ГЛАВА 11. Вар-рахалы

.


Я с гордостью вспоминаю о том, кем была моя бабушка Шулдзуа'х, но гораздо больше меня заботит то, кем станет ее внук, последний из рода горных вулфов.

1

— Значит, это правда, — Зорр отнёсся к моему рассказу более чем серьёзно и даже разнервничался. Выслушав, потребовал у бабы Яги кофе, бурча что-то про необходимость срочно проснуться и жить дальше исключительно на ясную голову. Просьбу не пришлось ни повторять, ни мотивировать. К нашему изумлению, Ядвига Балтазаровна с Альбиной дружно накрывали на стол, не сказав за утро друг другу ни одного язвительного или даже насмешливого слова. Когда же я услышал: «Милая Алечка, принеси сахар из кухни!», то чуть не упал со скамейки. Мы многозначительно переглянулись с Зорром, и тут прозвучал ответ «Алечки», повергший нас обоих в состояние глубокого шока.

— Бабушка, отдыхайте, пожалуйста, я сама на стол накрою, самовар вскипячу и хлеб порежу. Не волнуйтесь. Вы лучше с Петей поиграйте, я ведь знаю, вы это любите. Да и он, посмотрите, вокруг вас волчком вьётся. Петюня, перестань сейчас же отрывать подол Ядвиге Балтазаровне, ведь она всё же твоя бабушка!

— У нас теперь всеобщее благоденствие, мир да любовь? — опешил Горынович.

— А что, когда-то было по-другому? — воинственно приподняла густую бровь баба Яга. — Не припомню!

— Логично, — растерянно подтвердил он и осторожно уточнил: — Может быть, Аля тогда поживёт тут, в семейном кругу, так сказать, пока я не вернусь за ней? После того как мы с Василием немного гульнём налево?

— Да хоть направо! — фыркнула наша бабуля. — Гуляйте себе на здоровье, дышите воздухом, ума набирайтесь. В конце концов, невеста моего приёмного сына имеет полное право на проживание в этой избушке. Если хотите, могу даже прописать её здесь… временно.

— Стойте, а как же её родители? — поинтересовался я. Как мог, я старался не думать о ночном происшествии, принудительно обрекая себя на активную повседневность — лучшего средства от сердечных заноз и не сыскать. — Пошла, получается, за братцем и не вернулась. Ни братца, ни сестрицы. Они ж тоже живые люди, волнуются, небось.

— Это ты волнуешься, а не они, — снисходительно возразила баба Яга. — Если Альбине приспичит домой, то ведь можно и по сто пятнадцатой дороге в город вернуться. Родители её разлюбезные будут думать, что она отсутствовала… — бабуля задумалась на минуту, что-то высчитывая в уме и, цыкнув зубом, добавила: — Ровно семь часов. Это, заметь, притом, что совершенно неважно, сколько времени пройдёт у нас. Так-то, Васенька. Вон, посмотри на девицу-красавицу. Я ей сегодня как это объяснила, так она до сих пор птичкой летает, только что не поёт.

— И запою! — откликнулась Альбина, ставя на стол блюдо со свежей клубникой. — Сами бы попробовали жить, когда постоянно рядом строй родственников, поклонников да телохранителей всяких. И потом, это не я, а папа с мамой решили, что мне надо быть фотомоделью и удачно выйти замуж, а я замуж вообще не хотела — с детства мечтала стать орнитологом. Я птиц люблю.

— Они ж какают, клюются и во время линьки перьями сорят. Еще аллергия случится, — хохотнул Зорр.

— Вот-вот, — она заулыбалась в ответ. — Родители именно так и говорили, даже интонации у вас совпадают. Представляете, что я им тогда ответила?

— Ну?

— Я их спросила, как же они со мной-то тогда живут? Ведь я тоже какаю. А ещё… Впрочем, ладно. Они не понимали, что я мечтала летать, как птицы! И, кстати, не понимают этого до сих пор.

— Можно себе представить их лица, когда Петюня уселся на гусей — тоже ведь птицы — и улетел в неизвестные края, — поддержал её я.

— Да уж, гуси-лебеди добили их окончательно. Папа за ружьём побежал, кричал, что давно не ел гусятины.

— Не попал? — деловито осведомился Горынович.

— Не попал, — хихикнула девушка.

— А попал бы, я сама бы из него суп сварила, — проворчала Ядвига Балтазаровна.

— Да нет, бабушка шутит, — отмахнулась Альбина. — Она сама мне рассказывала, что не ест людей, да и гуси у неё зачарованные: их пуля не берёт, и поймать очень трудно.

— Нет, не тлудно! — звонко сообщил всем Петюня, успевший незаметно подкрасться к нашей тёплой утренней компании. — Оп! Ля-ля! Во так нада лавить!

Он засмеялся и отважно прыгнул сзади на сидящую бабу Ягу:

— Питя — тигл! Л-ллл!

Рычание у него вышло неубедительным, но бабушка притворно закрыла лицо руками, якобы безуспешно пытаясь спрятаться от грозного «тигра».

— Петюнечка, я ж не гусь.

Вдоволь навеселившись, мы уселись завтракать.

Стол ломился от изысканных яств: от свежей клубники до курицы «гриль» в сочетании с красным марочным вином.

— Мы завтракаем, обедаем или ужинаем? — поинтересовался я.

— И то, и другое, и третье, — пробурчал с набитым ртом Зорр. — Ты лучше не спрашивай, знай себе, уплетай за обе щеки. Кто его ведает, когда ещё так повезёт?

— Резонно, — легко согласился я, придвинув поближе сразу три тарелки.

— Я уже проспал главное или не очень? — из-за гороховой занавески на печи на нас уставился взъерошенный и недовольный дофрест.

— О-оо! Враххильдорст пожаловал! — сказали мы чуть ли не хором. — Милости просим к нашему столу.

И рассмеялись. Громче всех веселился Петюня, восторженно прыгая под печкой и выкрикивая что-то вроде: «Ула! Длакон пласнулся!»

— Я что-то пропустил? — озадаченно проговорил Врахх, с сомнением оглядывая нашу дружную компанию. Чуть дольше задержался взглядом на мне, хмыкнул, будто что-то отметив. — Ну-ну, просто репетиция всеобщего помешательства!

Это вызвало новый приступ веселья. Дофрест покачал головой — безнадежно! — и без приготовлений спрыгнул вниз, вовремя успев уклониться от подставленных Петюниных ручек.

— Ну что, братцы-клоуны, развлекаемся? — пожурил он нас, обращаясь явно ко мне и Зорру. Умственные способности женской половины не вызывали у него никаких сомнений. — Есть ещё порох в пороховницах, ягоды в ягодицах, а шары в шароварах?

— Да вот, Василий грустит, — выдал меня Горынович. — С утра сам не свой.

— Что так? Сон что ли не пошёл на пользу? — сочувственно поинтересовался Враххильдорст. — Надо было просто спать, а не участвовать. Из иных снов и вовсе дороги назад нет.

— Сам-то всю ночь на печи сопел — что снилось-то? Рассказывай! — коротко потребовал Зорр. — С самого начала и подробно.

— Ага. С пикантными нюансами, — сладко зевнул дофрест. — Счас. Не дождётесь. Мои сны детям до ста пятидесяти смотреть воспрещается. Вам сколько лет, молодые люди?

— Уж больше ста пятидесяти!

— Ага, сто пятьдесят пять. На двоих, к тому же.

— Как к Ушраншу за тридевять земель шагать, так мы большие, а как сны смотреть, так дети малые… — притворно заканючил я.

— Точно! — обрадованно подтвердил Врахх.

Зорр лишь обречённо вздохнул, но тут к нему подсела Альбина, и его лицо сразу же приобрело благостно-счастливое выражение.

Теперь вздохнул я — хоть у кого-то всё хорошо, и не надо добиваться взаимности непонятно каким способом…

— А мы пойдем вас провожать, — проворковала девушка, вкрадчиво заглядывая по очереди в глаза каждому. — До первого поворота, конечно.

— Само собой, солнце моё, само собой, — ответил за всех Горынович, бережно обнимая девушку за плечи.

— Ты вернёшься? — вдруг вырвалось у неё. Глаза предательски, непростительно быстро наполнились слезами.

Занятый собственными переживаниями, я как-то совсем позабыл, что сегодняшнее утро может принести печаль не только мне одному.

— И недели не пройдёт! — успокаивающе ответил Зорр, плечом закрывая от нас плачущую девушку. Он что-то тихо и уверенно говорил ей на ухо, но во взгляде читались боль и грусть. Она замерла в объятиях, чувствуя, как бьются два его сердца совсем рядом с её, ну и что, что одним единственным… И не было никого вокруг. И лишь стремительно утекало время.

— Я вернусь и останусь с тобой, — сказал он почти одновременно с ней, уже говорящей: — Я дождусь и останусь с тобой.

— Тебя будут искать родители, — напомнил ей Зорр с горьким смешком.

— Нет, — шепнула она. — Ты забыл про сто пятнадцатую дорогу.

2

К полудню, после плотного завтрака и активных сборов мы, наконец-то, выступили в путь-дорогу. Пока было решено идти пешком: Зорр вдохновился познакомить меня с местными оборотнями, а попросту говоря, откровенно хвастался своим особым положением среди вар-рахальего содружества. Дело дошло до того, что он самоуверенно присвоил себе звание лесного «короля» и, гордо выпятив грудь, возглавил наше шествие по «принадлежащим ему владениям».

За ним шла уже начавшая улыбаться Альбина в только что сплетённом венке из колокольчиков и с пакетом пирожков в руках. Далее, неспешно беседуя, следовали мы с дедушкой Эшхом, который вернулся с ночной прогулки лишь к концу завтрака, свежий и отдохнувший, пахнувший лесом и туманом, — под кустом он спал что ли, да и спал ли? Я сжато пересказывал ему события прошедшей ночи.

