Лезвие страха

Глава 1

Лезвие Страха…

«…все началось с Наставлений Хаоса».

«Наставление Хаоса…

Да, именно так. Урок нам, идущим вверх, или карабкающимся вверх, или просто гонимым вперед и вверх случайностями, не поддающимися осознанию. Подталкиваемые верой, в торопливой обыденности своей мы забываем о цене, которую приходится платить стремящейся в грозные выси Бесконечности…»

Облака у него под ногами то бешено неслись вдоль выщербленных стен, полыхая всеми оттенками пурпура, то опускались ниже, свиваясь в клокочущие воронки, меняли цвет на глубокий серый, и вспыхивали короткими бледными молниями. В такие мгновенья неподвижный воздух на вершине наполнялся терпким незнакомым запахом. И тут же картина менялась — облака вдруг замирали, наполняясь призрачным пурпурным свечением, потом, словно стадо обезумевших животных срывались с места, и наползая друг на друга, устремлялись вдоль красно-черных стен каньона на север.

Мерриз стоял на самом краю обрыва и не отрываясь смотрел вниз.

«Но ведь это не так… Это Хаос нас гонит вперед. Мы бежим от Неизбежного, и ищем защиты в вере. Для того и существует Спираль и Обозримая Бесконечность. Обозримая Бесконечность.

Какой провал в доктрине. Господь дарует Спираль Бытия и бесконечное восхождение по ней, и место у его божественных стоп, и каждый виток как на ладони Бога, и все определено, и неподвластное Хаосу бытие, данное навсегда. Познание бесконечности Спирали — есть Истина, познание Истины дает Святость и оберегает от крадущего сзади Повелителя Хаоса. Научись видеть вокруг Истину и Порядок в Истине и Господь откроет для тебя тот самый надежный и безопасный виток, и восхождение твое будет легким, и Хаос не настигнет твое бессмертное сознание и не отбросит его назад, в разрушенные миры, к вечному страданию. Познай себя в Порядке — и стань невосприимчив к разрушению. Познай других — и стань им стеной. Сделай свой мир чистым, и Повелитель Хаоса бесконечно отстанет».

Картина в каньоне вновь изменилась. Облака замедлили свой бег, стремительно посветлели, набухли, слились друг с другом и замерли. Все видимое пространство внизу поглотила бесконечно огромная ноздреватая грязно-белая губка тумана. Воздух вокруг вершины замерцал, снизу, из-под скалы потянуло удушливым смрадом. От вони у него закружилась голова, и тогда Мерриз вытащил из походного мешка кусок холстины и обвязал голову, закрывая рот и нос.

«Тело дано единожды. Разум бесконечен, как сама Истина и неповторим. Господь дает тело для совершенствования, и отбирает, если Разум владеющий телом поражается Хаосом. Заслужить тело — заслужить милость Господа, и продолжить дело Его, следуя высочайшим устремлениям, и стать ближе к Богу, в бесконечности Спирали. От тела — к Разуму, от Разума к Истине, блажен будет тот, кто познал».

Когда вонь стала невыносимой, Мерриз опустился на колени. Его вырвало прямо на свернутый по-походному плащ. Он нащупал бурдюк с водой, сделал несколько глотков и тут же сплюнул. Вода казалась отвратительно горькой, как молодые орехи химмы. При этом он ни на мгновенье не отводил глаз от пропасти. Туман под скалами пришел в движение. Появились более темные полосы, над вязкой пеленой покатились невесомые зеленоватые облачка. Камень под ногами чуть вздрогнул. И сразу же, откуда-то снизу покатился, непрерывно нарастая, ужасающий грохот.

«Вот еще один урок. Все вокруг подчиняется законам Хаоса. Неведомым и непонятным. Запретным. Определение реальности, как упорядоченной системы неподвластной изменениям, и являющейся Истиной — неверно, и может быть отображено таким только для себя. При этом волей подавляешь всякое представление о природе Хаоса, столь любезно предоставляемое в каждое мгновенье, и получаешь весомое преимущество на краткий миг, и преимущество это весомо только для одной точки времени и пространства, и в другой момент обернется против тебя. Истина в ее каноническом смысле сделала нас уязвимыми. Камень в основании Веры может быть неизменным в течение тысяч лет, но это всего лишь камень. Ты можешь стать камнем. Ты хочешь быть камнем? Возможно, Слово Истины и превратит тебя в камень. Ты будешь спокойным, но беспомощным, вечным, но пустым.

Отрицание Хаоса, как части природы сделало нас слабыми и ущербными. Мы бережем тела, для служения Порядку, но наши тела стареют, их съедает неизбежный Хаос. Поэтому мы идем вверх. Только поэтому. Не знание и не страсть гонит нас. Только страх может служить оправданием веры. Только страх перед неизбежным толкает нас вперед, заставляя волочить неподъемные кандалы условностей, навязанных Порядком и служителями его».

Туман поредел. Пространство над каньоном пронзила бледно-зеленая вспышка. Вонь сразу исчезла. Воздух наполнился тяжелыми цветочными ароматами. Мерриз заставил себя сделать еще пару глотков, потом осторожно перегнулся и посмотрел вниз. Сквозь разрывы в тумане он увидел, как далеко внизу медленно перемещаются плотные бурые массы. Гораздо ближе к обрыву мелькали странные черные тени, словно там кружила целая стая огромных безголовых птиц. Все это продолжалось какие-то мгновенья, потом где-то в скалах пронзительно взвыл ветер, туман сдвинулся, заклубился и потянулся на север. За ним уже накатывала плотная масса пурпурных облаков.

«Пусть вычтут из имени моего знаки Хаоса. Страх отступит тогда, и будет мне видение длани, раздвигающей первозданное Ничто, и увижу я Бесконечность, и это будет Истина. Истина Неизменная. Отторгая пятна лжи, избегая буйства, постигая Порядок я приду к очищающей длани, и будет мне даровано спасение.

Ненужный канон. Спасения нет, и поэтому совершенно незачем бояться. Хаос не дает надежды — Хаос дает понимание Неизбежного. Понять Неизбежное — значит понять основополагающий закон. А стремление к Порядку это всего лишь попытка спрятать свой страх, стремление переложить это бремя на чьи-то плечи, и отдаться всемогущему Хаосу в неведении. Познание истины должно включать в себя и познание запретного Хаоса. Бессмысленно отрицать очевидное — значить сделать себя еще слабее».

