Крик дафэна

ГЛАВА 19. Кощей Бессмертный

И сначала было слово, а только потом стал свет.

— И кто же к нам пожаловал? — вопросил строгий голос, проникая в самые потаённые уголки моей души: как будто школьный учитель, воскрешённый детскими воспоминаниями, вновь решил вызвать меня к доске, лишний раз выставляя напоказ всю несостоятельность моих домашних потуг. Разве и так непонятно, что я ничего, ну ничегошеньки не значу…

— Зачем уж так-то? — смягчился голос, облекаясь в невидимый образ доброго пожилого родственника. Мои глаза постепенно обретали зрение, выуживая из окружавшей темноты сначала нечёткие серые контуры и отблески движений, затем, как ни странно, длинношеий силуэт крутящего головой Иичену, рядом с ним что-то невнятно болтающего Фастгул'ха (его маленькую, подпрыгивавшую от нетерпения фигурку), затем мимо, плавно и грациозно прошелестел платьем женский силуэт (тонкий чеканный профиль, гордая посадка головы с высокой объёмной причёской). Зорр, хлопнувший меня по плечу, уже был абсолютно конкретен и насыщен цветом.

— Отстаёшь, приятель! — весело прокомментировал он, устраиваясь рядом с фианьюкком на широком мягком диване.

— Человеческий организм всегда чуть дольше адаптируется к вознесению наверх. Подождём! — вступился за меня незнакомый мужской голос. — Пожалуй, только Гильгамешу было всё нипочём, но это случилось так давно.

Вот тебе раз! Оказывается, я успел вознестись наверх, без подготовки и высокопарных слов!.. Вздохнув, усиленно протёр глаза и попробовал сначала. Так, хорошо. Вот они, мои дорогие спутники: Фастгул'х, переставший подпрыгивать, в обнимку с Иичену устроившийся прямо на полу; напротив — Горынович с Айтом, утопавшие в пухлых формах дивана; Враххильдорст?.. Ага, Враххильдорст! Да не лезь ты на меня — посиди хоть минуту отдельно, дай с мыслями собраться! У открытого окна — женщина в простом, но очень изысканном платье: это её запоминающийся профиль проплыл мимо минуту назад. Похожа на Ваалиссу, даже очень, но гораздо взрослее (мать? старшая сестра?), впрочем, всё равно ослепительно красивая. Кто-то должен быть ещё… Кто со мной разговаривал-то, а?

— Ты не меня потерял? — высокий, необыкновенно тощий мужчина, костлявый до неприятных ассоциаций, одетый в чёрное, в золотых профессорских очках на выжидательно-насмешливом лице, легко поднялся из глубокого «хозяйского» кресла, в котором он сидел нога на ногу, медленно подошёл ко мне — не угрожающе, но с той несколько задумчивой нерешительностью, которая свойственна иногда людям замкнутым и одиноким. «И что же мне с тобою делать, незваный гость?» — читалось в его плотно сомкнутых, саркастически изогнутых губах. Выпуклые стёкла очков прятали, удаляя и без того глубоко посаженые глаза. Он многозначительно оглянулся на женщину — та лишь кивнула и улыбнулась, причём, по-моему, уже нам обоим.

— Я… — наконец, я обрёл дар речи. — Я Василий. Мы пришли к Оллиссу Ушраншу. Мы… Вы… Нас послала Ядвига Балтазаровна! — вдруг поспешно выговорил я, почему-то тоже переводя взгляд на женщину у окна. — А привела нас сюда Ваалисса! Где она? Она вам всё объяснила бы!

Мужчина, не дойдя до меня пару шагов, вдруг громко расхохотался, сверкнув стёклами очков, и всплеснул худыми непомерными руками.

— Слышишь, Ваалисса? — смеялся он. — Опять пришли от кого-то… Зачем, почему? Трёх слов связать не могут. Хорошо хоть не от Иван Иваныча! Ха-ха-хаа!.. Ну, и как там, кстати, поживает Ядвига Балтазаровна?

— Нормально, — смутился я. — То есть, хорошо, замечательно… Ваалисса??? Вы — Ваалисса?! — я перевёл дыхание и оглянулся на моих друзей. Те выжидательно молчали. — Ваалисса. Ну, конечно же! Значит, тогда вы и есть Оллисс Ушранш! Здравствуйте…

— Приве-ве-вет! — ещё смеялся тот. — Василий, говоришь? Вот и ладно, а то идут одни Иваны да Ваны, все сплошь царевичи.

— И вам они тоже надоели? — оживился Горынович. — Такое чувство, что эта жадная неугомонность как-то связана с именем и царским титулом.

— Не скажите, — возразил Оллисс Ушранш. — Как-то докучал один Иван — лет пятьсот назад — так он, вроде бы, был простой кузнец.

— Может, незаконнорожденный? — предположил Зорр, блаженно вытягивая ноги.

Используя мимолётную передышку, я незаметно обвёл взглядом помещение: шикарно до простоты, очень удобно и соразмерно, вещи и предметы на своих местах, если что-то нужно — то тоже волшебным образом под рукой. В единственном окне бесконечная вереница облаков и кусочек ультрамаринового неба. Комната, в которой мы находились, имела три двери: все они были плотно закрыты, и над каждой — полукруглые надписи, придававшие проёмам вид арок. Заметил, что фианьюкк смотрит туда же — видимо, пытается разобрать переплетение букв. Внезапно одна из дверей распахнулась, обдавая нас притягательными ароматами только что накрытого стола.

— Ну-с, что, гостюшки дорогие, отобедаем? А то назад-то дорога дальняя! — широкий жест Оллисса Ушранша скучковал нас и подтолкнул в соседнюю комнату. — Гостеприимство — дело суетное, но обязательное. В данном процессе, чем раньше начнёшь, тем быстрее…

— Ух ты! Запечённый баран! — уже не слушая, взвизгнул Фастгул'х, предприимчиво выбирая себе место поближе к огромному блюду с дымящейся узнаваемой тушкой, обложенной по периметру разнокалиберными овощами.

Для Враххильдорста был поставлен специальный стульчик — крошечное кресло на очень высоких журавлиных ножках, — чему я был несказанно рад, иначе мне пришлось бы выуживать его изо всех тарелок по очереди.

Хозяин, естественно, занял центральное место во главе стола, бережно усадив по правую руку хозяйку. Звучала ненавязчивая мелодия, удачно вплетавшаяся в перезвон бокалов. Первые пятнадцать минут мы благоговейно распределяли яства по тарелкам и желудкам, ведя ничего не значащую беседу. Ваалисса за всё время так и не произнесла ни слова, задумчиво выбирая из своего блюда тоненькие ломтики розового плода. Она лишь однажды, вспорхнув ресницами, приоткрыла глубокую синеву своих глаз, глянула на перемазавшегося Фастгул'ха, вздохнула и перевела взгляд на мужа, излучая такой гамму чувств, что мне стало неловко, как будто я случайно подслушал чей-то интимный разговор.

— И после этого я как топну ногой, как плюну огнём! Как они бросились врассыпную! — рассказывал Горынович о битве у озера. — А потом…

Я не вслушивался, смотрел на сливочно взбитые облака в окне, видимые с моего места в перспективе полуоткрытой двери и думал о том, что вот мы и пришли. Вот он, знаменитый кайшр — уже не сказочный, а весьма конкретный Кощей Бессмертный собственной персоной. Время течёт, а ни один из вопросов, тянущих да раздирающих наши души, даже не задан, не то, что решён. Впрочем, кроме меня, пожалуй, это больше никого не волновало.

Изысканные кушанья вдруг показались пресными. Я отодвинул тарелку и задумался.

— И тут пришло избавление в лице Василия… — эстафету нашей истории подхватил Айт Яэйстри. Он смущался и постоянно оглядывался на слушателей — не обидел ли кого, не забыл ли.

Пожалуй, именно с этого момента я заметил просыпающуюся заинтересованность на лицах Оллисса Ушранша и Ваалиссы, как по команде переглянувшихся и подавшихся вперёд: он, слегка привстав на месте, она, подперев сердечко лица двумя руками.

— Чем, позвольте ещё раз поинтересоваться, оживлял усопших и усохших присутствующий здесь герой? — выглянул из бездны очков хозяин, задавая вопрос фианьюкку, но, вобщем-то, спрашивая непосредственно меня.

Я пожал плечами и выложил, пристраивая среди тарелок и бокалов, жёсткое тело Фатш Гунна.

Глубочайшее изумление на лице Оллисса Ушранша было мимолётным, но приятным фрагментом всех моих последних приключений. Стягивая очки за золотую изогнутую дужку, он медленно встал, громко отодвинув ногой кресло, и, сбиваясь с шага, не отрывая взгляд, будто жезл мог раствориться в воздухе, подошёл ближе, протянул руку и вдруг замер, отчего-то не решаясь его взять.

— Можно! Берите, смотрите! — сказал я и смущённо заулыбался, так нелепо это прозвучало в окружавшей нас тишине. Однако кайшр отнёсся к моим словам очень серьёзно. Осторожно, почти трепетно взял Фатш Гунн и весь просиял, еле сдерживаясь, чтобы не прижать его к своей груди, что никак не вязалось с его строгой внешностью. Впрочем, он быстро взял себя в руки и уже спокойно, торжественно понёс жезл Ваалиссе.

— Свершилось! — тихо проговорил Оллисс Ушранш, протягивая его жене. Та брать не стала, посмотрела и кивнула. Как мне показалось, грустно так кивнула, печально подтверждающе.

— Долгая у нас получится трапеза, — выделяя каждое слово, проговорил кайшр, поворачиваясь к нам. — Вот уж и вправду — гости оказались дорогие, прямо-таки бесценные! — он вздохнул, как бы взвешивая Фатш Гунн в своих руках, и решительно вернулся, положив его передо мной. Было видно, каких трудов стоило ему расстаться с жезлом. Затем, уже более неторопливо, снова занял своё место, задумался, то и дело бросая взгляд назад. Вдруг кивнул, будто принял какое-то серьёзное решение, и отчётливо произнёс: — Настала, наверное, моя очередь рассказывать сказки.

Мы молчали. А что тут говорить? Ничего пока не понятно. Ясно только, что отношение к нам изменилось в одну секунду, и надо немного подождать: всё само собой прояснится.

— Моя родная сторона лежит за тридевять земель в тридесятом царстве. Дойти в тот край невозможно, — начал свой рассказ Оллис Ушранш. — Не дойти, не доскакать, не доплыть. Единственный способ попасть туда — это сесть на ковёр или войти в волшебный дом, произнести заклинание и…

— В космический корабль, так сказать, — буркнул я себе под нос тихо-тихо, но кайшр услышал. Помолчал, выстукивая костлявыми пальцами по столу, кивнул, по-моему, своим собственным мыслям и, подняв глаза, сказал:

— Да, давненько к нам никто не захаживал. Всё течёт, всё изменяется. Так ведь, а, Василий? — усмотрев согласие на моём лице, кайшр снова кивнул, неожиданно улыбнулся и продолжил: — Хорошо! Сделаю поправку на ваши несомненные достижения. Я всегда говорил, что люди — очень дотошные создания. В новой версии история получится покороче, да и поконкретнее. Да, это истинная правда: мой корабль, если его так можно назвать, в силу некоторых обстоятельств, — он запнулся и глянул на Ваалиссу, — упал на Землю… Я едва успел спастись, заблокировав основной энергетический кристалл, а то взрыв уничтожил бы меня — кстати, вместе со всей вашей планетой.

