Тишина, последовавшая за рассказом, была густой и звенящей. Я чувствовала, как каждое слово императора врезается в мое сознание, перекраивая всю мою реальность. Грусть, потеря, надежда — все это смешалось в его голосе и теперь бушевало во мне. Когда он замолчал, я с трудом вынудила себя говорить, и мой голос прозвучал тихо и сбивчиво.
— И что теперь? — Вопрос вырвался сам собой, полный растерянности. — Я... я честно радовалась тому, что оказалась не в теле бесправной провинциальной простушки. Это давало мне хоть какой-то шанс. Но... — Я собралась с духом, чтобы высказать главное сомнение, терзавшее меня. — А кстати. Я ведь в чужом теле. Как вы можете с такой уверенностью утверждать, что я похожа на вашу сестру? Может, это ошибка? Магия обманула вас, и вам нужен кто-то другой, а не я?
Вдруг вся эта сказка рухнет, и я окажусь все той же никем, но уже при дворе, на глазах у императора? Этот страх сжал мне горло.
Император не стал спорить или убеждать. Он лишь грустно улыбнулся, и в этой улыбке была бездна пережитой боли. Медленно, почти ритуально, он закатал рукав на своей левой руке. На запястье лежал браслет из странного, переливающегося всеми цветами радуги металла, который словно дышал собственным светом.
— Это не просто украшение, — его голос стал тише, доверительнее. — Это очень древний и сильный магический амулет. Он помогает видеть суть, сквозь любые личины и внешние оболочки. И то, что я вижу... — Его взгляд, полный неподдельного изумления и нежности, скользнул по моим чертам. — Ты, настоящая ты, та, что скрыта внутри, — вылитая моя Алисия. Ты — ее дочь. Моя племянница. И, как кровная принцесса Империи, ты имеешь полное право аннулировать брак, который был заключен до того, как твой истинный статус был раскрыт. Если твой новый муж тебя не интересует... — Он сделал многозначительную паузу, давая мне осознать весь вес своих слов. — Тебе стоит только сказать слово.
Его предложение повисло в воздухе, такое же головокружительное, как и все, что случилось сегодня. Свобода. Легкий выход из этой странной, начатой с конфликта семейной жизни. Я закрыла глаза, пытаясь прислушаться к своим чувствам, отсеяв суету и страх.
Интересует ли меня Витор? Странный вопрос. За эти короткие часы я увидела в нем лишь надменного аристократа, раздраженного моим непослушанием. Но сквозь эту надменность проглядывал ум, сила, и... та самая растерянность, когда его планы рушились. Я не успела узнать его как человека, как личность. Не успела понять, что скрывается за маской холодности. Но что-то, глубоко внутри, шептало: «Скорее да, чем нет». Мы только начали наш странный танец, нашу игру. И просто сбежать сейчас, когда все только начинается... это казалось бы поражением. Несправедливостью по отношению к нам обоим, какими бы сложными ни были наши стартовые позиции.
Я открыла глаза и встретила терпеливый взгляд императора.
— Я не успела понять, интересует ли он меня, — честно призналась я, чувствуя, как тепло разливается по щекам. — Но я уже дала обет. Я уже его жена. Может... может, дать нам шанс? Возможность поближе узнать друг друга, без притворства и без этих проклятых условностей, что душили Аделину?
Император смотрел на меня долго и внимательно, словно читая в моей душе. Наконец, он мягко кивнул, и в его глазах я увидела не только одобрение, но и тень облегчения. Ему, наверное, тоже не хотелось бы начинать наши отношения с приказа о расторжении брака его единственной родственницы.
— Как скажешь, милая, — произнес он, и в его голосе впервые прозвучала теплая, почти отеческая нотка. Хотя мысленно называть его «дядей» у меня все еще не получалось — слишком огромна была пропасть между нами. — Отдохни сегодня здесь, в своих покоях. Освойся, приди в себя. А завтра утром я сам отвезу тебя обратно... к твоему мужу.
Он поднялся, и я поняла, что аудиенция окончена. Я осталась сидеть, сжимая в пальцах холодную фарфоровую чашку, с целой бурей новых чувств и мыслей внутри. Страх сменился странным, щемящим предвкушением. Завтра все начнется по-настоящему. Но на этот раз — с новых позиций.
Император вышел, оставив меня наедине с гулкой тишиной и грандиозностью его гостиной. Почти сразу же, словно из воздуха, материализовалась служанка в платье куда более изысканном, чем у горничных в доме Адарских. Молча, с глубокими, отточенными поклонами, она проводила меня по бесконечным, украшенным гобеленами коридорам и наконец распахнула высокую дверь, впуская меня в мои новые апартаменты.
Мой взгляд скользнул по комнате, и я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Это был не просто будуар. Это был зал. Потолки уходили ввысь, поддерживаемые колоннами с лепниной, а стены были обиты шелком цвета рассвета. Огромное резное ложе с балдахином из струящегося серебристого газа казалось островком в море пространства. У противоположной стены пылал камин, а перед ним стояли диваны и кресла, утопающие в подушках. Окна от пола до потока выходили в частный сад, и вечерний свет заливал комнату золотым сиянием. Роскошь здесь была иного порядка — не демонстративной, как у Адарских, а врожденной, исторической, дышащей спокойной уверенностью в своей власти. Она подавляла своим масштабом.
Служанка бесшумно удалилась, и я осталась одна. Опустившись на край огромной кровати, я ощутила, как с меня словно сняли тяжелые доспехи, под которыми я шла весь этот безумный день. Тело гудело от усталости, а в голове одна мысль сменяла другую: «Я — племянница императора. У меня есть власть отказаться от Витора. Что, если я сделаю ошибку? Что, если это все же сон?»
Я провела остаток дня, не выходя из комнаты, будто в коконе. Я бродила от камина к окну, касалась пальцами холодного мрамора каминной полки, гладила шелковую обивку мебели — все это помогало убедиться в реальности происходящего. Мысли кружились по одному и тому же кругу: образ надменного Витора, потрясение в его глазах, когда его отшвырнуло прочь, серьезное лицо императора и его рассказ о сестре. Я чувствовала себя пешкой, которую внезапно переставили на другую часть доски и объявили ферзем. Головокружение от этой метаморфозы смешивалось с давящей тяжестью ответственности.
Вечером мне принесли ужин — изысканный, легкий, сервированный на тонком фарфоре. Я ела, почти не ощущая вкуса, механически, глядя на танцующие в камине языки пламени. Усталость брала свое, и когда я наконец упала в объятия невероятно мягкой постели, меня накрыло волной беспамятства, а не сна.
И, как ни странно, я проспала крепко, без сновидений, будто моему перегруженному сознанию был дарован целебный отдых. Я проснулась утром, и первый луч солнца, пробивавшийся сквозь щели в шторах, не резал глаза, а ласкал веки. В голове была непривычная ясность, а тело чувствовало себя свежим и бодрым. Буря от вызванных эмоций наконец-то улеглась.