Ядвига Балтазаровна по торжественному случаю выкатила из-за избушки рассохшуюся ступу — что-то среднее между большой бочкой и деревянной корзиной для воздушного шара — удовлетворённо обошла кругом, придирчиво водя вдоль неё носом и по-хозяйски уперев руки в бока — осталась довольна, хмыкнула и, задравши подол, без труда перемахнула внутрь. Оглядела ступу и там, зычно крикнула в сторону избушки. На её призыв из открывшейся двери медленно выплыла метла и метко спланировала прямо в подставленные руки. Теперь же баба Яга летела рядом с нами на постоянной скорости на высоте полметра от земли, ловко огибая кусты и стволы деревьев. Вокруг неё, без остановки молотя пятками и гикая от восторга, носился на гусе Петюня. Гусак косился на седока и иногда начинал неодобрительно гоготать, изгибая сильную шею, впрочем, слушаясь мальчика беспрекословно.

Надо ли говорить, что Враххильдорст, сытый и выспавшийся, привычно сидел у меня на плече, крепко уцепившись хвостом за мою шею и ручкой придерживаясь за мочку уха. Он выклянчил в дорогу последнюю бутылку лимонада и был очень доволен собой.

Шествие замыкал кот — шёл, как и полагается, поставив хвост трубой и распушив его наподобие полосатой щетки.

Перед уходом Ядвига Балтазаровна, немного поразмыслив, объявила нам, что идти следует обязательно по восьмой дороге, так вроде бы не ближе, но намного безопасней, после чего мы тронулись в путь, к моему недоумению — вокруг избушки, огибая её, как дети наряженную ёлочку в новогодний праздник, разве что за руки не держались. Только пройдя три или четыре круга, я заметил перемены: лес начал постепенно редеть и зарастать кустарником. А когда, вывернув в очередной раз из-за угла, мы не обнаружили на привычном месте речку и вересковый берег, баба Яга повеселела, заморгала голубым правым глазом и, плавно затормозив, объявила нам безапелляционным тоном, что пора прощаться — дальше идти нам нужно исключительно одним.

— Ах, — сказала Альбина, крепко прижимая к груди пакет с пирожками. — Как быстро…

Надо отдать ей должное, она решительно взяла себя в руки, обойдясь без запланированных слез и причитаний. Молча отдала Зорру кулёк с едой, ласково, запоминающе посмотрела в глаза, говоря взглядом больше, чем можно сказать словами, неожиданно сняла с себя венок и увенчала им его буйную голову.

— Вот теперь ты настоящий король вар-рахалов, — прошептала она.

3

— И что, этих дорог, а с ними и миров, действительно бесчисленное множество? — спросил я, оглянувшись назад.

— Разумеется, а как же ещё? — невозмутимо ответил Зорр. — Или тебе пришло в голову пересчитать и пронумеровать соседние миры как и дороги, ведущие к ним? В данном случае математика бессильна. Тут только Ядвига Балтазаровна может разобраться. Вокруг всё меняется, и невозможно попасть в одно и то же место одной и той же дорогой. Кстати, пока лучше не смотреть назад: мы ушли ещё недостаточно далеко, а избушка слишком сильна — если слово «сильная», конечно, может хоть что-то тебе сказать применительно к лужайкам и домикам — и она неохотно отпускает от себя путешественников. Тем более таких симпатичных, как мы.

На последней фразе Горынович рассмеялся и подмигнул дофресту:

— Что, мудлый длакон, как зизнь? — спросил он, так удачно изобразив Петюню, что Враххильдорст вздрогнул, чуть не свалившись с моего плеча.

— Тьфу ты! Нашёл, над чем смеяться. Лучше под ноги смотри, тропинки-то давно уж не видать, — буркнул «длакон», возмущённо потыкав вниз пальцем.

Тропинка действительно пропала, впрочем, исчезла она давно, ещё два часа назад, когда мы, наконец, распрощавшись с провожающими, переобнимавшись и перецеловавшись со всеми по сто раз, двинулись куда-то вбок от избушки, активно углубляясь в густые заросли черёмухи. Кусты тоже уже давно закончились, сменившись березовой рощей, в свою очередь плавно перешедшей сначала в смешанный, а потом в сосновый лес. Для меня так и осталось загадкой, каким образом Зорр выбирал направление движения, но до сего момента мы двигались весьма бодро и целенаправленно, прямо «вперёд!».

— Ты прав, пора остановиться, — невпопад ответил Горынович, высматривая что-то за деревьями. — Сейчас пройдём первую границу, и можно будет так не спешить.

— Границу? — переспросил я, недоуменно оглядываясь на совершенно одинаковый лес вокруг нас. — А…

И тут впереди мелькнул просвет, постепенно разрастаясь в горизонтальную полосу обозначившегося горизонта. Немного активного марширования, и мы вышли на открытое пространство — прямо перед нами расстилалось огромное поле, которое иначе и не назовёшь, как «русское». И, что более примечательно, в десяти метрах от нас лежала внушительная серая глыба, этакий могучий и несокрушимый монолит, неаккуратно исписанный нитрокраской. «Направо пойдешь, — гласила надпись, — коня потеряешь…»

— Коня у нас нет, придётся отдать «длакона», — притворно сокрушаясь, констатировал Зорр. — Что поделать…

Дофрест молча надулся, демонстративно отвернувшись в другую сторону, мол, на глупости не обижаюсь.

— Таких как он — «коней» — десяток надо, — ответил я за него, ласково почесав ему пушистый бок. — К тому же, помнится, он ведь меня куда-то ведёт. Не забыл ещё, а, Враххильдорст?

— Веду, веду, — оживился тот.

— Так что придётся тебе, Змей Горынович, срочно превращаться, ну… в кого там полагается? По объему, небось, на целый табун потянешь! — я кровожадно оглядел намечающуюся жертву.

— На два, — ехидно поправил меня Зорр. — Мог бы и на три, так кормить перед уходом надо было лучше. Подумать только — я не стал есть жареного индюка перед дорогой, потому что эта неугомонная Ядвига Балтазаровна навязчиво твердила, что нужно срочно тащить тебя за тридевять земель, можно сказать, схвативши ноги в руки. Вот я и ломанулся…

— Ноги-руки не переломал? — поинтересовался я.

— Не надейся! — расправил он широченные плечи.

Вот так, в шутливой перебранке мы и подошли к вросшему в землю валуну. Остановились, восхищённо изучая письменное творчество, сплошь покрывавшее его неровные, испещренные какими-то бороздками бока. Пожеланий по поводу направлений движения, написанных краской поверх желобков, было множество, начиная от классических «налево пойдёшь — богатым будешь» и заканчивая нецензурно ядрёными, но весьма конкретными отправлениями к отдельно взятым личностям с их отдельно взятыми органами. Кто-то, по-видимому, так и не решивший, куда ему двигаться дальше, просто и незатейливо оставил свой скромный автограф, сообщающий, что он якобы «Ваня» и он «здесь был». Рядом белели старые, потемневшие от времени кости, может быть этого самого Вани, так и проведшего остаток своей жизни в мучительных сомнениях и раздумьях о дорогах в целом и о своём пути в частности.

— Ну, и куда нам-то идти дальше? — сумрачно осведомился я. — Надеюсь, мы не будем следовать советам этого чудо-указателя? Если «да», то лично мне больше всего нравится вот это, короткое и звучное, понятное даже ребёнку.

— Боюсь, что дети не знают слóва, которым обозначен сей конечный пункт прибытия. Так что, выберем другое… А лучше спросим! — вдруг оживился Зорр, заглядывая мне через плечо.

— У тебя такое лицо, будто нам подали такси, — сказал я, оборачиваясь вслед за ним.

В нескольких шагах от камня, прямо в чистом поле стоял высокий человек с бледными, бесцветными чертами лица, что, возможно, объяснялось серой пасмурностью погоды. Весь его облик выражал задумчивое ожидание и сосредоточенность. Он и сам был серым, и одежда на нём, более чем скромная, тоже была серой. Сначала он показался мне старым, потом я понял, что это его пепельные, почти белые волосы сбили меня с толку. Он бесшумно подошел к Зорру и слегка поклонился, с необыкновенным достоинством и скупой соразмерностью движений.

— Вулф Мавул'х, — скорее констатировал, чем поздоровался Горынович.

— Хийс Зорр, — незнакомец поднял на нас жёлтые, почти медовые глаза. Из-под тяжёлых век не проглядывало даже полоски белка. Встретившись со мной взглядом, приветственно качнул головой. Враххильдорст удостоился более длительного внимания, чуть удивлённого и задумчивого. Немного поколебавшись, Мавул`х о чём-то тихо спросил дофреста на странно пришептывающем и отрывистом языке:

— Хурш трунш? Хыырш?

— Шикалш анх трунш, — кивнул ему в ответ тот.

Вулф облегчённо вздохнул. Мы с Зорром переглянулись.

— Я ждал вас и прошу быть гостями в моём норне, — невозмутимо сказал незнакомец, как будто только что произнесённые таинственные фразы были нашей коллективной галлюцинацией.

— Мы благодарны за приглашение, но у нас не так много вре… — начал было я.

— Конечно, — одновременно со мной сказал Горынович.

— Мой норн далеко — мы будем на месте только к заходу солнца, пусть молодой человек не беспокоится. Мы не потеряем ни минуты, а спать ночью лучше ложиться под защитой надёжных стен. А может быть, ваш путь лежит в другом направлении? — вдруг заволновался он. — У меня было ощущение, что вы идёте к горам.