— А… — начал было я.

— Не стоит благодарности, — по-своему интерпретировал мою реакцию Оллисс Ушранш. — Однако, корабль мой разбился. Я без сознания валялся где-то в кустах. Привлечённые грохотом, стали собираться местные жители. К несчастью, первыми, кто поспел на место происшествия, были маленькие белёсые паразиты, гордо именующие себя грольхами.

— Скажи мне, любишь ли ты грольхов, и я скажу, кто ты, — не в силах удержаться, прокомментировал я.

— Любить грольхов? Что за извращения! — усмехнулся кайшр. — Они вылезали из земли, как глысти после дождя, растаскивая то последнее, что уцелело после катастрофы, — он мельком бросил взгляд на лежавший передо мной Фатш Гунн. — Меня же, начавшего приходить в себя, спеленали в какую-то липкую гадость и поволокли в сторону горы, видневшейся неподалёку. Не знаю, чем бы закончилось для меня сие путешествие, — вернее, несложно догадаться, чем, — если бы откуда ни возьмись не прискакали бы вооружённые конники во главе с прекрасной девушкой и не освободили бы меня! — он вздохнул и нежно заключил в свои ладони руку Ваалиссы. — Своей жизнью я обязан жене. К тому же это был не единственный раз, когда она отвела от меня смерть.

— А разве вы не бессмертны? — вырвалось у меня.

— Бессмертие, — улыбнулся Оллисс Ушранш, снова отгораживаясь от меня прозрачными щитами вновь одетых очков, — это довольно растяжимое понятие. У меня когда-то был знакомый муэдзинсян, который любил приговаривать, что бессмертны все, за редким исключением, а некоторые так и особенно.

— Но ведь так не бывает!

— Конечно, не бывает, разве что иногда… — вздохнул он, и я так и не понял, шутит он, или серьёзно. Рассказ между тем шёл своим чередом: — Принцесса касхеттского царства — светлоокая, ясноликая и сиятельная, единственная высокорожденная дочь царя Муваталлирса, прекрасная Утлиннь Лилла Ваалинь Исса Анн — сама, своею собственной рукой разрезала на мне путы и повелела своим воинам-хаттам отвезти меня во дворец на горе Адалур. Тогда я выглядел несколько иначе, — усмехнулся кайшр. — Мой «изящный» нынешний вид — более позднее и далеко не добровольное приобретение. Но об этом потом… Более золота и драгоценных камней в стране касхеттов ценилась мудрость и учёное рвение. Образованные люди почитались так же, как и высокопоставленные вельможи.

— Берусь предположить, что первых было гораздо меньше, чем вторых, — улыбнулся я.

— Граном золота можно позолотить бóльшую поверхность, граном мудрости — ещё бóльшую, — вдруг изрёк фианьюкк, погруженный в собственные мысли. — У нас говорят, что мудрость показывает способ достижения самых лучших целей самыми лучшими средствами. Но научиться мудрости так же невозможно, как и научиться быть красивым.

— Именно поэтому, конечно же, истинных учёных насчитывалось не так много, — кивнул мне и фианьюкку Оллисс Ушранш. — Хотя дорога в школы была открыта любому — только деньги доставай! — бесплатное же обучение давалось лишь несомненным талантам, но это надо было доказывать.

— Времена меняются, а жизнь течет, как и прежде, — изрёк я. — Никакого разнообразия. Попробуй-ка, докажи, что ты не верблюд, а какой-нибудь редкий… пиальвинн!

— Законы этого мира неизменны, — пожал плечами кайшр. — И место наверху приходится завоевывать, а потом, кстати, и удерживать. В конце концов, все здесь подчиняются одинаковым правилам. Чем вы лучше насекомых, птиц или зверей?.. Вернёмся к моим приключениям. Меня приняли за путешествующего учёного, едущего в столицу искать славы и признания. Я был статен, красив и молод (если судить о возрасте по внешности, конечно) и выглядел тогда на загляденье! При этом мог играючи вести умную беседу практически на самые разные темы: откуда им было знать, что уровень моего «чю» превосходит любого землянина в сотни раз?!

— А как же корабль? — не выдержал я. — Что вы сказали им по поводу непонятных останков, в которые превратился ваш звездолёт?

— Ничего, — улыбнулся Оллисс Ушранш. — Потому что не было никаких этих так называемых «непонятных останков». В конце концов, они слышали гром, видели небесную вспышку и более — ничего! К тому моменту, когда воины-хатты выехали на поляну, там осталась лишь перепаханная земля и огромные норы: грольхи утащили всё до последнего кусочка. Странно, что и меня не затянули вглубь там же, а куда-то поволокли. Может, кто-то их ждал за поворотом? Как знать… Впрочем, неважно. Я был жив, и рядом со мной ехала прекраснейшая из всех земных созданий. Сказать, что мы полюбили друг друга с первого взгляда, было бы неверно. Это так по-людски — наивно полагать, что любовь вспыхивает сразу, как взрыв или пожар от удара молнии. Я тысячи раз говорил себе, что вот, наконец-то понял, как же это произошло на самом деле, но нет — через сотню лет я осознавал, что тогда мы только прозрели, как бы выделив друг друга из лабиринта этого мира, лабиринта жизней и судеб. Предначертанность ударила колоколом в наших сердцах и постепенно угасла, позволив событиям просто течь, — он замолчал, взяв в ладонь высокий бокал, полюбовался игрой винных радуг в его глубине, резко поставил, брызнув на стол несколько багровых капель, поднялся и, мерно прохаживаясь по комнате, возобновил свой рассказ: — Я быстро достиг всех возможных и невозможных привилегий, став почти главным советником царя Муваталлирса. Почему «почти»? Кроме меня был ещё один — мой самый тайный недоброжелатель — внебрачный сын правителя царевич Ван или, вернее, И Ван Питхуррис Ан. Сила — но не власть, знатность — но не признание, родовитость — но не титулованность порой порождают немыслимую смесь гордости и зависти, ума и злобы, воспитанности и скрытой жестокости. Тому, кому никогда не стать царём, хотя кровь царей течёт в жилах — подобно смерти видеть возвышение другого. Ему же приходилось довольствоваться положением первого придворного и при этом советника-звездочёта и личного лекаря царя. Прошло всего три года, а я — тоже советник и один из первых учёных — уже стал женихом прекрасной Утлиннь Лиллы Ваалинь Иссы Анн. День свадьбы был назначен и озвучен, и Вану оставалось только запереться в своей башне и срывать злость на звёздах и лягушках, которым, впрочем, было всё равно. За месяц до праздничной церемонии благословления на долгую совместную жизнь он подошёл к нам, торжественно поклонился и принародно испросил дозволения пригласить меня на всеобщую потеху — охоту на горных тайгров — дабы явить невесте и всему царству мою доблесть и мужество. Отказать было нельзя: по древнему обычаю претендента на корону и царевну всегда испытывали подобным образом. Что ж — я согласился! Как вы догадываетесь, мой конь испугался неизвестно чего, обезумел и понёс, грызя удила и обливаясь пеной, неподвластный ни ругани, ни магии… Он прыгнул в пропасть на глазах у сотни сопровождавших нас всадников. Полёт вниз был долгий и трагический… для коня. Я же как-то исхитрился и в последний момент зацепился за торчавший куст, повиснув в каких-нибудь ста локтях над ревущим потоком. Вобщем, выполз я на небольшой каменный карниз где-то посреди отвесной скалы и крепко задумался, глядя в белое лицо безмятежной Луны. Искать, как вы понимаете, меня никто не стал — никакой верёвки не хватит. Прыгать в пропасть вслед за мной — сомнительное занятие, а иначе до бегущей внизу реки добраться было невозможно. Так что в мою смерть поверили сразу, дружно и без лишних сомнений. Все, кроме юной принцессы…

Ночи в горах Цальпы очень холодные. Мне предстояло весьма спорное удовольствие коротать время на промёрзшем уступе. Я пытался спать, но вокруг толпились мысли, нашёптывавшие на разные голоса планы спасения и мести. Да, я был сердит. Ух, как я был зол! Но к утру я справился с желанием отомстить, столкнув его в глубокую пропасть, предназначавшуюся ранее мне. «Отлично, — решил я, — пусть думают, что мне не повезло, и тело моё давно расклевали вороны или растащили рыбы». Оставалось только выбрать, куда теперь ползти по стене — вверх или вниз (небо мне всё же нравилось больше)? И то, и другое было одинаково трудно. Вдруг прилетел орёл и, устроившись на ближайшем карнизе, спросил меня человеческим голосом:

«Что ты делаешь здесь, где даже орлы не вьют гнёзда?»

Что-что? Живу я тут! — хотел пошутить я, но вовремя сдержался и ответил серьёзно и обстоятельно, поведав обо всём, что со мной приключилось.

«Мы знаем царевича Вана, — гневно сверкнул очами орёл. — Он охотится ради забавы и убивает даже наш народ, несмотря на то, что орлы в горах Цальпы священны. Мы поможем тебе!»

Он взмахнул огромными крыльями, взлетев, спикировал на меня, крепко схватил за плечи и взмыл в небо.

«Куда отнести тебя, человече?» — вопросила птица, паря над горными вершинами.

Вдалеке, маленьким белым пирожным облепил невысокий холм царский дворец. Может, туда?.. И что? Там меня рано или поздно отравят или пырнут в спину ножом. Нет! Не сейчас! Прости, принцесса! Я обязательно вернусь, но не сегодня.

«Вон туда!» — указал я прямо в противоположную сторону, непроизвольно попадая в самую высокую вершину ровной пирамидальной формы.

«Хороший выбор! — пророкотал орёл и замахал крыльями, плавно набирая скорость. — Дальше иди сам! — через некоторое время добавил он, ссаживая меня на лужайке у подножия горы. — Проща-а-ай!..»

«Спасибо!!!» — прокричал я вслед тёмной, исчезающей в облаках точке.

«Будь верен себе!..» — ответило мне безбрежное небо, поглотившее орла.

Верен себе? Что ж, неплохой совет. Но это — на будущее, а кушать хотелось прямо сейчас. Я огляделся: поляна, лес, ручей и стайка бабочек, увы, непригодных на завтрак. «Хоть воды напьюсь», — подумал я и зашагал к берегу ручья. Ещё издали услышал тявканье и негромкие шлепки. Осторожно выглянул из-за куста и обнаружил двух волчат, игравших на мелководье. Волчата были весьма упитанны, и я без труда поймал их обоих.

— Но вы же не стали их куш… этого делать?! — с тихой надеждой в голосе прошептал Фастгул'х. Желтые глаза мальчика побледнели и округлились, как две монеты.

— Почему ты так думаешь? — крутя в руках хищную, двурогую вилку, задумчиво проговорил Оллисс Ушранш, но, покосившись на Ваалиссу, быстро поправился: — Да нет, конечно же — нет! Тем более, что из леса выбежала крупная серая волчица и, оскалившись, направилась в мою сторону. Я нагнулся за камнем, но тут она остановилась и взмолилась человеческим голосом:

«Пощади моих детей! Они так малы и беспомощны, что даже не умеют осуществлять переход, — сказала она, завертелась на месте и, к моему удивлению, обернулась желтоглазой женщиной. — Прошу тебя, верни мне моих сыновей!»

«Что ж, кругом столько травы, — вздохнул я, выпуская из рук скуливших щенков. — Она, наверное, тоже съедобна — если закрыть глаза и представить, что жуёшь хлеб».

