Крик дафэна

ГЛАВА 16. Гном

— Ну что, хоний выкидыш?! — провизжал из толпы чей-то голос. У вопрошавшего была явно повреждена гортань. — Добегался?! Иди сюда, не дрейфь! Ты у нас никогда не сдохнешь, уж мы-то постараемся!

Толпа нетерпеливо переминалась, вздрагивала и перешёптывалась. Никто не решался первым нарушить девственность ничейной полосы, отделявшей их от меня. Я не терял надежды активизировать пока безучастный ко всему и всем жезл.

И тут зыбкая преграда рухнула, прорвавшись в нескольких местах добровольцами: пара одинаковых, подвяленных, но активных участников и старый носатый черт, протиснувшийся в первые ряды, подались в наступление. Другие неотрывно следили за мной. За мной, за добровольцами и направленным в их сторону Фатш Гунном.

Я жал пальцами — безответно. Толпа радостно загундела и качнулась, следуя за своим авангардом. Пихаясь и кряхтя, она пододвинулась ближе. Я отступил назад, всё ещё не в силах оторваться от путеводной нити иссякшего товарища, вжался спиной в стенную трещину, с трудом протискиваясь в спасительную щель — пусть хоть и ненадолго спасительную… Жезл вдруг выдал сноп тоненьких ярко-жёлтых молний, ударивших по особо рьяным преследователям. Те истошно завопили, но что там с ними произошло, мне уже было не видно, так как я провалился куда-то вбок. Трещина оказалась не просто углублением, а началом хода — узкого, кривого, неудобного. Я еле-еле туда пропихнулся, под немыслимым углом, вихляясь и толкаясь, как земляной червяк, всеми частями тела, переливаясь мышцами почти волнообразно. Кто-то схватил меня за башмак, я слабо лягнулся — эх, не размахнуться! — отбиваться Фатш Гунном не было никакой возможности: теперь я держал его прямо перед собой. Лезущий следом отцепился, но не отставал, сипло дыша и скребя по камням. Фантазия рисовала самый невероятный образ, снабжая его то метровыми клыками, то острыми когтями. С каждой минутой он становился всё ужаснее и ужаснее. Одно было хорошо: это придавало мне лишние силы. Я без устали полз дальше. Стих шум оставленной пещеры, утопив в земляной глубине сначала отдельные выкрики, а потом и гулкие приливы недовольного ропота, постепенно перешедшего в бормотание и пережевывание. Видимо, там снова возобновилась драка, и кто-то опять кого-то ел.

Погоня за мной так и не началась, лишь настырно лез изрядно отставший и почти теперь неслышимый страшный некто, постепенно ставший привычным стимулом бегства.

Ход расширился, дав мне возможность приподняться на четвереньки, достать жемчужину и передвигаться дальше при её неярком свете. Так дело пошло гораздо быстрее, правда, и колени, и ладони очень быстро искололись об острые камни, которые с каждым метром становились отчего-то острее и твёрже. Ерунда! Главное — в затылок больше никто не дышал, и ход вёл под углом наверх. Да, определённо не вниз. Теперь я знал это наверняка. Пару раз даже пришлось лезть вертикально, подтягиваясь на руках или упираясь спиной и коленями, почти наощупь, так как в такие моменты приходилось держать жемчужину в зубах. Фатш Гунн я засунул за пояс, уже не опасаясь того, что меня настигнут, надеясь, что крутые подъёмы мой преследователь, наверное, может быть, всё-таки, очень хотелось бы думать — не осилит.

Лезть в одиночестве оказалось, к моему удивлению, совсем обыденно и почти скучно. Получалось монотонно и механично. Раз-два, ещё метр и ещё один. Бесконечная череда «кроличьей норы». То спереди, то сзади выскакивали и суматошно убегали успевавшие спрятаться до того, как их коснется граница света, подземные обитатели.

В какое-то мгновение, несмотря на усилия моего крошечного жемчужного светильника, мне показалось, что я пробираюсь сквозь толщу абсолютной темноты, бесконечной территории мрака, отделявшей меня от настоящего света, настоящих запахов и звуков, настоящего воздушного пространства, в котором возможно всё: от ветра до восхода солнца. Мир… Желанный мир лесов и озёр, щебета птиц и песен дриад… Осыпавшиеся камешки бормотали мне вслед свои незатейливые истории. Я и сам мог бы порассказать им достаточно. Вот отмерен, отмотан и проглажен животом целый кусок нескончаемой дороги — дороги наверх или в никуда. Что-то мне взгрустнулось не вовремя, да и ход вдруг решил добавить трудностей — не задумываясь, по-дружески сдвинул стенки почти до неприличия близко: ещё чуть, и придётся возвращаться назад. Мысль об обратном путешествии вызвала целый ворох переживаний. Шум крови в ушах превращался в насмешливый гомон и рукоплескания оживляемых мною персонажей. Теперь произошедшее в пещере казалось бездарно сочиненным и отвратно сыгранным спектаклем. Ни за что на свете! Туда? Никогда! Уж лучше застрять здесь… Провокационная мысль не замедлила сказаться на происходящем: створки туннеля предательски сдвинулись и почти ласково обняли моё ползущее тело. Минуту я упирался и пропихивался, втягивая живот и ребра, одолел сантиметров сорок и тут уже застрял окончательно, с прижатыми к голове локтями, вывернутый наподобие буквы «Г». Дальше коридор снова резко загибался и уводил вправо. Вытянутая рука с зажатой в пальцах жемчужиной чуть сдвинула плотную черноту тени, но высветился только ещё небольшой кусок неровной стены. За тёмным порогом была неизвестность…

Из-за камня выбралась многоножка и деловито зашагала к моему запрокинутому лицу, волнообразно перебирая ножечной бахромой. Я чуть шевельнулся, пыльно чихнул — многоножка замерла и стремительно унеслась под защиту тени, лёгкая и совершенно свободная.

Отчаявшись продраться вперёд, я решил немного вернуться назад, оглядеться и потом, чуть расширив проход, повторить попытку. Промучившись почти пятнадцать минут и не сдвинувшись ни на сантиметр, я устало поник в каменном капкане. И назад тоже никак… Вот тут-то и навалилась тоска, могильной плитой расплющивая зажатое в ней тело — вот и всё!.. Неужели действительно всё? Или я, как Винни Пух, полежу здесь недельку и похудею? Может, и рассмеялся бы, но заваленному человеку сия привилегия недоступна — сжатые ребра и живот не производили необходимых конвульсивных движений. Осталось лишь тихо сказать: «Ха-ха-ха».

Как тяжело. Кажется, вся земная толща ожила, задышала, утробно ворча и вздыхая, поудобнее устраиваясь на моём крошечном тельце. Кто я для сей монументальной особы? Тот же червяк или многоножка, с той лишь разницей, что им-то как раз и позволено свободное курсирование внутри бесконечных недр.

Хорошо хоть сзади не было ничего слышно. А вдруг мой отставший «дохлячок» наконец доползёт до моих торчащих ног?.. Додумывать эту мысль лучше не стоило.

Время замедлилось и теперь текло только где-то глубоко внутри меня. Тик-так, тук-тук — полусонное, обморочное сердце протолкнуло по венам следующую ничтожную порцию жизни.

