Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи

В Подолии птицы тем летом не пели,

Тревожно ветвями вели тополя.

Гуляли козаки Зиновия Хмеля,

На Правобережье горела земля.

Еврейская кровь их пьянила что брага,

Познали местечки разбойный кураж.

Была средь козаков лихая ватага,

А в ней атаманом — Остап Барабаш.

Он ведать не ведал про милость и жалость,

Палил ему душу несолнечный зной…

Однажды в добычу Остапу досталась

Еврейская дева красы неземной.

Сказал он: «Я силой тебя не порушу.

Дай руку, дивчина, и едем со мной.

Крещением ты сбережешь свою душу

И станешь козаку законной женой».

«Спасибо, козаче, — она отвечала, —

За то, что меня принимаешь в семью.

Чудесною силою я обладала,

Теперь же я силу тебе отдаю:

Ладонку надень из Иерусалима —

Ее подарила покойная мать.

Наденешь — и пули горячие мимо!

Ни сабле, не пике тебя не достать!

Я знаю, козак, ты меня не обидишь,

Изведай же чуда, пусть пуля летит!

Стреляй-ка, не бойся, и сам ты увидишь —

Ладонка от смерти меня защитит!»

Он выстрелил метко… Дивчина упала.

Ей взгляд затуманил полуночный мрак.

Она улыбнулась, она прошептала:

«Теперь я свободна… Спасибо, козак…»

И в память о ней он ладонку повесил

На крестик нательный, под синий кафтан,

Коня оседлал, по-недоброму весел,

Далече увел другарей атаман.

Козаков повел за богатством и славой,

В приморские степи, на горький Сиваш.

Схлестнулась ватага с татарскою лавой…

Остался один — атаман Барабаш.

Из Крыма Остап сам не свой воротился.

Ни саблей, ни пулею не был сражен.

На угол с иконами перекрестился,

А в полночь на берег отправился он.

А там, над рекою, у старого тына

Сиянье соткалось в ночной темноте.

Привиделось, будто стояла дивчина

То ль в саване белом, то ль в белой фате…