«Может быть, и я тебе на что-нибудь сгожусь?» — промолвила она, вновь превратилась в волчицу и устремилась навстречу своим детям. Я и слова не успел сказать, как они растворились в лесу.

Как я там выразился? Вкусная зелёная трава?.. Спасибо, что жив, а остальное неважно.

Она вернулась так же бесшумно, как и исчезла, и принесла только что пойманного зайца.

Прошло три дня. Мои телесные раны, в отличие от душевных, перестали болеть. Волчица таскала мне еду, а я осуществлял пробные вылазки на гору. В голове моей зрел грандиозный план.

— Но у вас ведь ничего не было? — зачарованно переспросил Фастгул'х, по-детски непосредственно реагируя на повороты сюжета. — Откуда же взялось столько предметов? И кто всё это построил? — он обвел рукой роскошные стены, расписные потолки и накрытый стол.

— Ты нетерпелив, как настоящий оборотень, — усмехнулся кайшр. — Не надо забегать вперёд вожака, — говорят они.

— А я и есть… — тихо прошептал мальчик.

— А я и вижу, что ты и есть, — кивнул головой Оллисс Ушранш. — О, юный обладатель жёлтых глаз!.. Хорошо — ты абсолютно прав. Мне помогали все, кто мог: вар-рахалы, русалки и дриады, звери и птицы, даже гномы и гнорли, согласившиеся в обмен на знания снабжать меня железом и драгоценными камнями. Когда же я сконструировал для гнорлей лучевой излучатель…

— Так это вы сделали тот чёрный смертоносный прибор?! — настала моя очередь изумлённо распахнуть глаза. — А меня из него чуть было не убили. Кстати, и Айта тоже.

— Если вам будет легче, могу принести свои извинения, — пожал плечами кайшр. — Но это ничего не меняет. Как тесен мир! — вздохнул он и продолжил: — Более того, гномы притащили некоторые части моего уничтоженного корабля, украденные грольхами и сложенные в подземных кладовых (куски обшивки и приборов те сочли весьма незначительной ценностью и свалили до поры до времени в дальних хранилищах, куда и наведались бесстрашные подземные жители): мусор в определённых обстоятельствах является незаменимой составляющей успеха. Надо же, кем только меня не называли: и космическим доктором, и алхимиком, и садовником, даже стражем, но главное всегда оставалось одно и то же — я всё время перерабатываю чей-то мусор и создаю из этого…

— Чудо! — воскликнул Фастгул'х, чуть сорвавшись голосом на первом слоге.

— Может быть, может быть, — ответил Оллисс Ушранш, рассеянно глянув на малыша. — Химические элементы, выделенные из инопланетной структуры помогли быстро и действенно завершить микрокоаллероновый синтез со-олитроновой матричной симмильтимной воольтафсации… Вобщем, воссоздать защитную модульную сферу, для простоты пользования и восприятия адаптированную к местному аналогу жилых помещений.

— То есть, мы сейчас находимся не во дворце, а где-то… Где? — переспросил до этого молчавший Горынович, заинтересованно оглядываясь.

— Это же просто! — не удержался я. — Странно, что ты не понимаешь. Здесь такое же место, как и то, на котором стоит избушка Ядвиги Балтазаровны — пространственно-временная зона. Возможны любые внешние проявления, так ведь?

Горынович недовольно нахмурился, но промолчал.

— И да, и нет, — примиряюще улыбнулся Оллисс Ушранш. — Наша незабвенная Я-Баи в своей избушке использует уже существующую планетную аномалию, а мне пришлось создавать всё самому изначально. Похоже лишь по внешним проявлениям. (Горынович фыркнул и почти показал мне язык — мол, не высовывайся!) На то, что вы видите сейчас, ушло не одно столетие. Вернёмся к моей истории… (Все слаженно закивали.) Прошло три года. Я решил, наконец, отправиться во дворец и восстановить свои позиции. Впрочем, я не знал пока, как мне поступить окончательно. Незадолго до этого я завершил работу над очередной безделицей, забавлявшей меня и скрашивавшей долгие вечера: поисково-проецирующая плоскость или, проще говоря, — зеркало, способное отображать события, происходящие в данный момент, к сожалению, пока ещё только на субсантрирующем расстоянии. Буквально накануне мне удалось увеличить радиус его действия до троичного значения, что позволило захватить и дворец Муваталлирса. То, что я обнаружил, повергло меня в состояние смятения и гнева. Я даже не ожидал от себя столь прозаических реакций. Да, я был в смятении и гневе, более того — в ярости и гóре, так как увидел в зеркале свадебную церемонию: моя Утлиннь Лилла Ваалинь Исса Анн выходила замуж. Но, приблизив её фигуру, её лицо, я с болью заметил тёмные, плохо замаскированные круги под заплаканными глазами, белые костяшки пальцев судорожно сжатых рук, украдкой комкавших сверкающую фату, и рядом гордое, почти кричащее от восторга лицо её брата Вана. Это было неслыханно, отвратительно, неправдоподобно! Брак между братом и сестрой?! Как можно смешивать генные битрансирующие лудиксы?!.. Следующая картина, всплывшая в зеркале, показала широкую кровать и бледный профиль самого Муваталлирса, что-то шепчущего в горячечном бреду. Рядом суетились младшие лекари, и я узнал у них на одеждах отличительный знак Вана. Царь умирал — и, очевидно, не без посторонней помощи… Снова торжественный тронный зал и шествующая к алтарю пара… Что делать, что делать??? Я бросился к пространственному контуру, ещё незавершённому и частично не собранному. Кажется, я досоставил необходимое в считанные минуты, ввёл координаты, не раз мною вымеренные, поспешно нажал кристалл входа и, не раздумывая о последствиях, шагнул внутрь. Хлопнула прорванная ткань пространства, и я выскочил прямо перед шокированным жрецом. Не обращая внимания на изумлённого Вана, я бросился к такой же изумлённой невесте, подхватил её на руки, развернулся, вовремя уклоняясь от опомнившегося жениха, и исчез вместе с ней в пока не успевшем погаснуть прямоугольнике портала. Портал — это…

— Знаем, знаем, — пробурчал я себе под нос. — Дверь в иное измерение или местоположение.

— Василий, дай послушать, — насмешливо подмигнул мне Враххильдорст, перебравшийся-таки со своего стульчика прямо на стол, поближе к овальному блюду с пирогами и печеньем. — Мы знаем, что ты знаешь, и ты знаешь, что мы знаем, так что нечего строить из себя самого умного, потому что ты и так, наверное, самый умный или, по крайней мере, удачно им кажешься, а… — он не договорил, не выдержав и запихав себе в рот сразу целую печенину.

— Мы оказались опять на Гирнаре, а это была именно гора Гирнар, — воспользовался нашей заминкой Оллисс Ушранш. — И когда прошёл первый шок, первые слёзы радости и обиды (Ваалисса разыграла мне такую замечательную семейную сцену, впрочем, первую и последнюю), мы, наконец-то, встретились по-настоящему — раз и навсегда. Все последующие дни моя жена — теперь уже действительно моя жена! — поведала мне обо всём, что произошло за эти три жуткие, как она выразилась, года. После моей «гибели», — захлёбываясь чувствами, рассказывала она, — был объявлен роскошный, но недолгий траур, плавно перетёкший в международные смотрины — так теперь это называется? — дабы утешить и отвлечь царевну. Во дворец неиссякающим потоком хлынули многочисленные женихи. Поначалу, чтобы выбрать достойного, их хоть как-то испытывали: требовали допрыгнуть на коне до царского окна, отгадать три загадки, пойти туда, незнамо куда, принести то, неведомо что, жар-птицу поймать, в кипящем молоке искупаться — да мало ли можно придумать всякой всячины?! Кстати, трудные задачки измысливал сам царевич Ван: как потом стало понятно, для того, чтобы оставить принцессу перед единственной кандидатурой — своей собственной. Он даже к звёздам воззвал, чтобы, так сказать, они провозгласили небесную волю. Они и провозгласили: что смерть жениха перед свадьбой — плохой знак, предвещающий прекращение всего царского рода; что не сыщется более жених, а если вызовется кто-нибудь, то тоже погибнет, как и первый (претенденты все вмиг и разбежались); что на принцессе лежит проклятие; что снять его, а заодно и хоть как-то спасти положение может кто-нибудь из её родных (а кроме брата и нет никого). Нужно лишь соединить руки истинных детей царя, а не то не избежать беды, болезней, мора, саранчи, разбоя, безумия, пожаров, потопов, засухи, голода и нашествия кровососущих мёртровойвов. Ваалисса отказалась (мыслимо ли идти против заповедей божественных?), и через месяц заболел её отец, царь Муваталлирс. Смертельно. Если выйдешь за меня замуж, — нашептывал Ван, — смогу исцелить нашего батюшку. Молчи, молчи, — плакала она, не в силах перешагнуть через свою душу… Но делать нечего, пришлось согласиться: отец есть отец. Да и народ разволновался (ясно дело, кто же хочет чумы, порчи и воскреснувшего мёртровойва на ближнем кладбище?). Заплела волосы в невестину косу, одела давно сшитые для прежней свадьбы наряды, венец жемчужный, серебряные туфельки и…

— А тут, откуда ни возьмись! — заулыбался я. — Как снег на голову!

— Да, можно сказать и так, — согласился кайшр, безотрывно глядя на свою жену, такую спокойную и безмятежную, будто рассказ никак её не касался. Она чуть склонила набок свою увенчанную прической голову и, спрятав в уголках губ таинственное выражение то ли ускользающей улыбки, то ли грустного понимания, так же безотрывно смотрела на него в ответ. Я вдруг понял, что за всё это время она так и не произнесла не единого слова и, кажется, вообще не собиралась говорить.

— Ахх, — тихо вздохнул фианьюкк. — Где ты, моя Тэйя?..

Я посмотрел на его тощую фигурку, перевёл взгляд на Оллисса Ушранша и неожиданно спросил:

— А как вы стали таким? Ну, таким…

— Костлявым? — усмехнулся кайшр. — Кошмарным Кощеем Бессмертным? Ужасом, которым до сих пор пугают маленьких детей? Да уж… — он ненадолго замолчал, поглощённый своими воспоминаниями. — Погоди! Не будем торопиться. Даже в сказках важен порядок. Так вот. Чем счастливее время, тем оно короче. Первые восторги встречи подхватили нас и возвысили до небес: мы, наконец-то, были вместе! Что ж, счастье не перескажешь, как и не перескажешь любовь, но невозможно, увы, невозможно постоянно витать в облаках, тем более, когда на ногах стопудовыми гирями повисла беда, а сердце разрывается между любовью, долгом и тревогой. Мы, как бы ни были счастливы, не могли забыть, что во дворце остался умирающий отец Ваалиссы, и ему была нужна немедленная помощь. На чужой беде свой дом не выстроишь… — он вздохнул и обвёл нас внимательным взглядом. — Слышал ли кто-нибудь из вас о целебных мультитрансфирующих плодах дерева Бо? (Мы переглянулись и озадаченно промолчали.) Нет? Они круглые, чуть кислые, очень сочные, размером с… голову уважаемого Враххильдорста (тот хмыкнул и перестал жевать), с одного края серебряные, с другого золотые — не видели?

— Молодильные яблоки, что ли? — предположил я. — Или персики бессмертия?