Мерриз с трудом разлепил веки. Его голова раскалывалась от боли, словно кто-то методично вбивал в виски раскаленные гвозди. Тяжелый воздух, насыщенный испарениями ужасной бездны обжигал горло, и каждый вдох превращался в пытку. Морщась от боли, Мерриз смочил ладонь водой и вытер лицо, затем нащупал в волосах толстую серебряную цепь и одним движением сорвал ее.

«Мне нужны силы, для того чтобы двигаться вперед. Идти день и ночь, и еще день и еще ночь. Мне надо пройти там, где человек в принципе пройти не может. Не убегать от страха, а победить его. Не бежать от Хаоса, а понять».

Он уже чувствовал. Он чувствовал голод, древний голод, притаившийся на дне. Зов тысячи ртов. Он чувствовал тени, скользящие в скалах, притаившиеся в пучинах. Он почти видел ни с чем не сравнимые сооружения, вытянутые в бесконечность, дрожащие словно чудовищные струны, с тысячами мертвых окон. Он чувствовал энергию, пульсирующую, чуждую и равнодушную.

«Мне не нужны оковы веры. Этот мир имеет два полюса, и глупо было бы раболепно жаться к одному из них. Я отрекаюсь…»

«Я отрекаюсь… Каюсь… Каюсь… юсь…»

Мерриз бросил цепь себе под ноги и прислушался к вою ветра.

«Вот и все. Я уже иду».

И он шагнул на узкую тропку, едва заметную на красно-черном камне.

«Надеюсь, когда-нибудь я смогу объяснить также, зачем… Пора»

За столом из полированного камня сидел молодой, изыскано одетый мужчина. Он сидел неподвижно, уперев подбородок в сплетенные пальцы рук и не мигая смотрел на ровное пламя оплывающей свечи. Напротив стола, под большим, во всю стену окном, на низкой лежал кровати лежал старик. За окном сгущались осенние сумерки.

Со стороны могло бы показаться, что старик, укутанный в бессчетное количество пледов, давно мертв, не было слышно даже дыхания, его бледное, морщинистое лицо оставалось совершенно неподвижным, словно смерть уже коснулась его, превратив в восковую маску. Но старик спал.

В полной тишине мужчина за столом продолжал неотрывно смотреть на пламя. Прошло еще немного времени. Свеча оплыла, черный узелок фитилька мигнул синим язычком и утонул в лужице расплавленного воска. В темноте раздался скрипучий голос:

— Я ждал тебя, мой мальчик. Я ждал тебя именно сегодня. Ты всегда умел выбирать правильный момент, а ведь именно сегодня… — старик замолчал.

Мужчина щелкнул огнивом. Во все стороны прыснули яркие искры.

— Не надо света, барон… Мои глаза очень устали.

Мужчина пожал плечами, подошел к кровати и присел на низенькую скамеечку у самого изголовья.

— Что произойдет сегодня, граф?

— Сегодня? — Старик завозился в темноте. — Ты прекрасно знаешь, что произойдет, Джемиус. Сегодня я умру. Это важно, не так ли? Именно этот день ты выбрал для последнего визита. Наверное, ты решил облегчить мои страдания и не приходил раньше, ибо боюсь, что то, о чем ты собираешься мне рассказать превратило бы мои последние дни в тягчайшую муку. А быть может, я не прав? И ты пришел, только для того, чтобы проведать древнего старца? Проводить меня к ногам господа нашего Иллара, побыть со мною в последние мгновенья? Хотя, вряд ли. Ты слишком циничен для подобных поступков.

Джемиус протянул руку и погладил старика по колючей щеке.

— Наш мир просто создан для циников. К сожалению, граф, мы так и не стали близкими друзьями. Наше искусство, искусство политики, сжигало без остатка все присущие человеку чувства. Слишком много нам доводилось пропускать через себя, перемалывать в собственных мозгах страх, боль и ненависть тысяч других несчастных. Но для меня вы всегда были учителем, я остаюсь преданным учеником.

— Мне так никогда не казалось, Джемиус… Никогда. Я всегда видел в тебе что-то иное, чуждую нашему миру силу. Ты вырезал по людям и по времени одному тебе известные символы и умел их читать. Ты двигался вперед, словно кто-то уже заранее разложил приметные ориентиры. Я пользовался интуицией и памятью, ты же все знал наверняка, был вездесущ и ты видел людей, так как не мог видеть их я. Это мне нужно было учится у тебя, и тогда, возможно, я избежал бы многих ошибок. Когда ты пришел ко мне на службу, совсем юный, с горящим взором, готовый к необычным свершениям, я увидел в тебе себя. Но потом… Потом я понял, что ты перерос эту Империю. Перерос наши мелкие дрязги, и я позволил тебе идти дальше, делать то, чего я никогда не понимал. Иногда, я просто боялся тебя, мой юный барон. Ты пришел из непонятного прошлого и уходишь в странное будущее, опередив эпоху. А я так ничего и не узнал о тебе.

Джемиус молча улыбнулся в темноте, прикрыл глаза и тихо заговорил:

— Есть много путей, но все они имеют одно начало, и пожалуй, заканчиваются одинаково. Так думают многие. Одна эпоха сменяет другую, люди движутся из начала в конец, не меняясь уже две тысячи лет. Мы движемся по этому туннелю, не оставляя на его гладких стенах заметного следа, лишь едва видимые заусеницы. Мы движемся и видим впереди свои собственные спины. В нашей истории только бессмысленные войны и кровь, и ничего более. Мы ходим по дорогам, которые проложили нелюди, живем в их замках и сражаемся оружием, выкованным по их рецептам. Кто-то привел нас в этот мир на все готовое и мы живем на этом готовом, и, возможно, так и будем жить далее. Нас лишили будущего, взамен оставив лишь ненависть. Проклятие Дерем. Нам не надо было приходить в этот мир. Древние наши предки должны были завершить весь цикл и смирится с участью. А теперь… Мы уничтожаем друг друга в войнах, берем измором целые страны, сжигаем на кострах всех тех, кто способен видеть дальше собственного носа. Это неспроста, граф. Это чья-то воля не дает нам двигаться дальше, водит нас по замкнутому кругу. Наверное, пришла пора, граф, и я расскажу свою историю. Возможно, именно сейчас эта история прозвучит нелепо и не к месту, но именно сегодня последний день, когда я могу ее рассказать. Завтра все изменится.

