Красный Вервольф – 5

Глава 18

Князь выпучил глаза. Всю его хандру как рукой сняло. Он даже привстал из-за стола.

— Увольте, Базиль, не понимаю! — воскликнул он. — Зачем⁈

— Как дворянин, я считаю невозможным оставить женщину в беде! — заявил я. — Тем более ту, на которой собираюсь жениться!

— Вы⁈ На мадемуазель Зунд⁈ — еще больше изумился Сухомлинский.

— Да! А что, вы полагаете это невозможным?

— Как вы это представляете, Базиль? Ведь она немка, а вы — славянин. Сами знаете, расовые законы Розенберга…

— Сейчас это не имеет значения. Я должен ее вытащить из гестапо!

— Только не порите горячку, душа моя… — всплеснул ручонками князь. — Пропадете не за грош, а я совсем один останусь… Сынок-то мой погиб на Перекопе…

И он смахнул скупую стариковскую слезу. Я смотрел на него сочувственно, но молчал. Марта в застенках гестапо, где ее, может быть, уже пытают, а я должен жалеть давно сдохшего белогвардейца!

— Вот что! — высморкавшись в кружевной платочек, решительно произнес старик. — Самому вам туда соваться незачем… Помните, я говорил вам, что у меня в СД служит полковой приятель?..

— Помню, ваша светлость.

— Мы с ним, совсем еще юные поручики его императорского величества лейб-гвардии полка, плечом к плечу стояли на Дворцовой площади, во время императорского смотра, когда Александр Николаевич, незабвенный наш самодержец-страстотерпец…

— Так что ваш приятель, Аскольд Юрьевич? — перебил я, пустившегося в воспоминания, князя.

— Я попрошу его встретиться с вами, Базиль. И вы все обсудите.

— Я хотел бы сделать это немедленно, ваша светлость!

— Он сейчас, вероятно, на службе, но… Вы знаете трактир, где подают в старом русском стиле?

— Разумеется.

— Так вот Евлампий Спиридоныч имеет обыкновение там обедать.

— В котором часу?

— В полдень.

— Как я его узнаю?

— Я пошлю с вами Глафиру… — Сухомлинский усмехнулся. — Она его хорошо знает!

Горничная, прислуживающая нам за столом, заметно покраснела.

— Буду вам весьма благодарен, князь!

Через полчаса, я и Глафира Васильевна, уже катили на «лихаче» в сторону трактира, где совсем еще недавно мы обедали с Мартой. Конечно, я бы и без Глаши разобрался, кто из посетителей русский, служащий в гестапо, но нужно чтобы кто-то меня представил этому «юному поручику его императорского величества лейб-гвардии полка» Евлампию Спиридонычу. Мы вошли в трактир. К нам кинулся половой и хотел было проводить к столику, но сидящий у дальней стены старик вдруг помахал рукой.

— Это он! — шепнула мне горничная.

И потащила мне к нему.

— Евлампий Спиридоныч! — защебетала она. — Здравствуйте!

— Глафира Васильевна! — откликнулся он. — Здравствуйте-здравствуйте! Какими судьбами!

— Да вот, зашли попить чайку с… Ох, простите, забыла представить… Василий Порфирьевич Горчаков!

Я щелкнул каблуками и коротко, по-военному, кивнул. Старый гестаповец тоже встал, протянул руку.

— Трефилов! В каком полку служили?

— В пятом иностранном пехотном полку, сударь! — ответил я, пожимая ему руку.

— Это который в Тонкине?

— Так точно-с!

— Ну садитесь! В ногах правды нет… — пробормотал русский гестаповец. — Половой! Водочки и икры паюсной русским офицерам! — И, понизив голос, добавил: — Которых черте куда забросила судьба-индейка.