— Бессмертия? Нет, это вряд ли, — покачал головой Оллисс Ушранш. — А на яблоки действительно похожи. Ты прав, люди их как-то так и прозвали — то ли наливные, то ли молодильные. Впрочем, неважно как называть, важно то, что такое дерево росло, да и до сих пор растёт на моей горе. Правда, теперь оно почти не плодоносит. Тогда же Ваалисса сорвала одно «яблоко» и тёмной ночью отправилась во дворец — конечно же, не пешком: она не шагала по лесам и долам, по лугам и болотам, её прекрасные ноги больше ни разу не коснулись обычной земли, нет — она вступила в созданную мною волшебную дверь, как у вас и у нас говорят — «портал», и очутилась прямо в опочивальне своего отца.

Ваалисса вздрогнула и едва уловимо взмахнула пальцами, будто желая что-то добавить.

— А может, хозяйка сама? — вырвалось у меня. — Как хотелось бы услышать её голос…

— Нет! — резко оборвал меня кайшр, слишком резко, но, заметив моё смятение и непонимание, вздохнул и тихо добавил: — Не волнуйся! Ты слышишь рассказ из первых уст, ибо я лично наблюдал, находясь у портала с другой стороны, как моя жена неслышно подошла к спавшему Муваталлирсу. Стояла глубокая ночь. Душная тишина, раздираемая прерывистым дыханием умирающего, сопение кроватного мальчишки, гревшего старческие ноги царя, да приглушенные смешки стражников, игравших за дверью в пиарсы. Ваалисса сдавленно вскрикнула и приникла к груди отца. Тот застонал и с трудом приоткрыл глаза. Мальчишка невнятно забормотал во сне и недовольно перевернулся на другой бок. Батюшка, батюшка, — шептала она, — это я, твоя маленькая Инь, Ваалинь Исса Анн. Я здесь. Я с тобой… Я пришла, чтобы вылечить тебя… Батюшка, ты слышишь меня? Очнись!.. Тот что-то ответил, неразборчиво, облегчённо. Моя… Моя… — дальше было непонятно, но, приговаривая, Муваталлирс чуть приподнялся и, наконец, встретился с Ваалиссой взглядом. Та вдруг заторопилась, смеясь и плача одновременно, достала яблоко и поднесла его к губам отца. Он неожиданно легко откусил кусочек, потом ещё и ещё. С каждой секундой его лицо всё более изменялось, розовея, разглаживаясь и наливаясь теплом. Моя единственная доченька, — отчётливо произнёс он, отбрасывая со своего лба уже неседые пряди. — Ты вернулась?.. Договорить он не успел. Пронзительно завопил ни с того ни с сего проснувшийся мальчишка. Визжа, как недорезанный поросёнок, он кубарем скатился с кровати и бросился к закрытой двери. Та гулко распахнулась ему навстречу, обвально впуская яркий свет, вопли, сутолоку… Скорее!!! — закричал я Ваалиссе, но та и так уже бежала ко мне, впопыхах уронила яблоко, охнула, бросилась искать. Не надо! Я прыгнул внутрь и, схватив её за руку, потащил к порталу. Верни мне дочь! — вдруг грозно проревел нам вслед выздоровевший царь. — Верни, а то я тебя!.. Что он пообещал со мной сделать, мы не расслышали. Портал исчез, мы вернулись назад — хотелось бы добавить «благополучно», если бы не плакавшая навзрыд жена и угрозы, полученные вместо благодарности.

Оллисс Ушранш замолчал, кивнул чему-то и, прищурившись, будто прицеливаясь сквозь линзу очков, обвёл нас придирчивым взглядом. Мы полностью соответствовали образцу внимательных и отзывчивых слушателей: никто давно не ел, не дерзнул заснуть и даже не зевал. Более того, Фастгул'х, горя желтыми глазами и подавшись вперёд, я, весь в размышлениях и водя вилкой по столу, Горынович, крутящий усы и явно желающий что-то сказать, даже Враххильдорст, усевшийся прямо на широкое блюдо около замершего фианьюкка — все мы жаждали продолжения истории.

Ваалисса наблюдала со стороны, по-лебединому выгнув тонкую кисть и подперев ею задумчивое лицо. Оглянувшись на неё, я вдруг впервые подумал, что ее молчание — это один из способов вести беседу, мудрую беседу, для которой слова, пожалуй, даже и не нужны. Да, — вдруг кивнула она мне, — да, только молчание способно дать ответы на все вопросы, стоит лишь вслушаться.

— Были и другие попытки сходить в гости, — вздохнул кайшр. — Неудачные. Ласковые речи, уговоры, слёзы, а потом… — он усмехнулся и покачал головой. — Вы представляете, они попробовали поймать её?! Сетью, как рыбу! Мою жену?! Сетью?!.. Я объяснил им, насколько они были неправы.

— Автоматно-пулемётным стрелятором? — фыркнул я.

— Нет, кульриксным ортоидным деатруллятором, — улыбнулся мне Оллисс Ушранш. — Стрелятор, видимо, куда-то закатился. На этом и была поставлена жирная точка. Семейных праздников, увы, так и не получилось, однако я начал внимательно следить за всем, что происходило во дворце. Тот гудел как потревоженный улей. С беспокойным блеском в глазах день за днём метался по покоям Муваталлирс, раздираемый противоречивыми чувствами и вновь обретённой силой. Хуже всего было то, что из-под царского ложа извлекли закатившуюся недоеденную половинку молодильного яблока и отнесли царевичу Вану, с коей он и заперся в своей башне — нетрудно догадаться, для чего. Доклад о замечательных свойствах этого удивительного фрукта был готов через пару недель. Результат явно превзошёл все ожидания. Ещё бы! Пожалуй, только люди не знали о дереве Бо и о том, что съев три яблока, можно жить девяносто девять жизней, причём не умирая в промежутках.

Мы с Горыновичем переглянулись. Я не удержался и восхищённо присвистнул — вот это да! Фастгул'х привстал со своего места, высунув от любопытства язык. Айт легонько тянул его назад за край одежды. Враххильдорст взирал на всех с великосветской небрежностью умудрённого опытом скучающего министра.

— А посмотреть на него можно? — не удержавшись, спросил я: надо же, настоящее волшебное яблоко!!!

— А чего на него смотреть-то, его кушать надо, — иронично приподнял брови Оллисс Ушранш, но, узрев наши удрученные лица, — эх, молодёжь! — пожал плечами и вдруг махнул рукой: — Ладно! Когда ещё случится такое любознательное общество! — он прищёлкнул пальцами, и в раскрытую дверь вплыло небольшое блюдечко, что называется «с голубой каёмочкой». На нём, поочерёдно сверкая то золотым, то серебряным боком, лежало яблоко — на вид самое обычное, чуть продолговатое, только авангардно раскрашенное. Блюдечко приземлилось посреди стола между жареной рыбой в лимонах и чашей густого томатного соуса, как будто стояло там с самого начала. Мы невольно выдохнули. Фастгул'х потянулся к нему рукой, но на него шикнули.

— Красивое, — благоговейно прошептал фианьюкк.

Неожиданно Ваалисса встала со своего места и, сложив ладони лодочкой, внимательно посмотрела на яблоко. Оно качнулось, покатилось по блюдечку — один круг, другой — и внезапно взмыло в воздух, мячиком впрыгнув в подставленные руки. Улыбнувшись и бережно протерев разноцветные бока, хозяйка пошла вокруг нас, на секунду замирая около каждого.

Кайшр откинулся в кресле, с интересом наблюдая за своей женой.

В полуоткрытую дверь пробрался одинокий солнечный луч, выхвативший из воздуха порхающие пылинки. Непонятная церемония «обнесения» нас волшебным артефактом пока протекала, как сказал бы дедушка Эшх, без сучков и задоринок.

— Ах! — вскрикнул Айт Яэйстри, когда Ваалисса остановилась за его спиной. — Какое оно… какое… горячее! — его большие глаза округлились до предела, подбородок дрожал, а сцепленные пальцы рук судорожно сжимались и разжимались.

Ни минуты не раздумывая, Ваалисса ободряюще улыбнулась и властно протянула ему яблоко.

— Такое ощущение, что я родился заново! — счастливо смеясь, рассказывал хрупкий юноша. Его сияющие глаза потеряли первоначальную излишнюю выпуклость, приобретя взамен удивительно красивый миндалевидный разрез. Если верить его прошлым рассказам, то он так и не восстановил свой нормальный, когда-то привычный для него рост, оставшись невысоким — мне по грудь — существом, но теперь, всё-таки, самым настоящим, истинно узнаваемым фианьюкком. Его кожа перестала напоминать старинный пергамент, разгладившись, порозовев и даже — о чудо! — обнаружив под собой некое наличие упругих мышц. Скулы округлились щеками; вместо узких прозрачных полосок появились губы — чётко очерченные, будто вырезанные из терракоты; выросли ресницы и слегка изогнутые брови; на пальцах — ногти, необычного золотистого оттенка. Голова же осталась абсолютно лысой. Впрочем, она приобрела практически идеальную, чуть вытянутую назад и вверх форму, придавшую Айту теперь уже несомненное сходство с египетской статуэткой.

— Если яблоко столь чудодейственно, то почему Айт не стал таким, как прежде, до конца? — задумчиво разглядывая восторженного фианьюкка, спросил я. Тот встрепенулся и испуганно замахал на меня руками, мол, что ты, что ты, как можно такое говорить, уж и так замечательно?! Я же теперь буду жить! И не нужны никакие пилюли!

— Наш вновь возрождённый друг хоть и недолго, но погружался, к сожалению, в кипящий чистилищный фульриксный раствор, — отозвался Оллисс Ушранш. — Против него даже мои мультитрансфирующие плоды бессильны — хоть съешь пару вёдер! — они восстанавливают одну только плоть, а подземное чоттово «варево» вместе с телом забирает и душу. Для полного и окончательного возрождения необходим эмоциональный перципиент с инициированием фианьюкку частичной душевной матрицы первого порядка.

— Кто-то должен будет отдать часть своей души? — догадался я. — Добровольно, то есть даром?.. А без жертв, то есть подарков, без этого нельзя?

— Льзя или нельзя — какая разница! — поморщился кайшр, глянув на меня поверх очков. — Наши разговоры — всего лишь пустая демагогия. Полная регенерация происходит только по чётко определённому, заданному сценарию.

— Ну, а вы? — не удержался я. — Вы, сами-то, почему не съели эти самые два ведра? Или целый вагон и малую тележку? Яблоки-то ваши, свои собственные. Что называется, ешь — не хочу!

— Было бы смешно думать, что я не пробовал, — проворчал Оллисс Ушранш. — Дерево-то и вправду ведь моё. Соббб-ственннн-ное… Как ты сказал: ешь — не хочу? — он вдруг рассмеялся, отрывисто и горько. — Если бы всё было так просто, как видится с первого взгляда… Оказалось, что плоды дерева Бо могут помочь только адекватно совместимым жизненным формам, а до чужаков им нет никакого дела. А я, как легко догадаться, не входил в списки местных жителей ни тогда, ни сейчас. Впрочем, как говорится — плохое к лучшему?

Вот так так! Надо же, ну и дела. Я лишь удивлённо покачал головой: нет, значит, лекарства для загадочного Кощея Бессмертного? Фианьюкку — полагающееся фианьючье, а кайшру — вечное кайшрово? А может, есть, но очень далеко запрятано? Что там в сказках-то про это сказывалось?