Он устало потер виски и уставился в темноту. Старик вздохнул и прохрипел:

— История… Надеюсь, это будет занимательно. Продолжай, Джемиус.

— Конечно… — Джемиус отвел взгляд, усмехнулся и продолжил, — Все началось в Забринии, много лет назад. Так много, что сейчас уже никто не помнит событий тех лет. Мой отец, рыцарь ордена Отрекшихся, скрывался в своем замке среди диких лесов и ненавидел весь мир вокруг. Ненавидел с тех пор, как его публично пороли кнутом палачи Генриха Восьмого Явилла, после поражения в битве у озера Нгинааль. Я рос среди сырых каменных стен вместе со своими старшими сестрами, которые больше походили на призраков из деревенских страшилок. Моя мать сгорала от чахотки, а отец доводил всю семью приступами дикой ярости. Мы пережили Великую Чуму за высокими стенами родового замки, и только потому, что отец приказал сбрасывать любого заразившегося в яму с известью, мы пережили эту черную зиму, питаясь кореньями и вареным папоротником, но едва в горах сошел снег, как в наши земли вторгся кузен моей матери, маркиз Им-Тарки. Замок пал за один день. Моего отца изрубили в куски на мосту через ров, всю нашу прислугу запороли кнутами, оставшихся солдат пытали и обезглавили. Мою мать и сестер распяли в главном зале и насиловали много-много дней, над их телами глумились даже после мучительной смерти.

Мне удалось скрыться в подвалах замка. Я ел новорожденных щуканов и пил из грязных луж, не решаясь выбраться на поверхность. Однажды ночью, мне удалось переплыть ров и уйти через южные болота. Я спал на земле, питался отбросами и бродяжничал по Юриху, Штикларну и Бриулю. Как-то раз, на рынке в Сафире я схватил с торговых рядов мягкую булку. Я умирал от голода и не мог сдержать себя, хотя и знал, что за этим последует. Я впился зубами в мякоть, заталкивая в рот целые куски. Меня сбили на землю и стали избивать палками и топтать ногами, а я давился этим хлебом. Я до сих пор помню его вкус. Меня должны были убить.

Я очнулся в канаве на куче гниющего мусора. Я не чувствовал своего тела, и не видел звезд над головой. Я умирал. Я умирал мучительно долго и наконец, я увидел себя со стороны — кусок кровоточащего мяса, ребенок, забитый палками за кусок хлеба. Я заплакал, вернее, не я, а тот, кто парил надо мной. И этот самый, вознесшийся, вдруг понял — так не может продолжаться. Эта цивилизация обречена на вымирание. Кто-то подтачивает этот мир изнутри, выедает его, как червь сладкое яблоко, оставляя за собою гниющие отбросы. И он понял, что должен остановить это, остановить, пусть даже придется ввернуть этот мир в первозданную пропасть, а потом извлечь его наружу — вымытый и блестящий. И для этого ему нужна власть среди людей, не явная, обремененная неповоротливыми армиями и ненадежными союзами. Тайная власть. Он шел к этому много лет, спотыкался, падал, разочаровывался, потом подымался и шел дальше. С каждым шагом, он узнавал все больше и больше, проникал в недоступные дали, считал, собирал и запоминал. Власть его росла, но неуловимый враг по прежнему ускользал от него. И вот сейчас, в этот день сидя у ложа умирающего старца, он собрал воедино все частицы мозаики.

— Он. Он… Опять он… Он воспарил… Он собрал… — Россенброк с трудом повернул к Джемиусу неподвижное лицо и постарался взглянуть ему в глаза. — Он — это ты? А где же мальчик?

— Мальчик? — Джемиус прикрыл ладонью глаза и вздохнул. — Мальчик умер. Там, в канаве, и к утру летучие коты и растащили его останки по всему Сафиру.

Россенброк долго молчал, вглядываясь в темноту за окном. Когда молчание стало совсем уж тягостным, он тяжело вздохнул и спросил дрожащим голосом:

— Кем бы ты ни был сегодня, боюсь что ты опоздал, мой юный друг. Не возражаешь, если я буду тебя так называть? Потерпи, осталось не долго… — Старик скрипуче рассмеялся. — Мне уже все равно кто ты, мне все равно, кто наш враг. Увы, жизнь уже покидает мое тело. Я чувствую, как она оставляет меня, постепенно утекая тонкой струйкой за окно. И я уже не воспарю, увы. Я и так уже воспарил однажды. Быть может, не так высоко, как ты сейчас, но все же. Для простого человека этого достаточно. Я вовремя пришел к власти, и вовремя оставил эту ненасытную женщину. Но я уже не в силах повлиять ни на что. Любое знание, полученное в эти мгновенья, станет лишь еще одной байкой, для костлявой старухи. И это правильно. Такое знание может только повредить. Ты сказал — ввергнуть в бездонную пропасть? Это не сложно. Мы и так уже практически достигли дна. Но есть главное, существенное отличие между тобой и мной. Я всегда думал о конкретном человеке, о том, который сейчас пьет козье молоко за сараем, а завтра погонит свое стадо на выпас. Я думал об этом человеке и других таких же, как он. Все эти люди составляют Империю. Если каждый из них будет счастлив — нет особой нужды думать о пропасти. Пусть это счастье приземленное, и заключается в возможности прожить безбедно хотя бы день, но это то, что я мог дать этим людям. Возможно, ты прав и человечество застряло в болоте своего изначального невежества, и конец наш предрешен. Но ведь люди продолжают жить, каждый день, каждое мгновенье. Кто-то должен позаботиться о них. Впрочем, наш разговор затянулся. Я уже вижу старую спутницу Джайллара, она уже совсем близко, а рядом с ней скачет на свиньях Барон-Погонщик… Они уже пришли за мной. Спасибо тебе, за то, что остался проводить меня. Нет в этом мире участи страшнее, чем предстать перед Богами в одиночестве, не правда ли?

— Правда…

— Ты пришел, для того, что бы именно в эти минуты рассказать мне свою историю, рассказать о том что тебя тревожит, облечь свои мысли в слова, дать им другую, более полную жизнь, и самому еще раз увериться. В этом есть какой-то мистический смысл… Возможно, что ты не человек, а лишь чистая воля, возможно. Возможно, что ты победишь незримого врага и дашь человеку шанс. Но не забывай о том, кто допил свое молоко и сейчас потащил дородную служанку на сеновал.

Старик улыбнулся в темноте и вытянул вперед руку.