Мы с Глашей уселись за стол. Вскоре половой принес требуемое. Горничная попросила чаю с пирожными. А мы с Трефиловым накатили по-маленькой. Закусили икрой. Понимая, что нам надо поговорить, Глафира Васильевна сделала вид, что ей срочно нужно припудрить носик и убежала в уборную. Гестаповец разлил водку по рюмкам. Поднял свою и подмигнул мне. Я сделал вид, что не понимаю, тогда он брякнул рюмахой о мою, осушил и, прежде чем закусить, проговорил:

— Ну что вы все молчите, Василий Порфирьевич! Думаете, я поверил, что вы с Глашенькой случайно заскочили в эту псевдорусскую забегаловку?.. Бросьте! У нас, с Аскольдом Юрьевичем, еще с парижских времен придуман такой пароль — если Глафира Васильевна сама приводит ко мне человека, значит, дело важное.

— Вы правы, Евлампий Спиридонович! — сказал я. — Важное. И — весьма.

— Говорите же!

— Вчера арестовали сотрудницу «Организацию Тодта» Марту Зунд.

— Знаю! — кивнул бывший лейб-гвардеец. — Блондинка, рост средний, возраст — тридцать лет. Подозревается в связи с большевистским подпольем.

— Ее надо вытащить!

— Из гестапо⁈ Вы с ума сошли!

— Возможно, но ее надо вытащить.

— Вы питаете к ней нежные чувства?

— Питаю.

— Сочувствую, но ведь сейчас война!

— Люди все время воюют, но это не значит, что они не хотят быть счастливы.

— Мне нравится ваша откровенность, молодой человек, — проговорил Трефилов. — Мы с Аскольдом таким же были, когда служили Отечеству, а не…

Он осекся. Я молча ждал продолжения. По лицу старого лейб-гвардейца было видно, что ему хочется мне помочь. Видать, были у него с нынешними хозяевами свои счеты.

— Ладно, постараюсь вам помочь, — наконец, заговорил он о том, что я хотел от него услышать. — Фройляйн Зунд сейчас находится не у нас, а в, так называемом, карантине. Это придумал Энгельмайер — начальник полиции и СД. Большой психолог. По его приказу подозреваемых не сразу отдают нашим костоломам. Сначала их держат в спецотделе в Крестах, под надзором гауптшарфюрера Каписта. И не просто держат, а демонстрируют пытки. Берут из концлагеря заключенных, благо материала хватает, и измываются над ними на глазах у арестованных, ломая, таким образом, психику последних. Энгельмайер называет это «экономией рабочего времени» своих палачей. Так вот. Сегодня ночью вашу возлюбленную должны будут привезти из Крестов в город. Освободить ее можно будет, только отбив у конвоя.

— Я беру это на себя! — сказал я. — Маршрут вам известен?

— Повезут по Крестовскому шоссе, как обычно. Чтобы не привлекать внимание подполья, будет обычный грузовик с нескольким солдатами. Среди них и заключенные.

— В котором часу?

— Этого я не знаю. Обычно это делают после заката.

— Как я вас смогу отблагодарить, Евлампий Спиридоныч?

— Если попадете в наше учреждение, обо мне молчок!

— Это само собой! — ответил я и поднялся.

— Передавайте привет князю. Я к нему загляну на днях.

— Всенепременно, Евлампий Спиридоныч!

Митька вынырнул словно из-под земли. Я, понятно, заметил его немного раньше, чем он, наверняка, рассчитывал, но все равно — молодец. Значит вход в наш подземный штаб под присмотром. После разговора с Трефиловым, я сразу же двинул к погорелому бараку, где когда-то обреталась банда Шныря. Медлить было нельзя. По дороге от трактира я поразмыслил и решил, что засаду на грузовик нужно сделать в развалинах бывшей почтовой станции «Кресты», где некогда останавливались российские коронованные особы по пути за границу.

— Надо, Митяй, наших собрать, — сказал я пареньку. — Срочно! Есть дело.

— Рубин здесь, а за Кузьмой и Златой я сейчас сбегаю, — откликнулся он.

— Давай! Только, сам понимаешь, осторожно! Новый комендант полицаям хвосты накрутил, они теперь и к столбу цепляются.

— Все будет хорошо, командир!

И он шмыгнул со двора. А я полез в подземелье. Едва отодвинул фальшивую стенку, как сразу же наткнулся на ствол «Шмайсера».

