Летнее королевство

Глава девятая

Мы вернулись в Деганнви, и я отправился искать Руауна. Конечно, он был с Медро. Они сидели в тихом уголке Зала, по очереди играя на арфе. Я подошел. Медро поднял на меня глаза и показал место, куда мне присесть. Руаун пел длинную песню о весеннем походе, где «великолепные отряды стоят перед отважным лордом». Мне весна нравилась, но вовсе не поэтому, хотя песня, бесспорно, была хороша.

Руаун закончил и арфу взял Медро. Сначала он перебирал струны, решая, что именно исполнить, и легкая рябь звуков напомнила мне рябь на воде.

— Есть одна песня, — задумчиво заговорил он, — на ирландском. Говорят, написал ее великий воин Финн Макул. Песня длинная, всю ее запомнить трудно. — Он продолжал перебирать струны, глядя в огонь. — Мой брат родился весной. В этом году ему исполнится двадцать семь. — Под его пальцами начала рождаться мелодия. — Вот интересно, смогу я ему что-нибудь подарить?

— Я бы не стал этого делать, — Руаун в сомнении посмотрел на Медро. — Сдается мне, от тебя он подарка не примет.

— Но я же должен показать, что помню о его дне рождения?

— Он не обратит внимания. Я ведь пытался говорить с ним о тебе, так он и слушать не стал. И вообще, в последнее время он стал очень замкнутым.

— Благодарю за усилия, — Мордред улыбнулся Руауну. — Хорошо найти заботливого друга далеко от дома. По-моему, он просто меня не понимает. Но если проявить терпение и щедрость, может быть, он все-таки поймет, что я ему не враг.

— Ястреб не плавает, а лосось не летает, — Руаун пожал плечами.

— Мой брат умеет плавать, — оживился Мордред, — и, между прочим, его имя означает «ястреб». Вот я и подумал…

Руаун наклонился вперед и положил руку на арфу.

— Ничего не поможет. Твой брат останется при своем мнении. Он мне так и сказал, когда мы с ним разговаривали. Не знаю почему, но он настроен против тебя и вряд ли тут что-нибудь можно сделать.

Я было открыл рот, чтобы защитить своего хозяина, но Мордред меня опередил.

— Что же мне теперь, ничего не делать? Не могу. Ведь это мой брат.

— Уже нет. — Я с удивлением уставился на Руауна. А рыцарь продолжал жестким тоном: — Он не считает себя членом твоей семьи. Он принес Артуру Тройную клятву, а это выше родственных чувств. Он повторяет, что ты и твоя мать — злые колдуны, а это, сам знаешь, не по-родственному. Я бы на твоем месте поговорил с ним начистоту.

— Он не виноват. — Мордред покачал головой. Он хотел отложить арфу, но передумал и снова прошелся пальцами по струнам. — Слушай, Руаун. У меня тут появились кое-какие мысли…

Руаун и без того внимательно слушал. Я тоже закрыл рот и даже губу прикусил, чтобы не ляпнуть чего-нибудь невпопад.

— Ты говорил о том, что он впадает в боевое безумие. — Арфа под руками Медро наигрывала что-то меланхоличное. — В молодости этого за ним не замечалось. Они с Агравейном часто дрались. Агравейн всегда побеждал. Никакого безумия и в помине не было. Впервые я узнал об этом из песен, доходивших из Британии.

Брат ведь покинул Дун Фионн внезапно. В одну довольно бурную ночь он взял лошадь и галопом помчался к западным скалам. Он утверждает, что наша мать пыталась его убить. Не спорь, я сам это слышал. Он и меня приплел к этой истории. Дескать, я был с ней заодно. Только ничего этого не было. Сам посуди, как мне могла прийти в голову такая безумная мысль — убить собственного брата? Я долго не мог понять, с чего это мой брат, с которым мы были очень близки, вдруг стал городить такую чушь? А он, между прочим, верит, что так оно и было. А еще я слышал, будто он отправился в Потусторонний мир сразу после того, как покинул Дун Фионн, и еще всякие нелепости. Вот я и подумал, а вдруг это был первый приступ того безумия, о котором ты говорил? Вдруг с ним приключилось такое, что он начал бредить? Тогда и его рассказы о всяких странностях — просто видения, которые случаются с людьми в бреду. Тогда он не виноват в том, что видит во мне врага. Он одержим демоном. Это всего лишь болезнь.

Вот! Я все искал способ проверить, кто из двух братьев прав. А тут на моих глазах рождалось объяснение всем этим странностям. Ведь и правда, лорд Гавейн в иные минуты себя не сознает. Я же видел! При таком подходе все становилось на свои места. Вот только что мне делать с твердым убеждением: то, что говорит Мордред — ложь от первого до последнего слова.

Но Медро явно верил или делал вид, что верит, в то, что говорил. Он склонил голову над арфой, продолжая меланхолично наигрывать какую-то мелодию.

Руаун потер рукоять меча.

— Ты действительно так думаешь? — спросил он Медро. — Если это так, ему приходится тяжело.

— А какие еще могут быть объяснения? — задумчиво поинтересовался Медро.

— Мне кажется, той ночью что-то произошло, — сказал я, — что-то очень важное.

Оба воина посмотрели на меня, но я смотрел только на Медро. Он прекратил перебирать струны, лицо его потемнело, а потом из-под его пальцев снова полились звуки, но уже совсем другие, более грубые и какие-то дикие, что ли. Хороший музыкант просто не мог извлекать такие из арфы.

— Вы ведь могли ничего об этом не знать… — продолжал я, — ну, или забыть…

— Как я мог не знать о чем-то важном, происходящем в моем доме? Конечно, знал бы, — просто сказал Медро. Его серые глаза сосредоточенно и серьезно смотрели на меня.

— Разумеется, ты бы знал, — воскликнул Руаун. — Понимаешь, Рис, в том, что сказал Медро, есть смысл. Мне никогда не нравились эти его приступы боевого безумия. На него нельзя полагаться. То ли оно придет, то ли нет. Иногда берсерки у саксов сходят с ума прямо в пиршественном зале и убивают своих же товарищей. А если их соберется несколько, то еще хуже.

— Мой господин не сумасшедший, — огрызнулся я. — Вы же видели, как он сражался. И знаете, что он не берсерк.

Руаун задумался. Медро продолжал играть.

— Да, я видел Гавейна в бою, — медленно проговорил рыцарь. — Он — великий воин, но он в это время ничего не слушает. А потом падает в обморок. С берсерками такое бывает.

— Я ведь не говорил, что Гвальхмаи сошел с ума, — поспешил вставить Медро. — Но временами… Это болезнь.

— Если бы вы видели его лицо в такие моменты, вы бы не стали так говорить, — настаивал я.

— М-да… Пожалуй, я действительно никогда не видел его во время этих приступов, –начал Медро.

— А я видел, как он сражается! — воскликнул Руаун. — По-моему, Медро прав. Тебе-то откуда знать об этом, Рис? Когда он впадает в раж, с ним даже взглядом встретиться никто не смеет!

— По пути в Камланн на нас напали бандиты. — Меня передернуло, когда я вспомнил тот случай. — Так вот, он убил их. Но при этом оставался самим собой. Ну, как бы это сказать… У меня слов не хватает. Ваш слуга, Эгмунд, много рассказывал мне о берсерках. У них же пена изо рта идет, и воют они, как волки. Ничего такого я за господином не замечал.

— Да нет, то же самое, — словно убеждая себя, сказал Руаун. — Откуда нам знать, что ему чудится во время этих… приступов?

Я не знал, что сказать и как еще убедить их.