— Они уже пришли. Прощай…

Императорский парк осветила яркая вспышка, затем еще одна, и еще. Воздух вокруг тут же наполнился пряным ароматом грибов-фейерверков. Чернь, пирующая под стенами замка, приветствовала салют пьяными криками.

«Великий Иллар, какие траты…»

Саир Патео, тяжело опираясь на трость, выбрался из толпы придворных, плотным кольцом окружавших Императора, и проковылял по темной аллее к своему шатру. У походного столика, установленного между двух фонтанов из необыкновенно красивого серо-голубого камня, его встретил офицер интендантской службы.

— Мой генерал! Служба нижних уровней просит вашего дозволение выставить солдатам еще пива…

Патео тяжело опустился в кресло и устало махнул рукой.

— Неужели в этой Империи нет никого более озабоченного раздачей пива, чем я? Может мне спуститься в погреба, и самому выкатить эти бочки? Проваливайте, капитан. И дайте нашим героям, все что они потребуют. Пива, мяса, вина…

Офицер поспешно удалился. Со стороны замковой площади доносилась музыка и смех, там вовсю кипел праздничный бал. Патео раздраженно поморщился. Праздничная суета изрядно действовала ему на нервы, и если бы не прямой приказ Императора, явиться на праздничную церемонию, Патео с удовольствием провел это время в размышлениях за бокалом терпкого вина, уединившись в своем родовом замке. От визгливых звуков музыки, от тяжелого запаха чадящих жаровен, от рева пьяной толпы и от шепота придворных у него ужасно разболелась голова, колени предательски дрожали, а старая рана от зазубренной аведжийской стрелы, именно сегодня решила рьяно напомнить о прошлом.

Впрочем…

Генерал помассировал холодными пальцами виски. Головная боль постепенно отступала, но старая рана в боку по-прежнему беспокоила его, и хоть за долгие годы генерал привык к этой ноющей боли, сейчас, именно в этот момент ему казалось, что еще чуть-чуть, и он не выдержит и заскулит.

«Все. Все, Саир… Это уже не старость. Это уже смерть. Как бы ты не бежал от нее, какие бы жертвы ей не приносил — это она. Ты думал, что умрешь, когда станешь ненужным? Так вот, ты стал ненужным. Ты должен уйти. Нет впереди ничего такого, с чем бы не справились молодые. А все самое страшное… Все самое страшное, наверно, позади. И нет теперь ничего между тобой и смертью. Ничего. Все позади…»

Многочисленные заботы, связанные с победным окончанием войны остались позади. Позади остались пыльные дороги, сырые леса Вей-Кронга, грязные постоялые дворы. Позади остались шумные вонючие города, переполненные наглыми и вороватыми аведжийцами.

Старый граф плеснул себе вина. Где-то совсем рядом с шумом и скрежетом взвились в небо огромные воздушные змеи, украшенные светящимися панцирями крабов и мигающими скорпионьими хвостами. Толпа перед замком восторженно взревела.

Патео понаблюдал за пляской огоньков в темном небе, и вновь вернулся к размышлениям.

Император более не нуждался в услугах своего старого казначея. Последнее время Конрад все меньше советовался с генералами, все чаще принимал решения самостоятельно.

«Ты был совершенно прав, старый прохвост…» — Патео поднял бокал, и улыбнулся пустому креслу напротив, словно в нем, совсем как в старые добрые времена, полулежал, сложив на груди руки, Россенброк. Старый генерал даже покачал на весу бокалом, как будто отвечая на неслышимый циничный комментарий.

Но пост канцлера до сих пор пустовал, и Патео был уверен, что так будет и впредь. Молодой Император не нуждается в чьих-то сильных плечах, дабы взвалить на них все бремя государственной власти. Молодой Император сам желает править своей страной, и в отличие от большинства своих предшественников, Конрад проводит время не в праздном безделье, он действительно правит. Патео прикрыл глаза, смакуя в уме все последние приказы и реформы.

«Великий Иллар, этот мальчик твердо знает, что он делает! Марк бы гордился таким правителем…»

— Мое почтение, граф.

Патео открыл глаза и осторожно поставил бокал на стол. У фонтана стоял могучего телосложения генерал в сверкающем парадном мундире и задумчиво смотрел в искрящуюся воду.

— Генерал Селин? Мое почтение.

Селин оперся руками о край бассейна и заглянул в бирюзовую воронку.

— Красота необыкновенная. Не перестаю восхищаться. Пожалуй, людям не под силу создать такое…

Патео усмехнулся.

— О да… Фантастическая красота. Но мы начинаем замечать подобное, только тогда, когда вокруг нет других забот. Конечно, чаще мы думаем о пыточных камерах и виселицах на Площади Звезд…

Селин искренне рассмеялся и стряхнул с рук влагу. Очередная вспышка высветила его лицо — смеющийся белозубый рот под черными пышными усами и неподвижные стальные глаза, глаза беспощадного и жестокого человека. Он коснулся пальцами переносицы и сложил руки за спиной. Патео неспешно наполнил бокал и указал генералу на кресло.

— Присаживайтесь, генерал. Налейте себе сами. Вы же знаете, я не переношу, когда вокруг меня крутятся какие-то незнакомые люди. А собственный слуга, хе-хе… Обходится слишком дорого. — Патео сухо рассмеялся. Селин в ответ охотно улыбнулся шутке. Граф продолжил:

— Мы не встречались с вами с тех самых пор, как мне выпала честь совершить экспедицию в Аведжию. Надеюсь, престол по-прежнему под надежной охраной?

Селин присел на краешек фонтана и развел руками.

— Конечно, конечно, граф… Все вашими стараниями. Вы не жалеете денег на нашу службу, и мы можем позволить себе расширять и углублять нашу сеть.

— О, генерал. Вы в этом преуспели. Ну, и как успехи? Быть может, вы поделитесь со стариком какими-то свежими новостями?

Селин протянул руку, взял со стола прозрачный графин и наполнил кубок. Глаза его хитро блеснули в полумраке.

— Не скромничайте, граф, не скромничайте… Мне бы вашу осведомленность.

Патео улыбнулся.

— Ну, что же. Возможно, вы правы. Однако, наш Император общается последнее время в основном с вами, генерал. И это не ревность старого служаки, совсем напротив — это не может не радовать. Я бы обеспокоился, если бы юный Конрад Атегаттский, вместо того, чтобы держать свою мужественную руку на слабом пульсе этой Империи, таскал к себе в покои фрейлин, или пьянствовал с баронами ночи напролет. И не зря, ох не зря он прислал вас сегодня, в эту праздничную ночь к моему шатру.

