами и ответил:

— Тому, что я еще жив, старший мастер-башар…

Хайок задумчиво пожевал губами и улыбнулся.

— Баркай сказал мне, что ты храбрый воин, хайшем. А мой писарь Айзек говорит, что ты тот самый знаменитый Птица-Лезвие, о подвигах которого слагают легенды. Так ли это, хайшем?

Аттон покосился на изувеченное лицо одноглазого толстяка и подтвердил:

— Да, старший мастер-башар. Я и есть тот самый Птица-Лезвие, о котором слагают легенды.

Хайок обхватил пальцами гладкий подбородок и задумался. Из клетки за спиной Аттона раздался надсадный кашель. Хайок быстро повернулся к охранникам и прошипел:

— Ну хватит… Этот подонок мешает мне думать. Убейте его.

Охранники сорвались с места. Аттон повернул голову и понаблюдал, как из клетки извлекают брыкающегося северянина. Когда один из охранников поднял топор, Аттон отвернулся. Из-за спины донесся жалобный стон и два глухих удара. Хайок, улыбаясь, смотрел на него.

— За этого больного гурпана я заплатил жалкие гроши, по сравнению с теми деньгами, что мне пришлось выложить за твою голову, хайшем. Я бы никогда не поверил в эти сказки про Птицу-Лезвие, но я верю своему другу Баркаю. И он мне рассказал, что ты умудрился убить двух его людей, хотя при этом у тебя из затылка торчала стрела ловцов. Возможно, Баркаю действительно надо было сразу убить тебя, но он сохранил тебе жизнь, и я его понимаю. Он понес серьезные финансовые потери и компенсировал их сполна, передав право владения тобою мне. И что же мне теперь с тобою делать, хайшем? Если я продам тебя мастеру Меку на галеры, я не верну себе и доли того, что вложил. Если я продам тебя мастеру Валлою на изумрудные рудники, я возможно и получу назад часть своих денег. Я могу оставить тебя при себе, но почему-то мое сердце подсказывает, что ты никогда не станешь частью Великого Торгового Дома. Остается одно — доставить тебя в славный город Мастеров, чтобы главы Великих Кланов решили твою участь. Возможно, кто-нибудь из них и даст за тебя хорошую цену.

Аттон спокойно улыбнулся.

— Сколько ты заплатил за меня, мастер-башар?

Хайок переглянулся с одноглазым и ответил:

— Пять колец золотом, хайшем.

Аттон присвистнул.

— Мне кажется, Баркай слишком дорого оценил мою голову. Впрочем, я могу предложить тебе такой выход. Ты меня отпустишь, а я обязуюсь вернуть тебе в течении двух лун эту сумму, плюс еще десять золотых колец.

Хайок улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Ты не умеешь торговаться, хайшем, и плохо знаешь обычаи Великого Торгового Дома. Я не отпущу тебя, и не потому, что не верю в твои слова. Есть правила, которые не могу нарушать даже я. Ты останешься в клетке до самого прибытия в столицу. Там уже решать твою участь. Это мои последние слова. — Хайок дал команду охране, повернулся и пошел к обозу.

Аттон, подгоняемый в спину тычками, вернулся к повозке, перешагнул через окровавленное тело северянина и забрался на свое место.

«Напрасно ты отказался, мастер-башар. Напрасно…»