— Ты, как всегда, не ошибся. Разумеется, мы идём к горам, — успокоил его Зорр и вздохнул: — А куда же ещё?..

Вулф Мавул'х лаконично кивнул и шагнул чуть в сторону.

Всё произошло так быстро, что я до сих пор каждый раз вспоминаю это по-иному, добавляя новые и новые моменты, тогда от меня ускользнувшие. Как мне кажется, секрет был во вращении, стремительном сером вихре, в котором закружился желтоглазый вулф, длившимся всего минуту и опавшим на землю грудой серого тряпья. Я шагнул вперёд, ещё не зная зачем, из любопытства или в порыве сострадания — куча выглядела непонятно, страшно и притягательно.

Зорр удержал меня на месте.

— Он сейчас снова будет с нами.

Я только на секунду отвёл взгляд, переведя его на говорившего друга, а когда посмотрел назад, то никакого тряпья уже не было.

Вместо него, изучая нас знакомыми жёлтыми глазами, неподвижно сидел огромный серый волк.

4

Сгустился туман, скрадывающий время и пространство. Мы шли сквозь плотную пелену уже несколько часов, но из-за того, что была видна лишь однообразная трава под ногами, казалось, будто мы топчемся на месте.

Серый волк, или вернее вулф, уверенно вёл нас за собой. Он как тень скользил впереди, безошибочно обходя ямы и невысокие заросли репейника. Трудно описать необыкновенную красоту этого великолепного зверя, попросту ни на кого не похожего, с мощными лапами и широкой грудью — слишком крупного и мускулистого, чтобы соотнести его с обычным волком или собакой, стремительного и совершенно бесшумного, соразмерного и лаконичного в движениях, что по опасности ставило его наравне с тигром или медведем, хоть и странно было бы сравнивать их между собой. И если жёлтые глаза на человеческом лице завораживали и удивляли, то на звериной морде они выглядели ещё более неуместно, так как поражали своей разумом, любопытством и мудростью — тем выражением, которое присуще скорее людям, нежели диким зверям.

— Нам повезло. Мавул'х очень хороший проводник, и скоро мы будем на месте, — размышляя вслух, произнёс Зорр, мерно вышагивая рядом.

— А нас он специально пришёл встречать к перекрестному камню? — спросил я.

— К камешку-каменюге он постоянно ходит, как на работу. Чуть кто появляется рядом, он тут как тут — здрасьте, куда путь держите?

— А если тот на счёт «три» не ответит, он его жрёт! — усмехнулся я. — Дешево и сердито. Всегда сыт, и на службе никаких неприятных неожиданностей: дорожки на месте, камень никто не спёр.

— Камень-то? — недоумённо переспросил Горынович. — А его и невозможно «спереть», как ты выразился. Даже с места сдвинуть нельзя.

— Понятное дело — в землю врос, лежит-то там уж, наверное, не одну сотню лет. Или не одну тысячу?

— Он лежит там всегда! — сообщил Зорр. — И время имеет к нему очень слабое отношение. Да и не камень это вовсе, а гигантский столб, уходящий вглубь на многие и многие метры, а может и километры — не знаю, я его не мерил! — и торчащий теперь из земли лишь крохотной своей частью.

— Небось, живописное творчество присутствует исключительно на этой малой верхушке?

— Да уж. Для написания текстов и символов, расположенных ниже «ватерлинии», понадобилась не нитрокраска, а резцы и зубила. Да и мудрости-таланта у резчиков было гораздо больше, — улыбнулся Зорр. — Поговаривают, что на его каменных гранях выбиты все предсказания этого мира. Ещё говорят, что там есть первое слово, в котором заключен весь смысл бытия и обозначен срок начала и конца этой реальности.

— Постой, а как же пресловутая бесконечность со всеми вытекающими последствиями? — спросил я.

— А одно другому не мешает! — вмешался в наш разговор Враххильдорст, громко проговорив мне это прямо в ухо. — Надо же было забивать чем-то пустые головы, наподобие твоей рыжей ёмкости. О чём ещё вечно думать в жизни, как не о вечном смысле жизни?

— Ты чегой-то вдруг очнулся, ехал бы на мне спокойно и ехал, а то подал голос и сразу меня озадачил: то ли ты такой умный, то ли я такой глупый? Смотри, как бы чего не родилось в моей пустой «рыжей ёмкости», — усмехнулся я в ответ.

— И я такой умный, и ты такой… молодой. Одно другого, кстати, не исключает, — фыркнул дофрест. — А знаешь, как называется сей древний памятник этой милой пожилой леди?

— Вечности, что ли?.. — сказал я и налетел на неожиданно остановившегося Зорра.

— Ну, и?.. — спросил тот.

— Понятно, у нас перекур. Отдыхаем, привал? — озабоченно поинтересовался я, глядя по очереди то на одного, то на другого, и устало опустился на влажную траву.

Из тумана тут же вынырнул вулф, как будто сгустившись прямо из плотного серого пространства, клубившегося вокруг нас. Подошёл и тактично присел рядом с невозмутимостью египетского сфинкса.

— Зорр, я же просто разговор поддерживал, чтобы скрасить наше сумрачное путешествие, — извиняющимся тоном проговорил Враххильдорст. — Сам подумай, как можно знать истинное название предмета — то, которое ему дали в момент создания? Конечно же, все как-то называют этот столб. Конечно же, по-разному, кто как умеет: вот я, например, привык думать о нём как о… Цстах Ютм'кибаорг’хе! Что, кстати, совершенно не отрицает эксклюзивное мнение, написанное краской на камне проходящим мимо скучающим путешественником.

— Ваш спутник прав, — голос Мавул'ха был немного хриплым и прерывистым. Мы и не заметили, как вместо зверя опять появилась высокая сухощавая фигура. — Чем больше мудрости и внимания сосредоточено в путнике, тем больше понимает он, подходя к краеугольному камню, ибо именно здесь совершается поворот судьбы. Если необходимо, я помогаю прохожему выбрать единственно правильный, только ему одному предначертанный путь. И кушать, кстати, его совершенно не обязательно, — в золотистых глазах полыхнула весёлая искра.

— А мы-то, дураки, ничего не заметили и не поняли, — улыбнулся я. — Так что нас можно было запросто и скушать.

— Как же ты строго к себе настроен, — подмигнул мне Зорр. — Я сразу просёк, что ты очень самокритичный парень.

— Вокруг меня столько талантливых учителей, что можно ни о чём не беспокоиться, — фыркнул я в ответ.

Вулф терпеливо и немного лукаво наблюдал за нашей «щенячьей» вознёй.

— Но я ведь действительно ничего не почувствовал, — сказал я ему.

— Может быть. Ты сейчас так думаешь, и поэтому для тебя это в данный момент является правдой. Может быть, ты ничего и не заметил, но камень заметил вас.

Теперь наши лица — и моё, и Зорра, — выражали одинаковую изумлённую заинтересованность. Враххильдорст решил воздержаться, придав своей внешности максимально многозначительный вид.

— Вы как молодые вулфы на первой охоте, — улыбнулся оборотень. — Что ж тут такого? Как только вы подошли к развилке, Кибаорг’х — мы называем его так же, как и уважаемый Уль дофр (он чуть поклонился в сторону Враххильдорста) — позвал меня, весьма точно передав описание троих путников. А это случилось впервые: обычно ему безразлично, идёт ли кто-то мимо, или какие-нибудь букашки проползают по его шершавому боку. Так что ты, Василий, — я правильно произношу твоё имя? — можешь быть спокоен. Каждый из вас троих неизмеримо важен для этого мира, осью которого и является Цстах Ютм’кибаорг’х.

— Вот она, минута величия! — неожиданно звонко рассмеялся Горынович, глядя на мою растерянную физиономию, и даже прищёлкнул пальцами от избытка чувств. — Ты понял?! Тебя заметили и сосчитали! Ну что, Вася, твои робкие потуги на неуместную скромность и самокопания увяли-таки окончательно? Можно, наконец-то, беседовать с тобой без лишних оглядок?

— Да уж, это ты точно подметил. Вот погоди, ваше местное королевское Величество, я тоже выйду в высокопоставленные особы! Смотри, окажусь каким-нибудь замаскированным владыкой, и будем приседать друг перед другом, так сказать, в порядке дипломатических церемоний… Ку!

— О-о, сейчас начнётся! — закатил глаза дофрест. — Будут расправлять друг перед другом перья, хвосты, скалить зубы или кукарекать. Эй, петушки, не пора ли перестать и топать дальше?

— И с какой это стати?! — проворчал я. — Как только оказывается, что я тоже таинственный и значительный господин, ты обзываешь меня цыплёнком и командуешь куда-то «топать», случайно не на вертел ли? А может быть, я то самое золотое яйцо, которое наконец-то снесла курица-вечность?

— Хорошо, хорошо, пусть будет яйцо, — сморщил нос Враххильдорст. — А как насчёт мимо пробегающих мышек, которые обычно очень ловко орудуют хвостиками?

— Ладно, потопали. Дальше так дальше, — кивнул я, поднимаясь с травы и отряхиваясь. — Кстати, а почему кругом такой непроглядный туман? Разве ему уже не пора развеяться? Такая мокрость и серость вокруг, бр-р!

— Потому что мы идём серым призрачным путём, — искренне удивился Мавул'х, — а иначе идти бы нам до моего дома неделю. Так тоже не очень быстро, однако же…

Он не договорил, устремляясь в толщу тумана смазаным крутящимся движением, растворяясь в пространстве уже не человеческим, а волчьим силуэтом.

Мы двинулись следом.

— Серый волк, серый путь — сплошная серость, — пожал я плечами. — Туманная, короче, ситуация.