— Но, наверное, стоит вернуться к моей истории, а то ты, Василий, ведь всё равно не успокоишься, пока не получишь ответы на все свои вопросы? — Оллисс Ушранш, задумчиво откинувшись, разглядывал моё быстро менявшееся лицо, по которому, будто тучи по небу, проносились уже сформированные или ещё только зарождавшиеся мысли.

— Как же, ха! Ответить на все его вопросы?! — ухмыльнулся до этого молчавший Зорр Горынович. Его усы ехидно встопорщились, и он явно собирался сказать мне какую-нибудь бяку. — Не много ли…

— Чем больше хочется, тем больше и достанется! — гордо перебил я его, не удержался и глупо хихикнул: — Уж лучше признайся, что ты мне просто завидуешь. А зависть, о великий хийс, это яд для сердца: очень вреден, даже если имеется запасное.

— И чему, спрашивается, я завидую?! — притворно возмутился тот, привстав на месте. Враххильдорст азартно хмыкнул, видимо в ожидании наших дальнейших препирательств. — Твоему любопытному носу, придавленному очередной дверью, из которой ты опять не успел его вовремя вытащить? Или твоему рыжему затылку, который за версту видать для прицельного плевка?

— Кто плевать-то собрался? — покосился я на него, проводя рукой по изрядно отросшей шевелюре. — Не ты ли, да из всех трех голов сразу?

— Спасибо за идею! — подмигнул мне Зорр и, опережая меня, галантно кивнул Оллиссу Ушраншу, мол, извините нас, дерзнули перебить самого хозяина. Тот молча наклонил голову в ответ: ну что вы, не волнуйтесь, времени у меня предостаточно. А у вас?

Нам ничего не оставалось, как слаженно пожать плечами и пополнить собою дружную компанию благодарных слушателей, тем более, что было действительно интересно: а дальше-то как?

— А дальше, вернее однажды… — обстоятельно оглядев нас, будто пересчитав слоников на каминной полке, возобновил свою историю Оллисс Ушранш. — Как-то в очередной раз активизировав проецирующее зеркало, я услышал обрывок разговора, весьма интригующего, надо сказать. Настойчиво повторявшееся имя моей жены заставило мгновенно собраться и слушать, улавливая каждое слово. Это был даже не разговор, скорее — бурный монолог. Говорил брат Ваалиссы — царевич Ван. Его голос дрожал и буйствовал, обличал и сомневался, умолял и требовал. Царь лишь иногда вздыхал и бросал короткие реплики, не соглашаясь, но и не возражая. Было видно, что он принимал какое-то непростое решение, и оно ему давалось нелегко… Отец! Возлюбленный батюшка! — без устали взывал к нему Ван. — Наша любезная принцесса — ваша единственная дочь и моя любимая сестра — находится в плену у этого чудовища, восставшего после гибели из пропасти. Неужели мы будем смиряться и молчать?! Доколе??? В конце концов, я один пойду её спасать!!! И вырву из лап этой мерзкой твари! Мало нам, что ли, мёртровойвов, бесчинствующих на кладбищах?! — он яростно топнул ногой… Бумагу, перо! — неожиданно громко крикнул царь, обращаясь к плотно закрытой двери. Из-за неё тотчас же выскочил юркий человечек и, кланяясь, поспешно приблизился, подавая на вытянутых руках поднос с письменными принадлежностями. Ван удовлетворённо ждал — дело двинулось, вот только непонятно ещё в каком направлении. А впрочем, куда бы ни пошло, он не сомневался, что ему удастся повернуть всё по-своему. Тем временем, Муваталлирс, отослав слугу, уселся что-то писать. Он нервничал и неловко изгибал руку, придерживая постоянно скручивавшийся свиток. Поставив подпись, вдруг отбросил его на пол и принялся писать новый, на этот раз остался доволен и властно подозвал сына… Отнесёшь это! — царь протянул Вану только что написанное послание. — Нет, не сестре, а лесной ведунье. Что вздрогнул-то? Только что собирался лезть живьём в пасть страшилища, а старой Я-Баи испугался. Ничего Ведь-Ма тебе не сделает — скорее, поможет, чем зажарит и съест. Вам обоим Ваалисса не чужая: тебе — сестра, а ей — почти что дочь родная. Старуха первая взяла новорожденную принцессу на руки, первая учила её уму-разуму, ей наказала умирающая царица беречь и воспитать её дитя, как своё собственное… Ван вздрогнул: видимо, напоминание об этом было ему неприятно. Слишком много чести, — тихо пробормотал он и добавил уже громче: — Отправляюсь тотчас же!

— Я-Баи? — переспросил я, озабоченно оглядывая остальных, смутился (опять перебиваю) и чуть тише добавил: — Вулфы называли так Ядвигу Балтазаровну. Или раньше была какая-то другая Я-Баи? Их несколько или… две?

— Две Ядвиги Балтазаровны?! Это уж слишком! — улыбнулся Оллисс Ушранш.

— Как??? — теперь уже действительно удивился я, до последнего момента не осознавая, сколь невероятна бабуля, с которой мне посчастливилось познакомиться. — Она? Она — ещё и крёстная мама Ваалиссы?! Как же так? Но это же значит, что она… что она… Зачем же она тогда нас к вам-то посылала, если сама всё знала?!

— А тебе у нас не нравится? — чуть наклонился в мою сторону кайшр, оглядывая меня поверх очков.

— Нет, нет, что вы, я не то хотел сказать! Но мы пришли сюда, потому что именно она считала, что вы единственный, кто знает… вернее, кто живёт столь долго, что может рассказать о прошлом пришествии магар.

— Ха-ха-ха! — вдруг рассмеялся Оллисс Ушранш. — Значит, сама говорить не стала, а я — разбалтывай? И почему ты решил, что мудрая, древняя и таинственная Я-Баи — то есть, по-вашему, грозная и одновременно милая бабушка Ядвига Балтазаровна — послала вас ко мне именно за этим, а?

— Никто и никогда не знал, не знает и, скорее всего, не узнает, что же на самом деле она хочет сказать или сделать, — вещал кайшр среди всеобщего выжидательного молчания. Правда, у меня было такое чувство, что говорилось это мне лично, утешающе и сострадательно, давая время, чтобы я мог окончательно прийти в себя, мол, шли-шли — и что же, всё зря получается, могли и вовсе не ходить? Оллисс Ушранш глянул на меня почти ласково и продолжил: — Я думаю, что великая Я-Баи, как всегда, оказалась прозорливее нас всех вместе взятых: всё происходит так, как записано на мировом столбе, так, как должно было быть, а не так, как мы воображаем и как нам хочется.

— Моя судьба тоже выбита на Цстах'Ютм Кибаоргхе? — тихо, эхом повторил я.

— Не в том прозаическом виде, в котором ты себе представил, конечно, — снисходительно улыбнулся хозяин. — Да и какая разница? Ваш долгий путь ко мне дал вам столько, что его уже сам по себе можно считать бесценным подарком! Или тебе, Василий, хочется вернуться назад в бабушкину избушку? В ту ночь, когда ты в тёплой компании попивал чаёк и уминал картошку с пирожками, променяв то, что ты приобрёл позднее в пути на какую-нибудь прописную истину, универсальный рецепт спасения мира? Тем более, что спасти-то его, наверное, невозможно да и, скорее всего, не нужно. Хотя…

Я, было, решил возразить, но тут увидел вопросительно округлившиеся мерцающие глаза Фастгул'ха, за ним (вторым ярусом) — приоткрывшего зубастый клюв Иичену с таким осмысленным выражением, что вопрос о его интеллекте отпадал сам собой, и, наконец, — спокойный проникновенный взгляд Айта Яэйстри, смотревший, кажется, прямо в самое сердце. Каждый из них что-то приобрёл на этом пути, но и несоизмеримо — ах, как неизмеримо много! — потерял. Хотели бы они вернуть всё назад? Да? Нет? Не знаю…

— Да не переживай ты так, — продолжал между тем Оллисс Ушранш, читая в моей душе, как в раскрытой книге. — Не могла Я-Баи тебе ничего сказать. Правда, не могла, ибо это было не в её власти. Как тебе объяснить? Она является одним из хранителей этого мира, и она вся насквозь земная, как бы далеко она не путешествовала по своим многочисленным пронумерованным дорогам. Ей чуждо и непонятно то, что приходит извне. Она не в силах проникнуть в смысл иной жизни.

— Но за последние дни я повидал столько невероятных существ, что их хватило бы на несколько миров и планет?! — не удержался я. — И как же Лабиа Тхун? Теперь я думаю, что Ядвига Балтазаровна знала и о нём.

— Знала! — ухмыльнулся кайшр, поудобнее устраивая в кресле своё худое длинное тело. — Не только знала, но и бывала там не один раз, но это совершенно другое. Видел ли ты когда-нибудь обычный кочан капусты? — вдруг, как бы невпопад, спросил он.

— Василий его только кушал, — вкрадчиво подсказал сидевший неподалёку Враххильдорст, жевавший в этот момент очередной пирожок — кажется, с этой самой обсуждаемой капустой. Наткнулся на мой грозный взгляд и чуть не поперхнулся. — Молчу, молчу!

— Так вот, миры эти, включая Лабиа Тхун, — терпеливо продолжал Оллисс Ушранш, — можно сравнить с капустными листами, плотно прижатыми друг к другу, отдельными, но, однако, растущими на одной кочерыжке. Вместе же они — есть суть одно: просто кочан капусты. Магары же, как, впрочем, и я, к вашей здешней «капусте» не имеют никакого отношения. Интерес? Может быть.

— Интерес червяка, жующего вкусные чужие листья? — предположил я, по-новому присматриваясь к сидевшему напротив хозяину.

— Или бабочки, у которой отобрали крылышки и заставили жить в ненавистных зелёных складках? — Кайшр вздохнул, причем столь печально, что на секунду окружавшее нас великолепное помещение поблекло и показалось унылой тюрьмой. — Одно прекрасно может существовать без другого — по крайней мере, во втором случае.

— Если вернуть бабочке крылышки? — скорее утверждая, нежели спрашивая, добавил я, делая ударение на последнем слове.

— Да уж, было бы неплохо, — еле слышно пробормотал Оллисс Ушранш, обменявшись коротким взглядом с Ваалиссой, и добавил чуть громче и нарочито бодро: — Вобщем, не знала Ядвига Балтазаровна ответов ни на один ваш вопрос, связанный с прилетом магар. А и знала бы — скорее всего не сказала бы. Ни за что да ни про что! Будет она всякими глупостями заниматься!

— Это почему это?! — оскорбился я за бабу Ягу. — Уж она-то точно способна на бескорыстную помощь. Ну и что, что у неё характер не сахар, это ведь не главное! Зря вы это… Сами-то сидите тут на своей горе (меня понесло, и я уже не мог остановиться), и что толку?! Сказки, может, и врут, да в них, как говорится, есть намёк! Что-то не приписывают вам особого альтруизма и щедрости по части советов и презентов!

— Ещё чего не хватало! — фыркнул кайшр. Он почему-то совсем на меня не рассердился, наоборот: моё выступление его откровенно позабавило. — Могу себе представить, что бы началось, если бы меня вдруг провозгласили народным героем, раздающим направо и налево всяческие блага и подарки. Нам с женой это нужно? Как ты считаешь, а, Ваалисса?

Та лишь молча улыбалась.

