В Англию

Мощный гул моторов Боинга-747 был ничто по сравнению с нескончаемым криком младенца, сидевшего чуть поодаль. Питер машинально слушал и то, и другое, а мысли его в это время были целиком сконцентрированы на светящемся экране лэп-топа[1], стоявшего перед ним. На нем большими буквами было напечатано:

БАБУШКА УЭНДИ НАЗЫВАЕТ МЕНЯ СВОИМ ЛЮБИМЫМ СИРОТКОЙ. Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ.

Питер смотрел на слова на дисплее, стараясь понять их тайный смысл. Это было загадкой с далеких времен, с того давнего, потерянного прошлого, которого он уже не мог восстановить в своей памяти. Бабушка Уэнди… Уэнди Дарлинг… Его бабушка…

И чего эти слова прилипли к нему? И почему они все время вертятся в голове, как намек на то, что он должен знать и не знает?

Он осторожно нажал на клавишу «стереть». Светящийся курсор побежал назад через весь экран, заглатывая буквы этой загадки. Одна за другой они исчезали, пока, наконец, на пустом экране не осталось ни одной.

Семьсот сорок седьмой попал в воздушную яму, отчего лэп-топ пополз по коленям вниз, прямо под борт пиджака. Питер, как сумасшедший, вцепился в поручни кресла и попытался коленями сдвинуть компьютер обратно на свое место. Качка продолжалась. Сильные, непрекращающиеся толчки заставляли его чувствовать себя словно на санях, катящихся вниз по накатанному склону.

Мэгги сидела рядом с ним, ближе к иллюминатору. Она взглянула на него и сказала: «Хочу, чтоб еще больше качало».

Питер ответил строго: «Последний толчок был чересчур сильным для папы».

«А ты представь себе, что это — большой трясущийся автобус, и тебе не будет страшно», — улыбнулась она.

Питер очень сомневался в этом и мрачно думал, что лучше бы он был теперь где-нибудь в другом месте. Он ненавидел самолеты. Он терпеть не мог летать. И вообще он терпеть не мог все, что имело отношение к высоте. Он любил землю — хорошую, старую, твердую terra firma. Если бы человек был создан для того, чтобы летать, у него были бы…

Мэгги слегка подтолкнула его, и он посмотрел на нее всепрощающим взглядом. Голубые глаза его дочери отразили его взгляд. Ее руки и личико были испачканы «Мэджик Маркером»[2]. Перед ней лежал лист бумаги, который превратился в беспорядочную коллекцию цветастых линий, завитков и пятен.

Она взяла рисунок и протянула ему. «Это — карта моих мозгов, — объяснила она. — Так что я не запутаюсь в своих мыслях. Видишь? Это — наш дом в Сан-Франциско, в Калифорнии. А тут дом нашей прабабушки Уэнди в Лондоне, в Англии. А это — сиротский приют, который назовут в честь бабушки».

Питер оторвал одну руку от подлокотника ровно настолько, чтобы взять у Мэгги рисунок. Он сделал вид, что изучает его, все время ощущая, как самолет трясется под ним. Следующий сильный толчок заставил лэп-топ съехать по его ногам прямо на пол. Уронив рисунок Мэгги, он опять схватился за подлокотник.

«Папа, смотри, что Джек нарисовал», — продолжала настаивать Мэгги, суя ему в руки другой рисунок.

Питер нехотя принял его. На рисунке был изображен упавший на землю самолет, весь объятый пламенем. Мойра, Джек и Мэгги летели с парашютами, а Питер просто падал вместе с ними.

«А где мой парашют?» — воскликнул Питер.

Он обернулся и посмотрел поверх спинки кресла на то место, где сидели Мойра и Джек. Мойра изучала оборотную сторону бейсбольной карточки. Джек наблюдал за ней, прикрывая рукой большую кучу бейсбольных карточек, которые лежали перед ним на небольшом столике. Если бы он заметил, что отец смотрит на него, он бы был недоволен.

«О-кей, мам, спроси меня еще что-нибудь», — сказал он.

Мойра еще минутку изучала карточку, которую держала в руках, и сказала: «Назови мне чемпиона по подачам Американской Лиги 1985 года».

«Это просто. Уэйд Боггс. Наверное, он — третий бейсболист всех времен. Знаешь почему? Потому что он в течение семи сезонов был победителем и у него была третья по высоте подача. Ты видела когда-нибудь, как он играет, мама?»