Я всё ещё был в здравом уме и сознании, хотя моё собственное «я» уже давно пыталось сбежать из этой, ставшей такой беспомощной, скорлупы. Пока что ещё мне удавалось гасить его порывы ринуться прочь. Что ж, понятно, ему-то что?! В любой момент оно может оказаться где угодно… Стоп! А почему я, спрашивается, никого не зову на помощь? Ведь где-то есть Горынович, дофрест и… Впрочем, этих двоих вполне было достаточно. Я сосредоточился и мысленно, стараясь быть внятным, громко (как мог) подумал: «Караул! Sos! Спасите! Зорр! Враххильдорст! Отзовитесь! Я застрял!» Чуть посомневался и добавил: «Мне почти хана…».

Ответ пришёл так быстро, что я тотчас забыл про отчаянье.

«Кому нужна помощь? И что такое „хана“? — тихо, но отчётливо поинтересовался кто-то. — Эй, не молчи! Ты там живой?»

«Живой! — чуть не заорал я. Постарался успокоиться и продолжил: — Полз в туннеле и застрял. Вот лежу и не могу выбраться… Зорр!!!»

«Мы не зорр, а команда 003. Сообщи свои координаты, и через час мы будем у тебя», — уверенно потребовал голос.

«А вы разве сами не можете определить?..» — загрустил я.

«Мы же не сканирующие лоххи! — обиженно возразил мой собеседник. — Какая неучтивость — отвлекать по пустякам. Определите координаты и тогда выходите на связь! Отключаюсь!»

Всё стихло. Лишь через минуту я сообразил, что надо закрыть рот. Удивление моё было столь велико, что даже гора перестала душить своей тяжестью, приникая ко мне теперь почти ласковым объятием. Я только и подумал: «Вот это да-а-а!» Немного собрался с мыслями и решил попробовать снова, на этот раз пытаясь представить Зорра как можно более чётко и живо. Представил. Да так живо, что чуть не взвыл от тоски.

«Зорр!!! Отзовись!!!» — скорее сердцем, чем разумом позвал я.

«Это кто?! — недовольно проворчал в ответ голос Горыновича. — Что надо?»

«Да я это! Вася!» — закричал я, от неожиданности переходя на повышенные тона.

«Какой ещё Вася? Вася какой-то… Спать мешаешь, Вася! — пробурчал Зорр. — Завтра приём во дворце, не высплюсь — буду злой, подерусь с кем-нибудь!».

«Так вы отбились от грольхов?! Здорово! А как Фастгул'х? А Иичену жив? — от радости я забыл про себя. — А дофреста нашли?»

«Какого такого дофреста? Фастгул'х? Иичену? Не знаю таких!» — он явно меня не понимал, не узнавал и вообще был какой-то не такой. Я подозрительно замолчал, потом осторожно спросил: «У тебя как со здоровьем?»

«Что-о-о??? — возмутился Горынович. — Что может случится с юным и свободным Змеем?»

«А как же твоя Алюшка? — всё более утверждаясь в своей догадке, вкрадчиво поинтересовался я. — Жениться уже передумал?»

«Жениться?! Ёкарный кикимрун!!! Я не знаю, что ты за Вася, но вот сумасшедший — точно! Чтобы я да и женился?!» — он громко фыркнул и замолчал навсегда.

Я задумался. Несмотря на своё бедственное положение, только что услышанное было очень любопытно. Это, несомненно, ораторствовал Зорр Горынович, но более раннего образца, много-многолетней давности. Каким-то немыслимым способом я провалился в прошлое, по крайней мере, мне так показалось. Только что слышанный хийс вёл себя как… как… ну, не знаю как, но точно не так, как тот, который топтал грольхов на берегу озера.

Где же вы, мои други, души родственные? Увижу ли когда?

Может, песни запеть? Бардовские… или блатные? Тоска…

Грустно это, вот так взять и окончить своё существование в земляной норе, глубоко-глубоко под горой. Всплыла душещипательная картина: объеденный многоножками скелет, заткнувший собой давно забытую дыру — ни имени, ни «координат» захоронения, и никакие сканирующие лоххи не отыщут… Короче, хватит выжидательно худеть, пора опять трепыхаться. Я с новыми силами заскрёб ботинками, толкаясь сквозь расщелину. Печально — но быстро устал. От напряжения загудела голова, и поплыли круги перед глазами. Плавно накатывающий прибой… Потоки… Переливы… С новой силой зазвучали внутренние голоса сомнений… Молчали бы уж, не до вас. Разве можете вы помочь моей тоске, заглушить мою печаль? Пустые разговоры с самим собой… А впрочем, что мне ещё осталось в этом-то положении? Что должен я понять или принять, чтобы земля расступилась чудесным образом, выталкивая меня из этой пыточной камеры? Дело ведь, наверное, не в ширине ребер, а в ширине души. Какая её часть задевает обо все края и не проходит в игольное ушко правильного осознавания? Так что же, всё-таки, застряло в темноте изнаночной сути? Я ведь должен был прошагать этот путь на одном дыхании, играючи, достойно высокого и непонятного звания «дафэна». Я, который давным-давно обязан был овладеть всеми возможными способностями (дальше тоски и усталости всё равно не иду, всё равно не оправдал чьих-то надежд, и, прежде всего, своих), я, я… медленно слабею, растворяюсь… Безнадежность ужасна, неотвратима, безжалостна… Нет! Так не должна закончиться эта история. Не верю! Моя жизнь проставила лишь одинокую, хоть и жирную, запятую. А дальше, конечно же, будет «дальше».

Звон. Звон… Тишина вокруг обветшала и расползлась под моими пальцами, впуская в прорехи отдельные звуки и воспоминания.

Дил-линь… Дил-линь… Звон рассыпающихся колокольчиков, серебристыми горошинами разбежавшихся по поляне. Как весело было отыскивать их в подыгрывавшей — увы, не мне — траве. Смех да и только, но послушные Динни травинки сами собой оборачивали, оплетали блестящие шарики. Поди-ка найди! Ей тогда было двенадцать лет, а мне… мне гораздо меньше. А теперь… А теперь мне почти двадцать три, а ей по-прежнему… сколько же? Действительно, когда она прекратила «стареть»? И раньше, и в самый последний раз, когда я её видел, она выглядела всё на те же семнадцать? Восемнадцать?.. Интересно, в какой момент её возраст перестал следовать привычному ритму времени, растекаясь тем самым завораживающим переливом колокольчиков, нескончаемой музыкой вечности. Удалось бы уловить те единственно верные ноты, которые слышимы ею всегда. Может, тогда и родилось бы то самое главное, заветное слово, которое вернёт нас назад… Хотя зачем — назад? Пусть будет вперёд! Забавно, по человеческим меркам я теперь старше её… А ведь это глупо — я распаляю себя, теряю последние силы. Тоска, какая невыносимая тоска!.. Я надолго задумался.

Смело приближавшиеся шаги конкретно воспринимались долгожданной галлюцинацией. Хорошо хоть не сзади, а то как-то невежливо — встречать гостя грязными подошвами ботинок и… ну, и потёртыми штанами, плотно перекрывавшими проход. Я приподнял жемчужину, как можно дальше высвечивая загибавшийся коридор. Рука занемела и плохо слушалась. Кто-то хмыкнул, и шаги стихли. Совсем близко, не дойдя до границы света каких-нибудь полтора шага. Воцарилась напряженная тишина. Моя рука не выдержала первой и с хлопком заняла прежнее место. Я вздохнул и прикрыл глаза — эти игрища порядком мне надоели.

— Зачем же так-то? — сказал приятный низкий голос. — Такой настырный молодой человек, и вдруг столько пессимизма.

— Рука затекла, — машинально пояснил я и посмотрел на вновь прибывшего.