— Вот и я говорю! — как будто бы она что-то ответила, закивал Оллисс Ушранш. — И так хлопот не оберёшься: ходят-бродят всякие, от них одни неприятности.

— Я бы не сказал, что к вам так просто попасть, — возразил я. — Мы чуть сто раз не погибли, прежде чем добрались до вашей башни.

— Что ты! — отмахнулся тот. — Раньше было гораздо легче. Это потом, когда со мной приключилась та беда… — кайшр умолк, уставившись куда-то поверх наших голов тяжелым немигающим взглядом. Его лицо вмиг постарело и застыло неприятной маской. Лишь когда Ваалисса слегка тронула его за руку, он вздрогнул и нехотя продолжил: — Нет ничего неприятнее, чем вспоминать неприятные моменты.

— Мы не хотели, — растерянно начал я. — Может быть, и не надо…

— Не перебивай и не торопи меня, ладно? — неожиданно мягко попросил Оллисс Ушранш. — Смотри, какие у тебя друзья дисциплинированные: знай себе, кушают да слушают! Присоединяйся, а я и так тебе всё расскажу, вот только с мыслями соберусь.

— Конечно, — пробормотал я и потянулся за своим бокалом. Спина тотчас вспотела, а рука предательски дрогнула. С чего бы это, хотелось бы знать?

— А началось с того самого письма, — поднявшись со своего места, сказал кайшр и беспокойно заходил за нашими спинами. Нам приходилось поворачиваться следом, пока он не остановился около высокого кресла жены. Встретившись с ней глазами, он вздохнул и заговорил, дополняя свою речь резкими размашистыми жестами: — Тогда ещё я не был знаком с Я-Баи. Она же считала, что чужим здесь делать нечего, тем более, что история моего появления «здесь» — моей любви, гибели и «воскрешения» — была рассказана ей царевичем Ваном — как вы помните, моим злейшим врагом и соперником. Представляю, что он ей там наябедничал, а тут к тому же и письменная просьба самого царя «во чтобы-то ни стало спасти его единственную дочь, во всём содействуя и помогая её брату». Задача была сложной, но не невыполнимой. Не ведаю — как, но Я-Баи очень быстро разузнала, что моё тело существует в этом мире только благодаря связующей санграэлляции с четырьмя стихиями, — воздуха, огня, воды и земли, — воплощенными в четырёх животных.

— Именно это имелось в виду, когда говорилось в сказках, будто «смерть кощеева находится в сундуке, в котором сидит заяц, а в зайце — утка, а в утке — щука, а в щуке — яйцо, и, наконец, игла»? Это о них?.. — воскликнул я, игнорируя сдвинутые брови Горыновича. Ну, не смог я удержаться: когда потом услышу правду да из первых уст!

— Ох, нет ничего труднее объяснять некоторые простые общеизвестные факты любопытствующему и неуёмному неофиту вроде тебя, — сокрушённо вздохнул Оллисс Ушранш. — Ладно, по крайней мере мне стоит хотя бы попробовать. Итак, Василий, ты знаешь, что в вашем мире царствуют четыре стихии, и любое живое существо является их совокупностью — естественно, в разном соотношении. Ветер, вода, огонь и земля сталкиваются и сливаются вместе, порождая жизнь. И в тебе, и в фианьюкке, и в ииче, и в вулфе, и в хийсе — во всех вас кипит эта бурная смесь, — небрежно махнул в нашу сторону кайшр, почему-то забывая о дофресте. — Когда я упал на землю, мой корабль и защитная оболочка были разрушены. Улететь назад, к звездам, я не мог, значит, надо было приспосабливаться жить тут, пока не наступит удачный момент, и я не смогу послать своим сигнал о помощи. Позднее, попав на гору Гирнар, я, наконец-то, занялся этой проблемой всерьёз. Так вот, дорогие мои слушатели, чтобы как-то существовать здесь, имея более-менее адекватный облик, устойчивый и многофункциональный, мне пришлось выделить из окружавшего пространства все четыре энергетические составляющие и ввести их в себя. Но нельзя хоть что-нибудь взять — и не дать ничего взамен. Сразу нарушается закон равновесия величин и понятий. Заключив в себя элемент земли, я создал и выпустил в мир волшебного зайца, за элемент воздуха я заплатил великолепной птицей, за элемент воды — рыбой, а за огонь — сияющей саламандрой. Эти животные стали моими хранителями и защитниками, так называемыми «якорями», которые помогали мне сохранять нестаревшее тело, не рассыпавшееся в здешнем эфире плазмиуррической космической структурой. Осознавая их исключительную важность, я поместил их одно в другое и спрятал в невидимом чёрном кубе, закинув его на вершину дерева Бо.

— Так, сундук!.. А как же яйцо и игла? — деловито уточнил я. Кажется, со мной уже все смирились.

— Яйцо и игла, — медленно повторил за мной Оллисс Ушранш. — Да, были и они. С ними, пожалуй, связаны самые большие недоразумения и чушь, записанные когда-либо чернилами на бумаге. Яйцо никогда не несла ни одна курица, а игла никогда не проткнула ни одной дырочки, — он сделал эффектную паузу и невозмутимо сообщил: — Как только четыре стихии соединились и уравновесились во мне, образовав единый пульсирующий стержень, очень, кстати, напоминавший большую вертикальную иглу, находившуюся внутри меня, то вокруг моего тела сгустился яйцевидный световой кокон — защитное яйцо или, если хотите, новый скафандр, — дававший неограниченную силу и возможности: я стал практически неуязвим и почти бессмертен. В этом мире.

— Почти, практически… Очень опасные слова, обманчивые, — пробормотал я себе под нос, но он услышал.

— Страшные слова, — медленно согласился кайшр. — Слова, за которыми прячется смерть. И если бы не Ваалисса, меня давно не было бы в живых.

— Небось, царевич Ван принял в этом самое горячее участие? Ещё и баба Яга ему, наверное, помогала, к тому же не только советом: какой-нибудь меч-кладенец ему напрокат ссудила?

— Дала, — почти добродушно подтвердил Оллисс Ушранш. — А что ей тогда оставалось делать? Да не сердись ты так на Ядвигу Балтазаровну, Василий, всё к лучшему. Да и надутые щёки твои ей, как говорится, до одного лешего.

— Лешайра, — непроизвольно поправил я его и, не выдержав и выпуская наружу изрядную порцию праведного негодования, добавил: — Так в сказках же пишут, что Иван-царевич исхитрился и убил-таки злодея Кощея Бессмертного, перед этим ещё и застрелив из лука зайца, утку и щуку! Правда, ничего не упоминается о саламандре.

— С помощью совета Я-Баи царевичу Вану удалось незаметно пробраться на гору Гирнар и найти дерево Бо, — будничным тоном телевизионного диктора сообщил нам кайшр, останавливая мои излияния небрежным жестом худой руки. — Старуха дала ему осколок всевидящего стекла, и через него Ван нашёл на дереве спрятанный куб, сбил его наземь и разломал, выпустив на волю волшебных зверей. Первым погиб заяц — и я почувствовал внезапную усталость, будто ноги и руки мои отказались слушаться. Второй упала на землю пронзённая навылет птица — и ветер перестал наполнять мои лёгкие, сменившись сухим удушающим кашлем. Всплыла кверху брюхом оглушённая рыба — и кровь загустела в моих венах, заполняя сердце вязкой тягучей жижей. Что было бы со мной дальше — не знаю, но огненная саламандра искрой ускользнула от него, опалив ему напоследок лицо. В мой дворец Ван ввалился злой, как ошпаренный кот, яростно ругаясь и без устали размахивая подаренным ему мечом… Умри! Выродок! — орал он, срываясь на визг. Прибежала испуганная Ваалисса, увидела, что со мной что-то не так, потом поняла, насколько не так, обмерла, метнулась заслонять. Тот раздражённо отшвырнул сестру, чуть было не пнув ногою. Я защищался как мог, но силы утекали всё быстрее: я почти проиграл. Однако, нет победителя сильнее того, кто сумел победить самого себя. Запомни, Василий, — вдруг обратился Оллисс Ушранш именно ко мне. — Когда тебе станет очень туго, совсем невмочь, и события обернутся против тебя, и будет казаться, что нет сил терпеть ни одной минуты больше — ни за что не отступай: именно в такие моменты и наступает перелом в битве!

Солнце уже давно даже не пыталось засылать к нам в приоткрытую дверь своих разведчиков — запоздалые лучи иссякли, как стрелы в колчане усталого воина. Кажется, оно вообще решило ретироваться и закатиться подальше — спать. Сколько же времени прошло с тех пор, как мы расселись за этим столом? Час, день, очередная жизнь?..

— К слову сказать, меч-кладенец, как ты, Василий, его назвал, представлял собой удивительнейший прибор местного изготовления, который мог творить настоящие чудеса, — между тем продолжал Оллисс Ушранш. Ему надоело стоять, и он опять пустился в путешествие за нашими спинами. Я же с удовлетворением заметил, что в моём бокале шествует весьма чёткое отражение его высокой худощавой фигуры, и нет никакой надобности крутить головой ему вослед. — Вряд ли, — взмахнул вытягивавшейся бликующей рукой винно-розовый кайшр, — в моём состоянии можно было ему противостоять. Меч рассекал не только живую плоть, но и энергетические потоки. Вам должно быть известно, что жизнь, как понятие пульсирующее, ёмкое и текучее, имеет свои потоки и нити, прервав которые можно пресечь и сам источник. Моя жизнь не была подобна реке — она сосредоточилась во мне, сияя внутри единым стержнем — иглой, и убить меня было очень трудно… и очень просто: стоило только отрубить остриё этой самой иглы.

Сидевшая напротив меня Ваалисса выглядела почти несчастной. Её встревоженное лицо побледнело и исказилось. Она нервно кусала губы и ни на кого не смотрела.

Я, в свою очередь, давно не глядел ни на вышагивавшего кайшра, ни на его такого же беспокойного близнеца, заключенного в хрустальную изогнутую грань. Смятение и тревога хозяйки невероятным образом передались мне: в горле поднялась обжигающая волна, отдававшаяся с каждым ударом сердца всё возраставшей болью, болью, болью… Как жжется, горит огнём тяжёлый камень судьбы, украшавший мою грудь. Я судорожно поправил королевскую печать, нестерпимо горячую, живую… И встретился взглядом с Ваалиссой.

Синие глаза Ваалиссы… Глубокие — как озёра, бездонные — как колодцы. Уже через секунду я ничего не смог бы сказать ни об их форме, ни об их цвете — лишь выражение мучительной отрешённости и давно похороненной беды чёрными точками зрачков выстреливало, раскрывалось и наплывало на меня, соединяя нас и вычёркивая всех других. Не помню, чтобы я плакал, но глаза изрядно защипало, и что-то выкатилось, остро царапая щёку, упало, оставляя едкий след… Помнишь, как это было? Знаешь, как это есть теперь? Ничего не кончилось — это продолжает длиться. Любовь и смерть всегда спорят о том, кто сильнее, о том, кто из них останется и победит. Спор этот вечен и, кажется, неразрешим. Слова «не на жизнь, а насмерть» — это только слова, не более чем буквы, написанные кем-то на истрёпанном забытом листке бумаги…

Кто это сказал? Или подумал? Последняя мысль заполошно шарахнулась в сторону, отдаваясь судорогой в занемевшей потной руке, сжимавшей висевшую на груди печать. Ещё секунда — и я сдался на милость происходящему, не совладав со своим рвущимся наружу страхом. Страх был не мой… Конечно же, не мой! Он принадлежал ползавшей по полу женщине, растрёпанной и рыдающей… Пощади, брат! Не убивай его!!! — причитала она, силясь подняться, но безнадёжно путаясь в длинных складках многослойной одежды. Рухнул опрокинутый стол, едва не ударив её по протянутой руке. Уронившие его мужчины дрались яростно, неистово… Нет, нет, неправда, я не плакала, — возразил удивлённый женский голос, — а платье действительно очень мешало, иначе я бы непременно сражалась рядом с мужем, плечом к плечу, а вот так, бултыхаясь, как глупая рыба, я только ему помешала бы.