— А как же может быть иначе? Вар-рахалы соединяют в себе два принципа — человек-зверь, добро-зло, участник-наблюдатель, — в конечном итоге, становясь на срединный путь, не белый и не черный, а серенький-пресеренький, — усмехнулся Зорр. — Вот чёткие границы и расплываются: этакая туманная жизненная неопределённость — есть лишь путник и его поступки, а хорошо ли, плохо ли то, что он вытворяет, это лишь частные мнения его и окружающих, изменяющиеся неоднократно с течением времени. Одни считают, что путник творит добро, другие считают, что зло. Мнения перетекают одно в другое и обратно, а истина пребывает где-то над всеми ними, и она не совпадает ни с тем, ни с другим, проявляясь скорее в своевременности и сооответсвии события основному потоку судьбы.

— Нет добра, нет зла, так что ли? Лишь долгий путь, покой нам только снится? — улыбнулся я.

— Конечно. Есть лишь путь, как длинная нитка бус на шее идущего, собранная из отдельных деяний, не плохих и не хороших, а… — Зорр вдруг замолчал, показывая куда-то рукой, на что-то, видимое в тумане пока только ему одному.

Приглядевшись повнимательней, я различил впереди плавающие в зыбком мареве несколько пар жёлтых огней. Они приближались, множась и постепенно окружая нас со всех сторон.

Мы остановились.

Туман вокруг перестал быть просто глухой и плотной стеной безликой массы, ожил, задышал, вмещая в себя звуки шагов, покашливаний, обрывки невнятных бормотаний, тявканий и отдельных слов, как будто мы с закрытыми глазами стояли в большой толпе. Как ни странно, незримое многочисленное присутствие не пугало и не давило своей непредсказуемостью, скорее ощущалось тактичное вежливое ожидание благодушно настроенных хозяев. Неожиданно все подготовительные шорохи стихли, и зазвучал единый негромкий вой, коротким приветствующим аккордом возвестивший церемонию встречи. Звук замер на высокой вибрирующей ноте, вопрошающей и восклицающей одновременно.

— Мы должны ответить? — спросил я, ощущая непреодолимое желание сказать хоть что-нибудь вслух.

— Ага. Повой в своё удовольствие — у тебя получится, а заодно и отблагодаришь встречающих, только на четвереньки не становись, а то не успеешь тявкнуть, как отрастёт хвост! Серенький… — ехидно ответил Зорр.

— А заодно и зубки. Смотри, укушу, ещё взбесишься, — радостно подтвердил я.

Дофрест лишь осуждающе выдохнул, явно не поддерживая наше веселье.

Мы бы, наверное, ещё долго отводили душу в дружеских препирательствах и насмешках, оттягивая начало непонятного знакомства, но тут из тумана к нашим ногам серым пушистым клубком выкатился маленький волчонок — или вулфёнок? — и уселся прямо перед нами, широко расставив несоразмерно большие лапы. Высунул розовый язычок и навострил ушки, как говорится, на макушке, рассматривая нас с детской непосредственностью и озорным интересом. За ним выскочили остальные: разных возрастов, оттенков и размеров, объединяясь лишь желтыми человеческими глазами на звериных мордах. Заскакали, нетерпеливо повизгивая и рассаживаясь вокруг, иногда осторожно подбираясь поближе, шумно втягивая носом воздух и оглядывая нас со всех сторон. За ними степенно вышли взрослые вулфы, одним своим появлением моментально наведя порядок среди неугомонной молодежи. Появился последний, почти совсем седой зверь, вместе с которым, держась за его серебристый загривок, вышел маленький мальчик лет семи-восьми, худенький, слегка сутулый, робко опустивший глаза.

— И здесь Маугли?! — вырвалось у меня.

— Кто такой этот Маугли? И почему он здесь? — озабоченно проговорил Мавул'х, неслышно возникая за нашими спинами и внимательно оглядываясь вокруг.

Я лишь молча указал рукой на ребёнка.

— А-аа, это мой старший — Фастгул'х! Учится основам переходного рахх-шата, — оборотень улыбнулся и с нескрываемой гордостью посмотрел на сына. — Пока что ему лучше всего удаётся человеческий облик, но пройдёт одна-две недели, и он будет осуществлять трансформацию за какую-нибудь пару оборотов — это быстрее, чем почесать за ухом…

— Даже если чесать приходиться задней ногой, — соглашаясь, кивнул я.

— Рукой удобнее, — вдруг тихо возразил мальчик, поднимая на меня такие же, как и у остальных, жёлтые глаза.

— Ар, сынок, удобнее тем, чем в данный момент являются твои конечности, — покачал головой Мавул'х. — Я не раз объяснял тебе, что надо пользоваться той формой тела, в которой ты пребываешь в данную минуту.

— Но, вайвх, мне… — неуверенно начал малыш.

— И не спорь. Твоё упрямство когда-нибудь может стоить тебе жизни. Запомни, Фастх, очень часто на переходный рахх-шат нет ни времени, ни сил. Если же ты ещё и начнёшь раздумывать как удобнее да как выгоднее, считай, что всё пропало. Пока отрастёт хвост, голова успеет слететь с плеч, — ворчливо поучал вулф своё непослушное детище, явно не в первый раз возвращаясь к наболевшей теме.

Фастгул'х тяжело вздохнул и, видимо, не желая продолжать неприятный разговор, шагнул в сторону. Резко, неуклюже закрутился, вращаясь по часовой стрелке вокруг своей оси, ускоряясь и смазываясь в очертаниях. Несколько мгновений — и вот уже по траве игриво закружился маленький волчонок, пытающийся достать свой непослушный серый хвостик.

Мавул'х лишь удручённо покачал белой головой:

— Эх, серая молодость…

5

Норн, в котором жила семья Мавул'ха, представлял собой дом с добротным крыльцом и остроконечной крышей из длинной пепельной травы, сплетённой на манер циновки.

Как только мы вышли к нему, туман за нашими спинами заколыхался и, подхваченный внезапными порывами налетевшего невесть откуда ветра, разметался в разные стороны рваными прохладными клочками. Вяло клубящаяся масса осела на траву россыпью бесчисленных капель. Выглянуло солнце.

Мы стояли на вершине холма, одним своим склоном плавно уходившего куда-то вниз, к маленьким игрушечным деревьям и тоненькой полосе сверкающей реки. Вокруг простиралось лишь небо, без единого облака или летящей птицы, представляя собой огромный бездонный купол чистого, почти звенящего голубого цвета. Величественный в своей монументальной непостижимости, он опирался несуществующими краями на горизонт, очерчивая неразрывным кольцом всю видимую часть ландшафта. За домом начиналась узкая тропинка, петлявшая среди лабиринта валунов, вросших в землю почти вертикально наподобие огромных окаменевших кактусов. А за каменным лесом проступал еле заметный горный силуэт, такой недостижимый и призрачный, что взгляд улавливал его лишь по сверкающим бликам, горящим на снежных вершинах.

На крыльцо неторопливо вышла высокая гордая женщина, остановилась и поглядела на нас из-под руки, заслоняясь от солнца, бьющего ей прямо в лицо. Её длинное платье было того непередаваемого серебристого оттенка, когда серый цвет перестает быть просто серым, приобретая множество градаций голубого и сиреневого. В сочетании с ним толстая светлая коса, уложенная вокруг головы, напоминала скорее серебряную корону, нежели обычную женскую прическу. На груди, на тёмном шнурке, покоилось единственное украшение — большой изогнутый коготь, пожелтевший от времени и весь сплошь покрытый резными символами.

— Майвха! — бросился вперед Фастгул'х, прямо на бегу ловко перекувырнувшись через голову и подбежав к матери уже в человеческом облике.

— Ар, Фастх танш хууш, — заулыбалась она, опускаясь на колени и заключая сына в объятия, нежно вороша и без того лохматые волосы.

Тут навалились остальные, цепляясь за маму руками, прижимаясь счастливыми лицами или не менее счастливыми мордами. Всего я насчитал семерых — детей и волчат.

Понемногу они успокоились. Вышла ещё одна женщина, совсем старая, согнутая и сморщенная, как печёное яблоко. Цыкнула на верещащий и скачущий молодняк, брызнувший от неё в разные стороны, степенно оглядела подошедших к дому и молча склонила белоснежную голову в коротком, но многозначительном поклоне, одним кивком умудряясь оказать честь всем вместе и каждому в отдельности.

— Хийс Зорр, Уль дофр ун чиоок, торш! — наконец изрекла она неожиданно звучным голосом.

— Старейшая Шулдзуа'х приветствует и просит войти в дом, — пояснил мне Мавул'х, поскольку Враххильдорст явно понимал и без перевода, уже целую минуту нервно дёргая меня за ухо и тыча пальцем в сторону двери.

— Торш, торш! Входи! — не выдержал он, от нетерпения чуть не свалившись с моего плеча.

— Да понятно, угомонись! Цыгель, цыгель, ай, лю-лю… Торш так торш. Я и сам с радостью отдохну, чего подгонять-то? — усмехнулся я, поднимаясь по приветливо скрипнувшим ступеням.

6

Семья Мавул'ха состояла из двадцати семи вар-рахалов, принадлежавших к роду вулфов по линии старейшей Шулдзуа'х: в клане правили женщины, как и в стае северных волков — волчицы. После смерти право последнего слова должно было перейти к её старшей дочери — жене Мавул'ха — красавице Алдз'сойкф Ялла'х. Дальше — к её единственной дочери, малышке Мэа'х, полное имя которой упорно ускользало из моей памяти.

Жили семьёй в небольшом, но уютном норне, стоявшем на вершине первого холма Сумеречной гряды, тянувшейся до самых гор.