У поворота, облокотившись пухлым плечиком на скошенный угол, стоял пузатый человечек, нарядный и чистенький: парадный сюртучок был прошит блестками, начищенные пуговицы сверкали, в кудрявой широкой бороде затерялась пара розовых бантиков, сдобное тесто лица аппетитно выступало щёчками и лоснящимся носом, глазки приветливо улыбались, хоть и светились красными звериными зрачками. Он отлепился от стены и, по-мальчишечьи сунув в карманы бархатных штанишек большие пальцы рук, манерно поклонился, щёлкнув каблуками высоких сапог.

— Честь имею, Бэбэлэнц! — представился он.

— Василий, — тихо ответил я и где-то в невидимой нам части лаза тоже пришлёпнул ботинками.

— Ха-ха-ха! — звучно расхохотался человечек, так громко, что я начал опасаться за целостность коридора. Со стенок действительно сорвалась пара камешков и раскатилась между нами. — А ты и правда молодец, хорц! Ничего не боишься! Ха-ха-ха… Хотя застрял ты капитально и весьма безнадежно. Вы, хорцы, всё время вляпываетесь в какие-то мерзкие истории.

— Хорцы? — переспросил я, с трудом скашивая глаза и стараясь не терять из виду подходившего ближе Бэбэлэнца. Если он сделает ещё пару шагов, то мне останется созерцать только его бороду и начищенные пуговицы. — Может, хоны?

— Это у вас там внизу — хоны, — брезгливо надул щечки Бэбэлэнц. — Грольхи так человеков называют. А изначально были хорцы. Хм… Хорцы и хорцы. Это потом они в людей изросли.

— Ладно. Как меня не назови, а вот видишь — застрял! — от духоты и долгого лежания я тяжело воспринимал происходящее. — Помоги, пожалуйста, если можешь: очень нужно наверх.

— Очень? Нужно? — захихикал тот, сверкая красными угольками глаз. — Хорцам всегда что-нибудь очень нужно! А разве гномам нужно то же, что и хорцам?!.. Изгадили наши горы, изрыли, издолбили, изничтожили!

Значит, гном. Ясно. Хотя нет, ничего мне не ясно. Что там я читал про гномов? Маленькие толстые подземные жители (пока похоже), любят золото и драгоценные камни (а кто ж их не любит, хотя мне, пожалуй, одинаково — есть на пальце кольцо или нет… если, конечно, оно не обручальное), помогли Белоснежке и ещё кому-то. А чем я хуже той белокожей девчонки?

— …чтобы Бэбэлэнц, сын Бу-Бэбэлэнца, стал помогать жителям нижних пещер, фу, которые только и способны, что обедать друг другом — дурной вкус! Вот если бы на моём месте оказался мой брат Бэ-Бэбэлэнц, он обязательно бы выцедил из тебя выгоду, а вот если бы… Эц-Бэбэлэнц, тоже мой брат — он бы просто вытащил тебя отсюда. Болван! Позор клана! Бай-Бэбэлэнц всегда говорил, что Эц-Бэбэлэнц должен брать пример с Э-Бэбэлэнца, нашего племянника, а не то Бэ-Бэбэлэнц скажет нашему дедушке Эца-Цацабэбэлэнцу, и тогда… Ууу… Ооо…

Я его не перебивал, впрочем, совершенно не вникая в запутанную структуру семьи Бэбэлэнцов. Наконец, он закончил и торжественно уставился на меня сверху вниз, нависая надо мной выпяченным животом и нижней губой.

— Так может быть стоит позвать сюда этого самого Эца… Буца… Цаца… Бэ… Бэбэлэнца — того, который, всё-таки, способен мне помочь. Несмотря на то, что я хон, или хорц, короче — человек, — я тяжело вздохнул и вопросительно посмотрел на случайного свидетеля моих мучений. Тот продолжал лучезарно улыбаться, сверкая бликами на щеках и пуговицах. На этот раз его улыбка показалась мне жёсткой и отстранённой: он всего-навсего издевался. — В конце концов, может будет веселее меня вытащить из этой западни, если вы хотите развлечений? Со мной явно забавнее, уж поверьте.

В этот момент вдруг забили часы, мелодично и чисто. Бэбэлэнц поспешно и почти виновато прицокнул языком и, похлопав по карману, где, видимо, лежал источник звука, сказал:

— Извините-с, обед! — он нарочито медленно развернулся и удалился во тьму, более уже не оглядываясь.

Гора надо мной была живой и разумной. Большая серьёзная дама, мудрая и неторопливая, она покоилась здесь всегда, по крайней мере, считала, что всегда. Я и не возражал: если столько лежать на одном месте, время может показаться понятием, не заслуживающим внимания.

Ощущение её присутствия пришло не сразу, проступая сквозь пелену отчаянья едва заметными смазанными образами. Кажется, на её покатых боках, где-то там — в недостижимо желанном далеке — разливалась молоком луна. Где-то (отчего же так скрутило горло?) стояла прохладная ночь. Здесь же она была тоже: извечная, плотная, как будто вырезанная из куска мрака с черными изломами внутренних трещин и ходов — бесстрастная каменная ночь. И в этом лоне, способном поглотить всё и вся, возмущая его спокойствие, притаился некто, чуждый этой структуре и смыслу. Я ощущал себя лишним, непонятно зачем оказавшимся в узкой, не по моим меркам скроенной расщелине. Пиджачок-то явно усел, и давно надобен другой… Одиночество здесь было в почёте, и неоткуда ждать внезапной помощи. Я, как ранняя бабочка, вылезал и неблагополучно застрял в подмерзшем коконе, ещё живя и надеясь, что он всё-таки растает и раскроет створки жёсткого капкана — мечтатель!

Гора теперь не давила, не налегала, хоть и держала так же цепко и настойчиво. А если попытаться с ней поговорить? Ведь услышал же меня стол, и у вулфов ведь получилось! А кстати, точно — той далёкой ночью, когда потом собралось вокруг меня племя Яллы, удалось ведь мне стать степью… Так, стоп, не отвлекаться! Интересно, мне к горе как обращаться?

«С уважением, — отозвалось у меня внутри, скорее в сердце, нежели в голове. — Как ты здесь оказалась, букашка? Как странно у тебя светит сердечко. Кто ты?»

Я определённо не знал, что сказать в ответ. Впрочем, этого и не требовалось: её Величество Гора читала в моей душе, как в открытой книге. Я вздохнул и очистил свои мысли от суеты и паники, которой я предавался в последнее время… Где обитает человеческая душа, когда тело, онемевшее тело перестает внятно сообщать разуму о своих границах? В тот момент я ощущал лишь сердце, своё беспокойное непримиримое сердце и фиолетовое сияющее пламя, заполнившее сосуд черепа вместо покинувших его мыслей. Свобода — это абстрактное понятие, применённое в совершенно конкретной несвободной ситуации, когда, наконец, душа перестает биться пленённой птицей о границы телесной клетки. Нет никакой клетки. И никогда не было… А тело… Что тело? Тело — это лишь отпечаток души, слепок её одежд, чьих складок можно коснуться, при этом так и не задев их хозяйку.

Кажется, что-то изменилось вокруг. Каменная плита, которая только что мешала мне дышать, вдруг, утратив свой вес, дрогнула и чуть приподнялась, освобождая мои смятые ребра — совсем чуть-чуть. Я пошевелил ногами, но сдвинуться с места так и не смог.