Ослепительная вспышка на секунду выжгла сознание, стирая голоса и видения. Разбитое яйцо, сломанная игла… Нет, нет, не сломанная, конечно же, не сломанная. Не правы сказки, упрощающие всё до щелчка хрустнувшей швейной иголки. Это было скорее подобно взрыву или удару молнии, когда меч царевича Вана с победно поющим звуком рассёк сначала защитный кокон кайшра, а затем и светящееся остриё, чуть выступавшее над его головой. Должна была слететь с плеч и сама голова, но Ушранш успел пригнуться, и… блеснувшее лезвие лишь чиркнуло по волосам. Впрочем, этого «лишь» вполне было достаточно, чтобы с уверенностью заявить о победе: кайшр вытянулся на полу, прошептал, почти выдохнул: — Точно во сне. Как странно… Ва-алис…

Он не закрыл глаза и больше не шевелился. Из его рук и лица истекала прохладная сила, серебристо-голубая и туманная, рассеивавшаяся в воздухе подобно колеблющемуся облаку. Сверху огненной кометой пала ему на грудь всё ещё живая саламандра. Она бестолково тыкалась в него радужной мордочкой, будто испуганная собачонка, вмиг потерявшая хозяина.

— Да, да… Именно саламандра вернула мне надежду, — подтверждающе зазвучал снова тихий женский голос. — Я поняла, что муж мой жив, как бы страшно он не выглядел. А он становился всё ужаснее: тело его высыхало прямо на глазах, чернея и проступая костями, губы уже не скрывали оскал зубов, волосы отвалились потускневшими прядями… Что было дальше? А дальше был Ван, мой брат, который…

«Пшла вон, мерзкая ящерица!» — крикнул Ван и замахнулся на саламандру мечом, намереваясь перерубить одним разом и её, и беззащитного теперь кайшра. Не помню — как, но я метнулась ему под ноги, сбивая собой и удар, и стоявшего брата. Он опрокинулся навзничь, от неожиданности выпустив меч. Вскочил, задыхаясь от злобы. «Ты! Шлюха! — заорал на меня, хватая за косу и подтаскивая поближе. — Смерти ищешь?! Нет, рановато! Ты мне задолжала и трон, и наследника! А потом катись хоть к своему дохлому оборотню!»

«Он не оборотень, и я не шлюха! Кто бы обвинял! Сам к своей продажной Маряне бегаешь! — боль мешала говорить: Ван давил мне коленом на поясницу, одновременно мотая на руку косу. — А всем известно, что Маряна — первая в Уруке блудница! А-а-аааа… Отпусти же, наконец!»

«Отпущу, когда придёт срок!» — зашипел на меня Ван, выжидательно, пристально, нетерпеливо глядя на исчезавшее тело Ушранша. От него уже остался лишь скелет, обтянутый коричневой кожей. Саламандра поблёкла и тоже постепенно утоньшалась. Улучив момент, пока брат смотрел в сторону, я, чуть отклонившись и почти выдирая себе волосы на затылке, потянулась к лежавшему неподалёку клинку. Моя душа разрывалась от отчаянья, мои мысли раскалёнными спицами протыкали виски, мои пальцы почти коснулись жёсткой рукояти — эх, не достать! Неужели ты умер?! Спаси меня, Ушранш!!! Внезапно ящерка застрекотала и в последнем своём или его предсмертном желании, отвечая на мою пронзительную мольбу, резко прыгнула в и без того обожженное лицо Вана. Тот непроизвольно шарахнулся в сторону, выпуская мои волосы (коса шёлковой змеёй ускользнула с его запястья) и закрываясь от неё руками. Я схватила меч и не думая, что творю, вонзила его в самое сердце своего брата — хак! Словно укоротившись, тот неожиданно легко вошел ему в грудь.

«Сестра?.. — удивился Ван, но так и не договорил, безвольно оседая рядом со мной, почти с интересом разглядывая сверкающую короткую полосу, торчавшую из груди. — Сестра…»

Мне было всё равно. Мой брат, мой друг, мой товарищ по детским играм давно не существовал на этом свете. Царевич Ван не имел ничего общего с тем мальчиком, с которым я когда-то была неразлучна. А мой муж, мой возлюбленный, мой единственный мужчина почти перестал существовать. Надо было что-то делать! Я бросилась к нему — поздно?

«Хагра мазеги! Будь ты проклята! — раздалось мне вслед, хрипло, трудно, горько. — Будь проклята ты и весь твой род! Пусть прервётся он на тебе! Да не родятся никогда у тебя… дети…»

Я в ужасе оглянулась. Это было страшное проклятие, стократ страшнее для женщины, чем для мужчины, и отменить его мог только тот, кто его наложил. Может, мне удастся уговорить, устыдить брата? Но нет — он уже упрямо тянул из себя ярко-алый клинок, отворяя рану и тут же захлёбываясь безудержной кровью. Хагра мазеги, да будет так…

Смотреть на это не было сил. То, чего я так боялась, случилось и раздавило меня. Двойная, тройная, нет — неизмеримая потеря. Разум померк, и я погребально, завершающе вытянулась рядом с телом мужа. Жить более было незачем.

«Очнись, принцесса! — кто-то нетерпеливо толкнул мою руку. — Скорее! Очнись! Ты можешь его спасти! Скорее!»

Над нами стояла огромная волчица.

«Как??? — её слова подействовали на меня, как ушат ледяной воды. Никогда бы не подумала, что так стремительно раздумаю умирать. — Всё, что угодно! Как?!»

«Ты должна отдать ему часть своей силы, половину своей жизни и всю свою любовь! — волчица жарко дохнула мне в лицо. — Станьте одним целым, и он снова проявится в этом мире через тебя. Возьми его за руку, сосредоточься и всей душой пожелай, чтобы он жил!.. Скорее!!!»

Его ладонь была ещё чуть тёплой, но непривычно жёсткой. Кожа собралась неровными складками и скрючила его пальцы. В отчаянном порыве я прижала руку к губам. Живи!!! Милый, меня нет на свете без тебя. Живи!!! Моё тело двигается лишь по привычке. Прошу тебя, пожалуйста, живи!!!

Волчица глухо заворчала.

«Ты совсем не стараешься, — укоризненно заключила она. — Лгунья! Он умрёт из-за тебя! — она оскалилась. — И теперь ты даже не можешь по-настоящему захотеть! Попробуй снова!!!»

Лгунья?! Я не стараюсь? Да как она может? Я едва не рыдала. Развернулась и неистово закричала в её сердитые желтые глаза:

«Замолчи!!! Ты, старая серая тварь! Что ты знаешь о нас?.. — не выдержала и вдруг расплакалась. — Прости меня… Помоги!!!»

«Ладно. Вы, люди, такие бестолковые, — чуть спокойнее вздохнула она. — Что-то не так. Подойди ближе».

Я приблизилась. Волчица обошла меня кругом, старательно обнюхала и неожиданно прижалась ко мне большой лобастой головой:

«Ты не можешь спасти его, потому что не знаешь, — наконец, заключила она через некоторое время. И, опережая мой вопрос, добавила: — Ты носишь потомство!»

Беременна? Ноги мои подкосились, и я мешком осела на пол. Радость, горе, смятение, временное помешательство?.. Что я испытала тогда? Бог мой, не знаю! Вспыхнула мысль, что проклятие брата не сбылось, но так не бывает! Или всё же бывает?!. У меня родится ребенок?! Его ребёнок???

«Ты не можешь его спасти, потому что всю свою силу ты уже отдала своему детёнышу, — как бы со стороны, размеренно, поучающе доносился голос волчицы. — Ты должна выбирать — либо муж, либо сын!»

Значит, мальчик… У меня будет сын! Его сын! Надо сказать Ушраншу: он ведь ещё не знает. Но как же он узнает, если он… умер? Нет, только не это!!! Только не сейчас! Он никогда не узнает?! Ни-ког-да… Выбирать?!

Действительность обрушилась на меня, топча и раздирая на части. Не-е-ет!!!

Боль.

Никакая физическая боль не сравнится с болью души. Хотелось терзать своё тело, чтобы хоть как-то заглушить страдания сердца. Кажется, я сидела и раздирала ногтями лицо, отдалённо отмечая, что ничего, ну абсолютно ничего не чувствую. Выбрать?! Кто способен выбрать между детским смехом и страстным объятием возлюбленного, между вздохом и жаждой, между единственным мужем и единственным ребенком, между любовью и любовью? Всё есть суть одно, и я не хочу убивать — ни одного, ни другого! Проклятие, всё-таки, сбылось, но, боже, как быстро… Конец! Хватит!

Хагра мазеги! У меня на самом деле нет выбора! Нечего думать! Моя судьба заждалась меня. Что же тут выбирать? Разве что-то зависит от нас?

Непослушные, ватные ноги подвели, и к Ушраншу я ползла на четвереньках. Упала ничком, лицом вперёд, обняв его за костлявые плечи. Живи!!! — успела подумать я и потеряла сознание, в последнее мгновение почувствовав огромную тяжесть, навалившуюся мне на низ живота…

Как хорошо и покойно «не быть»: не слышать, не думать, не ощущать, что время не существует, не значится, как единица измерения, — только безмерное пространство тепла и света.

Кто-то нежно гладил меня по голове, поправляя выбившиеся прядки: я умерла, и это моя мама спустилась ко мне навстречу?

«Девочка моя, — мягко ворковал старческий голос (значит, не мама). — Как же так можно? Столько натворить-то?»

«Она ни в чём не виновата, — настойчиво возражал знакомый мужской баритон — Оллисс Ушранш? Боже, да ведь это действительно мой муж! Живой?.. — Если хотите наказать виноватого, то накажите меня!»

«Молчи уж лучше! — недовольно хмыкнула та. — Как-нибудь без твоих советов обойдусь! Да на кой ты мне нужен? Я пришла не из-за тебя, уж поверь! Я — хранительница царского рода! Я здесь потому, что нарушено равновесие, порван родовой канал силы, и жизненная река утекает куда-то не туда… Ха! Теперь я вижу куда!»

Я с трудом разлепила глаза и увидела склонённое надо мной морщинистое лицо моей названой матери — древней Я-Баи. Неподалёку стоял мой муж, ужасно худой и осунувшийся, но живой (хотелось тысячи раз повторять это слово «жи-вой»), и нервно теребил густую шерсть на холке сидевшей у его ног волчицы. Та преданно заглядывала ему в глаза и улыбалась во всю свою страшную пасть. Труп моего брата куда-то исчез.

«Я не могу отменить произнесённое Р-Ваном проклятие! — удручённо говорила старуха, продолжая перебирать мои волосы. — Родовые проклятия — самые сильные и неистребимые, тем более, что Инь совершила непоправимую ошибку: братоубийство во все времена приносило одни лишь беды».