— Я тебя понимаю, — сказал Мордред. — Трудно поверить, когда такое говорят о твоем господине. — Кажется, он тоже не был уверен в своей правоте. — Еще труднее представить, что такое может приключиться с твоим братом. Но другого объяснения у меня нет. Я знаю, что Гвальхмаи жаждет славы и почестей — да и какой воин не желал бы их? — только это же не повод городить черт знает что о своей матери и своем брате! Нет, он чему-то поверил, чему-то безумному, и потому отправился искать славы и признания в Британию, наши острова ему почему-то не годились. Хотя, надо заметить, что он служит Пендрагону, — Мордред сделал едва заметный поклон в сторону Руауна, — но, согласитесь, брат отказался ради этой службы от родственных уз. Никакой здравомыслящий человек на это не пойдет. А уж после того, как он принес Артуру клятву верности, Артуру, который в силу политической необходимости оказался нашим врагом, после этого он только укрепился в своих заблуждениях. Вот теперь он и думает, что и я, и мать, да и отец, наверное, тоже, сражаемся на стороне какой-то великой тьмы, в то время как он и Пендрагон борются за какой-то свет. А на деле мой отец хотел власти в Британии, то есть того же самого, чего и Пендрагон. Только Пендрагон ее получил, а отец — нет. А меж тем права на верховную власть у моего отца ничуть не меньшие, чем у Пендрагона. Отец женат на законной дочери Пендрагона Утера, и он принадлежит к королевскому клану, хоть он и ирландец. А что Пендрагон? Не подумайте, что я хочу его унизить, нет, я восхищаюсь тем, как он начал править, и все-таки Артур был и остается одним из ублюдков короля Утера, и по закону не относится ни к какому клану, а значит, не может наследовать звание Верховного Короля. Да, теперь он — Верховный король, и король великий: это факт. Вот так и получается, что раз Артур — Верховный Король, значит, он борется на стороне света, а его проигравшим врагам остается сторона тьмы. Для героической песни это великолепный сюжет, весьма элегантный, во всяком случае, но какое он имеет отношение к реальному миру, в котором мы живем? Мой бедный брат путает Британию со страной вечной молодости, с пресловутым летним королевством. Солнцем клянусь, я бы тоже не отказался в нем пожить. Да только нет его, этого королевства! Вместо этого я вижу собственного брата, который меня ненавидит. А если бы он излечился, все стало бы правильно, и он вернулся бы домой!

Видно было, что Мордред разволновался и, чтобы успокоиться, сосредоточился на арфе. Во всяком случае, он, наконец, нашел какую-то странную мелодию в минорной тональности. Я сидел, совершенно сбитый с толку. Тут не поспоришь: права Артура как Императора Британии, довольно сомнительные. А та борьба, ради которой он живет, борьба Света и Тьмы, разве не может оказаться просто столкновением властолюбивых королей? Картина довольно простая. Она не нуждается в участии каких-то потусторонних сил. А если так, то и Мордред, и леди Моргауза ни в чем не виноваты. Моего хозяина обманули, показав какую-то придуманную картину, и меня вместе с ним. Арфа под руками Мордреда навязчиво ввинчивала мне в голову какую-то странную мелодию, а я все никак не мог увидеть правильное решение.

— Друг мой, пожалуй, ты прав, — промолвил Руаун. — Очевидно, это болезнь. Я молю Бога, чтобы он принес Гавейну исцеление, потому что для человека нет ничего ужаснее, чем оказаться оторванным от своего клана, от своих кровных уз. Я и раньше так думал, а теперь лишь убедился в том, что ты ни в чем не виноват. Но что же нам делать? Есть ли какие-то способы исцелиться от подобного безумия?

Мордред глубоко вздохнул, в глазах его мелькнул огонек.

— В общем-то, есть несколько способов избавиться от безумия. — Он говорил мягким доверительным тоном. — О них можно прочитать в сочинениях ученых римских врачей. Но что толку? Я же не могу испытать на нем эти способы. Брат никогда не согласится принять от меня помощь. А я хотел бы попробовать…

— Подожди, ты же говоришь о «способах», — медленно произнес Руаун. — Так, может, я могу помочь?

— Ты? — удивленно спросил Мордред. — Ты действительно хочешь помочь?

Я молчал, но внутри меня шла отчаянная борьба. Я хотел найти изъян в аргументах Мордреда. Но почему-то никак не мог собраться с мыслями. Я все время слышал его убедительный голос и видел только стройную картину рассуждений. Я с трудом удерживался, чтобы не восхититься его планом.

— Я готов сделать что угодно, — решительно произнес Руаун. — Однажды Гавейн спас мне жизнь в битве, с тех пор моя преданность принадлежит ему всецело. И я считаю его другом. Честь требует, чтобы я помог ему излечиться любым способом из тех, о которых ты говорил.

— Не получится, — Мордред в сомнении покачал головой. — Не примет он нашу помощь. Скорее, решит, что я придумал какое-нибудь коварное колдовство, чтобы лишить его жизни. Он выслушает наши предложения, а потом известит своего господина. Уверен, Артур прикажет ни в коем случае не доверять нам.

— Артур очень расположен к Гавейну, — кивнул Руаун, — но он же не видит всей ситуации.

— Если я найду лекарство и дам его Гвальхмаи, ты же не выдашь меня Верховному Королю? — жалостливо спросил Медро. — Я постараюсь составить эликсир побыстрее.

— Я помогу тебе в любом лечении, и постараюсь успокоить Артура; сообщу, что с нами все в порядке. — Руаун протянул руку.

Мордред схватил ее и с жаром пожал. Потом он перевел взгляд на меня.

— А ты? Ты нам поможешь?

Я отчаянно старался найти выход из этого тупика. Подняв глаза на Мордреда, я поразился его облику. Можно было думать что угодно, но передо мной сидел взволнованный, скромный, серьезный, озабоченный брат моего хозяина. При этом глубоко в душе я все равно чувствовал, что он неправ. Только вот в чем? Где?

— Наверное, Гвальхмаи говорил тебе обо мне или о той борьбе, в которой, по его мнению, он участвует. Я знаю, что он может быть очень убедительным. Но подумай хорошенько и посмотри, неужто мое искреннее желание помочь ему не перевесит тех фантазий, которые им владеют?

— Решай, Рис, — добавил Руаун. — Его ведь и в самом деле не зря прозвали Гавейном Златоустом. Он убедит кого хочешь в чем хочешь. Но Медро говорит дельные вещи.

— Так ты нам поможешь? — с нажимом спросил Мордред.

Я судорожно облизнул губы. Где, где, где выход?

Внезапно перед моим мысленным взором промелькнул образ лорда Гавейна, стоящего на колене и предлагающего свой меч моему отцу. Тогда и там не на кого было производить впечатление, никого не надо было ни в чем убеждать, никому от этого предложения выгоды не было. Этот жест был таким же чистым, как тот, с которым лорд Гавейн принес клятву Артуру, как тот, с которым Артур принял на себя правление Британией — он был настоящим. За этим мелькнувшим воспоминанием последовали другие: вот милорд со смехом велит мне оставить дорогую заколку; вот помогает нам на ферме в делах, совершенно не подходящих дворянину и воину Короля; вот серьезно говорит с Артуром о судьбах Британии; поет свою удивительную песню на болотах перед Гвлад ир Хафом. Нет на самом деле никакой проблемы! Мордред лжет! Он все это время лгал. Для моего господина красноречие и вежливость были естественными, такова была его натура, а слова Мордреда оставались только тонким слоем позолоты на гнилом дереве. Мне даже не надо расспрашивать слуг короля Лота, я и так ни разу не видел от Мордреда ни одного благородного поступка или слова. Он, как торговец на рынке, всегда прикидывает, как бы ему повыгоднее сбыть лежалый товар. Да, я взвесил двух мужчин, два их способа жить, и теперь у меня не было никаких сомнений в том, кому я должен верить.

— Нет, — решительно произнес я. — Я не буду в этом участвовать. — Я поднялся со скамьи и посмотрел на них обоих сверху вниз. — Не хочу. Мой господин вовсе не сумасшедший, не обманутый и не одержимый, и вы, милорд Руаун, знаете это не хуже меня. Но предпочитаете верить господину Мордреду. И уж, конечно, я не стану давать своему господину какие-то «эликсиры», приготовленные колдуном, который только что заставил вас пообещать не рассказывать его врагу и вашему господину, Императору Артуру, о том, что вы затеваете.

Руаун вспыхнул и вскочил.

— Ты обвиняешь меня в измене милорду Артуру?! — вскричал он.