…Время — это, наверное, трещинки на сыпучей стене, ничейные зарубки, следы крошечных лапок, отмечающих длительность нашего заключения; тонкая ниточка путеводного клубка, по которой мы балансируем до самой смерти. Как передать тебе, незабвенная Гора, незыблемая ты крепость, что за твоими бастионами совсем по-иному дует ветер? Что маленькая птичка, севшая на протянутую ладонь, порой выражает собой больше смысла, чем тысячи исписанных страниц научного трактата? Нижайшая нота, вибрирующая в твоих пещерах столь низка, что почти неуловима для такого хрупкого существа, как я, твой пленник? Или всё же я — твой гость, путник, случайный прохожий?

Мне почудилось, или каменный обруч действительно ослабил свои объятия? Я осторожно пошевелил руками, с радостью ощутив первые уколы во вновь обретённых пальцах. Выдохнул, упёрся башмаками и… чуть сдвинулся вперёд. Ещё чуть-чуть. Может, удастся протис-нуть-ся-яаа?!.. Одолев сантиметров десять, снова забуксовал — нет, увы, но не сейчас.

Я очнулся от покряхтывания и покхекивания, катились камешки, кто-то смеялся. Так, провалившись в горячечный бред, всплываешь вновь к жизни и боли совершенно другим, измученным и растоптанным. Я со стоном приподнял голову.

Рядом опять стоял Бэбэлэнц и крутил в руках мою жемчужину.

— Занятная вещица, — проговорил он, заметив, что я, наконец, пришёл в себя. — Украл?

— Моя-я, — прохрипел я. Губы не слушались, горло забилось пылью и скрипело при каждом вздохе. — Отдай…

— У тебя есть что-нибудь такое же? — пропустив мимо ушей мою просьбу, продолжал гном. — Тебе ведь всё равно будет ни к чему. Очень скоро.

Он критически оглядел мои как попало торчавшие руки и чумазое лицо со сложным выражением в выкаченных глазах и заинтересованно приблизился вплотную.

— Она… подарок, — с трудом проговорил я, болезненно следя за каждым его движением. — Пожалуйста…

— Да зачем?! — поморщился Бэбэлэнц, с досадой оглядывая мои вздрагивавшие пальцы. — Тебе и так повезло. Если бы тебя нашли пещерные гнорли, ты был бы уже мёртв, и давно! Все, кто приходят с нижней каторги, несут, по их мнению, опаснейшую заразу и подлежат немедленному уничтожению. И они, как хранители внешней границы, несомненно правы! Но… Мы же, младшие гномы, гуманны. Зачем убивать, когда можно просто подождать… в данном случае, денёк-другой? Позволь заглянуть в глазки — ну да, сутки, не более.

Слова, которые он говорил, были настолько лишними, неуместными, что даже не оскорбляли, однако причиняли нестерпимый душевный зуд, то самое необъяснимое чувство, когда кажется, что ещё одна буква, слог, звук, упавший камешком с лоснящихся губ собеседника, — и моё тело не выдержит, разорвётся на куски, разнося надоевший проход к… да-да, к тем самым чертям, что остались где-то внизу. Странно, но Бэбэлэнц ничего не замечал и, знай себе, обстоятельно меня осматривал, как доктор умирающего, сетуя на желтизну щёк и синюшность ногтей.

«Ну, что же ты?!» — недоумённо спросил я себя. Или это, всё-таки, был кто-то другой. Гора?.. «Что, что? Конь в пальто!» — сердито подумал я, медленно, но верно стервенея от происходящего. Ноги сами собой нетерпеливо заскребли, замахали, ища опору. А тут ещё и противный гном, светя себе моей же (моей!) жемчужиной, решил поближе разглядеть мой гардероб.

— Пшёл прочь, мерзкий и жирный! — сухо плюнул я в него. — Я не для того убегал из ада, чтобы умереть в твоих мародёрских объятиях!

— Но-но!!! — гном настороженно попятился. — Лежи смирно, каторжное мурло! Хоть смерть прими достойно! Небось, когда убивал и грабил, никого не жалел!

— Сам ты каторжник! — огрызнулся я, елозясь и вытягиваясь. Земля вокруг казалась мягче, чем раньше. — Я там просто мимо проходил! Транзитом наверх!

— Ха-ха-ха!!! — не выдержал Бэбэлэнц, утирая обильные слёзы и хватаясь одной рукой за круглый животик. — Оттуда пока никто нормальный не выбирался! Всякие ползуны да мертвяки. А если ты мясной да свежий — значит шпион! В глаза твои бесстыжие дай посмотреть перед тем, как ты сдохнешь!

— Отдай! Жемчужину! Вор! Моя! Отдай!..

Он возмущённо сунул мне в нос вожделенный мною объект, светя прямо в лицо.

Я зарычал и рванулся, сдирая рубашку, кожу, промахиваясь одеревеневшими руками, но попадая, вцепляясь зубами в рукав его сюртука. Он охнул и осел на землю, выронив жемчужину и в смятении покрыв меня бородой. Затем что-то сильно ударило меня по лбу, и я на минуту потерял сознание. Ещё трескуче осыпалась темнота хода, отмечая поспешное отступление Бэбэлэнца, а я уже пришёл в себя, наполовину выдавленный из бывшего каменного капкана. Свободен! Спасибо, Гора!

«Ты был слишком живой…» — прошептала в ответ она.

Я рассмеялся, более походя звуками на рыданье. Свободен и… беспомощен. Тело меня не слушалось, грузно распластавшись на полу. Стены больше не давили, хотя и находились почти так же близко, как и раньше.

Около моего носа лежала и призывно мигала моя маленькая преданная спутница. Что, милая, чуть не сменила хозяина? Она возмущённо вспыхнула красным. Я нежно взял её в ладонь и прикоснулся губами.

Прямо из стены высунулась бородатая физиономия Бэбэлэнца и сумрачно произнесла:

— Что, ещё тридцать сантиметров прополз? Молодец, хорц! Герой!!! А всё равно ты здесь и подохнешь! Героически… Надо же, какой жадный!!! Только из-за своей жадности и выбрался из теснины!

Я промолчал, но попробовал продвинуться ещё хоть немного. Это напоминало бултыхание выброшенной на берег рыбины.

— Ну-ну! — удовлетворённо заключил гном и скрылся.

Полчаса прошли в безуспешной смене коротких попыток одолеть ещё хоть сколько-нибудь и долгих промежутков не приносившего сил отдыха. В следующие полчаса я решил сменить тактику и занялся поочерёдным разминанием-шевелением мышц, сожалея о том, что было невозможно просунуть вдоль тела руки и растереть его более активно. Мучительное покалывание постепенно притупилось, и я облегченно вздохнул, уже более результативно передвигаясь по узкому коридору.

— Ползёшь? Хорошо! — ехидное лицо Бэбэлэнца опять торчало прямо из стены. — Таким темпом доберёшься до солнышка лет этак через пять.

Упоминание о солнце вызвало судорогу по всему моему телу и ответное довольное хихиканье вновь исчезающего гнома.

Прошло ещё полчаса, и я почти дополз до поворота. Пока с таким же немыслимым усилием. Никакого разнообразия, да и ладно: дорогу осилит идущий, а горную кишку — ползущий.

Я вздохнул и погладил жемчужину. Если б не она — корячился бы в полной темноте, и большой вопрос, куда бы я докоряч…

— Хм. Нежности телячьи! — из стены неожиданно вывалился Бэбэлэнц, весь целиком, и торопливо направился ко мне. Я сдвинул брови и, всё-таки, невероятным усилием просунув руку вдоль тела, попытался вытащить Фатш Гунн. Гном вздохнул и виновато проговорил: — Дурень ты, хорц! Нет, чтобы сразу мне всё рассказать, по порядку!