Здесь начиналась дорога на восток — та самая дорога, которую нам предстояло пройти завтра.

Но сегодня вулфы устроили праздник. Со всей искренностью, на которую только были способны. Каждый, включая даже маленькую Мэа'х, что-то старательно и загадочно исполнял, творя всеобщее предпраздничное действо. Весь вечер меня не покидало счастливое чувство-воспоминание давно прошедшего детства, когда обещание подарков и развлечений имело огромную власть над повседневностью, раскрашивая её в сочные цвета и одаривая музыкой.

И вот наступил долгожданный вечер, принёсший с собой всё, что полагалось для оформления классического домашнего пиршества: густую ароматную темноту, наполненную лишь стрекотанием невидимых цикад, лунную дорожку на извилистой реке где-то там далеко внизу и ослепительно обсидиановое небо над нашими головами с таким количеством звезд, что они смотрелись единым мерцающим узором на чёрном бархате ночного свода.

Еду и напитки вынесли и расставили прямо перед домом, постелив на землю небольшие циновки, сплетённые из той же серой травы, что и остроконечная крыша. Дети натаскали подушки, свалив их грудой с нашей стороны, куда мы дружно и рухнули, наслаждаясь вынужденным бездельем и заботливой суетой вокруг. Я закурил. Подошел Фастгул'х и уселся рядом, подтянув коленки к груди и обхватив их худенькими руками.

— Можно, я с вами? — спросил он скорее Зорра, покосившись на меня с дофрастом лишь с тактичной заинтересованностью, с которой положено осматривать незнакомцев. — Вайвх сказал, что я могу побыть с вами: вдруг что-нибудь потребуется, а он сейчас занят и подойдёт позже…

— Конечно, сиди! — успокоил его Горынович. — Нам как раз нужен кто-нибудь вроде тебя, и совсем необязательно такой важный, как твой папа.

Мальчик просиял.

— Сейчас начнётся, — не выдержал он. — Как только звезда Белого Волка войдёт в созвездие Бегущего Воина, заполнив собой пустое место — вон там, около тех четырёх ярких точек!

Он вдруг смутился и молча указал на небо, совершенно не сомневаясь в наших неординарных способностях выделить среди сверкающего безумного многообразия «эти четыре яркие точки».

— Совсем немного осталось, — невозмутимо подтвердил Зорр, мельком глянув вверх. — А скажи, пожалуйста, наш юный друг, — тут он задумчиво провёл пальцем по усам, — что рассказывали тебе мама или бабушка о хийсах?

— Хийс — это вы, — удивлённо распахнул глаза Фастгул'х.

— Я?.. — кивнул Горынович, глянул на вулфа и как бы между прочим поинтересовался: — Я уже в курсе, что я это я. Но вот, что кроме этого?..

Мы с Враххильдорстом переглянулись. Мальчик в недоумении раскрыл рот, замер и, сглотнув, ответил:

— Я больше ничего не знаю.

Он жалобно хлопал светлыми ресницами, видимо, боясь, что мы его прогоним и позовём кого-нибудь другого.

— Не знаешь — так не знаешь, — Зорр посмотрел на испуганного Фастгул'ха и ободряюще улыбнулся: — Надеюсь, что про хийсов говорят только приличное.

Он хотел добавить что-то ещё, но тут заиграла музыка, тягуче переливчатая, волнующая, соединяющая в себе и звучание флейты, и лунную песнь волка, и журчание горного ручья. Все замолчали, рассаживаясь вокруг импровизированного стола. Лишь Алдз'сойкф Ялла'х осталась стоять на залитом звёздным светом склоне.

— Майвха, — восхищенно прошептал Фастгул'х. — Ан юмм уманурх фадзи. Мама… Мамочка…

Мелодия замерла, смолкли даже цикады в траве. Только ночь, звёзды и щемящее ощущение вечности, заполнившее глаза влагой, а сердце тоской.

Я смотрел на одну женщину, а видел совсем другую. Где ты, Диллинь? Я иду к тебе. Где ты?..

В небе взошла луна. Она появилась неправдоподобно быстро, как будто бы просто сконцентрировалась из одного слишком густого скопления звёзд.

Я, наверное, задумался, засмотревшись на это зрелище, и не заметил, откуда же родился едва уловимый, вибрирующий звук, нараставший и плывший над всеми, постепенно проявлявшийся мелодией и словами.

Музыка обретала форму, песня рождала танец.

Это пела Алдз'сойкф Ялла'х.

Медленно, плавно… Сначала её руки и плечи ожили в раскрывающемся взмахе, поднявшись вверх в извечном жесте женщины, распускающей волосы. За ними потянулось и выгнулось гибкое тело, едва уловимо качнувшись из стороны в сторону, подчиняясь течению мелодии — незримому потоку, устремлённому к приблизившимся звёздам.

В небе полыхнула зарница. Движения танцующей, всё более сильные и завершённые, будоражили и зачаровывали одновременно, потревожив, кажется, даже ветер, до этого спавший в ночных травах. Изящный наклон головы, сплетение пальцев, сменявших одну замысловатую мудру за другой, руки, рисующие в воздухе, и ветер — непостижимый ветер, подвластный её взгляду, разбегавшийся вокруг волнами и свивавший спиралями травы. Сама земля под нашими ногами вздрагивала в такт звучавшей музыке.

Слева заворочался Враххильдорст, отрывисто вздохнул мальчик. Рядом с сыном, подавшись вперед, застыл Мавул'х. Возможно, я тоже не дышал всё это время, полностью поглощённый происходящим таинством.

Я огляделся и замер от неожиданности — глаза сидевших вокруг вулфов горели призрачным жёлтым огнём. Таким же, как и коготь на груди Алдз'сойкф Ялла'х.

Ритм мелодии ускорялся, постепенно достигая своего апогея. Теперь уже не только коготь, но и вся женская фигура светилась ярко и ослепительно бело. Ветер раздул колоколом длинное платье и разметал заплетённые волосы, как шлейфом укутав ими танцующий силуэт. Последний взмах рук навстречу лунному сиянию, нестерпимо высокая нота, оборвавшаяся вместе с неожиданной вспышкой света…

Вой, глубокий и всеобъемлющий — лунная песнь вулфа.

И белоснежная волчица, замершая посреди поляны.

7

— Нам повезло. Ты хоть понял, как нам повезло? — не унимался Зорр. — Танец лунного рахх-шата не видел ни один посторонний наблюдатель.

— Нам-то с чего такая честь? Да понял я, понял, не пихайся, — проворчал я. — Может всё дело в том, что у нас объявился могущественный покровитель, как там его, столбище Кибаорг'х. Это, наверное, по его своевременной протекции…

— Так оно и есть, — невозмутимо подтвердил подошедший Мавул'х, по-своему растолковавший последние слова нашего диалога. — Цстах Ютм Кибаорг'х возвестил нам о пришествии перемен в лице трёх путников, которые принесут с собой смерть и жизнь, помимо своей воли натянув нить судеб.

— И то, и другое вместе? — озадаченно переспросил я нового собеседника.

— Конечно. Смерть — лишь преддверие новой жизни, а рождение обязательно влечёт за собой смерть. Каждое живое существо происходит от великой Ишк'йятты и будет призвано ею обратно. Суть же в том, что и начало, и конец всего живущего есть одно и то же, а разница существует только на протяжении жизненного пути, и нет смысла отгораживаться от того, что невозможно изменить — пусть произойдёт то, что предначертано!

— Мавул'х, ты как будто прощаешься с нами. Прямо как на похоронах, — поёжился я, слушая его серьёзное объяснение. — Погоди умирать-то, рано ещё. Может, и не оборвётся эта «нить судеб». Посмотри, какая вокруг красотища!

Кругом действительно было неправдоподобно красиво. После того, как окончился ритуал так называемого «лунного рахх-шата» — священной переходной трансформации, — ночное небо будто взбесилось, полыхая от края до края настоящим северным сиянием, сиренево-голубым и фиолетовым, вспыхивающим то тут, то там росчерками падающих звезд. Столько желаний-то можно было загадать, сколько даже придумать трудно. У меня же в голове крутилось лишь одно…

Дети вытащили из дома неуклюжий, но явно музыкальный инструмент, напоминавший очень длинную трубу, раскрывавшуюся широким раструбом. Приладили одним концом на чье-то ближайшее плечо и стали дудеть по очереди до тех пор, пока на них не зашикали. Подошёл настоящий хозяин, пожилой седой вулф, ловко прижался губами к мундштуку и издал пробный низкий звук. Вздохнул от удовольствия и заиграл в полную силу что-то весёлое, джазовое, наполнившее ночь праздником и суматохой, словно и не было только что комка в горле и подступающих слёз.

Молодежь баловалась. Подвывая, мальчишки крутили в воздухе сальто, оборачиваясь волчатами и снова отращивая себе руки и ноги. Лишь малышка Мэа'х жалась к матери, не сводя с неё ясных доверчивых глаз.

Алдз'сойкф Ялла'х устроилась рядом с нами, переодевшись в простое серое платье, но так и не заплетя волосы, свободно ниспадавшие вдоль спины. Белая волчица ушла в ночное небо по дороге из лунного света, оставив на земле свою вторую человеческую половину, столь же прекрасную, как и она сама.

Зазвучала очередная мелодия, которая запросто могла сойти за танцевальную, чем и воспользовался Мавул'х, увлекая за собой жену на утоптанную площадку перед домом. Такой счастливой пары я не видел уже очень давно. Только теперь я заметил, что они, в сущности, были ещё совсем молоды.

Даже старая Шулдзуа'х мечтательно заулыбалась, глядя на танцующих.