Селин глубоко вздохнул, и пересел в кресло.

— Я поражен вашей проницательности, граф.

— Да? Возможно это потому, что мы редко встречались ранее, генерал. Мне сто четырнадцать лет, я втрое старше вас, и соответственно, втрое мудрее. На последней аудиенции Его Величество внимательно выслушал мой доклад, прокомментировал некоторые моменты, но увы, не посчитал нужным посвятить своего старого генерала в суть некоторых происходящих на данный момент событий. Вам это не кажется странным?

Патео сухо улыбнулся. Селин тактично промолчал, и старый граф продолжил:

— Конечно же, вам так не кажется. И мне, между прочим, тоже. Очевидно, Император хотел обойти эти вопросы стороной. Выкладывайте, о чем таком побоялся просить у меня Конрад в личной беседе?

Селин отпил из кубка, промокнул платком усы и принялся неторопливо излагать:

— Вы совершили успешный поход по закромам Аведжии, граф. Казна Империи изрядно пополнилась. Мы можем усилить свои арионы на севере и западе. Однако, всех этих богатств пока хватает лишь для содержания армии. Во внутриимперском обращении мы по-прежнему пользуемся услугами банкиров. Конечно, Атегатт сказочно богат, но это не живые деньги, граф, и вы это прекрасно знаете. Это векселя, проклятые свитки… Это не золото, и не серебро. Скоро дойдет до того, что налоги будут собираться клочками пергамента. Золото уходит, остаются лишь обязательства. Покойный отец Императора решил таким образом проблему своих долгов, но сейчас мы не можем позволить банкам контролировать денежные потоки. Империя перестала нуждаться в их посредничестве.

Патео прищурился и спросил:

— И что же, или кто привел Императора к столь замечательной мысли?

Селин поморщился, как от зубной боли.

— Во время вашего отсутствия, граф, Император получил послание. Вернее, требование. Трои требуют денег…

— Много?

— Много? — Селин горько усмехнулся, затем выпрямил правую руку, и ребром ладони левой руки отмерял сколько.

Патео нахмурился.

— Это действительно много…

— Император просит вас помочь в решении этого вопроса. Наша служба будет вам всячески в этом содействовать. Нам надо знать, где банкиры держат свои сокровища. Кроме этого, люди Троя представляют серьезную угрозу. Это хорошо обученная армия разбойников, скрытная и почти всемогущая. Шпионы Троев повсюду — а армии, в замках, во дворцах. Мы сбились с ног, отыскивая щупальца этого чудовищного спрута. Мы затопили камеры кровью, пытаясь вырвать признания. Наша служба потеряла лучших людей, стремившихся проникнуть в тайны банкиров…

— Не вы одни… Не вы одни…

Патео, глядя в фонтан, задумался. Селин перевел дыхание и залпом опустошил свой кубок. Наконец, старый граф оторвался от созерцания искрящихся струй и проговорил:

— Конечно, генерал. Доложите Императору, что в ближайшее время мы решим эту проблему. Сейчас нужно успокоить банкиров. Вам необходимо взять под личный контроль все операции, которые Империи ведет, пользуюсь золотом. Желательно, что бы Трои считали, что Атегатты окончательно разорились в этой войне. Привлеките двор, распускайте слухи. Готовьтесь к возможным провокациям и бунтам. А я пока займусь поисками того, кто знает где банкиры прячут свое золото.

— Наше золото, граф.

— О да. Конечно же. Наше золото.

На третьем ярусе гладкий черный базальт с красными прожилками сменился серым пористым камнем, изъеденным дождями и ветром. В стенах каньона появились многочисленные пустоты, а узкий карниз вдоль пропасти обильно покрывали острые обломки. Вдоль стен каньона незатихающий ветер все также гнал плотные, отсвечивающие багряным облака. Откуда-то снизу периодически доносились громыхающее удары, и тогда скалы вокруг начинали дрожать, заставляя едва стоящего на ногах Мерриза плотно вжиматься в стены. В один из таких моментов прямо перед ним из стены вывалился огромный валун, и с ужасающим грохотом исчез в плотной пелене облаков, и до следующего участка тропы ему пришлось карабкаться, обдирая кожу на руках, по острым узким выступам.

Он двигался медленно, шаг за шагом, вслушиваясь в непрекращающийся вой ветра и шорох осыпающейся породы. Дважды из облаков на него бесшумно пикировали жуткие безголовые создания, похожие на морских скатов. Существа эти представляли собой сплошное плотное кожистое крыло бурого цвета, с огромной зубастой пастью посередине, и превосходили размером летучего леопарда. Мерриз назвал их про себя «пустокрылами». Оба раза ему укрывалось укрыться в низких пустотах, расположенных вдоль всего карниза. Однако, чуть ниже, из одной из таких полостей на него бросилось кошмарное создание, вооруженное внушительными клешнями, отвратительно ярко-розовое, с многочисленными черными глазами бусинками. Мерриз отбился посохом, сбросив чудовище вниз, но в дальнейшем от спасения в гротах решил воздержаться.

Он спускался все ниже и ниже, останавливаясь только для того, чтобы глотнуть немного воды, и когда свет в каньоне начал меркнуть, устроился на ночлег прямо на карнизе, укрывшись в выемке между двух скал, решив для себя, что двигаться в далее темноте будет слишком опасно. Но ночь в каньоне оказалась удивительно светла — облака источали странное пурпурное свечение, а где-то выше, то и дело проскальзывала ветвистая зеленая молния. Мерриз немного отдохнул и решил, что света вполне достаточно, чтобы двигаться вперед, но как только он покинул свое укрытие, на него тотчас набросились резвые пятнистые жукоподобные твари, каждая размером с пивной бочонок, и ему опять пришлось забиться в щель между скалами. Жуки, скребя многочисленными лапами последовали за ним, и тогда, прилагая неимоверные усилия Мерриз вскарабкался еще выше, и замер в неудобной позе, зажатый скалами. Жуки оставили его, но тут откуда-то сверху стали спускаться еще более кошмарные создания. Одна за другой на карниз, клацая черными жвалами, выползали жуткие многоножки и с ходу бросались на жуков, с громким хрустом вгрызаясь в твердые панцири. Во все стороны, распространяя нестерпимый смрад, полетели белые брызги. Мерриз отвернулся, с трудом сдерживая рвоту, и в надежде остаться незамеченным еще сильнее вжался в скалу, стараясь слиться с камнем. Но тут воздух вокруг наполнился диким визгом. Что-то зашуршало, послышались глухие удары и жуткое, пробирающее до костей, утробное ворчанье. Мерриз осторожно повернул голову и увидел, как по карнизу, среди обломков панцирей и белых потеков, поблескивая желтыми глазами, расхаживают невысокие черные существа, чем-то напоминающие южных обезьян Лаоры, многочисленных в Вей-Кронге и Пределах Болот. Покачивая сложенными за спиной жесткими крыльями, они двигались на задних ногах и опирались при ходьбе на нижнюю пару длинных гибких рук. В верхних руках они держали грубо сработанные короткие копья с каменными наконечниками. Ловко уклоняясь от смертоносных жвал, крылатые обезьяны быстро прикончили многоножек, и тут же принялись потрошить туши, вырезая длинные куски белого мяса. Закончив работу, черные твари собрали мясо в грубые сетчатые корзины, и даже не взглянув на скалу, где прятался Мерриз, расправили мощные крылья и тяжело взлетели, и тут же растворились в облаках.