— А ты не спрашивал! — я подозрительно прищурился, пытаясь понять новое настроение Бэбэлэнца — хм, этакий миляга и душка, так я и поверил!

— Я же сказал «извини», что тебе — мало? — проворчал тот, присаживаясь рядом и доставая из кармана небольшой бутылёк. — Пей!

— Не буду! — я решительно сжал зубы. — Ишь, отравить меня вздумал. Не выйдет!

— Ладно, — вздохнул Бэбэлэнц. — Виноват. Надо было сразу вниз сбегать, глянуть самому, а я поленился, не поверил тебе. Уж прости, но ты первый такой оттуда выползаешь. Откуда мне знать? Вобщем, Энц-Бэбэлэнц прибежал, говорит, что на каторге восстание. Полный кавардак! Мумии ожили, жрут всех подряд, включая самих рогатых чоттов. Немыслимо! — добавил он уже сам себе, непосредственно в бороду. — Немыслимо! — опять повторил он и, покосившись на меня, сообщил: — Поговаривают, что их оживил какой-то хорц, которого, вроде бы, сам верховный йокль отправил на каторгу непонятно почему.

— Да я это, я! Одной штуковиной и оживлял! Ненарочно. А йокль меня никуда не отправлял, лишь указал дорогу наверх. Вернее, черхадд указал, а йокль только… — я запутался и обессилено замолчал. Мой путь сюда оказался слишком длинным и не укладывался в два предложения.

Тут мне, наконец, удалось вытащить из-за пояса и протолкнуть вперёд Фатш Гунн. Странно, но я был абсолютно уверен, что на этот раз Бэбэлэнц даже не подумает что-нибудь у меня отбирать.

— Вот! Это та самая штуковина!

— Демонстрировать не надо! — поспешно подскочил гном. — Верю, верю!

— За мной гнались такие странные, тощие, отвратительные… — продолжал я. — Гадкие такие мужики.

— Эагрэшты! — мрачно сплюнул Бэбэлэнц и посочувствовал: — Трупоеды. Небось, трудно было от них убежать.

— Трудно было из расщелины выдраться, а от них убежать — невозможно. Я и не смог. Они прижали меня к стене, и если бы не клубок, который вывел меня к началу этого хода…

— Какой клубок? — переспросил гном, запоздало оглядываясь вокруг.

— Да был у меня один верный проводник, путеводный клубок — дорогу мне показывал — да закончился: катился-катился, и весь вышел. Эх, если бы не он — точно бы меня сожрали или настругали в котлы. Эти самые жуткие чотты!

— Да нет! — заулыбался Бэбэлэнц. — Чотты как раз совершенно необходимы: кто же вместо них будет наказывать присланных на каторгу? Туда ведь не попадают за красивые глазки — всё больше за убийства и кражи. Вот чотты и следят за порядком, за котлами, за процессом мумификации… Слушай! — вдруг встрепенулся он, протягивая мне снова бутылёк. — Выпей — а то мне тебя тащить придётся, а я, как ты видишь, не в той весовой категории. Нам нужно отсюда уходить, и чем скорее, тем лучше. Не бойся! Это наша семейная настойка, возвращающая силы: через пять минут будешь как новенький — выпей! — он выдернул затычку и удовлетворённо понюхал. — Ахх! Вкуснота! Пей, времени нет! Вдруг кто-нибудь за тобой следом ползёт: гнорли на границе могли и не уследить…

— Разумеется! — почти вскрикнул я, выхватывая из его рук бутылочку с чудодейственной жидкостью. Неожиданная мысль о том, что кто-то очень настойчиво и долго тащился следом, пыхтя и щипая меня за ботинки, единым росчерком аннулировала мои последние сомнения. Тем не менее, я предусмотрительно поднёс к горлышку жемчужину, наблюдая, не изменит ли она свой цвет — одним из её свойств была способность определять яды. Гном всё понял и возмущённо хмыкнул — мол, спасай его после этого! Жемчужина мигнула и выдала радужно-золотистый оттенок.

— Ей нравится! — саркастически констатировал Бэбэлэнц. — Не будешь пить — отдай: я сам выпью!

Я улыбнулся и приложился губами. Земляничная настойка! Я глотнул от души, блаженно прикрывая глаза.

— Эй-эй! — запротестовал её хозяин. — Хватит! На вас, дармоедов, не напасёшься.

— На нас? — переспросил я, со смешком обводя взглядом пустой коридорчик. — Да ладно, держи! Меня жадным называл, а сам… Что дальше-то?

— Дальше? Рано тебе «дальше», — проворчал Бэбэлэнц, любовно обтирая, закупоривая и пряча в карман драгоценную бутылочку. — Сказано ведь тебе — ждать пять минут. Сам почувствуешь, когда сможешь двигаться, как прежде. Ты лучше вот что скажи, — встрепенулся гном, усаживаясь рядом: — Внизу и правда есть удивительный город, а? Ты там был?

— Правда! — кивнул я, переворачиваясь на живот и устраиваясь поудобнее. По всему телу разливалось приятное тепло и лёгкость. Близкие стены больше не угнетали и, к моему удивлению, создавали некое ощущение уюта и защищённости. Я постепенно оживал. — Лабиа Тхун — это неповторимое место, соблазнительное и опасное одновременно. Там запросто можно потерять голову и не только её.

— Ты о нём, как о гномихе рассказываешь, — мечтательно блеснул глазами Бэбэлэнц, потом захихикал и сделал непристойный жест: — Эх, гномихи… Игруньи!

— Да, пожалуй, его действительно можно сравнить с женщиной — переменчивой, яркой, чувственной, немного крикливой и совершенно непредсказуемой, — задумчиво подтвердил я. Перед моим взором вставали каменные пирамиды, облепленные причудливыми зданиями, огни вывесок, дорог и кафе. Пейзаж не портили даже пролетающие то тут, то там дирижабельные тушки жепобов, наоборот — их тела, как смешные воздушные шарики, придавали городу карнавальный вид. Сева со своей Лялюшкой, небось, отправились в свадебное путешествие… Я вздохнул. — Эх, Бэбэлэнц! Я пробыл там всего несколько часов, а уходя оставил там несколько друзей. Увижу ли их снова — неизвестно.

— На, Василий, выпей за них! — гном неожиданно вновь протянул мне свою бутылочку. Глаза его вдруг странно заблестели. Он понимающе загрустил и шмыгнул носом. — Да пей, пей! Мне не жалко. Ты, хорц, такой странный оказался.

— Представляешь, там сходятся дороги из разных времён и миров, — благодарно отхлебнув из предложенного сосуда, продолжил я. — Отовсюду прибывают путешественники, — ох и кто только ни прибывает! — многие тут же отправляются дальше, но и многие же остаются в Лабиа Тхуне. Навсегда или на какое-то время. Это удивительный город, хотя над ним нет голубого неба и не светит солнце или луна…

— Ха! Голубое небо! Видал я его! К слову сказать, теперь мне стало понятно, почему не иссякает поток отправляемых на каторгу! — невпопад заключил гном. — Конечно, когда столько бездельников, именующих себя путешественниками, прут и прут через незакрытые двери, обязательно каждый третий оказывается уродом. Ну, каждый пятый. Или пятнадцатый. Какая разница! И даже город на них не действует благотворно. С какой стороны змею на руку не наматывай, она всё равно кусается.

— Да нет, там встречаются милейшие создания.

— Вот и я о том же! Каждый пятый, ну седьмой… — усмехнулся Бэбэлэнц. — Кому ж не знать, как мне. Я же эту каторгу и охраняю. На верхних пределах, само собой…

— Так я, получается, был на какой-то каторге. Выходит, что черхадд меня подставил под неприятности.