Мойра покачала головой, глядя на Питера. «Нет, никогда — ответила она. — Но я держу пари, что твой папа видел его. Спроси его об Уэйде Боггсе».

Казалось, Джек с минуту размышлял над этим предложением, задумчиво уставившись своими темными глазами на карточки, а потом сказал: «Спроси меня еще что-нибудь».

Мойра была явно разочарована таким ответом. Она поправила свои каштановые волосы и отдала карточку Джеку, сказав: «Погоди минутку».

Джек молча, не глядя, взял карточку и начал рассматривать остальные с нарочитым интересом.

Качка поутихла, и сигнал «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ» отключился. Мойра поднялась, расправила одежду, шагнула в проход между креслами и села рядом с Питером. В ее зеленых глазах чувствовалось напряжение. «Питер…» — сказала она.

«Мойра; помоги мне сочинить речь для бабушки Уэнди. У меня что-то не выходит».

Она положила свою ладонь ему на руку. «Но сначала сделай мне одолжение, Питер. Позанимайся, пожалуйста, с Джеком этими бейсбольными делами. Он все еще очень расстроен».

Как всегда, в ее речи чувствовался легкий британский акцент — небольшое наследство еще тех времен, когда она только вышла замуж за Питера и переехала в Штаты. Ему нравился ее голос с приятной модуляцией, непохожий на чей-то другой, отчетливый и звонкий.

Он покорно кивнул: «Хорошо. Хочешь узнать, почему я опоздал?»

Она крепко сжала ладонь: «Ты ДОЛЖЕН был прийти и посмотреть игру, Питер».

Питер молча смотрел на нее, сознавая свою вину и не находя себе места.

Он знал, что подвел Джека, подвел и себя и его. Он собирался поговорить об этом с сыном, но все еще не представлял себе, как подступиться к этой теме.

Мойра пристально посмотрела на него, а потом глазами указала на Джека. Она подошла к компьютеру и подняла его. Она ждала. Питер, вздохнув, поднялся, подошел к сыну и сел рядом с ним.

Джек убрал бейсбольные карточки и теперь поигрывал мячом, подбрасывая его вверх.

«Слушай, Джеки», — сказал Питер.

«Джек», — поправил его сын, подбросив мяч повыше.

Питер глубоко вздохнул и схватился за подлокотники, потому что в эту минуту самолет снова зашатало. Опять зажегся сигнал «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ». ДЖЕК ПРОДОЛЖАЛ ИГРАТЬ С МЯЧОМ.

«ТЫ РАЗОБЬЕШЬ ИЛЛЮМИНАТОР», — предупредил Питер, на этот раз раздражаясь.

Джек внимательно следил за мячом: «Да, но, тогда ты хоть один раз увидишь мою игру».

— Но когда мы прилетим в Лондон, мы можем посмотреть видеозапись твоего матча. Как ты на это смотришь?

— О-о, все двадцать минут? Как раз ту часть, где я промазал и мы проиграли?

Питер поджал губы: «Я подскажу тебе, как избежать этого в будущем».

Джек не ответил. Он подбросил мяч так высоко, что он стукнулся о потолок салона. Пассажиры оторвались от своих журналов и книг. Младенец закричал еще сильнее Джек стал опять подбрасывать мяч, но на этот раз Питер вытянул руку и поймал его.

«Перестань вести себя, как ребенок», — сказал он.

Джек выхватил у него мяч: «А я и есть ребенок!»

Питер увидел ярость в его глазах и поубавил обороты: «В следующем сезоне я обязательно приду посмотреть, как ты играешь. Я обещаю».

Сын посмотрел на него с отчаянием: «Пап, никогда больше не давай обещаний, ладно?»

— Шесть игр, я гарантирую.

— Папа, я говорю, не обещай.

— Мое слово — крепость, — настаивал Питер, положив руку на сердце.

Джек отвел глаза. «Конечно. ГНИЛАЯ крепость, — зло сказал он.

Он подбросил мяч к потолку, ударив по нему с такой силой, что открылся отсек с кислородными масками и целый клубок противогазов со спутанными шлангами посыпался чуть не на Питера. Тот судорожно схватился за подлокотники, спасая свою драгоценную жизнь, и крепко зажмурил глаза.

Загрузка...