Неожиданно всполошились и загикали ребята, заглушая музыку и создавая сумятицу, размахивая руками, будто гоня перед собой какое-то животное. И действительно, из их толпы вырвался и побежал, пиная чашки и тарелки, стоявшие на циновках, неизвестный комичный зверь ростом со страуса и чем-то отдаленно его напоминавший, но только на четырех ногах. Как и положено — весь в перьях и даже с крыльями, но на этом сходство кончалось. В разинутом с перепуга клюве я заметил ряд острых зубов. «Страус» кинулся к стоявшему Фастгул'ху и, резко затормозив, забился к нему под ноги (это выглядело смешно, потому что даже в лежачем положении он доходил мальчику почти до пояса), взъерошил перья и спрятал голову под крыло. Малыш вздохнул и потрепал его по шее.

— Ну-ну, что ты. Они шутят. Ты же сильный и смелый! — тут Фастгул'х заметил выражение моего лица и пояснил: — Это Иичену — совсем ещё молодой и глупый. Зато мой собственный!

Тем временем опять заиграла музыка, расставили опрокинутые чашки и тарелки, наполнив их всевозможной едой. Ребятня затеяла новую игру.

— Иич, это наши знакомые, — увещевал своего домашнего «страуса» Фастгул'х. — Свои, свои.

Птица внимала ему, настороженно глядя на нас тёмными выпуклыми глазами и приоткрыв зубастую пасть — именно пасть, ибо клювом это даже при ближайшем рассмотрении назвать было просто невозможно. Раздался короткий булькающий звук, и птица замотала головой из стороны в сторону.

— Вы ему нравитесь, — обрадовано сообщил нам обладатель этого пернатого чудо-зверя. — Они вообще-то очень умные, только взрослеют поздно. Зато если раздобыть птенца сразу после того, как он вылупится из яйца — в первые три дня, — то он запомнит хозяина на всю жизнь и будет ему верным другом! — мальчик заулыбался и в порыве нежности притянул к себе своего питомца, ответившего на ласку очередным булькающим бормотанием.

— А тебе, я погляжу, удалось, всё-таки. В первые три дня? — понимающе поддержал беседу Зорр. — Специально ходил за ним, или как?

— Специально, но не за ним. Меня тогда вайвх впервые на охоту взял! Два лунных рахх-шата назад, — гордо сказал Фастгул'х. — Вот было здорово! Мы ушли в горы и выслеживали коз или баранов, а тут вдруг катты, откуда ни возьмись, и тоже охотятся!.. У нас территория поделена — от нашего норна до снежных вершин! — захлебываясь и чертя в воздухе пальцами, рассказывал он. — Граница проходит по ущелью. Края у пропасти совсем рядом, но не перепрыгнуть. Хоть как разгоняйся. Так вот, идём мы по самой кромке — иначе там не пройти, — а на другой стороне визг, писк, охота в самом разгаре. Два катта нашли гнездо скальных иичу. Зох торш уд моррхурш! Ррр, не люблю каттов… Уж совсем это нечестно — нападать на самку иичу, сидящую на яйцах, или когда у неё только что вылупились птенцы. Это уже не охота, а резня! Настоящая шуррхойша!!! Не интересно, а мерзко! Слабеют они от постоянного сидения, даже сопротивляться толком не могут, а у этой ещё и дети только что вылупились… Сколько бы времени ни прошло, а я всё равно считаю, что это нечестно! Ну и пусть надо мной смеются — мне нагавкать! — а беспомощным глотки рвать я не стану!

Фастгул'х нахохлился и плотнее прижал к себе задремавшего Иичену. Чем дальше, тем больше мне нравился этот мальчишка. Действительно, мало чести убивать «беспомощных», тем более «женщин и детей».

— А у каттов, надо понимать, немного другое мнение по данному вопросу? К тому же им, как всегда, хотелось кушать? — осторожно поинтересовался Горынович.

— Да понимаю я, понимаю, не слепой уже. Мы все вар-рахалы: и вулфы, и катты… И вы тоже, хийс Зорр! Вы вообще над всеми нами главный. Вам, конечно же, виднее. Только я думаю, что катты ведь не простые кошки, а разумные. Ну, как и мы. А чтобы наесться им тогда было достаточно и двух птенцов. Вон, какие они большущие! Зачем же всех-то?..

— Подожди, а как же этот?

— Вот то-то и оно! — заулыбался Фастгул'х, преисполнившись такой важности, будто его подопечный совершил героический подвиг. — Он от них улетел. Представляете, ему всего-то было день-два отроду, а он взял да и перепорхнул на нашу сторону!

— Это с испугу, наверное. Куда-нибудь, лишь бы подальше от страшных голодных каттов, — усмехнулся Зорр.

— Ну и пусть! Пусть с испугу, зато им не достался. Правда, когда он перелетал через ущелье, приземлился неудачно — ударился боком и крыло сломал. Теперь только ходит, но мне без разницы, ведь я его люблю!.. И он меня, да ведь, Иич?

Птица отрывисто забулькала в ответ и громко клацнула зубами: скорее всего, это означало полное и безоговорочное согласие.

— Да и запечатление произошло вовремя, — добавил я. — Так?

— Что произошло? — не понял Фастгул'х. — А-а, запоминание. Точно. И запомнил он меня! Я теперь для него не просто знакомый вулф, а друг и даже больше.

— Еще скажи, брат, — рассмеялся подошедший Мавул'х и добавил, обращаясь к жене, идущей следом: — Слышишь, родная, у нас оказывается на одного ребёнка больше? А мы и не заметили?

— Что ж, это не самый худший вариант, — улыбнулась в ответ та. — По крайней мере, рожать его уже не нужно. Смотри, какой симпатичный, и ног тоже четыре, а какие зубы! К тому же, ты сам разрешил, чтобы наш старший ар обзавёлся родственной душой.

— Видела бы ты, как Фастх его защищал: рычал и на каттов, и на нас одновременно. На каттов-то чего сердиться — их не исправить, а мы быстро согласились. Что ж, первая добыча священна, и охотник вправе делать с ней всё, что захочет, даже возвести в ранг близкого друга, — Мавул'х усмехнулся и, оглядев нашу тёплую компанию, скомандовал: — Ар, иди спать и забери с собой своего ненаглядного «братца».

Надо отдать должное, слушались его беспрекословно. Прошло пять минут, и на поляне перед домом не задержались даже чашки на серых циновках.

Мы остались одни. На моих коленях тихо посапывал спящий Враххильдорст. Справа присела, касаясь травы кончиками распущенных волос, Алдз'сойкф Ялла'х — или попросту Ялла, как нежно называл её муж, — задумчиво созерцающая полную луну, застывшую прямо над нашими головами. Мавул'х стоял рядом с Зорром, отрешенно крутя в руках тонкую соломинку.

— Завтра вы направитесь в сторону гор. Бóльшую часть пути придётся идти по территории снежных каттов. С дороги не собьётесь — она там одна, простая, как песня Иичену. А катты, если встретятся, скорее всего, просто не обратят на вас никакого внимания — из гордости или из осторожности.

— Да уж, какой безумец встанет на пути у хийса? — усмехнулась Ялла.

Услышав снова слово «хийс», Зорр весь как-то внутренне напрягся. У него чуть дрогнула бровь, и плотно сжались губы. Он многозначительно глянул на меня, и вдруг в моей голове тихо, но очень отчётливо прозвучала фраза: «Ну, что ты молчишь? Давай же! Ты же понимаешь, что я не могу спросить их про хийсов. Для них я и есть великий и мудрый, всё знающий, тот самый хийс — хийс, который, оказывается, не знает, что такое х-и-й-с». Я удивился, чуть не ответив Зорру вслух, хорошо хоть сдержался и лишь подумал: «Как что-нибудь надо, так давай, Вася». И тотчас услышал: «Давай, давай, Ва-ся… не дофреста же будить». Тут уж я действительно удивился и уже целенаправленно, старательно сконцентрировавшись, подумал, стараясь максимально чётко излагать свои мысли: «Ты что, умеешь мысленно разговаривать?» Горынович улыбнулся: «Конечно, умею, но я не знал, что это умеешь и ты. Кстати, поздравляю — очень полезная штука». Вот так-так, здрасьте, приехали. Ладно, потом разберёмся. О чём там спрашивать-то нужно было?

— Госпожа Ялла, — вкрадчиво начал я. — Мы с Зорром знакомы всего два дня, и как-то было некогда поинтересоваться у него — кто же такие хийсы? О, естественно, я уже успел нахвататься отдельных фактов из жизни столь примечательной личности, как Змей Горынович, но ведь у вулфов есть какая-то своя, личная точка зрения?

«Круто завернул. Молодец!» — на сей раз возникшая в голове фраза прозвучала как-то уж совсем буднично. Что ж, к удобствам и привыкать не нужно.

«А я всегда молодец, — весело откликнулся я. — Кстати, остальные присутствующие не в курсе нашего разговора? Или как?»

Зорр не стал ничего говорить, лишь, усмехнувшись, слегка отрицательно покачал головой. «Или как», — было написано на его лице.

— …и поэтому хийсы, — рассказывала между тем Ялла, — считаются самыми древними и могучими оборотнями, живущими сейчас среди вар-рахалов. У нас, у вулфов, не принято упоминать о них без весомой причины и должного почтения. Мы чтим их свободу и независимость…

«Понял, какой я?!» — подал голос Зорр.

«Конечно, понял. Ты ещё не заметил, что я отличаюсь умом и сообразительностью? А вообще-то, молчи, слушать мешаешь! Сам ведь просил всё разузнать».