— Я про черхаддов только слышал. Говорят, они великие шутники, — поддакнул гном.

— Ничего себе шуточки! — возмутился я, вспоминая эагрэштов. — Жуть какая — бродячие дохляки!

— Что-то не очень похоже, чтобы ты сильно испугался! — вдруг заулыбался Бэбэлэнц. — Скорее, это ты пришёл туда и испортил им всю каторгу. Так было гладко, монолитно и обстоятельно. Чотты выполняли свою работу, эагрэшты — свою. У них там договор, как я знаю, — пояснил он. — Чтобы окончательно не превратиться в мумию, — на том уровне пещер всюду ядовитые испарения и радиация, — надо периодически пить из котлов варево, тогда усыхание тянется бесконечно долго. Тот из прибывших, кто согласен на грязную работу, — складывать ещё живых и уже мёртвых в кучи, сортировать кости, отлавливать убегающих и так далее, — кто согласен подчиняться главному эагрэшту и существующему там порядку, допускается к вечерней кормёжке: получает миску мясного бульона.

Воспоминания о бурлящих котлах вызвало продолжительный спазм в моём пустом желудке. Гном заметил и кивнул:

— Вот-вот. А кому-то за честь. Лишь бы только не в общие насыпи, — сказал он, а потом нелогично заключил: — Бедолаги… Оттуда до тебя никто не выходил живым.

— А я?

— А для таких, как ты, и существуют гнорльи патрули. А у них!.. — он сделал страшное лицо и округлил глаза: — У них топоры, бэцбэки и волшебные компасы. Стрелка всегда указывает на то место, где пробирается беглый каторжанин. Но только это бывает очень редко — нижний слой пещер замкнут, и выходов нет, если только не какая-нибудь случайная расщелина: гора дышит и иногда сдвигает свои пласты, образуя пустоты и трещины. Вот по ним-то и ползут, лезут, прут мишени для гнорлей.

— А почему меня нашёл именно ты, а не эти самые грозные гнорли? — озадаченно спросил я.

— И я вот думаю… Почему? — в такт мне прошептал Бэбэлэнц. — Может быть, это твоя палка компасы сбивает? — предположил он, намекая на Фатш Гунн.

— Вполне возможно, — задумчиво кивнул я, одновременно настораживаясь и вслушиваясь. Показалось, что снизу, со стороны моих ног тихонько сыплется земля. Всё ближе и ближе покатились камни. — Ты слышишь?! Бэбэлэнц, ты что-нибудь слышишь?! — я пошевелил ногами, на всякий случай проверяя их на подвижность: вдруг придётся пинаться? Лежу здесь, совсем расслабился, забыл про…

Раз!!! В мою ногу, чуть повыше ботинка, вцепились чьи-то зубы, успев оцарапать кожу под брючиной.

— Йяа-а-ааах!!! — взвыл я, забил ногами, молотя, сшибая невидимого нападавшего, попадая по чему-то скользко-жилистому и твёрдому. Этот кто-то утробно заурчал, не разжимая челюсти.

— Что?! — мячиком подпрыгнул Бэбэлэнц. — Трупняк?

— Не-е зна-а-аю!!! — хрипел я, извиваясь и толкаясь, что есть мочи протискиваясь вперёд. Мне уже не было дела до того — узкий коридор или совсем узкий… Я ошалело пёр по нему, пулей по ружейному стволу, выбитой пробкой шампанского, плюнутой вишнёвой косточкой. «Трупняк» не отцеплялся. Бэбэлэнц прыгал перед моим лицом и орал:

— Давай, Василий!!! До поворрро-ота! — не удержавшись, он ухватил меня за вихры и потянул, упираясь короткими ножками. — Там!.. Мы!.. Его!!. Ррразом!!!.

Я не слушал, трудясь над последними метрами, панически ощущая холодные прикосновения по живому намертво сомкнутых зубов. Раздражала и злила неизвестность. Если бы лицом к лицу, а не пожираемой сосиской, зажатой в каменном гамбургере! Ещё и ещё!!! Вот ведь дрянь какая прицепилась, зубами скрежещет. Я и сам уже скрипел зубами, одолевая последние сантиметры. Бэбэлэнц тоже не унимался: гневно гикал, тряс и без того растрёпанной бородой и дёргал, дёргал, дёргал меня к победному углу. А за ним-то что? Гнорли с автоматами? И боевой огонь на поражение?..

— Ухх!!! — после тесноты, духоты и тяжести коридор за изгибом округлялся дырой — спасительный поворот, сбитый плечом, трескуче рухнувший угол (теперь понятно, почему «спасительный») — и наконец выход: лазейка в небольшую пещеру. Мы выпали на каменный пол, неловко и сумбурно, образуя кучу малу: сначала Бэбэлэнц, потом я, сверху дохляк (а это был именно он, стандартно коричневый и худой) и что-то в довесок, сопротивлявшееся и пищавшее, вытянутое из лаза на грязной веревке… Рухнули. Распались на составляющие. Бэбэлэнц тут же отскочил в сторону, воинственно выхватывая неизвестно откуда маленький ладный топорик. Бросился на моего преследователя, одним ловким движением отрубая ему кисть руки и замахиваясь снова. Я приподнялся, продолжая ползти и молотить жезлом обтянутую пергаментной кожей уродливую голову. Мои торопливые попытки как-то включить Фатш Гунн так ничем и не увенчались. Отрубленная рука не собиралась умирать, доползла до меня самостоятельно и, как вокзальная побирушка, ухватилась за край моей рубахи. Бэбэлэнц рубил и рубил, не уничтожая, а лишь множа наших врагов, правда, делая их меньше размером.

— Не давай им встречаться! — прокричал он мне, разбрасывая ногой нашинкованные куски.

— Что?! — не понял я, но тут всё прояснилось, ибо стопа допрыгала до голени и торопливо приросла обратно, криво, не на место, но очень действенно принимая участие во всеобщей реконструкции. Получалось ещё мерзопакостнее, чем было раньше. Теперь туловище напоминало неказистого паука. Одна лишь голова продолжала болтаться на моих брюках, судорожно сжимая челюсти. — Вот нечисть!!! Бэбэлэнц!!! Мы вдвоём не справимся!!! Оно опять склеивается!!!

Мы методично уничтожали врага — снова и снова. А он возрождался — снова и снова. Одно было хорошо: я вновь стоял на ногах и чувствовал себя превосходно. Моё тело опять было как новенькое! Да здравствует гномья настойка! Впрочем, побоище порядком надоело.

Я, наконец, разглядел, кого тащил за собой на верёвке дохляк. Жалкое усохшее тельце не то обезьянки, не то крошечного человечка, жалобно подвывавшее, старательно вжимавшееся в камни, из последних сил натягивавшее верёвку (паукообразное существо, в данный момент яростно наступавшее на меня, тоже натягивало её с неослабевающей силой) — оно пыталось спрятаться и от своего хозяина, и от вошедшего в раж Бэбэлэнца, чей небольшой топорик представлял собой смертоносное оружие.

— А этот второй — кто? — резко крикнул я, пытаясь отодрать рычавшую голову за уши, и кивнул в сторону человечка. Бэбэлэнц быстро глянул и крикнул в ответ:

— Какая разница!!! — его топорик сверкнул в воздухе, тварь истерично завизжала и вдруг ловко метнулась в сторону. Бэбэлэнц промазал, ругнулся и примерился по новой, только теперь замечая, что нечаянно перерубил верёвку. — Где она?!