— А почему бы и нет? — Я старался говорить спокойно. — Вы же намерены изменить своему другу лорду Гавейну. Еще месяц назад вы называли его братом, говорили о том, что он спас вам жизнь, а теперь, из-за нескольких слов полузнакомого человека готовы об этом забыть. Между прочим, этот человек уже объяснил вам, что «политическая необходимость» сделала его врагом вашего господина. Отец этого человека, возможно, принимает участие в заговоре против Императора, а мать — знаменитая ведьма. Скажите мне, что из того, что я сказал, неправда?

Руаун в ярости так ударил меня по лицу, что я отлетел, запнулся о скамью и крепко приложился головой об пол. В глазах потемнело, но сознания я не терял. С трудом поднялся сначала на четвереньки, потом кое-как сел, держась за гудевшую голову.

— Знай свое место! — все еще в запале крикнул Руаун. — Как ты смеешь так разговаривать с воином? Выпороть! Будешь помнить, что слугам дозволено, а что — нет! Тебе и так позволили слишком много, и вот к чему это привело! — Рыцарь выхватил меч, намереваясь ударить меня плашмя, но тут Мордред схватил его за руку.

— Не делай этого, друг Руаун! — воскликнул он. — Не стоит бить его. Это же не твой слуга!

— А Гавейн бить его не станет, — каким-то сварливым тоном пожаловался Руаун, но меч в ножны вложил.

Я поднялся на ноги, пиршественный зал и стены раскачивались, в ушах звенело. По-моему, на нас смотрели другие воины, впрочем, могу и ошибаться, так как от злости почти ничего не видел вокруг. Я очень надеялся, что Руаун замахнется еще раз, и уж тогда я врежу ему в ответ.

— Если Рис не хочет верить правде, то это не по злобе, а от излишней преданности, — продолжал уговаривать воина Мордред. — Это его дело. А наше дело — попытаться вылечить моего брата. Если нам это удастся, то и Рис будет рад, я уверен. Оставь его.

В этот момент я понял, что Мордред беспокоится и проверяет, не откажется ли Руаун участвовать в его планах. Он-то надеялся, что мы тут все будем заодно, но мой отказ не очень его смущал. Чего он ждет от Руауна? Чтобы тот успокоил Артура? Я посмотрел на рыцаря. Он все еще клокотал от гнева. Разговаривать с ним сейчас бесполезно. Я огляделся и, пошатываясь, пошел к выходу. Голова отчаянно болела. Наверное, шишка будет немаленькая. Мордред и Руаун снова уселись за стол, и Мордред начал что-то тихо втолковывать Руауну.

Один из воинов Мэлгуна издевательски произнес мне вслед:

— Ну, что, хватит с тебя компании благородных? Наелся? — Остальные засмеялись.

Я бы, наверное, полез в драку, но у меня были дела поважнее. Надо было найти лорда Гавейна и предупредить его.

Однако дома хозяина не оказалось. Вместо того чтобы отправиться искать его, я сел и пощупал затылок. Прекрасная шишка! И губы я разбил о собственные зубы, наверное. Прополоскав рот кипяченой водой, я уселся на постель и стал ждать возвращения хозяина.

Я просидел недолго, когда в дверь постучали. Я крикнул «Заходи» и проверил, есть ли у меня под рукой нож. Но это оказалась Эйвлин.

Она с интересом оглядела комнату, затем подошла и встала передо мной, уперев руки в бока.

— Что-то ты неважно выглядишь, — сказала она.

Губа у меня опухла и немного кровила.

— У тебя ко мне какие-то дела? — спросил я.

— А то! Ты же вроде как обещал мне помочь сегодня перебрать солому на крыше?

— Я приходил к вам в дом, и твоя хозяйка меня выгнала. Ей сегодня лишние люди ни к чему.

— Да, меня сегодня на кухню отправили, — Эйвлин скрестила руки на груди. — Теперь я там закончила. Хозяйка занята с Мэлгуном. А крышу-то все равно надо поправить. Я надеялась, ты мне поможешь, Рис…

— Подождет твоя солома. Мне обязательно надо поговорить с милордом.

— А потом нельзя?

— Нет, это важное дело.

Она внезапно села рядом со мной и положила руку мне на голову.

— О, тебе крепко досталось, — сказала она, нежно поглаживая мой затылок. Огляделась, увидела чайник с кипяченой водой, достала платок и намочила его. — Давай-ка я за тобой поухаживаю.

Я поворчал, но противиться не стал. Очень у нее все ловко и нежно получалось.

— И с кем же ты ухитрился подраться? Неужто с Саиди?

Я фыркнул.

— Нет, к великому моему сожалению. Да и не дрался я. А вот меня побили, это было.

— Но ведь это не твой господин тебя угостил? — Она задумалась, что-то соображая. — Ты поэтому хочешь с ним поговорить?

— Конечно, это не милорд. Другой воин.

— Да будь они прокляты со своими мечами и кулаками! — горько и без тени насмешки произнесла Эйвлин.

Я пристально посмотрел на нее.

— Эй, полегче со своими проклятьями. Знаешь, преисподняя — такое место, куда не стоит отправлять всех подряд. Некоторые вовсе такого не заслуживают.

— А по мне, все они хороши! — Эйвлин опустила руки на колени и холодно посмотрела на меня. — Думают только о себе, да о том, чтобы получить удовольствие.

— Мой господин не такой, — возразил я. — Я и других знаю, они тоже неплохие люди.

— Тогда тебе повезло, — она вздохнула. — Мне такие что-то не попадались.

Я взял ее на руку и спросил:

— А что ты скажешь насчет Мордреда, брата моего господина?

— Насчет этого? — В голосе ее явно слышалось презрение, боль и обида. — Сам же говоришь, что он брат твоего господина! — Она порывисто встала. — А ты, стало быть, сидишь тут и ждешь его? — Она повернулась спиной, явно собравшись уходить. — А тебе невдомек, что он сейчас как раз у своего брата, у этого Мордреда?

— Что он там делает? — Я вскочил на ноги, и у меня тут же закружилась голова. Стены поплыли перед глазами. Эйвлин повернулась и успела меня подхватить, а то бы я опять грохнулся. Рука непроизвольно потянулась к затылку.

— Не трогай! — остановила меня Эйвлин. — Они там беседуют с лордом Ронаном мак Суибхне, это один из воинов Лота. Что-то такое о политике. Ронан тоже из королевского клана. Вот и живет вместе с Мордредом. А твой господин, оказывается, знал его еще до того, как приехал в Британию. Расспрашивает о доме. Но Мордреда с ними нет.

— Ах, вот оно что! Ладно, пойду, увижу его там, а потом заодно посмотрю, как там крыша.

— Потом с крышей разберемся, — махнула рукой Эйвлин. — Будешь вверх смотреть, опять голова закружится. — Эйвлин все еще придерживала меня за плечи. — Пойдем, мне все равно надо возвращаться.

Мы двинулись через крепость, Эйвлин шла рядом и болтала о кухне и тех дураках, которые там, по ее мнению, собрались. Она даже рассмешила меня, и сразу заболела голова. Но я не подал вида, и все равно смеялся ее рассказам. Когда мы, наконец, добрались до дома, притулившегося к самой стене крепости, я было посмотрел на крышу, крытую гнилой соломой, но тут Эйвлин сделала реверанс и открыла передо мной дверь:

— Заходи уж, раз у тебя голова болит, — пригласила она.

Все-таки она мне нравилась. Я улыбнулся и вошел внутрь. Я еще успел услышать какой-то шорох за дверью, но уже в следующий миг мир раскололся от боли, стал сначала красным, затем потемнел, и я полетел куда-то в бездонный колодец. Человек, стоявший за дверью, крепко приложил меня всё по тому же многострадальному месту.

Не могу сказать, когда я очнулся. Вряд ли я пробыл без сознания больше часа. Впрочем, это не имеет значения, потому что, очнувшись, я снова впал в беспамятство. Причиной тому был сильный толчок, отдавшийся в голове. Опять пришел в себя. Накатила боль. Болел живот, болела голова, причем так, что лучше бы мир продолжал оставаться непроницаемо черным, и меня бы оставили в покое. Вместо этого все во мне и я сам качалось так, словно я опять плыл в шторм из Камланна в Каэр-Гвент и Деганнви. Я слышал невнятные голоса, но не понимал, кто и что говорит. И почему-то все время трясло. Когда в один из моментов мне удалось разлепить глаза, я все равно ничего не увидел.