Мерриз осторожно спустился, внимательно оглядел место сражения и по-прежнему вслушиваясь в каждый звук, направился дальше.

Там, где широкая Тойль-Диа делает резкий поворот, огибая песчаный остров Нокк, у самой воды между Второй и Третьей Охранной Башней расположились каменные дома почтенных торговцев, держателей мануфактур и придворных поставщиков. Дома эти, с красными коническими крышами не теснились один к другому, как повсюду в Вивлене, а тянулись широкими рядами один за одним вдоль всего Кремневого Квартала до самой Площади Высшего Милосердия, утопая в зелени садов, ухоженные и опрятные в любое время года. Вокруг самой площади, не считая знаменитого храма Святого Джунбы-Мученника, громоздились, наползая одна на одну маленькие лавочки, облицованные черным камнем у самой мостовой и красным полированным камнем до самых крыш. Посреди площади, как и полагается, темнел старым деревом эшафот, однако, с тех пор как Обитель Милосердия перенесли поближе к Императорскому замку, старый эшафот редко использовался по назначению, и теперь чтобы просто полюбоваться казнью, добрым мещанам приходилось тащиться через весь город к Площади Звезд. С другой стороны, жители Кремневого Квартала всегда гордились чистотой и степенностью своего маленького мирка, меж двух Сторожевых Башен, и отсутствие кровавых потеков на сером камне знаменитой на всю Лаору площади, не могло их не радовать.

Так уж вышло, что каждый торговец княжества мечтал когда-нибудь поселиться здесь, в тихом и благополучном месте, где в любое время дня и ночи можно увидеть разъезд стражников, и в лавочках вокруг площади, куда заглядывают нередко самые высокородные особы Империи, можно купить и продать все на свете, а в маленькой таверне «Печеный угорь» улыбающийся толстощекий Ян «Кубышка» Буц всегда нальет кружку лучшего в Лаоре темного пива. Но поколения сменялись поколениями, целые торговые династии выходцев из этого маленького уголка Империи покоряли мир, а чужаков в Кремниевом Квартале, по-прежнему недолюбливали.

Впрочем, бывали и исключения. К примеру, госпожа Виктория Пита. Госпожа Виктория прибыла откуда-то с юга, то ли из Маэнны, то ли из самого Данлона, слухи ходили разные. Сначала старожилы квартала к своему неудовольствию узнали, что Виктория купила старый дом у вдовы торговца фарфором Джозефа, причем вдова, в силу тяжелой болезни несколько лет не встававшая со смертного одра, и ходившая под себя кровью, вдруг ожила, и тут же принялась по своему обыкновению драть за патлы кухарок. Затем госпожа Ви, как прозвали ее жители квартала, откупила лавочку ювелира Зана, и открыла там торговлю цветами, торговлю столь успешную, что вскоре потекли к ней заказы со всего огромного Вивлена, и даже из предместий. В какой-то момент брюзгливые снобы из роскошных особняков Кремневого Квартала вдруг узнали, что их жены и дочери просто обожают проводить время в обществе этой милой и обходительной дамы. А вскоре, при встречах с Викторией уже раскланивался, улыбаясь беззубым ртом, сам старейшина квартала, невозмутимый и непробиваемый столетний Лаим «Лис» Боргоф.

Душным летним вечером шестого дня месяца Поклонения в цветочную лавочку госпожи Ви заглянула смешливая Лилин, служанка скульптора Бордусса Борвусса. У порога ее встретила Джина, полноватая дочь приказчика Пруста. Джина за небольшую плату помогала госпоже Виктории в торговле, а кроме того она безумно любила цветы. Особенно экзотические, белоснежные душистые купаллы и фиолетовые, с большими белыми и черными крапинами артиды, обладающие необычайно тонким ароматом и безумно дорогие.

Увидев издалека приближающуюся Лилин, Джина собрала букет из темно-синих фиалок и изумрудных аспримиусов и вышла на порог. Какой бы ни была любовь к цветам, оставаться долго в благоухающей лавке Джина не могла. Да и любой посетитель, рискнувший в жаркий день окунуться в мощную атмосферу необычайных ароматов, через некоторое время бледнел, и стремился выйти на воздух. Поэтому малую часть цветов Джина всегда держала в специальном маленьком бассейне перед входом в лавку, прямо на площади. Впрочем, недостатка в клиентах лавочка госпожи Ви никогда не испытывала, и большую часть особо нежных и дорогих цветов разбирали слуги господ, задолго до того, как солнце освещало шпиль Храма Святого Джунбы-Мученника.

В знак приветствия Лилин щелкнула подругу по носу и рассмеялась. Джина улыбнулась в ответ и аккуратно уложила фиалки в корзинку.

— Твой хозяин по-прежнему не может творить, пока не вдохнет аромат фиалок?

Лилин тряхнула копной рыжих волос и захихикала.

— Этот дурак получил очередной заказ из замка. Снова весь дом ходуном, все копают, клепают, шумят…

Джина предложила подруге присесть и поинтересовалась:

— И что же на этот раз? Опять портрет старого канцлера?