— Это ты, командир! — выдохнул лжегрек, пропуская меня внутрь. — А я подумал, что кто-то чужой.

— Как же чужой сюда проберется? Там же Митяй на стреме!

— У нас с ним трехчасовая смена, и он только что заступил.

— Понятно. Я поскребся в неурочный час. Впрочем, Митьку я все равно отправил за Кузьмой и Златой.

— Неужто — дело⁈ — обрадовался Рубин.

— Да. Надо отбить у СД заключенных.

— Наконец-то!

— Ладно! Ты встречай наших, а я пока в штабе посижу, подумаю.

А подумать было над чем. Просто бросить в кузов гранату и изрешетить из автоматов охрану — нельзя. Можно задеть Марту и других арестованных, если ее будут перевозить не одну. Нет, тут нужно хитрее подойти. Охраны не должно остаться в кузове. Ее требуется как-то выманить. Да вот только как ее выманишь, если у сопровождающего заключенных офицера наверняка четкий приказ — не останавливаться ни при каких обстоятельствах. Нет, здесь нужен какой-то нестандартный ход.

Послышались шаги на ступеньках. Я обернулся. Злата! Даже в тусклом свете коптилки было видно, как же она красива. И невооруженному глазу заметно, что более менее спокойная жизнь с поручиком Серебряковым ей явно на пользу. Выходит, этот типус и впрямь ее любит. А она — его? Не все ли равно. Ей с Фимкой выбирать не приходится. Злата подошла ко мне, поцеловала в щеку. Этот вполне сестринский поцелуй был мне дороже сейчас страстных лобзаний любовницы.

— Как ты? — спросил я.

— У меня все хорошо, — ответила она. — Впервые — с июля сорок первого.

— Ты прости, что я тебя опять оторвал от сына.

— Брось! — отмахнулась она. — Думаешь, я свила теплое гнездышко и забыла, как меня валяли эти ублюдки⁈ Я с ними еще не сочлась.

— В таком случае, сегодня у тебя будет возможность этот счет пополнить.

— Хорошо! А то я все жду, жду…

— Вот только не знаю, как к этому делу подступиться?

— Расскажи!.. Или ты хочешь остальных подождать?

— Для остальных я и повторить могу.

— Тогда я тебя слушаю.

Я изложил ситуацию.

— Выманить, говоришь? — задумчиво проговорила Злата. — Может, мне тряхнуть стариной?

— Как ты это себе представляешь? — пробурчал я. — Выйдешь нагишом наперерез машине, набитой солдафонами и помашешь ручкой?

— А почему бы и нет?

— Может не сработать!

— Тогда как?

— Вот я и ломаю голову…

Загомонили знакомые голоса. В подземный штаб спускались остальные бойцы из моей команды. Михалыч пожал мне руку, приобнял Злату. У всех было приподнятое настроение. Соскучилась ватага по-настоящему делу. Жаль, но придется немного поумерить их пыл. Тут обыкновенным пиф-паф, Гитлер капут, не обойдешься. И повысив голос, я посвятил разгорячившихся хлопцев в подробности предстоящей операции. Когда до них дошло, что именно предстоит сделать, бойцы заметно приуныли. Начали предлагать планы, один химеричнее другого.

— Вот если бы эсэсовскую форму раздобыть, — проговорил я.

— Шмотки штандартенфюрера годятся? — осведомился лжегрек Евдоксий, он же — цыган Рубин.

— Нашел время дурака валять, — проворчал Кузьма.

— Нет, я серьезно! — откликнулся чистильщик обуви.

— Неужто можешь достать? — все еще не веря удаче, спросил я.

— А чего его доставать? — самодовольно ухмыльнулся тот. — Здесь вот в сундучке валяется… Грязноват правда…

— Покажи!

Рубин вскочил и кинулся к тяжелому окованному железом сундуку, который стоял в этом подземелье, наверное, со времен купца Поганкина. Повозился с замком, отворил крышку. Вытащил что-то серое. Встряхнул и поднес к столу, где было светлее. Вся ватага в остолбенении уставилась на то, что было у него в руках. Это и впрямь оказался мундир штандартенфюрера СС. Серый. С двумя витыми погончиками, дубовыми листьями в петлицах. Черный ромб с буковками СД. Даже — с железным крестом на правом кармане.