Спустя какое-то время тряска прекратилась, потом меня дернули несколько раз и потащили мои руки куда-то вверх. Вот тут-то я и очнулся в первый раз по-настоящему. Тьма наполнилась светом. Я стоял, точнее, висел между двумя мужчинами и тупо смотрел на лошадь, с которой меня только что сняли. Чей-то голос позади меня распорядился: «Ведите его внутрь», и меня втащили в какое-то помещение и грубо бросили на что-то мягкое. На некоторое время все вроде бы успокоилось, можно было полежать молча, закрыв глаза, чтобы голова поменьше болела. Потом подошел кто-то, осмотрел мою несчастную голову и попытался напоить меня водой. Я пил жадно, захлебываясь, и наконец, сквозь красноватую дымку проступило лицо женщины, державшей чашку возле моих губ. Понадобилось время, чтобы понять: передо мной Эйвлин.

Несмотря на боль, терзавшую меня, я тут же сообразил, что это именно она заманила меня в ловушку, устроенную Мордредом. Конечно, я вел себя как дурак, во-первых, когда поверил ей, во-вторых, когда сам вошел в дом Медро. Ведь ясно же, что Мордред не стал бы оставлять меня на свободе, позволяя предупредить лорда Гавейна. И все же, Эйвлин… Я отвернулся от чашки.

Наверное, она все поняла, потому что начала оправдываться.

— Рис, мне жаль, правда, очень жаль. Я же не знала, что они сделают тебе больно. Попей еще, тебе легче станет.

Нет уж, хватит! Ничего больше от нее не хочу. Тем более, ее деланного сочувствия. Я стиснул зубы и отвернулся. Она постояла еще немного и отошла.

Оказалось, что мучения мои только начинались. Кто-то подошел и силком заставил меня сесть. Прямо передо мной стоял Мордред ап Лот. Он убрал руку с моего плеча и улыбнулся.

— Ну что же, запишем тебя во враги, — каким-то слишком легкомысленным тоном произнес он. — Ладно. Мать найдет, чем тебя занять. Будешь служить ей.

— Не буду. Уйди, — с трудом выговорил я сквозь зубы. Вот уж с кем я сейчас хотел разговаривать меньше всего. Конечно, он не ушел. Он только смеялся.

— Что, неважно себя чувствуешь? Это пройдет. — Его красивые глаза сузились, и он сказал с плохо скрытой злобой: — Я рад, что ты у меня в руках, что бы там мама не говорила. К слугам, особенно, к наглым слугам, нельзя проявлять снисходительность.

— Мне тоже не нравится, когда подлые интриганы улыбаются, — сумел вымолвить я. Но он только снова улыбнулся.

— И когда ты успел поменять свое мнение? До сегодняшнего утра ты считал меня прекрасным дворянином и приятным человеком. Не так ли?

— Верно, считал. Пока не сравнил тебя с твоим братом.

Похоже, я его достал. Он сильно ударил меня, и моя многострадальная голова ударилась о стену. Последствия обычные — я потерял сознание. Когда я снова пришел в себя, Мордред был еще здесь. Я очень хотел, чтобы он куда-нибудь делся.

— Мой брат — набитый дурак, — прошипел Мордред. — Он предал королеву, нашу мать. Она предложила ему власть, а этот идиот предпочел выбрать Артура. Он предал нас всех и сбежал. Ему оказали честь, а он… дурак, лживый, беспечный дурак! — Он резко встал. У меня было что сказать, только сил говорить не было. — Тебе повезло. Мать хочет поговорить с тобой. Я скажу ей, что ты уже оклемался, говорить можешь. Так что она почтит тебя визитом.

Конечно, мне бы хотелось, что она почтила визитом какое-нибудь другое место. Но Мордред решительно повернулся, приказал стражу у двери не спускать с меня глаз и вышел. Я впервые огляделся. Место, которое вскоре будет иметь честь принять саму королеву, оказалось простой пастушьей хижиной, которых много на летних пастбищах. Глинобитные стены, земляной пол с ямой для костра посередине, вместо постели куча папоротника. На ней я и сидел. Один из воинов Лота устроился на трехногом табурете возле двери, бесстрастно поглядывая на меня.

— Говоришь по-английски? — спросил я без особой надежды. — А на латыни? — Он смотрел на меня, как на пустое место. Я застонал и снова лег.

Голова пульсировала болью, меня тошнило и я никак не мог собраться с мыслями. А ведь сейчас придет эта Моргауза и станет мучить какими-то вопросами. Я же мог только молиться о том, чтобы Небеса сами решили, что ей отвечать, и еще позаботились бы обо мне. Пока молился, способность думать вернулась. Во всяком случае, я попытался понять, мог ли я избежать своего печального положения. Я поссорился с Руауном. Он — неплохой человек. В обычных обстоятельствах — великодушный и уравновешенный рыцарь, впрочем, как и многие другие в Братстве. Говори я с ним наедине, будь я немного сдержанней, он бы меня выслушал. Если только… Я вспомнил, что и как играл Мордред. Что это было? Колдовство? Может, и так, только на меня оно почему-то не повлияло. А почему тогда повлияло на Руауна?

Хорошо. Допустим, Руаун на стороне Мордреда. Но мне-то кто мешал сделать вид, что я тоже на их стороне, а потом пойти и предупредить милорда?

Наверное, так и надо было сделать. Незачем было рисковать. Если бы я проявил хоть немного осмотрительности, немного здравого смысла! И ведь именно здравый смысл всегда считался моей сильной стороной! Я снова застонал и пообещал в будущем быть осторожнее. Это если у меня есть будущее… Вот в этом я сильно сомневался.

Странная штука жизнь. И трех месяцев не прошло с тех пор, как я решил, что самая главная моя задача — отстаивать дело Света. И вот я прошу незнакомого человека отвезти меня в Камланн. А теперь валяюсь здесь, жду допроса и гадаю, доведется ли мне увидеть следующее утро. Потрясающе! Это что же, я никогда не увижу больше своей семьи, огня в очаге своего дома, полей с обильным урожаем, волов, тянущих плуг, жаворонков в небе? Неужто мне суждено сгинуть в чужой стране, да так, что никто об этом и не узнает?

Стоп! Но ведь я вполне осознанно сделал выбор, так что бесполезно думать о том, как бы оно всё могло сложиться иначе. Когда-нибудь для всех обязательно приходит время умирать. Но умирать можно по-разному. Я выбрал Свет. Да, все могло сложиться по-другому, промолчи я в разговоре с Мордредом. Но что сделано, то сделано. Все, что я мог теперь — остаться самим собою. Незачем терзаться мыслями о том, что было бы, если… Лучше помолиться.

Спустя время снаружи послышался стук копыт. Я сел, перекрестился, и стал ждать. В хижине стемнело. Наверное, настала ночь. А какая? Та же самая, которая последовала за днем, когда меня стукнули по голове, или уже следующая?

Вошел Мордред. Опять Мордред! Он высоко поднял фонарь и посторонился. И вот тут, словно потоп, в дом ворвалась Моргауза. Поверх малинового платья на ней был длинный темный дорожный плащ, и моим слезящимся глазам казалось, будто она всю ночь плыла в этом плаще. Она замерла в дверях, глядя на меня сверху вниз. Сердце мое пропустило удар, но я справился с собой, собрался с духом и посмотрел на нее.

— Дайте огня! — приказала она, не сводя с меня взгляда.

У нее из-за спины выскользнула Эйвлин, прошла к очагу и принялась возиться с трутом. Хоть и не хотелось ее видеть, я все-таки посмотрел. Служанка выглядела очень бледной и старалась не встречаться со мной глазами.