— Да, ты представляешь, милая… Он же полная бездарность! Столько лет лепил всякую чушь, не заработал и медного кольца, только наследство покойного маркиза спускал. У нас полный двор козлорогих чудовищ и безруких нимф, уже ставить было некуда, часть соседям раздали, так те их в реку посбрасывали, от Джайллара подальше…

А как старый канцлер помер, упокойся его душа у ног Иллара, так заказы пошли один за другим. Каждый дворянин желает у себя в спальне бюст канцлера иметь. Говорят… — Лилин нагнулась к подруге и зашептала ей на ухо, — говорят, сам Император указ издал, у кого из баронов не будет в спальне бюста покойного канцлера, того сразу за ноги к оленям, и по площади, чтоб знал впредь. А имущество того барона раздадут пахарям. Так вот…

Джина с улыбкой отмахнулась.

— Не говори ерунды, сорока… Лучше скажи, как у тебя с Миртой?

Лилин вдруг густо покраснела и смущенно обнажила плечо. На плече красовался здоровенный багровый рубец.

— Вот! — Лилин с гордостью ткнула пальцем в рубец. — Видала? Это он кнутом, и еще… За груди тискал. И цепочку подарил. — Девушка поправила на плече накидку и показала Джине тонкую бронзовую цепочку с зеленцой. — Наверное, скоро поженимся!

Джина, сморщив очаровательный носик, оглядела рубец и произнесла:

— Ну, и Иллар вам в помощь…

— Ну, а ты уже когда женихом обзаведешься? — Лилин прижала цепочку к груди и уставилась на подругу большими зелеными глазами, — вот, я слышала Кукус к вам зачастил, парень он что надо, у самого придворного ювелира в подмастерьях ходит.

Джина протянула руку и расправила спутавшиеся стебли алой пиддии.

— А зачем? Мне и с госпожой неплохо. Не хочу, чтобы меня кнутом хлестали, даже из большой любви.

— Эх ты. Дождешься, что папаша Пруст отдаст тебя какому-нибудь старику за десять серебряных колец…

— Не отдаст. Госпожа Ви пообещала, что сама мне жениха найдет. Доброго и умного.

— Да… — Лилин с завистью посмотрела на подругу, — госпожа у тебя хорошая. Не то, что мой. Фиалок нанюхается, весь в глине вымажется, как болотный боров… То палкой побьет, то рогатой жабой кричать заставит. И мальчиков ему каждую ночь водят. А вдруг Истребители Зла прознают, сохрани нас Иллар… Вот поженимся с Миртой, и пойду к нему жить. Он меня в обиду не даст.

Тут Джина заметила, что со стороны порта, через площадь к лавочке быстрым шагом приближается мужчина в поношенном кожаном доспехе, обычной одежде наемников. По имперским законам голова его была непокрыта, и легкий ветер раздувал длинные седые волосы. Джина поспешно подняла с пола корзинку с цветами и сунула Лилин в руки.

— Все, милая… Тебе пора. Тебя уже заждался твой хозяин. Давай-ка, поторопись. Пока тебя не начали искать с городской стражей.

— А…

Джина жестом прервала подругу.

— Все, беги-беги… Завтра приходи, поболтаем.

Лилин в замешательстве подхватила корзинку, и поспешила вниз по площади, то и дело оглядываясь назад.

Джина встала в дверях лавки, перегородив проход, и откинула назад густые темные волосы. Мужчина приблизился, посмотрел по сторонам, быстро оглянулся назад, потом, вытянув шею заглянул через плечо девушки в полумрак лавки. Затем, недобро сверкнув глазами, тихо проговорил:

— Я хочу увидеть твою госпожу.

Джина сложила на груди руки и покачала головой.

— Нет. Солнце еще высоко.

Мужчина положил правую руку на рукоять меча, а левой нервно потеребил кончик уса.

— Я знаю, что солнце еще высоко. Но мне срочно нужна твоя госпожа.

— Вы нарушаете порядок, господин. Вас уже увидели многие, и кому-то могла прийти в голову мысль о городской страже…

Наемник заскрипел зубами и прошипел:

— Ну так продай мне цветов, дура набитая, и позови госпожу. Или…

— Что «или»? — Джина с невозмутимым лицом протянула руку к ближайшему букету и вытащила один цветок.

— С вас четверть карата, господин…

Мужчина перед ней побледнел так, что казалось его вот-вот хватить удар. Он сделал два неуверенных шага к стене, облокотился на косяк и прохрипел:

— Он умирает… Он истекает кровью. Если он умрет — Молли скормит меня гурпанам… Пожалуйста, позови свою госпожу, и я принесу тебе топаз величиной с орех. — Он поднял на Джину усталые слезящиеся глаза.

Джина тяжело вздохнула и потерла ладонью лоб.

— Джайллар… Госпожа мне этого не простит.

В зябких предрассветных сумерках пронзительно и тонко закричала птица. Черно-красный диск Второй Луны неспешно сполз к горизонту, а на востоке уже светлело, из-за мыса Дай-Корр потянулись вверх, разрезая низкие редкие облака, первые лучи восходящего солнца.

На холме, возвышающимся над самым заливом УртСарра, у костра, кутаясь в мешковатые рубахи, сидели мальчишки. Поеживаясь от утренней прохлады они поджаривали над невысоким пламенем кусочки хлеба и тихо переговаривались. Совсем рядом, в сотне шагов от костра возвышались развалины древнего монастыря. Изредка, то один из мальчишек, то другой бросали опасливые взгляды на осыпающуюся разрушенную башню.

Светало. Смуглолицый толстощекий крепыш, подбросил в костер хвороста и обращаясь к друзьям, пробурчал:

— Надо было к Полосатым скалам идти. Там отлив пошире и двуроги через риф не переплывают. И никаких тебе развалин…

Другой мальчишка, постарше, ткнул толстощекого кулаком в бок.

— Ага, Кумма испугался… Ха-ха… Наслушается на базаре баек от своих теток и ссытся по ночам от страха!

Мальчики тихо засмеялись. Крепыш обиженно надулся и показал соседу неприличный жест.

— А никакие это и не байки. Охотница Найда никогда не врет, так-то… Она своими глазами видела, как в развалины прилетал огромный черный зверь. И еще, тетя Карла говорила, что толстопузая дочка мельника с Глиняной улицы ходит в развалины, каждый день, носит подношения морским демонам.