— Какая разница!!! — проорал я. Мне почему-то не хотелось убивать это несчастное создание, которое, скорее всего, и волокли-то в качестве запасного обеда. Убежало — туда и дорога!

Внезапная вспышка света резанула по глазам и заставила на секунду зажмуриться. Мертвяк издал яростный шипящий звук и попятился в тень. Бэбэлэнц загикал и, пританцовывая, победно потряс в воздухе топором. Я, прикрыв лицо ладонью, с изумлением наблюдал, как прямо из каменной стены выступали тяжёлые, квадратно скроенные фигуры, одетые в выпуклые нагрудники и чешуйчатые кольчуги. Кожаные штаны были заправлены в жёсткие гулкие сапоги. Спутанные кудлатые бороды естественно не предполагали никаких бантиков. Тёмные глаза из-под нависавших бровей смотрели решительно и сердито. У каждого из-за спины торчало древко боевого топора, впрочем, доставать их они не торопились. Оглядев нашу живописную группу, головной гнорль — а это были именно гнорли — брезгливо взмахнул в сторону дохляка массивным чёрным предметом: вспышка — и безголовый дёргающийся урод опал на землю серым пеплом. Бэбэлэнц крикнул и указал в мою сторону. Гнорль развернулся ко мне и опять поднял руку с оружием. Вот вам и дружба дружбой, а служба службой… Эх, Бэбэлэнц!

— Повернись! Боком повернись!!! — уже мне умоляюще завопил тот. Я машинально развернулся, и отстреленная голова, вереща и сыпля зубами, отлетела вбок, взорвавшись таким же серым мусором, как и её бывшее тело.

Я устало опустился на пол.

— Какой нежный хорц тебе попался, а, Бэц?! — громогласно расхохотался стрелявший гнорль. — Это тот самый?.. Веди его к нам на контроль. Пусть с ним сам Верховный разбирается! — он снова поднял руку с чёрным оружием, и узкий ход за нашими спинами просел обвалом: пути назад больше не существовало. Гнорль удовлетворённо хмыкнул.

— Уж отведу, — блеснув на него красными глазками, пробурчал гном, нервно теребя в бороде бантик. — Посидим немного и двинемся.

— Штаны не протри, сидючи-то, — улыбнулся ему в ответ гнорль, как старший брат любимому младшему, и, дав команду остальным, ушагал в то же место в стене, откуда и вышел. Завершающим аккордом на нас рухнула тишина.

— Вот это да! — только и смог выдавить я, оглядываясь вокруг. — Так и в справедливость недолго поверить, после такой-то удачи!

— Погоди радоваться! — сварливо пробурчал Бэбэлэнц. — Наш Верховный гнорль суров, и что он решит — предсказать невозможно. Может и назад на каторгу отправить, может и сам тебя…

Он так и не успел договорить, что же ещё может учудить грозный Верховный гнорль. Сбоку за небольшим валуном едва уловимо зашуршало. Бэбэлэнц резко развернулся и без предупреждения скакнул в сторону, уже в прыжке поднимая топорик. Замах растратился впустую: лезвие упало, высекая сноп искр, но лишь снесло верхушку камня, из-за которого с визгом пулей вылетело тощее существо — то самое несчастное полудохлое создание, убежавшее во время драки с его хозяином, каторжным трупняком. Оно не раздумывая бросилось в моём направлении и дрожа забилось ко мне в ноги, сотрясаясь так сильно, что я начал беспокоиться за целостность его тельца.

— Ага-а-а!!! — победно прокричал гном, с трудом выдирая свой застрявший в валуне топорик. — Держи его, Василий!

— Лоо, сандара лоом ну саах! — срывающимся голоском залепетал дохляк. На его запрокинутом, обтянутом тёмной кожей лице молили и плакали, живя отдельной жизнью, два удивительных выпуклых глаза. — Лоо! Лоооооо! Лоооо… ооо…

— Сейчас тебе будет и лоо, и саах! — сердито выпалил гном, протягивая к нему крепкую руку. И вдруг закричал на него: — Лоо сун вукр дан дарр! Ну уч, ну уч саах!

Существо поникло и заныло, горестно обхватив себя тонкими ручками. Лоо, лоо, — безнадёжно плакало оно, роняя в пыль скупые слёзы. И было непонятно, как из этого высохшего тельца можно выжать хоть каплю жидкости. Бэбэлэнц явно отказал ему в малейшей надежде на спасение.

— Василий, отойди! — нетерпеливо приказал он мне, перехватывая поудобнее оружие.

— Нет! — вдруг решительно возразил я, шагая, но не в сторону, а наоборот, прикрывая своими ногами беспомощную фигурку. — Извини, Бэц! Он и так уже…

— Я тебе не Бэц, и ты меня не цацал! — гневно сверкнул на меня глазками гном. — Ты лезешь не в своё дело! Отойди, не мешайся!

— Ещё чего! — я начинал злиться, тоже не собираясь уступать. — Откуда тебе знать, какое дело моё, а какое нет! В конце концов, многие считают меня дафэном, а дафэны всегда защищают слабых. Видал, что у меня есть?!

Я рванул на груди рубаху и вытащил королевскую печать, потрясая ею в воздухе — моим последним, но весомым аргументом. Дохляк внизу затих и вдруг, перестав плакать, отчётливо прошептал: «Даэна, даэна…», потянулся ко мне ручкой да так и замер, не дотронувшись, всхлипывая, поглядывая то на меня, то на печать, то на сердито переминавшегося Бэбэлэнца.

— Да ты соображаешь, кто такой дафэн, а?! Или тебе объяснить?! — я не унимался, самозабвенно блефуя, но гном-то этого не знал. И более того, он явно не знал, что делать дальше: нежданное заявление заморыша каким-то образом повлияло на него не менее убедительно, чем мой легендарный артефакт. Бэбэлэнц явственно погружался в пучину сомнений, и чем больше он сомневался, тем меньше оставалось у него решимости. Наконец, глубоко вздохнув, он с напускным равнодушием махнул на нас рукой.

— А ну вас к бэрберцацам! Разбирайтесь сами. Этот… — он презрительно указал пальцем на переставшего-таки истекать слезами, ещё не верившего в то, что он временно избежал смерти, дохляка. — Этот всё равно не опасен. Финюк — он и есть финюк. Рано или поздно его обязательно кто-нибудь съест. К тому же… он долго не протянет: слишком уж тощий.

— Раз он не опасен, зачем ты хотел его убить? — растерянно переспросил я, приседая к своему новому подопечному. Тот замер, сложив молитвенно ручки. В его глазах сияло такое восхищение, что мне сделалось неловко.

— Хотел и хотел. А может и не хотел… Так положено! — раздражённо пожал плечами Бэбэлэнц. — Начнёшь делать кому-нибудь исключение, а что потом? Я не судья, чтобы решать кому жить, а кому нет. — Он помолчал и совсем тихо добавил: — А так всё просто — есть приказ «никого не пропускать», я и не пропускаю.

— А я?

— А ты пока никуда и не прошёл! — хмыкнул гном.

— А мне показалось, что мы постоянно движемся вперёд! — не соглашаясь, улыбнулся я.

— Не говори «Эц!» пока не перепрыгнешь! — чуть миролюбивее проворчал Бэбэлэнц и вдруг погрозил пальцем финюку: — Чтоб от Василия ни ногой! Сразу ко мне попадёшь: уж я жалеть не буду, понял?

Тот часто закивал головой, пододвигаясь ко мне ближе.