Занялся трут, стало чуть светлее. Отблеск упал на волосы Эйвлин, и они стали походить на спелую пшеницу под ветром. Метнулись тени; это занялись дрова в очаге. Леди Моргауза расстегнула серебряную заколку дорожного плаща, позволив ему упасть с плеч. Мордред подхватил плащ и передал охраннику, что-то коротко приказав по-ирландски. Охранник кивнул и вышел. Мордред огляделся, зажег фонарь и повесил на крюк, торчавший из соломенной крыши, взял трехногий табурет пододвинул его к огню. Потом он подошел ко мне, схватил за левую руку и рывком поднял на ноги. Голова опять закружилась, меня замутило, но я удержал приступ рвоты и упал на табурет после очередного толчка Мордреда. Теперь мы с королевой оказались лицом к лицу.

Леди Моргауза скрестила руки на груди. Белые и очень сильные руки. Лучше бы, конечно, смотреть ей в глаза, но я смотрел прямо перед собой, и видел только руки. Краем глаза я заметил, как Эйвлин бочком прокралась к стене и затаилась в темном углу.

— Ну что же, начнем, — сказала королева мягким и очень холодным голосом. — Значит, ты не веришь, что мой несчастный сын Гвальхмаи сошел с ума?

Вот уж не ожидал, что опять придется выслушивать эту историю. Я сжал зубы и уставился в пространство.

— Допустим, ты прав. Сегодня прав. — Платье королевы отчетливо шуршало при каждом движении. — А вот завтра можешь оказаться не прав.

Ага, она что же, собирается свести с ума собственного сына? А сможет ли? Он же рассказывал, что она пыталась убить его с помощью колдовства, и попытка провалилась. Может, и на этот раз не получится? А ну как получится?

— Посмотри на меня, раб! — приказала леди Моргауза.

Я посмотрел. Ее глаза оказались еще холоднее и чернее, чем я помнил. Может, уже зима пришла? И все-таки я встретил ее взгляд. Королеву я не боялся. Я боялся, что эта предательница Эйвлин заметит, как сильно я боюсь.

— Ты поможешь Мордреду вылечить моего сына! — заявила леди Моргауза.

— Нет, леди, не помогу. — Я стиснул зубы.

— Да кто тебя будет спрашивать! — возмутилась королева. — Живой или мертвый, ты сделаешь то, что я скажу. Завтра и сделаешь.

Мне снова стало плохо, но на этот раз удар по голове был ни причем. Я сглотнул комок в горле, еще раз сглотнул. Однажды я слышал историю о человеке, который попал в руки ведьм, но сумел ускользнуть от них. Некоторое время спустя ему приснилось, что они пришли, перерезали ему горло и вырвали сердце, слили кровь и заткнули рану тряпкой. А во сне ему приказали грабить могилы. Он и грабил. Проснувшись в собственной постели, он очень радовался, что все случившееся оказалось лишь сном, что он опять обычный человек, и волен идти куда хочет. Вот он и пошел. Остановился возле родника напиться, наклонился над водой, и тут у него из горла выпала тряпка и он упал замертво. «В нем совсем не осталось крови» — моя сестра Морфуд с удовольствием рассказывала эту историю, и я, помнится, засмеялся, только не мог понять, над чем. Теперь, глядя в глаза леди Моргаузы, я был уверен, что она может проделать со мной что-нибудь похожее. Она ведь сказала, «живой или мертвый», но я помогу ей с Мордредом во всем, что они замыслили сделать с моим господином. Какой-то противный голосок у меня внутри предлагал немедленно соглашаться с предложениями такой могучей ведьмой. Так что, если я все равно, живой или мертвый, предам своего хозяина, лучше это сделать живым, что ли? Нет, не так. Если я останусь живым, то, может, смогу хоть чем помочь лорду Гавейну? Только тогда она своими сильными белыми руками просто разорвет мне сердце, и я тоже упаду замертво, как тот бедолага из рассказа сестры.

— Леди, — сказал я, — наверное, вы можете заставить мое тело делать, что вам заблагорассудится, да только я вам помогать не стану. Я вас не боюсь. Делайте, что угодно, но погубить мою душу вам не удастся. Лучше о своей подумайте. — Я поднял голову и посмотрел в глаза колдунье.

Как ни странно, мои слова ее поразили. Королева слегка покраснела, улыбка исчезла, а в глазах что-то дрогнуло — мне показалось, что это ужасающее одиночество и какое-то болезненное желание. Одним широким шагом она подошла ко мне, схватила за волосы, откинула мне голову назад и наклонилась так, что ее лицо оказалось в нескольких дюймах от моего.

— Смело сказано! — прошипела она. — Черт с ней, с твоей душой, мне нужны только твой разум и тело. А они мои! — Она резко оттолкнула меня и наклонилась.

Очень болезненный укол в ногу сбросил меня с табурета. По ноге растекался огонь. Мне едва удалось встать на четвереньки и отползти на шаг. Королева, Мордред и Эйвлин смотрели во все глаза, как я корчусь на полу. Первые двое наблюдали за мной с насмешливым видом, Эйвлин — с ужасом. Она сидела у стены, подтянув колени к подбородку и кусая губы. Интересно, о чем она думала.

Я сел на пятки, решив, что на земле будет безопаснее, и посмотрел на королеву. Нога онемела, по всему телу бегали мурашки. Но я больше не боялся. Больше того, я видел, что и она знала, что сила ее не безгранична. Я понял, что могу умереть, но вера моя останется при мне, и это понимание наполнило меня ощущением победы.

Лицо королевы снова стало бесстрастным, мертвенно-белым, если не считать страшных глаз. Она заговорила обычным мягким голосом:

— Слушай меня внимательно. Вернешься в Деганнви завтра утром. Скажешь господину, что тебе нужно поговорить с ним наедине. Приведешь сюда. Скажешь, что он должен кое-что увидеть своими глазами. Посоветуешь привязать его проклятого коня покрепче. Когда он войдет в хижину, попросишь у него меч. Скажешь, что хочешь на нем поклясться. Как только меч окажется у тебя в руках, выбросишь его за дверь, как можно дальше. И не дашь ему выскочить наружу. А потом Медро и Руаун свяжут его. На этом твоя часть дела будет окончена.

— Не получится, — я пожал плечами и скривился от боли. — Все знают, что его меч из Потустороннего мира. Никто другой не может его коснуться. Он испепелит любого. У него даже имя есть, только я забыл, какое.

— Каледвэлч, — подсказал Мордред. — Чтоб ему пусто было! Я расколочу эту железяку! А насчет «испепелит» — ошибаешься. Если хозяин меча добровольно отдает его, ничего не случится. Сделаешь, что велят!

— Подожди, — мягко остановила его леди Моргауза.

Мордред сразу замолчал и отступил к стене. Я понял, что он боится королевы, и почувствовал себя увереннее.

— Дело не в том, сожжет меч меня или нет, — сказал я королеве. — Дело в том, что я не буду вам помогать. Попробуйте, может, Руаун подойдет вам больше. Да только вы в нем не слишком-то уверены, иначе не стали бы со мной связываться. Не удержите вы его своим колдовством. Лучше уж на мне пробуйте. Я христианин из христианского королевства, слуга доброго господина, Императора и Бога Всевышнего! И я не стану пресмыкаться перед простой королевой Оркад.

Мордред дернулся, наверное, хотел опять ударить меня, но сдержался и вопросительно посмотрел на леди Моргаузу. Однако королева уже улыбалась по-прежнему.

— Ты хорошо говоришь. Только, видишь ли, раб, ты можешь говорить что хочешь, и про своих лордов, и по своих богов, а я все равно могу делать с вами со всеми все, что хочу. Вот я и хочу, чтобы ты сделал то, что тебе велели. Медро! — Она медленно подняла руку и вытянула указательный палец, тонкий, сильный палец, совсем как у лорда Гавейна.

