Леди Аделина из Лесной Долины (СИ)

Глава 4

После завтрака мать жестом, не терпящим возражений, предложила мне пройти в Малую гостиную — уютную комнату с лимонными штофами и светлым, натершимся до блеска паркетом, куда редко заходили посторонние. Солнечный свет, проникая сквозь окна, играл на хрустальных подвесках люстры и выхватывал из полумрака акварели в тонких рамах. Здесь уже царила легкая, деловитая суета. На позолоченной вешалке у стены, бережно защищенное от пыли холщовым чехлом, вило то, что должно было стать моим свадебным облачением.

Я замерла на мгновение на пороге, когда служанка сняла чехол. Оно и впрямь было творением мадам Солей. Не белое — наш род считал этот цвет уделом простолюдинок, — а глубокого, переливчатого цвета спелой сливы, того самого оттенка «морской пурпур», который в нашем мире добывали только из редких раковин определенного моллюска и ценился на вес золота. Ткань, тяжелый шелк-сатин, отливал матовым, сдержанным блеском, словно вобрав в себя свет сумерек. Рукава-фонарики, расширяющиеся от локтя, были подбиты более светлым, перламутровым шелком, а лиф и пышный подол покрывала сложная, ювелирная вышивка серебряными нитями — стилизованные ветви, переплетающиеся с пятиконечными звездами, геральдические символы объединения наших домов.

— Ну же, Аделина, не мешкай, — мягко, но настойчиво произнесла мать, занимая место в бархатном кресле у окна, как зритель в театральной ложе, готовая оценить спектакль. Она взяла с подноса чашку с чаем, ее поза была безупречно грациозной.

Служанки, включая Элсбет, осторожно, почти с благоговением, сняли платье с вешалки. Процесс облачения напоминал сложный, отработанный ритуал. Сначала на меня надели несколько нижних юбок из жесткого полотна, чтобы придать силуэту требуемую трендами сезона форму колокола. Ткань шуршала при каждом движении. Затем, затаив дыхание, они подняли основное платье. Ткань была прохладной и ощутимо тяжелой, она мягко, но неумолимо обволакивала меня, как вторая, роскошная и немного чужая кожа. Элсбет, стоя на небольшой скамеечке, ловко, одну за другой, застегивала бесчисленные крошечные, похожие на жемчужины, пуговицы на спине, ее пальцы слегка дрожали от ответственности. Я чувствовала, как с каждым застегнутым крючком платье все плотнее облегает стан, подчеркивая линии тела.

Когда последняя пуговица была застегнута, служанки отступили в почтительном, затаившем дыхание молчании. Мать медленно, не спеша, поднялась из кресла и подошла ко мне, ее критический, опытный взгляд скользнул от плеч до самого подола, выискивая малейший изъян.

— Сидит безупречно, — заключила она через мгновение, поправив едва заметную складку на моем рукаве. Ее прикосновение было легким и холодным. — Как влитое. Позволь жениху увидеть тебя в этом — его сердце если не дрогнет, то хотя бы на миг забьется чаще.

Я подошла к большому, в полный рост, зеркалу в резной дубовой раме. Отражение было одновременно чужим и до боли знакомым. Платье и впрямь было великолепно, произведением искусства. Оно подчеркивало тонкую талию, делало плечи покатыми, а бледность кожи и светлые волосы — еще более выразительными. Но в глазах этой наряженной куклы в роскошном наряде горел не робкий трепет невесты, а холодный, изучающий и оценивающий блеск. Я видела не просто невесту — я видела проект, инструмент, облаченный в красоту.

«Дрогнет ли? — подумала я, с легкой иронией разглядывая свое отражение. — Посмотрим. Возможно, его больше впечатлит не внешний вид, а то, что за ним скрывается».

Я медленно повернулась перед зеркалом, наблюдая, как играет свет на серебряной вышивке, как тяжелая ткань плавно колышется, повторяя движения тела. Я подняла руки, представив, как буду двигаться в этом наряде, ощущая его вес и ограничивающий объем.

— Да, матушка, — сказала я вслух, и голос мой прозвучал ровно и спокойно, без тени девичьего волнения. — Платье прекрасно. Мадам Солей превзошла себя. Чувствуется рука мастера.

Я простояла так еще несколько минут, привыкая к весу шелка, к легкому шуршанию нижних юбок, к тому, как новый наряд диктует осанку и плавность движений. В этом платье я была уже не просто Аделиной, дочерью барона. Я была оружием, закованным в бархат и серебро, стратегическим активом, готовым к развертыванию. И это осознание, странное и парадоксальное, приносило мне не волнение, а глубочайшее, безмолвное удовлетворение. Я была готова к следующему ходу.

Переодевшись в привычное домашнее платье из мягкой, теплой шерсти, я с облегчением вздохнула — тяжелый шелк свадебного наряда давил не только на плечи, но и на душу, напоминая о грузе обязательств. Свобода движений вернулась, и это было прекрасно. Я уже направилась к лестнице, мысленно составляя план на остаток дня — возможно, прогулка по саду или чтение в библиотеке, — как в прохладном полумраке холла из-за высокой спинки кресла у камина возникла темная, почти недвижимая фигура.