— Саах лурр ло! — тоненьким голосочком отрапортовал он, растягивая в робкой улыбке прозрачные губы.

— То-то! — удовлетворённо хмыкнул гном. — А то действительно настанет тебе один сплошной лурр…

— А что он сказал? — переспросил я, оглядываясь на финюка.

— Пусть моё сердце заберёт смерть! — перевёл Бэбэлэнц. — Страшнее клятвы для них не существует. Теперь можешь его не бояться — если конечно ты его боялся — и вообще не беспокоиться — если конечно ты беспокоился: финюк от тебя и на два шага не отойдёт. Тоже мне приобретение… Скорее обуза!

— Ничего, как-нибудь справлюсь! — отмахнулся я. — Он не первый и не последний, кой-какой опыт уже имеется.

Бэбэлэнц задумчиво молчал, теребя бороду. Его взгляд блуждал — то на меня, то на финюка, то на печать, которая теперь открыто висела у меня на груди. Сомнение, полустёртое какой-то важной мыслью, удивленное оцепенение и нерешительность всё ещё боролись на его лице.

А я радовался моменту. Тому, что не надо никого убивать, никуда убегать, ниоткуда вылезать и вообще… Даже Верховный гнорль пока не озадачивал будущей грозной встречей с ним. Как говорится, если судьба молчит, то лучше её не перебивать. Встретиться с неприятностями мы всегда успеем, ведь правда, финюк?

Он посмотрел мне прямо в глаза, печально, завораживающе, мудро.

«История лишь начинается, дафэн. Не будет никакого Верховного гнорля! — мелодично прозвучало в моей голове. — Гномы, как дети, любят говорить „нет“. Не надо быть тем, кто, как и дети, принимает это всерьёз».

Я вздрогнул и будто впервые заглянул в выпуклые глаза, отражаясь в них, как в изогнутом зеркале. И только тут заметил, что мы все давно молчим, будто знаем что-то очевидно простое.

«Что ты имел в виду?» — мысленно переспросил я финюка, но он уже отвернулся, затянув влажные линзы глаз синеватыми плёнчатыми веками.

— А куда ты шёл, а, Василий? — вдруг как бы ненароком спросил Бэбэлэнц. Он улыбнулся, и щёчки округлились румяными булочками, но взгляд буравил жёстко, почти физически ощутимо, опять засветившись изнутри красными огоньками.

— Наверх! — честно ответил я, в сотый раз за этот долгий день произнося это слово. — Да наверх же, чотт меня побери! Знаю, что отсюда ещё никто не выходил, знаю, что здесь творится какая-то ерунда со временем и пространством, знаю… впрочем, неважно, что я знаю! Просто мне надо наверх, к горному озеру, у которого остались мои друзья.

Бэбэлэнц, наконец, протёр взглядом на мне изрядную, одному ему видимую дыру, вздохнул и отвёл глаза.

— Рассказывай! — сдавшись, проговорил гном и неожиданно шумно чихнул, успев выхватить из кармана огромный, расшитый мелкими букашками носовой платок. Высморкавшись, он уселся тут же на ближайший камень и приготовился слушать.

Когда я закончил, честно стараясь быть кратким и не вдаваться в детали, финюк давно и безмятежно спал, свернувшись калачиком у моих ног, а Бэбэлэнц, расстегнувшись и опять достав носовой платок, утирая по мере моего рассказа то пот, то одинокую слезу, в довершение засопел, тяжко вздохнул и промолвил:

— Суттер маттер бэц бэцэ… Что б тебя, если это хоть частично правда! Грольхи, говоришь, виноваты! А вот это запросто! Эти-то уж на самом деле и при том, и при этом, и при всём! Нижние уровни у нас оттяпали. Эх, сил у нас против них маловато!

— Ну, — замялся я, смутившись от такого неожиданного вывода. Вот уж, у кого что болит: вшивый про баню, гном про горы, а я про… Про что?

Мы оба замолчали, обдумывая каждый своё.

— Наверх? — проговорил гном, первым нарушая тишину. — Что ж, скажу гнорлям, что напали земляные глысти и тебя съели. Вместе с этим… худосочным.

Он носком сапога тихонько пнул спящего финюка. Тот тотчас же приоткрыл глаза и выжидательно уставился на гнома. Я был слишком озадачен, чтобы сразу поверить в удачу.

— Пойдём! — резко бросил нам Бэбэлэнц, видимо окончательно решив для себя что-то очень важное, и стремительно подскочил с места. Он так быстро зашагал в темноту, что мне ничего не оставалось делать, как броситься за ним следом, подхватив подмышку своего нового спутника.

Совершая акробатические чудеса ловкости, — таща финюка, Фатш Гунн и одновременно светя поднятой над головой жемчужиной, — я пытался не потерять из виду мелькавшую впереди спину гнома. Когда же он внезапно остановился, я чуть не сшиб его, притормозив в самый последний момент.

Мы стояли в очередной ничем непримечательной пещере — не хуже и не лучше всех остальных. Но, поглядев на Бэбэлэнца, я вдруг ощутил торжественную небывалость момента. Он приосанился, важно засунул руки в карманы и, прокашлявшись, произнёс:

— Брундурбэ-эц, однако… Странный ты попался, хорц, и история у тебя странная. А ещё Цуц-Буц-Бэбэлэнц говаривал, что от непонятных и странных вещей лучше держаться подальше, — он снова зашмыгал носом и заёрзал на месте. — Прощай, короче! Вспоминай потом Бэца добрым буцом! — он улыбнулся и добавил: — После таких-то сказок грех не перейти на родственные буц-бэцы. Так что я для тебя теперь просто Бэц! Давай, короче, пока я не передумал…

Бэбэлэнц лукаво подмигнул мне и шагнул к стене, звучно стукнув по ней своим топориком, но не остриём, а плашмя.

— Бэцэ-бэцэ-бац! — быстро пробормотал он.

Стена дрогнула и разъехалась аккуратным коридором. Из него дохнуло настоящими запахами, звуками, свежестью и свободой.

— Между прочим, на вот тебе! — гном протянул мне маленький мешочек, в котором что-то твёрдо перекатывалось. — Да не радуйся так: это не для тебя — камни-самоцветы, а для твоего заморыша — лекарство. На свежем воздухе он тут же и рассыпался бы, а с этим он проживёт, правда всего… — он задумчиво позагибал пальцы, — девять дней! Считая этот.

Бэбэлэнц приоткрыл мешочек и показал мне содержимое — круглые желтые шарики. Взяв один, он протянул его финюку. Тот жадно схватил и съел, пролепетав что-то нежно-восхищённое.

— Конечно, спасибо, — хмыкнул в ответ гном. — Осталось восемь штук. Запомните! Каждый день — по одной, а дальше — решайте сами. Девять дней — срок не малый. Если судьба, то дохляк выживет: найдётся колдун, живая вода или высшая воля.

Он блеснул глазами, сердясь неизвестно на что, потеребил свой нос, сминая и закручивая его круглый кончик и, в последний раз махнув нам рукой, развернулся на каблуках и скрылся в темноте. Как не было…

— Спасибо! — запоздало крикнул я, но меня уже никто не услышал.

…Есть чувства слишком невесомые, чтобы удержаться в границах неповоротливого слова… Разве можно заключить в раму рисунок птичьего полёта? Мозаику солнечных зайчиков или восторг восходящего солнца?.. Моя Тэйя была им сродни: восхитительна, как только что раскрывшийся цветок, как радуга после прозрачного ливня, как песня, звучащая над детской колыбелью…