Где-то высоко в небе взвизгнула летучая кошка, под обрывом тут же на все голоса загомонили птицы. Мальчики все как один обернулись и посмотрели на развалины. Самый младший из мальчишек, подсел поближе к огню, и кривя испуганное лицо, прошептал:

— А еще, еще хромоногий хрыч, который ножами на площади торгует, говорил, что слышал как в развалинах плачет младенец. Наверное, там живут пожиратели. Они воруют детей и варят из них себе зелье невидимости… А вдруг, сейчас они толпятся вокруг нас, выбирают кого бы сожрать? Давайте к скалам пойдем, боязно тут.

Мальчики притихли. Со стороны заливы послышался ровный нарастающий гул. Старший из мальчиков поднялся, и натягивая заплечную корзину, проговорил.

— Да нет на скалах ничего, медузы вы тупорылые. К скалам Викша со своими из Масляных Рядов каждый день ходят, нет там ни раков, ни рыбы, ни креветки… Точно знаю. Еще и нас там не хватало. А в развалинах этих, никто кроме щуканов не живет. Туда до войны солдаты из форта таскали девок деревенских. Все, подымайтесь, чурки шестилапые, отлив начался.

Мальчишки быстро разобрали корзины и сети, затушили костер и поспешно двинулись к берегу моря.

Небо стремительно светлело. Вода с шумом уходила с пляжей, пенясь вокруг островков, поросших бурыми водорослями и большими ракушками. По берегу посвистывая метались ярко-желтые кусачие крабы, в лужах плескалась рыба, а где-то на самом краю отлива гулко ухали двуроги.

Мальчики остановились у подножия холма и принялись раскручивать ветхие сети. Один из мальчишек отправился вперед по берегу, накалывая на пику плоских ленивых морских языков. Другие потянули сети по лагуне. Работа спорилась, и вскоре корзины начали наполняться жемчужной длинноусой барабулей, толстыми зубастыми окунями, полосатыми креветками и неуклюжими тяжелыми лангустами. Вдалеке на край рифа выбрались огромные двуроги. Чудовища сыто похрюкивали, и грея в лучах солнца широкие шипастые спины, поводили из стороны в сторону уродливыми головами.

Солнце поднялось выше и осветило яркими лучами серые неприступные обрывы мыса Дай-Корр. Подул легкий бриз. Мальчишки собрали щедрый улов и перетащили подальше от берега. Самый старший из мальчиков довольно оглядел корзины и обращаясь к остальным, ехидно передразнил:

— Пойдем к скалам, пойдем к скалам… Гонялись бы сейчас вшестером за одной рогатой жабой… Вот сколько всего-то наловили, карата на три, не меньше, а то и на четыре. — Он повернулся к самому маленькому и указал ему пальцем в сторону города. — Так, Тишка, беги скорее на базар, к господину Мюрру, скажи ему, что Лестер с друзьями шесть корзин рыбы поймали, пусть даст повозку и готовит ледник. Беги давай.

Мальчики радостно загомонили, подсчитывая на пальцах сегодняшнюю прибыль, заспорили, и в конце концов беззлобно мутузя друг друга повалились на горячий песок. Наконец, крепыш Кумма выбрался из визжащей кучи, и глянул вверх, на остатки стены вокруг монастыря.

— Эй, щукаеды… А что, пошли в развалины сходим?

Мальчики перестали возиться, и вытряхивая песок из лохматых голов, столпились вокруг Куммы.

— А то и пошли… Чего не сходить-то?

Старший, по имени Лестер, оглядел корзины с рыбой, посмотрел на прибывающую воду и пожал плечами.

— А, Кумма храбрый стал? А вдруг там Маркиз Пожирателей сидит, на своем троне из человеческих черепов? А если тетки твои узнают, что ты по развалинам лазаешь? Они тебе быстро жопу нарумянят стрекозьими колючими хвостами. — Он засмеялся, и глядя на горящее злым отчаянием лицо товарища, добавил, — Ладно, не обижайся. Пошли, только пики возьмем, а то вдруг там гнездо гурпанов.

Мальчики вооружились пиками и направились гурьбой вверх. У полуразрушенной арки они в нерешительности остановились. Внутренний двор монастыря зарос густым колючим кустарником, повсюду в беспорядке громоздились обломки плит. Мальчики потоптались у входа, а потом осторожно ступая один за одним вошли во двор.

Внимательно поглядывая по сторонам они обошли полуразвалившиеся колонны и добрались до молельного дома, почти нетронутого временем мрачного здания из грязно — белого пористого камня. Вход в молельню оказался засыпан мусором и щебнем. Мальчики повернули назад и пошли в обход стены внутреннего двора.

Вдруг Кумма, храбро топавший впереди всех, что-то жалобно проблеял, бросил свою пику и зажимая ладонью рот, кинулся обратно в арку. Остальные столпились за спиной у Лестера. Старший из мальчиков оглянулся на товарищей, задумчиво почесал лохматую голову, выставил вперед пику и заглянул за угол серой потрескавшейся стены. Остальные, прижимаясь друг к другу, остались стоять на месте.

Сразу за углом, на поросшей густой травой тропинке лежал лицом вниз грузный человек в окровавленном балахоне. Вдоль всей его спины тянулись страшные рваные раны, покрытые черной коркой. В редких волосах на голове копошились тонкие белые черви. Очевидно, что перед смертью человек долго полз, цепляясь за траву, за телом тянулся черно-красный след, к которому уже припали, шевеля голубыми отростками, огромные сизые слизни. Лестер осторожно приблизился к телу, протянул пику и потыкал кончиком в вывернутое плечо. Потом повернулся к мальчишкам, храбро улыбнулся и сказал:

— А тут мертвец лежит… Настоящий. Глядите!

Мальчики приблизились и заглянули за угол.

— Фу… Воняет как… Ух ты… Кто же его так?

Лестер наклонился над телом, разглядывая раны. Мальчишки жались друг к другу и с опаской косились на мертвеца. Один из них, испугано озираясь, прошептал:

— Эй, Лестер… Брось ты его… Побежали в город, старосте расскажем. А вдруг здесь мантикор поселился?

Лестер покачал головой и улыбнулся.

— Да нет здесь никого, а этот помер. Старосте-то оно конечно расскажем, только надо посмотреть сначала, а вдруг у него золото есть? Староста потом ведь не поделится…

Лестер наклонился и потянул за край балахона.

Неожиданно мертвец страшно захрипел, выбросил вперед руку, и ухватившись за траву черными пальцами, медленно пополз.

Лестер дико заорал, бросил пику и помчался не разбирая дороги. Остальные, с воплями, бросились следом.