«Но ведь тогда он убил бы её!» — быстро возразил Ушранш, дрогнув голосом на последнем слове.

«А вот это неизвестно!!! — оборвала его старуха. — Ишь, чего удумал! Убил бы?.. Ха! Ван был всегда очень расчётливым мальчиком».

«Но меня-то уж точно убил бы!» — вздохнув, чуть тише добавил он.

«Может, было бы лучше, если бы и убил», — в тон ему, пропечатывая каждое слово, веско подытожила Я-Баи.

Они надолго замолчали.

«Олллл… ссс… — едва слышно, через силу позвала я, окончательно открывая глаза и пытаясь приподняться. — Наш… сыночек… он… он… Я виновата…»

«Я знаю, — глухо произнёс он, оттолкнул волчицу и подошёл ко мне. — Милая моя, единственная! Главное, что мы живы и вместе. Мы вернём его, чего бы нам это ни стоило! Ты ни в чём, слышишь, ни в чём не виновата!!! — последние слова он договаривал мне прямо в ухо, тепло уткнувшись в мою шею, крепко обнимая и, наконец, подхватывая на руки. — Любовь моя! Ты подарила мне жизнь, а сын… сын ещё обязательно будет. Верь мне!»

«Хм… — хмыкнула старуха, оглядывая нас с головы до ног. — Однако! — её глаза чуть подобрели и перестали щуриться. Она снова хмыкнула и обратилась, но не к нам, а к сидевшей неподалёку волчице: — Ты посмотри на них, а, вулфса? Ну, что тут скажешь?»

«Помоги им, — неожиданно отозвалась та, как будто ждала этого вопроса. — Великая Я-Баи, ты же можешь всё. Помоги им!»

«Всё?! — иронично улыбнулась та, но было видно, что сказанное ей приятно. Она снова глянула на нас, вздохнула, нахмурилась и, глубоко задумавшись, заходила по комнате. Наконец, остановилась и чеканно произнесла: — Всё я, конечно, не могу. Отменить проклятие не в моих силах: оно было сказано вслух, и за него было заплачено кровью, ненавистью, жизнью, но… Слушайте, дети, внимательно! Я могу смягчить его. Да, Ваалисса, ты не сможешь родить ребенка (я ощутимо вздрогнула и прижалась к мужу) до тех пор, — она грозно потрясла в воздухе узловатым пальцем, — пока не найдётся мальчик, который добровольно — сам! — решится заменить тебе потерянного сына. Он должен захотеть остаться с тобой навсегда и по велению сердца назвать тебя „мамой“. А чтобы ты не могла его уговорить, ибо тогда ничего не получится — душа человеческая хоть сильна, но и слаба! — я забираю твой голос!!! Согласна ли ты на эту жертву, а, царевна?!»

«Да! — звонко выкрикнула я, опережая своего мужа, и его „нет“ застыло у него на губах. — Да…» — чуть тише повторила я, и почувствовала, как иссяк родник звуков в моём пересохшем горле. А Я-Баи уже подняла свои кряжистые руки, хватко перебирая пальцами, будто вытягивая из моей шеи невидимую пряжу. «Да! — произнесла я в третий раз, но лишь взглядом, молящим, извиняющимся, обещающим: — Всё будет хорошо, милый, верь мне!»

«Не сердись! Поздно сердиться: она приняла это решение сама, — безапелляционно провозгласила Я-Баи, обращаясь к моему встревоженному мужу, — и тебе придётся последовать ему! Никуда не деться — вы теперь одно целое! Ваалисса отдала часть себя, чтобы ты жил — ты и живешь! Но!.. Вы, да будет тебе известно, должны быть вместе, иначе связующая вас нить порвётся, сила иссякнет, и ты, всё-таки, умрёшь, — она по-хозяйски оглядела нас обоих, чему-то кивнула, осмотрелась вокруг и бодро добавила: — Стену защитную вам, что ли, выстроить? Ладно! — она звучно хлопнула в ладоши. — Эта гора будет в полном вашем распоряжении, а чтобы не шлялись тут всякие алчные да хитрые, я сделаю её недосягаемой — пусть идут любопытные в тридевятое царство да за тридевять земель, и так ничего и не разыщут!!!»

А как же дойдёт сюда мой будущий приёмный сыночек? Эта мысль заставила похолодеть моё сердце и сжаться безголосое горло. Матушка Я-Баи, как же так?! Она поймала мой взгляд и кивнула:

«Он придёт. Он обязательно придёт, — она подошла и погладила меня по щеке. — Человек помнит зло, но Время его не помнит. Время знает добро, ибо Время есть Сами… Боги, — и старуха, согнув в локтях руки, ткнула два указательных пальца в небо. — Верь и жди: грех твой растворится в веках! Прощай, моя девочка, ты теперь не принадлежишь земле, и царство твоё — только гора Гирнар. Год или тысяча лет здесь будут подобны полёту мотылька — столь же неуловимы и призрачны. А чтобы ты могла хоть иногда говорить, я создам для тебя сказочный сад — пой в нём, птичка моя! Там ты будешь, как прежде — юной и беспечной. Его шепчущие пески будут вести с тобой тихую беседу, и твой голос ненадолго возвратится к тебе».

Оллисс Ушранш улыбнулся и вздохнул с облегчением.

«Рано радуешься, — покачала седой головой старуха. — Вход туда для тебя, чужак, закрыт, иначе своими мыслями и чувствами ты вдруг да ненароком ещё разрушишь это зыбкое место. Да и зачем вам разговаривать-то, а? Истинная любовь не нуждается в словах. Так-то, детки мои!» — она каркающе рассмеялась и, взмахнув рукавами, растворилась в воздухе. Вслед за ней встала и серая волчица, тряхнула густой шкурой, потянулась и расплылась зыбким прохладным туманом.

Мы остались одни. Впрочем, нет, не совсем одни: из открытого окна на нас взирала безразличная ко всему Госпожа Вечность.

— Вот это да, Василий! Я понимаю — заснул, но чтобы лицом в салате?! Любишь, чтобы сразу и мягко, и сытно? — ловкие пальчики Враххильдорста щипали и теребили моё ухо. Второе ухо удобно покоилось в блюде с зеленью и тёртой морковью, а самое главное — в пахучем белом соусе, который изрядно успел заляпать мне голову. Я с чмоканьем выдрался из тарелки и растерянно замер, не зная, что же делать дальше.

Громко расхохотался Горынович, беспардонно тыча в меня пальцем. Ему что-то тихо выговарил фианьюкк, но разошедшийся Зорр его не слушал.

Сзади меня раздались лёгкие шаги, и мне на затылок опустилась рука. Я обернулся: за мной стояла Ваалисса и ласково улыбалась.

Мои волосы и щека вновь были чистыми.

— К сожалению, ты проспал почти весь мой рассказ, — услышал я голос Оллисса Ушранша. — Повторяться не буду, уж извини! Попроси кого-нибудь на досуге — пусть потом тебе заново перескажут.

— Не надо! Мне кажется, что я и так знаю, — я внимательно посмотрел прямо в глаза интуитивно насторожившемуся хозяину, — что произошло в тот день. Я сам видел, что… — я растерянно оглянулся на Ваалиссу и молча пожал плечами. Так бывает нестерпимо неловко, когда на полном ходу, неожиданно, прежде всего для самого себя, вклиниваешься в чью-то личную жизнь, будто влезаешь в грязных сапогах на чужую кровать, да ещё прямо к спящим супругам. Странно, но они не смутились и не озадачились, а лишь спокойно, многозначительно переглянулись и так ничего и не сказали.

— Знаешь, так знаешь, — каким-то слишком равнодушным тоном подытожил кайшр. — Тебе же и хуже: чужое знание, что утюг в кармане — вниз тянет, штаны рвёт, к тому же порою жжётся.

— Так и заберите ваш утюг, — пробормотал я себе под нос, ни на кого не глядя. — Оно мне было надо?

— Всё теперь! — кровожадно ответствовал хозяин. — Надо, не надо, а назад — никак.

Я оглянулся на своих товарищей: те ненавязчиво прислушивались, впрочем, не забывая ковыряться в своих тарелках, усиленно создавая видимость непринуждённой обстановки. Фастгул'х переместился в нижний ярус, сидя теперь верхом на своём ненаглядном Иичену и старательно теребя его длинную шею. Тот, млея, жмурился и изредка выдавал то ли бульканье, то ли урчанье.

— Значит, там внизу, в шепчущем саду мы разговаривали с настоящей Ваа… — я смутился и, повернувшись к самой Ваалиссе, добавил: — С вами? Ну, конечно же, с вами. А как же Ядвига Балт… почтенная Я-Баи? Она сюда больше не приходила? Не может быть, чтобы ваша судьба была ей безразлична! Столько лет прошло, и неужели она ничего не смогла придумать? А… — я чуть было не сказал «мальчик так и не пришёл», но вовремя спохватился, заёрзал и смутился окончательно.

Нет, — печально качнула головой Ваалисса, отвечая на все мои вопросы сразу. Нет, нет и нет.

— Старуха здесь ни при чём, — чуть раздражаясь, вставил Оллисс Ушранш, притягивая к себе взглядом жену, которая бесшумно подошла к нему и села рядом. — Долгожданный… претендент так и не явился. Помощи нет: до своих мне ни за что не докричаться — без потерянного прибора! — он бросил стремительный взгляд на лежавший между тарелками Фатш Гунн, — трансульвопль не работает. Хоть на молекулы изойдись — там (он горько ткнул в потолок костлявым пальцем) меня никто не услышит.

— Там? — я тоже посмотрел сначала вверх, потом в сердито-печальные глаза кайшра, печаль которых многократно множилась ещё и очень выпуклыми стёклами очков, на приникшую к нему жену, на Фатш Гунн, пожал плечами и вдруг с облегчением произнёс: — Так он — ваш? Ну и возьмите его себе на здоровье! — чуть помолчал и добавил: — Мне не жалко.

Стало необыкновенно тихо. Даже Фастгул'х перестал возиться со своим иичем, лишь громогласно и торжественно возлежал на обеденном пьедестале враз потяжелевший и как бы даже увеличившийся в размере виновник тысячелетних событий и нашего теперешнего разговора.

— Ну, что же вы? — удивился я, оглядываясь на изумлённо молчавшего кайшра, так и не двинувшегося со своего места. Встал сам и, прихватив теперь чужой мне жезл, направился вкруг стола к взволнованному хозяину. Тот, с грохотом отодвинув кресло, поднялся навстречу. За ним, как тень, последовала и Ваалисса.

Время… Что есть время? Пока меня не спрашивают, я знаю. Стоит лишь задать вопрос, и я теряюсь. Моё настоящее через секунду становится прошлым, как вода, просачиваясь сквозь пальцы. Я долго сравнивал время с рекой, пока не понял, что и сам тоже подобен реке, также текуч и непостоянен… С каждым новым вздохом я становлюсь другим, но однако и остаюсь всё тем же. Чем дальше, тем более глубока и темна вода забвения. И только память, маразматическая летописица, что-то подслеповато карябает в книге судьбы, сочиняя новые и новые варианты уже произошедшего. Пошла вон, старая карга! Теперь я и сам, если будет надо, сожгу страницы биографии и вместо них, может быть, вообще ничего писать не буду… Время — дар вечности. У меня есть дни и годы, у меня есть воспоминания, и у меня есть будущее, которое я не знаю, но предчувствую…