Мордред был наготове. Он выскочил вперед, снова швырнул меня на табурет и стал связывать руки за спиной. Краешком глаза я посмотрел на Эйвлин. Она прижалась к двери, руку поднесла к губам, голубые глаза распахнулись во всю ширь, и в них отчетливо читалось страдание. «Я не знала, что они сделают тебе больно», — говорила она недавно. А вдруг, правда? Я больше не сердился на нее. Ей же самой не нравилось то, что она сделала. Может, она и не лгала все это время, как Медро, а выполняла приказы своей хозяйки, в ужасе перед ее колдовской властью? Я встретился с ней глазами и попробовал дать ей понять, что не сержусь на нее. Она уронила руку и теперь смотрела на меня пораженно; губы еле слышно шевелились. Я отвернулся. Конечно, она была просто орудием, запуганным и невежественным. Думать так мне нравилось больше: пусть она лучше будет не предателем, а просто бездумным исполнителем. Но исполнителем-то она все-таки оставалась. А теперь леди Моргауза хочет сделать таким же исполнителем и меня, хочет, чтобы я предал лорда Гавейна так же, как предала меня Эйвлин. Мордред закончил с моими руками и теперь привязывал ноги к ножкам табурета. Я стиснул зубы и ждал.

Леди Моргауза подняла руки, что-то сделала и ее роскошные черные волосы хлынули на плечи и на спину. С довольным видом королева провела рукой по волосам.

— Красиво, — сделал я вполне искренний комплимент, имея целью не столько польстить королеве, сколько собственной наглостью вывести из себя Мордреда. — Миледи, а седые волосы вы каждое утро выдираете?

Королева и бровью не повела. Она развела руки широко в сторону и пропела какую-то странную команду, начиная обряд.

Вряд ли я смогу точно передать, что происходило на протяжении нескольких следующих часов. Дело не в том, что мне было больно и отвратительно, было, конечно, но ничего такого, что выходило бы за рамки обычной болезни или раны. И не в том, что действо выглядело постыдным и отвратительным, хотя именно таким оно и было. Нет. Трудно подобрать слова. Но и сейчас, когда я вспоминаю об этом, меня бросает в жар. Да и помню я подробности довольно смутно. Зачем об этом вспоминать? Ни тому, кто это пережил, ни тому, кто об этом слушает, никакой пользы нет. Я бился с леди Моргаузой. Она выпевала заклинания, бросала в огонь какие-то снадобья, плела чары и все время стремилась подчинить меня взглядом. Я стиснул зубы, сцепил пальцы за спиной и всеми силами боролся с ней. Она продолжала колдовать. Я чувствовал себя как в том сне, когда тонул в черном океане. Огромные валы холодной темной силы обрушивались на меня, пытались утащить на дно. А я думал о семье, о нашей ферме, вспоминал каждую корову, каждую козу, гнезда ласточек под застрехой. Я думал о Камланне, о лорде Гавейне, которого не мог предать. Я думал обо всех сразу, держа их как щит, как слова молитвы: думал обо всем, что знал о Свете, порядке, благородстве, радости и любви; и я не сдавался.

Но не сдавалась и королева. Скоро я стал задыхаться. Мне показалось, что мой разум начинает замерзать по краям. Виделось все, словно в тумане. Пальцами я пытался крутить концы веревок, связывавших мне руки, но они теряли чувствительность. Ладони покрылись потом. Хижина плыла перед глазами, огонь в очаге тускнел, словно я смотрел на него в полусонном состоянии. Все казалось неважным и далеким. Я стал забывать имена. Как зовут Императора? Моего брата? Моего господина? Потом и имена стали неважными. Теперь уже я не понимал разницы между жизнью и смертью. В какой-то миг мне стало казаться, что одним легким усилием я могу выйти из этой развалюхи в Гвинеде прямо в новый мир, яркий и прекрасный, в настоящее Королевство Лета из песни лорда Гавейна. Мне казалось, что я могу взглядом разбить ветхие стены, что за ними листва, что на воле слышно пение птиц богини Рианнон. И с этим чувством приходилось бороться. Почему? Где-то глубоко внутри я слышал приказ: не сдавайся! Если ты сдашься, будет только хуже. Не было сил держать голову прямо. Она все время норовила упасть на грудь. Но каждый раз я поднимал ее и смотрел на леди Моргаузу. Нет, на ведьму Моргаузу! Ее глаза бились об меня, как волны о скалу. И волны постепенно подтачивали скалу. Лицо королевы тоже было влажным от пота, волосы растрепались. Обеими руками она держала длинный кинжал, и лезвие оказалось в крови. В моей крови. Но почему-то меня это совсем не занимало. Ничего не имело значения. Только держаться… держаться…

— Ты заманишь его в ловушку, — в тысячный раз внушала мне ведьма, — и мы, наконец, отомстим ему, Медро и я! Мы сломаем его разум, а потом отдадим Руауну. Пусть отведет его к своему Артуру. И Медро пойдет с ним. Он же такой заботливый, такой внимательный! А потом! Руаун уже наш! Гвальхмаи тоже будет нашим. И другие. Медро их обратит. Они захотят служить Мэлгуну, но будут ждать, пока Братство не выступит в поход. Только сражаться ему придется с самим собой. Никакой стены щитов! Крепость падет! И Артур, наконец, сгинет!

Передо мной стояла сама Тьма, ужасающе красивая и просто ужасная. Только все ее слова не имели значения. Да, здесь, в пределах этой хижины, они казались важными, а на самом деле… Я просто смотрел на ведьму, без мыслей, без чувств.

Леди Моргауза торжествующе улыбнулась и подняла кинжал. Стены мерцали, как свет свечи на сквозняке. Я уперся пятками в пол и заставил себя держать голову прямо. Ведьма выросла. Головой она касалась потолка. Вот-вот крыша раздастся в стороны, черная волна поднимется, рухнет и смоет всё.

— Медро! — выкрикнула королева. — Пора!

Я откинулся назад, пытаясь увидеть того, кого она звала. Но почему-то не видел.

— Медраут! — Разъяренный вопль королевы ввинтился мне в голову.

Силы оставляли меня. Мне показалось, что леди Моргауза растерянно оглядывается.

— Медраут! Да где же ты? — Королева опустила руку, и кинжал тускло блеснул в неверном свете. Королева неожиданно повернулась и пошла к двери. Распахнула. Вышла. Зачем? Искать этого ненавистного Медро? Думать не получалось. Мир перед глазами заливала чернота, но сквозь тьму сквозил какой-то иной мир, яркий и солнечный. Я просто сидел и ждал, когда он прорвется сквозь мрачную завесу.

Дверь открылась снова, но вместо леди Моргаузы появилась Эйвлин; даже в полумраке я сразу узнал ее. Она подбежала ко мне, упала на колени позади, и в следующее мгновение я почувствовал сильные рывки. Она пыталась развязать веревки. Я продолжал смотреть на стену перед собой. Меня как-то перестало заботить происходящее вокруг. Но запомнил я все очень ярко. Эйвлин удалось освободить мне руки, а потом и правую ногу. Она почти потеряла чувствительность. Я стал сжимать и разжимать пальцы, пока по ним не побежали колючие мурашки. Оказывается, все это время в хижине звучала какая-то мучительная музыка. Теперь она смолкла. Я потряс головой.

Ослабли веревки на левой ноге. Упали. Эйвлин вскочила, схватила меня за руку и потянула. Меня шатало. Понять, что происходит, не удавалось. Эйвлин наклонилась и подняла то, чем перерезала веревки. Это оказался меч. Закинув мою правую руку себе на плечо, она потащила меня к двери. Каким-то образом ей это удалось. Мы протиснулись в дверь. На воле светила луна. Ночной воздух был восхитительно прохладным и свежим. Я остановился, глядя на полный лунный диск.

— Ну, давай же! Иди! — прошипела Эйвлин и яростно потянула меня за руку. Я тут же споткнулся. Неподалеку был привязан мохнатый горный пони. Я тупо удивился. Там же должны стоять лошади, а при них — стражник, но кроме пони никого не было. Эйвлин подбежала к лошадке, быстро отвязала поводья и схватила уздечку. — Да шевелись же ты! — снова прошипела она. — Давай! Залезай в седло!

Все еще не совсем разбираясь в происходящем, я попытался вскарабкаться на спину пони. Уж не знаю, как мне это удалось. Но голова опять отчаянно закружилась. Чтобы не упасть, пришлось привалиться к шее лошади. Перед глазами мельтешили какие-то огненные мухи. Я стал тереть глаза руками.