Витор. Он, казалось, просто ждал здесь, слившись с тенями, словно хищник, терпеливо ожидающий свою добычу.

— Миледи, не уделите ли мне немного своего драгоценного времени? — его голос прозвучал низко и иронично, бархатный баритон вибрировал в тишине холла без тени настоящей учтивости, скорее с оттенком скучающей насмешки.

Я придала лицу самое беззаботное и легкомысленное выражение, какое смогла, и затрепетала ресницами, с внутренней улыбкой заметив, как его темные брови чуть сдвинулись, а в стальных глазах мелькнуло легкое, неподдельное недоумение. Я явно вела себя не так, как предполагала его информация о застенчивой, робкой провинциальной невесте. Но то были уже его проблемы, а не мои.

— С величайшим удовольствием, милорд, — ответила я сладким, мелодичным голоском, который, казалось, должен был идти вразрез с моим новым внутренним содержанием.

Он коротким, отточенным жестом указал на дверь в небольшой будуар, расположенный неподалеку от моей спальни — комнату для дамских уединенных бесед, уставленную изящной резной мебелью и заставленную цветущими горшечными растениями, чьи нежные ароматы смешивались в воздухе. Я проследовала за ним, отмечая про себя его уверенную, бесшумную походку.

Войдя внутрь, я без приглашения уселась в глубокое бархатное кресло цвета бургундского вина, устроилась поудобнее, чувствуя, как мягкая ткань принимает форму моего тела, и вопросительно подняла на него взгляд. «Ну. Я здесь. О чем ты хотел поговорить, милый?» — пронеслось у меня в голове, пока я внешне сохраняла маску учтивого внимания.

Витор остался стоять, прислонившись плечом к резному косяку камина, в котором, несмотря на утро, тлело несколько поленьев, наполняя комнату сухим теплом и терпким запахом древесины. Он скрестил руки на груди, и его пронзительный, серый, как зимнее небо, взгляд изучал меня с новой, не скрываемой теперь любознательностью, словно я была сложной головоломкой, которую ему предстояло разгадать.

— Я слышал, миледи, вы никогда не выезжали ни из усадьбы, ни даже из границ поместья «Лесной Долины», — начал он задумчиво, как бы констатируя простой, но важный факт, его пальцы слегка постукивали по его же локтю.

Я покивала, глядя на него прямо, не опуская глаз. Действительно, наше родовое поместье, носившее такое поэтическое название, было мне единственным домом за все девятнадцать лет. Расположенное среди холмистой долины, поросшей древним хвойным лесом, где воздух всегда пах смолой и влажным мхом, оно приютило, кроме моей семьи, еще несколько сотен крестьян, живших в десяти разбросанных среди холмов деревнях, принадлежавших моему отцу. Мой мир долгое время был ограничен знакомыми тропинками, яблоневыми садами, полями ржи и высокими стенами домашней библиотеки, пахнущей старыми фолиантами и воском.

— Полагаю, вам будет непросто начать новую жизнь в столице, — продолжил он тем временем, и в его ровном голосе прозвучали натянутые нотки чего-то, что он, вероятно, принимал за снисходительную заботу. — Шум, суета, вечные сплетни и придворные интриги... Все это может оказаться тяжким, подавляющим бременем для неокрепшего, неискушенного духа.

Я не смогла сдержать легкую, насмешливую улыбку, которая тронула уголки моих губ. Он говорил так, будто я была хрустальной вазой, готовой разбиться от первого же неосторожного прикосновения.

— Хотите сослать меня куда подальше, милорд? — прямо спросила я, покачав головой, так что светлые пряди волн коснулись щек. — Оставить здесь, в провинциальной глуши, чтобы не мешала вашей насыщенной столичной жизни и не смущала своей неопытностью?

«Не выйдет, родной, — пронеслось у меня в голове, в то время как я поддерживала легкий, почти игривый взгляд. — Я не согласна на тихую, удобную для тебя ссылку. Ты и твой статус мне еще нужны. Это мой билет в другой мир».

— Почему именно сослать? — досадливо поморщился Витор, и я увидела, как напряглись его скулы, а пальцы сжали ткань рукава. Моя прямая, почти дерзкая откровенность явно задела его за живое, пробив брешь в его надменном спокойствии. — Я искренне забочусь о вашем душевном благополучии и комфорте.

— Не стоит тратить силы на подобные опасения, милорд, — парировала я, все еще сохраняя легкий, почти беззаботный тон, но в нем уже появилась стальная нить уверенности. — Уверяю вас, я куда более гибкая, чем кажусь, и отлично приживусь в столице. Возможно, даже лучше, чем вы предполагаете. Меня всегда манило что-то новое, неизведанное. — Я на мгновение перевела взгляд на горящие в камине поленья, наблюдая, как язык пламени лижет кору, а затем снова подняла глаза на него, и на этот раз в моих глазах не осталось и тени девичьего легкомыслия, лишь ясный, спокойный расчет. — Я довольно быстро учусь и умею адаптироваться. Вы скоро в этом убедитесь.