— …к тому же, хийсы огромны, крылаты и огнедышащи, внешне отдалённо напоминают драконов, только трехголовых. Их переходный рахх-шат представляет собой незабываемое по красоте зрелище. Но ты же ведь видел, Василий? Нет? О, тогда тебе повезло, я даже немножечко завидую — тебя ждёт необычайное, прямо-таки феерическое…

«Делать мне нечего, как развлекать тебя необычайными и феерическими зрелищами! Сейчас, только штаны подтяну, и пойдём за угол активно развлекаться. Так и жизнь пройдёт, весьма содержательно, — ехидно пробурчал Зорр, одаривая меня насмешливым взглядом. — Спроси лучше про других хийсов».

«А меня мало? Зачем тебе родня?»

«Мало, — решительно возразил Горынович. — Ты, конечно, то ещё чудовище, но голова-то у тебя всего одна. И огнём ты дышать не умеешь. Так что давай, спроси, не кокетничай».

— А остальные? — поинтересовался я. — Где живут остальные?

— Остальные? — медленно переспросила Ялла. — А других нет. Вот уже несколько тысяч лет ни один хийс, кроме Зорра, не появлялся в нашем мире.

— А они откуда-то появляются? — уточнил я. — Хийсы, что ли, не здешние?

— Конечно, а как же иначе? — её удивлению не было конца. Она помолчала, потом глянула на меня и пошутила: — Если наша земля наполнится хийсами, на ней совсем не останется свободного места.

Она вдруг улыбнулась и, повернувшись к Горыновичу, добавила:

— Мы не знаем, где сейчас твоя родина, хийс Зорр. Мы знаем, где когда-то необозримо давно жили великие хийсы Рэйвильрайдерсы, но они бесследно исчезли, и где теперь они дарят миру мудрость и состраданье — мы не знаем. Извини… Ты ведь это хотел узнать. Ты мог бы спросить об этом и сам. Что тут такого? Каждое живое существо стремится туда, где стоит его норн — это так естественно! И не твоя беда, что ты не ведаешь, в какой стороне находится это замечательное место. Нам очень жаль, но мы ничем не можем тебе помочь, и, пожалуйста, не волнуйся — о минуте твоего смущения не узнает никто. Для нас же это не имеет никакого значения: какая разница, где лежало яйцо, из которого вылупился великий хийс?

— Вы с самого начала знали о моём неведении? Я ведь до сегодняшнего дня не задумывался над тем, что кто-то называет меня хийсом. Змей Горынович да Змей Горынович — так мне было привычнее и проще… — задумчиво переспросил Зорр. Он тихонько покачал головой, будто соглашаясь, мол, хийс так хийс, уже привык, а подробности биографии, надеюсь, не заставят себя ждать.

— Не мы, а старейшая Шулдзуа'х, — вмешался молчавший до этого Мавул'х.

— Ей открыты многие истины, — подхватила Ялла. — Но это не значит, что она вещает об этом у каждого перекрестного камня. За неделю до вашего прихода Шулдзуа'х сказала мне, что ей приснился странный сон о том, что ты скоро покинешь нас, вернувшись туда, откуда пришёл, обретя, наконец, дом и семью.

«Ну вот, и зря грустил», — подумал я, обращаясь к Зорру.

«Не спеши — это не так просто!», — пришёл тихий, но решительный ответ.

— Я благодарю вас за понимание и мудрость, — обратился он к чете вулфов. — Пожалуй, мне следует задать этот вопрос вновь Ядвиге Балтазаровне. Ведь это она нашла меня когда-то, очень и очень давно.

— Я-Баи? Вряд ли она сможет что-нибудь добавить кроме номера дороги, где лежало твоё яйцо, — с сомнением покачала головой Ялла. Я готов был поспорить, что в глубине её золотистых глаз таилась лукавая улыбка.

— Я-Баи? — переспросил Зорр. — Так вы называете бабушку Ягу? Надо же, оказывается и у неё самой несколько имён…

— Да, но только это не просто имя, а её суть. Она и есть Я-Баи.

Тут Ялла виновато проговорила:

— К сожалению, мы, вулфы, многое знаем, но не можем объяснить. Нам достаточно поглядеть в глаза путнику, чтобы почувствовать, кто он такой, но не более. Для остального существуют гадалки, колдуны и…

— Энциклопедии, — усмехнувшись, докончил я за неё. — Мудрые книги так же глубоки и запутанны в своих пророчествах, как впавшие в медитативный транс ясновидицы. Так или иначе, а понятно мало, и трактовать предсказания приходится уже после случившихся событий.

— Да уж, — улыбнулась мне Ялла. — И нет ничего более неблагодарного, чем предупреждать о грозящих неприятностях: предупрежденный, даже если и последует совету, всё равно потом всю жизнь будет сомневаться, а грозило ли ему что-то на самом деле по-настоящему?

— Вот и не советуйте нам ничего. Пусть всем будет хорошо и спокойно. И, в конце концов, что за жизнь без маленьких встрясок и пикантных ситуаций? — легкомысленно отмахнулся я.

— Ещё чего не хватало, — рассмеялась она. — Кто я такая, чтобы превратить ваш путь в серое и однообразное путешествие? Вы ж не маленькие вулфы.

— Да уж. По закону жанра нам полагается на завтрак парочка перестрелок, а на обед — скачка на необъезженных динозаврах, — беспечно сказал я, вдруг ощутив, как моё сердце тревожно замерло в груди. Вот так и дошутиться недолго, действительно придётся седлать этих самых мифических ящеров.

— Всё в зубах великой Ишк'йятты, — неожиданно серьёзно прервал нас Мавул'х. — Луна свидетель, в такую ночь не стоит шутить с судьбой, когда она и так старается быть к вам благосклонной. Посмотрите наверх!

И он указал на что-то у нас над головой. Я поднял глаза и был поражён открывшимся мне торжественным видом. Это что-то, а именно огромный белый диск занимал почти треть неба. Казалось, что Луне наконец-то надоело крутиться вокруг нашей планеты, как привязаной, и она решила-таки прекратить своё несвободное существование, упав на удерживающую её Землю. Уже были заметны проступившие на поверхности кратеры и горные кряжи, впадины и расщелины, но тут вдруг что-то спасительно изменилось в пространстве, нагнетаясь тишиной и тревогой. В небе опять, как во время пения Яллы, замелькали голубые всполохи и стремительные огни — падающие звезды, — и засияло уже нешуточно, по-настоящему, ослепляя и сковывая на месте. Ещё миг — и всё пропало, оставив на тёмном небосклоне привычную Луну.

Мы ошеломлённо молчали.

— Что б меня съела Ишк'йятта! — выдохнул я.

И услышал в ответ облегчённый смех, к которому я не преминул присоединиться. Враххильдорст так и не проснулся, недовольно заворочавшись во сне при очередном взрыве хохота.

— Что это было? — отсмеявшись, спросил я. — Знамение или коллективная галлюцинация?

— А какая разница? — пожал плечами Зорр. — К тебе не приходила мысль, что вся твоя жизнь и есть, возможно, сплошной бред?

— Может, и приходила, но меня, наверное, тогда не было дома. Поэтому ей ничего не оставалось как уйти, так меня и не дождавшись. А знамение порой смахивает на стойкое помешательство, особенно если оно чуть не падает прямо на голову.

— А ты ощущал это именно так? — задумчиво переспросила Ялла. — Мне казалось, что сама великая Ишк'йятта спустилась с небес, даря мне тепло и нежность.

— И у меня было что-то похожее, — кивнул Мавул'х.

— А я… я видел открытую дверь… Впрочем, это неважно, — отмахнулся от нас Зорр. — Главное — это то, что каждый из нас ощутил и воспринял разное.

— Да, — тихо согласилась Ялла, вдруг отчего-то загрустив и прижавшись к обнявшему ее Мавул'ху. — Слишком много пророчеств за последние несколько дней. Это, конечно, не плохо и не хорошо. Но перед большими изменениями всегда немного тревожно.

Она вздохнула.

— Не бойся, — сказала она мне. — Луна — мы называем ее Маан — дарует лишь жизнь. В отличие от огнедышащего Солнца — Тэкка.

— Надо же, а я всегда считал, что наоборот…

— Нет-нет! Маан отражает солнечный поток, добавляя ему оттенков и цветов, которые оказывают на нашу землю лечебное воздействие. Поэтому, заметьте, лекарственные травы растут только ночью под лунным светом. Даже нам, оборотням, легче всего совершать переходный рахх-шат в благодатное полнолуние, — Ялла благоговейно посмотрела на сияющий в ночном небе ровный диск Луны. — И хотя мы зависим от Тэкка, но если бы мы получали силу напрямую от него, то на нашей планете не осталось бы не только вар-рахалов, но и ни одного живого существа вообще.

— Да, я что-то читал такое, — задумался я. — Кажется, солнечный свет заряжен положительными ионами, а Луна превращает их в животворные отрицательные, действуя своей поверхностью как единым отражателем. Да-да, — в голове всплывали отрывочные знания теперь уже далёкой студенческой поры. — В основном, лунный свет рассматривается, как поток положительной энергии, магнетической и созидательной, влияющий на нашу имагинативную, рефлективную и интуитивную природу, известную как подсознание или душа…

— Изрёк — как выругался! — ворчливо оборвал меня Зорр, пряча в усах улыбку. — И чему вас только в институтах учили? Ты сам-то понял, что сказал? И-ма-ги-на-тив-ная? Это какая?

— Да ладно. Ну, не помню я, что это значит, но зато как звучит! — я попытался изобразить на лице гордую непримиримость, но не выдержал и рассмеялся. — Да на душу она воздействует, на душу! Так воздействует, что я чуть по лбу не получил её блестящим круглым краем. До сих пор в себя прийти не могу.

— А ты и не приходи. Такой ты нам больше нравишься, краем недостукнутый!