Пони потряс ушами. Мне стало смешно. Эйвлин сердито крикнула что-то по-ирландски и рывком посадила меня прямо. Девушка сунула мне в руки уздечку, оглянулась и застыла. Я тоже оглянулся. На пороге хижины стояла леди Моргауза.

Что-то, наконец, проснулось во мне. Я выпрямился в седле и выхватил меч из безвольной руки Эйвлин. Она так и стояла, привалившись к боку пони. Леди Моргауза медленно направилась к нам.

Я поднял меч, как обычный тесак, и тут заметил, что меч мне знаком — это был меч Медро.

— Буду драться, — как-то замедленно подумал я, и только тут понял, что руки и ноги мои свободны. Я схватил Эйвлин за волосы и ударил пятками пони по бокам. Он фыркнул и шарахнулся вперед так, что я чуть не полетел через лошадиную голову. Пони понесся. Я тащил Эйвлин за собой. Внезапно она пришла в себя и неуклюже запрыгнула на спину лошади. Прижалась ко мне. Господи! Она дрожала, как испуганный кролик.

— Ты умрешь! — завопила леди Моргауза позади. — Вы оба умрете! А ты, лиса рыжая, умрешь еще до вечера! И твой любовник тоже. Оба! Смерть вам обоим!

Я пустил пони рысью, поминутно оглядываясь. Однако леди Моргауза и не думала нас преследовать. Она только стояла и выкрикивала страшные угрозы.

— Ты что, собрался возвращаться в Деганнви? Идиот! Люди Мэлгуна схватят тебя. — Эйвлин кричала. — Уходи! Думаешь, спасся? Нет, просто умрешь позже. Уходи! — Она перехватила повод и дернула. Пони пошел быстрее.

Ногами я чувствовал тепло своего маленького коня. Руками ощущал потертую кожу седла и сбруи. Волосы Эйвлин лунным облаком летели у нее за плечами. Я взглянул вверх. Луна висела в вышине, как желтое яблоко; ночное небо было глубоким и мягким, слегка подернутым туманом. Безмолвные черные громады гор закрывали горизонт, только на некоторых вершинах лежал снег. Даже сквозь запах кожи и животного подо мной пробивался запах мокрой травы, а воздух подсказывал мне, что близится рассвет. Именно тогда нечто во мне вознеслось в небеса, словно жаворонок. Это пришло, наконец, ощущение того, что я жив, жив вопреки всем своим опасениям, вопреки боли в голове. Жив! Хотелось петь. Но единственная песня, поднявшаяся из памяти, — песня лорда Гавейна о Потустороннем мире, вот только слова я не помнил. Смешно! И я засмеялся, да так, что не мог остановиться. Эйвлин сердито посмотрела на меня, и я засмеялся еще пуще, от чего опять заболела голова.

— Неважно! — выдохнул я, пытаясь успокоить девушку. — Ты не думай, эта ведьма не украла мой разум. Эй, Эйвлин, а что ты сделала с Медро? И куда подевался стражник?

— Нет тут ничего смешного! — Голос у Эйвлин был несчастный. — Медро пошел посмотреть, почему я так долго не несу дрова для очага, а я стукнула его поленом по голове. Уж не знаю, жив он там или нет. А стражнику, Ронану, я сказала, что госпожа приказала отправить лошадей в Деганнви и возвращаться на восходе, но чтобы одну лошадь оставил. Я даже придумать не успела, зачем нужна эта одна лошадь, да он, к счастью, и не спросил. Сразу ушел. Ему не очень-то хотелось там стоять. Потом я вернулась и подождала за дверью, пока госпожа выйдет. И ее тоже стукнула поленом. Только, наверное, слишком слабо. Боюсь я ее!

— Эх, если бы ты догадалась, что две лошади лучше, чем одна, мы бы сейчас ехали с тобой, как короли. Но и так ты просто золото! Ты украшаешь землю, как луна украшает ночь… — я собрался и дальше вспоминать всякие песни к случаю, но она оборвала меня:

— Хватит трепаться! К утру мы должны быть далеко-далеко отсюда.

Я поискал поводья, понял, что они в руках Эйвлин, и просто взялся за гриву пони. Колдовство, головная боль, бегство — вполне достаточно, так что галопом мы не поскачем. А потом, нас же двое, для пони многовато.

— И куда же нам податься? — спросил я, придерживая лошадку.

— Каэр-Сегейнт! Каэр-Легион! Да куда угодно! Найдешь главную дорогу, и скачи во всю прыть!

Я уже готов был задать вопрос, почему она говорит только обо мне, но тут меня словно ударила мысль о моем господине.

— Подожди, а как же милорд? — Я решительно осадил пони. Лошадка пробежала еще несколько шагов и остановилась, в негодовании тряся головой. Эйвлин уставилась на меня, не понимая.

— А что милорд? — спросила она. — Я твою жизнь спасала и, между прочим, ценой своей! Пусть твой господин сам подумает, как ему остаться в живых!

Я нахмурился. «Я не предал лорда Гавейна. Как же я могу теперь сбежать и бросить его на съедение Моргаузе?»

— Ох, Рис, план моей хозяйки уже развалился. А если ты исчезнешь, то у нее вообще ничего не получится. А Мордред мертв.

— Во-первых, мы не знаем, мертв ли Мордред. А во-вторых, у них еще остается Руаун.

— Госпожа говорила, что твой господин больше не доверяет Руауну. Для тебя опасность куда больше, чем для твоего господина! Найдешь себе другого хозяина, или вернешься домой. Ты же слышал, что кричала миледи? Мы не можем вернуться в Деганнви. Ты даже в ворота не сможешь войти! Там стражники Мэлгуна.

Чутье подсказывало мне, что она права насчет Деганнви, хотя я готов был отстаивать свое мнение. Но… идти я не могу, слишком мне плохо. И все же я твердо решил, что не позволю ведьме делать с лордом Гавейном все, что ей заблагорассудится. Я обязан его предупредить.

— Ну, ты совсем псих! Ты готов отдать наши две жизни ради какого-то воина, для которого ты — только слуга!

— Это мой господин! Я служу ему, потому что он достоин моей преданности. Мне нравится лорд Гавейн. Я бы даже назвал его другом, если господина вообще можно назвать другом. Его нужно предупредить. Кроме того, я его слуга. А если я сбегу, когда ему нужна моя помощь, где тогда моя совесть?

— Нет, Рис, все не так, — Эйвлин покачала головой. — Моя хозяйка обладает огромной мощью. Надо бежать, и бежать как можно дальше. Ты же слышал, хозяйка обещала меня убить еще до завтрашнего вечера. Небом, землей и морем клянусь, твоим собственным богом клянусь, она так и сделает. Я не хочу умирать, Рис! И уж вдвойне не хочу умирать напрасно. Пойми, если вернемся в Деганнви, тебя убьют, некому будет предупредить твоего хозяина, леди Моргауза убьет меня. Единственная возможность для нас — выйти на главную дорогу до рассвета. Леди Моргауза, конечно, пошлет за нами своих людей. Но если мы поторопимся, у нас есть шанс спастись. — Она снова дернула повод, и пони пошел вперед.

Я снова потянулся к поводу, чтобы остановить животное.

— Эйвлин, милорда надо предупредить! Не убьет она тебя. Не сможет… — Я внезапно замолчал, вспомнив одну очень важную вещь. Это же было только прошлым утром!

Эйвлин плакала.

— Я умру! Не хочу умирать! И ты умрешь, и все ради этого воина, который сам не может о себе позаботиться! Неужели тебе все равно, что будет со мной? Хочешь возвращаться, возвращайся! Бесчувственный чурбан!

— Подожди, Эйвлин! Нам не нужно возвращаться! Есть одно место, где мой хозяин получает сообщения от Императора. Мы же можем оставить ему весточку! И это как раз на пути к главной дороге.

Некоторое время Эйвлин смотрела на меня, не понимая, потом несмело улыбнулась. Пони снова двинулся вперед.

К раздвоенному дубу мы подъехали, когда только-только начало светать. Первые птицы начинали распеваться. Возбуждение после ночных приключений схлынуло, голова разболелась не на шутку. Я так устал, что готов был упасть под деревом и не вставать, по крайней мере, неделю. Я посмотрел на дуб. У поворота Эйвлин оставила ветку сосны. По-моему, так говорил лорд Гавейн: «сосна» для срочного сообщения, «боярышник» — для обычного.

— Видишь дупло, где большая ветка отходит от ствола? — Эйвлин слезла с пони, подошла к дереву и посмотрела наверх. — Сможешь туда залезть?

Она посмотрела на меня так, как будто я спросил, может ли она летать. Да, ведь лорд Гавейн говорил, что у них на островах мало деревьев. А даже если и много, все равно лазать по деревьям — дело мальчишек, девчонки для этого не очень приспособлены. Я устало слез с пони и поплелся к дереву. Ох, не уверен, что у меня получится. Но попробовать надо.

— И на чем ты будешь писать письмо? — спросила Эйвлин.

— Писать? — тупо повторил я. — Я же не умею писать!

— Ах, вот как! Писать он не умеет, но заставил меня тащиться сюда, чтобы оставить письмо! Я думала, все британцы умеют писать и все говорят на латыни.

— Не знаю насчет всех, — насупился я, — может, горожане и умеют. Только я-то фермер! Где бы я научился писать? А ты умеешь?

Она презрительно фыркнула в ответ. Я понял, что письменность на Оркадах — редкий зверь.

Я уставился на дуб и принялся искать в больной голове хоть какую-нибудь идею. Ну почему, почему я не научился писать? Впрочем, что толку сейчас об этом сожалеть? Значит, как там было? Сосновая шишка означала, что письмо лорда Гавейна получено; но шишка не сможет сказать моему хозяину: «Остерегайтесь Руауна. Мордред и Моргауза пытались меня убить, а вас попытаются свести с ума».

Лорд Гавейн должен понять, что сообщение от меня. Значит, надо оставить что-то свое. Скажем, заколку. Он же помнит ее. Я отстегнул брошь и покачал на ладони. Так. Опасность исходит от Мордреда и леди Моргаузы… А как я на них укажу? О! У Эйвлин же есть меч!

— Эйвлин, дай мне меч Мордреда. — Девушка с сомнением посмотрела на меня. — Я все равно не умею им пользоваться, да и ты тоже, так что он для нас бесполезен.

— Да… — протянула она, — он же денег стоит!

— Он для дела дороже.

Эйвлин неохотно протянула мне меч. Хороший меч, насколько я разбираюсь в мечах. Ну, после того как я прибыл в Камланн, все-таки немного разбираюсь. Клинок был узким, из закаленной стали. Я посмотрел на него, на брошь, и слегка поддел концом меча середину броши и согнул. Надеюсь, лорд поймет. А вот как предупредить его насчет Руауна? У меня же нет ничего от него. Думай, Рис, думай! Руаун думнонец. Ну и что? Я тоже думнонец. Не пойдет.

Голова болела. Ноги промокли от росы, спать хотелось нестерпимо. Птицы пели все громче. Пони всхрапнул и топнул ногой.

Так. Руаун — член Братства. А все члены Братства носят веточку боярышника в заколке плаща в память о сражении при Баддоне, когда они погнали саксов. А там в то время вовсю цвел боярышник. Служанка Бедивера Амрен рассказывала мне о боярышнике в Баддоне. Я огляделся.

— Эйвлин! Мне нужна веточка боярышника. — Она опять не понимала. — Это нужно для сообщения.

— Ладно, сейчас поищу. Так ты залезешь на дерево?

— Залезу, если поможешь…

Голова кружилась. И все-таки я с трудом взобрался на дерево. Эйвлин пошла искать боярышник. Я прислонился к стволу, чтобы отдохнуть минутку.

— Рис! Рис! Просыпайся.

Я открыл глаза и обнаружил, что восток уже розовеет. Эйвлин стояла под дубом с белой веткой цветущего боярышника в руках. Она здорово выглядела, ну, просто как весенний день! В ответ на мое удивленное бормотание она протянула мне боярышник. Я кое-как обмотал ветку вокруг рукояти меча и впихнул «послание» в дупло. Меч немного торчал, пришлось замаскировать его палой листвой, чтобы не блестел. Думая, что спрыгнуть будет легче, я отпустил ветку, полетел вниз и упал. Эйвлин помогла мне подняться.

— Слушай, мне нужно поспать, — сказал я ей.

— Да уж вижу! Я всего-то дошла до опушки, а ты уже спишь! Только сначала надо все-таки выйти на дорогу.

Она помогла мне влезть на пони, и мы продолжили путь. На дорогу вышли только к середине утра, когда солнце уже высушило росу на траве. Мы выбрались на твердое место, а потом отвели пони в укромный уголок, чтобы кто с дороги не увидел. Эйвлин нарвала папоротника и замела следы, хотя, как по мне, необходимости в этом не было, никто нас не преследовал, а даже если бы и преследовал, то вряд ли нашел бы место, где мы сошли с дороги. Но Эйвлин считала, что леди Моргауза обязательно пошлет за нами воинов Лота. Я сполз с пони и лег. В голове словно стучали молотом по наковальне. Но сна не было. Эйвлин закончила со следами, подошла ко мне и прилегла рядом.

— Нельзя нам долго тут валяться, — прошептала она. — Ехать надо. А ты сейчас задрыхнешь и проспишь до вечера. Послушай, я хочу поговорить с тобой до того, как умру.

— Да с чего ты взяла, что умрешь? — с раздражением спросил я.

— Госпожа пошлет демона, чтобы убить меня, — убежденно ответила она. — Знаю я, что ты скажешь! Дескать, твоего господина она уже пыталась убить, да не получилось. Откуда мне знать, может твой господин каждый день с демонами сражается. Да и меч у него волшебный, как говорят. У меня-то такого нет, да и сражаться с демонами я не умею. А потом, не забудь: на мне же проклятие с самого рождения. Ну, из-за отца.

— Не умрешь ты, — повторил я. — Знаешь, твоя Моргауза — не единственная сила в этом мире. А если ты так уж уверена, что умрешь, зачем меня спасала? Твоя госпожа точно так же может и меня убить.

— Это я виновата, что ты в беду попал, — ответила Эйвлин очень тихо. — Миледи велела мне привести тебя в дом Медро. Сказать, что твой господин там. Я ведь знала, что на уме у нее ничего хорошего нет, и все-таки привела тебя туда, а потом… — У нее перехватило дыхание. — Она хотела сделать что-то ужасное. А я должна была ей помогать. Вот когда она начала свои колдовские штуки, я себе сказала: «Эйвлин, вот человек, который не придал никакого значения твоему проклятию. Он не воин, он такой же слуга, как и ты, он тебе помогал, и у него такая замечательная улыбка! А теперь, из-за того, что он тебе доверился, ему тоже грозит проклятие. И тогда я буду втройне проклята».

— Да не могла она меня проклясть, — перебил я ее. — Убить — может, но мой Бог ей не по силам.

Эйвлин пожала плечами: даже через папоротник я почувствовал ее движение.

— Ну, я знала, что она может убить тебя. Вот я и не выдержала. Сказала Ронану, чтобы он отправил лошадей, а сама стукнула Медро по голове и освободила тебя. Знаешь, умирать лучше честно. И ты все твердишь, что христиане владеют собственной магией, поэтому магия миледи вам не навредит. Вдруг, ты и правда сможешь от нее сбежать?

Я повернул голову и пристально посмотрел на нее. Эйвлин плакала. Слезы текли по щекам. Светлые волосы грязные и растрепанные. А мне она казалась самой красивой женщиной на свете.

— Не умрешь ты, — повторил я, приподнявшись на локте. — И не умрешь потому, что на Небесах есть Бог, и Бог справедлив! Поверьте мне… — Я неуклюже протянул руку, чтобы погладить ее по плечу, и внезапно она упала в мои объятия. Я бережно держал ее, она положила мне голову на плечо, продолжая рыдать в голос, а я гладил ее по волосам и бормотал что-то успокаивающее. Я забыл обо всех своих болячках, обо всех опасностях, и думал только о том, что это один из самых прекрасных моментов в моей жизни.