Ялла смотрела на нас почти с материнской нежностью.

— Пошли спать, мальчики, — вдруг по-домашнему сказала она, вмиг рассеяв патетику прошедшего вечера. — Завтра вам рано подниматься. А кто рано в путь встаёт, тому Ишк'йятта хвостом дорогу метёт.

— Метёт, так метёт, — согласился я, направляясь к дому вслед за этой удивительнейшей из женщин.

8

Проснулся я внезапно, как от резкого толчка. Сна как не бывало, голова абсолютно ясная, даже обидно: спал себе и спал, никого не трогал, и вот нá тебе — прямо какие-то сложности по части просмотра сновидений.

Сел на кровати и огляделся, благо в ярком лунном свете предметы были видны более чем чётко. На ночь нам с Зорром отвели крохотную отдельную комнатку, в которой даже имелись две удобные низкие кровати. В одну из них и погрузилось моё уставшее тело, не зажигая свет и уж совершенно не рассматривая окружающий интерьер. Тогда мне так хотелось уснуть, что я чуть не забыл про спящего дофреста, лишь в последний момент устроив его у себя в изголовье. Горынович заснул, едва только его голова коснулась мягкой подушки. Думаю, ему снились великолепные родственники — сиятельные Рэйвильрайдерсы — иначе он не посапывал бы так сладко во сне, вторя переливчатым руладам Враххильдорста. Вот что значит считать, что ты в безопасности — как никак, в доме ещё целая стая волков. Извините, вулфов…

Луна передвинулась чуть правее, впрочем, не изменив ни цвета, ни очертаний. По всему выходило, что спал я часа два, не больше.

В открытое окно неслись шелестящие звуки ночи. Последние цикады допевали свою предрассветную песню. Темнота вокруг уже потеряла непроницаемые густоту и бархатность, добавив ночному пейзажу акварельную размытость и прозрачность красок.

Я тихонько выбрался из-под шерстяного одеяла и, подойдя к окну, решительно вылез наружу, погрузившись в море запахов и состояний. Я ощутил себя частью огромного, дышащего, пульсирующего, такого невообразимо живого мира, для описания которого не достаточно слов ни в одном языке, может быть, лишь вой вулфа вместил бы весь восторг и трепет, охвативший тогда мою душу. Я почувствовал себя молодым оборотнем, нетерпеливым и вдохновенным, кажется, даже присел на корточки от неожиданности. Что ж, вулф так вулф! Я устроился поудобнее, выбрав место на пригорке, откуда был виден или скорее угадывался горизонт. Хотелось выть или петь песни моего буйного студенчества. Петь или выть я так и не начал, а сделал обратное — расслабился, почти растекаясь по влажной от первой росы траве, закрыл глаза и просто стал всем — всем тем, что окружало меня близко и одновременно очень далеко. Земля больше не казалась мокрой, потому что я стал этой влагой на ней. И трáвы не отвлекали вездесущим шуршанием, потому что теперь я понимал их тихий шепот, говорящий о переменах ветров и спящих насекомых, о зреющих семенах и новых побегах, об осторожно крадущихся в ночи охотниках, чьи лапы или ноги ступали одинаково аккуратно. Где-то вспорхнула вспугнутая птица, уносясь в небо тяжелым хлопающим снарядом. Ещё не стих вдалеке шум торопливых крыльев, а я уже знал, что это был полосатый ушастый фазан. Почему-то именно ушастый и именно полосатый — толстый и сонный, истерично недовольный прерванным сновидением. Что ж, не я один разбужен сегодняшней ночью. Мне было тепло и уютно, вспомнились слова Яллы о ласковом прикосновении лунного света. Теперь я понял, что она имела в виду: Маан изливалась и на меня потоком бесконечной нежности и заботы, наполняя мою душу спокойствием и умиротворяющей гармонией. Всё было правильно, именно правильно — так, как должно было быть. Из года в год, из столетия в столетие. В роду вулфов или в роду снежных каттов… Великая Ишк'йятта, праматерь всего живущего, пусть хранит она племя вар-рахалов вечно… вечно… вечно…

Сколько я так просидел — не знаю, но в какой-то момент пришло ощущение, что я не один. Ещё не раскрывая глаз, всеми фибрами души, всем своим существом, каждой клеткой тела, кожей, обостренными нервами, тонким звериным чутьем и человеческим разумом я осознал присутствие и увидел его, горящее множеством огней, рассыпанных до горизонта. Открытый взгляд ничего не изменил. Огни не пропали, а лишь сконцентрировались в сиянии желтых глаз, окруживших меня несколькими десятками колец. Вот это да! Сколько же их здесь собралось?! Я сидел среди вулфов, молча замерших вокруг с внимательным и почтительным выражением на серых, едва различимых в темноте мордах. Через их строй медленно шла Шулдзуа'х, настолько величаво, что казалось, будто сама Ишк'йятта решила посетить столь странное сборище. Войдя в круг, который образовывала первая шеренга вулфов, старуха остановилась напротив меня и замерла, сверля моё лицо горящим, прямо-таки пылающим взором. Потом удовлетворённо кивнула и всё так же молча опустилась передо мной на колени.

Час от часу не легче! Хоть бросайся поднимать пожилую женщину, зачем-то рухнувшую ко мне в ноги. Видимо, мои чувства, как всегда, отразились весьма красноречиво. Предугадывая моё последующее непроизвольное движение, Шулдзуа'х сама поднялась мне навстречу.

— Дафэн, ты вернулся! — только и сказала она, снова почтительно склонив голову.

— Пусть я вернулся, — осторожно начал я, пока ещё пребывая в изумлении и неловкости, — но почему ты зовёшь меня дафэном?

— Потому, что ты и есть дафэн. Тот, кто возвращается вновь, — она приблизилась и встала со мной рядом. — Извини, что мы не узнали тебя сразу.

— А это должно было броситься в глаза? — я постепенно осваивался с ролью неведомой знаменитости и решил подыграть, потихоньку выясняя суть дела. — Каким образом вы определяете дафэнов?

— Их больше нет, ты только один.

— Ну вот, Зорру будет не так обидно: я такой же таинственный и одинокий, как и он, и тоже не знаю, что это значит, — усмехнулся я.

— Ты не одинок, — виновато затараторила Шулдзуа'х. — Я не это хотела сказать. Мне трудно объяснить тебе то, что мы знаем не разумом, а сердцем, а сердце говорит мне, что из людей только дафэн способен беседовать с великой Ишк'йяттой.

— Надо же. И когда же я успел? Ничего такого не помню. Столь значительная встреча не могла ведь пройти бесследно? Меня посетила великая богиня, а я и не заметил?

— Ты не заметил это потому, что её присутствие для тебя так же естественно, как Маан, сияющая в ночном небе, — упорно твердила она. — Мы видели, как Ишк'йятта вошла в тебя, и твоё тело осветилось изнутри её благословением.

— Ну, раз сами видели — теперь не отвертеться, — вздохнул я. — Что ж, пусть буду дафэном. Да здравствую Я, загадочный и таинственный!.. Но я ничего не помню об этой части меня самого. Это вас не смущает, а, доблестные вулфы? Может быть, у тебя, почтенная Шулдзуа'х, есть в запасе какой-нибудь вещий сон на эту весьма актуальную для меня тему?

— Память сама обязательно вернётся к тебе, дафэн, — твёрдо изрекла она, будто черту подвела, явно не собираясь ничего мне объяснять. — Значит, ещё не время. Твой путь будет более гладким, неотягощенным бременем воспоминаний. Иди по нему с покорностью воина, принимающего неизбежный бой.

— Легко сказать, труднее сделать.

— Ты очень быстро учишься, — возразила Шулдзуа'х. — Тебе не нужно начинать путь сначала, достаточно только вспомнить то, что ты и так уже умеешь.

— Первая приятная новость за сегодняшнюю ночь… — и тут до меня действительно дошло. — Ты хочешь сказать, что если в мои руки попадёт меч — я буду лихо рубить им вражеские тушки?! А если незнакомая книга, то я бегло прочитаю её на любом языке?!

— Может быть, может быть, — загадочно улыбнулась старуха. — Нам самим порой неведомы наши пределы… А уж дороги дафэна способен постичь лишь сам дафэн.

Во время нашего разговора сидевшие рядом вулфы вставали и медленно, по одному, подходили к нам, на секунду останавливались и заглядывали мне в лицо, после чего бесшумно растворялись в темноте. Их было нескончаемое множество… Постепенно я перестал обращать внимание на сие утомительное кружение, упустив момент, когда же это неожиданно закончилось, и мы остались на холме одни.

— Что они делали? — поинтересовался я после исчезновения последнего вулфа. — У меня уже в глазах рябит. Сколько их было?

— Пришли почти все из нашего племени. Они отдавали дань уважения тебе, дафэн. Каждый подошедший вулф будет помнить тебя до конца жизни и расскажет своим детям и внукам. Это великая честь для нашего народа.

— Вот она — минута славы. И почему мне это так безразлично? — пробормотал я себе под нос, но Шулдзуа'х услышала и ответила:

— Потому, что с каждым мгновением ты всё больше обретаешь себя.


Я позвал его по имени, но он не расслышал, в своём безумном одиночестве упорно не бросая единственно возможное, хоть и безнадежное занятие. Я позвал снова — безрезультатно. Тогда я уселся рядом и стал ему помогать, отгребая тлеющую труху к краю всё ещё дымящегося круга. Только тут он заметил меня и страшно закричал, упав мне в руки хрипящим, невесомым тельцем. Я прижал его к себе и понёс куда-то прочь, прочь, прочь, ничего не видя и не разбирая дороги, пока запах гари и смерти не сменился прохладной тенью камней.

Загрузка...