— Где взял? — спросил я.

— Чистил я как-то сапоги хозяину этих одежек, — принялся с большой охотой рассказывать цыган. — Вдруг — авианалет. Наши бомбочки посыпались. Фриц обос*ался, кинулся к развалинам. Я подхватился и за ним. Взрыв. Штандартену костыль перебило. А я его нежно придушил, чтоб не мучился. Думал так оставить, но потом шмоток стало жалко. Раздел до исподнего, а самого — в погреб. Кирпичами и разным хламом присыпал. Уж не знаю, нашли ли… В тот день изрядно этого фашистского дерьма намолотило…

— Глянь, Сашок, а ведь спинжак энтот аккурат на тебя шит, — проговорил Михалыч.

— Там у меня еще галифе и сапоги, — похвастал лжегрек. — Ну и фуражка!

— А я могу вычистить, зашить и погладить, — сказала Злата.

— Ну что ж, — подытожил я. — Тогда предлагаю следующий план.

Письмо, якобы написанное академиком Вернадским и обработанное матерым уркой Кондратом Ильичом, тоже академиком в своем деле, выглядело теперь как старенькое. Я выставил на стол в хибаре знакомого доцента Новикова еще один пузырь, но от чести раздавить его с хозяином отказался. У меня было еще много дел. С письмом я сразу направился к Поганкиным палатам. Посетителей в музей уже не пускали и я потопал к обиталищу герра Бюлова, он же — мистер Локвуд.

Охранник меня пропустил, проверив документы. Я переступил порог комнаты, где недавно разоблачил британского разведчика. Услышав скрип открываемой двери, тот поднял голову и сунул руку в выдвижной ящик стола. Ага, нервничает наглосакс! Боится, что я его выдам гестапо, и за ним придут. Ну ничего, тем сговорчивее будет. Я улыбнулся и широко развел руки, показывая, что безоружен. Лжепрофессор немного расслабился и жестом пригласил меня садиться.

— С чем пожаловали, господин Горчаков? — осведомился он.

— Принес кое-какой документ, — сказал я. — Думаю, он вас заинтересует. Я даже разрешу вам снять с него копию, при условии, если вы передадите его сотрудникам Аненербе, занимающимся проектом «Звездный огонь».

— Позвольте полюбопытствовать?

Я протянул ему искусную подделку. Бюлов-Локвуд принялся читать. Брови его полезли наверх.

— Это подлинник? — спросил он.

— Разумеется!

— И вы собираетесь передать немцам эту важнейшую информацию⁈

— Да. Тем более, что они вряд ли сумеют ею воспользоваться. На поиск и разработку месторождения этих, прежде не известных мировой науке минералов, уйдут годы, которых у гитлеровской Германии может не оказаться.

— Я тоже верю в скорую победу, но все равно — не понимаю.

— Вы можете передать письмо немцам?

— Под каким соусом? Скажу, что нашел среди рукописей шестнадцатого века?

— А вы подумайте, профессор! Неужели вас в Гейдельберге не научили думать?

— Хорошо. Я подумаю, — кивнул он. — Нет ли у вас каких-нибудь новых сведений?

— Нет. А у вас?

— Партизаны разгромили лагерь и освободили военнопленных, которые воздвигали объекты исследовательского центра.

— Спасибо! Мне об этом известно.

— Ну, чем богаты!

— Хорошо. Буду ждать от вас известий.

— А как мне их вам передавать? По какому адресу?

— Я сам буду приходить к вам. Легенда такая — я, как потомок канцлера Российской империи, интересуюсь древнерусскими рукописями. А вы, как филолог-русист, помогаете мне в этом.

— Вас понял, господин Горчаков, — кивнул британец. — Приходите, дня через три, я подберу вам кое-какие интересные материалы.

— Благодарю вас, герр профессор! — громко, по-немецки, сказал я. — Ауфидерзеен!

Я вышел от лжедядюшки Марты и направился к лавке господина Расторгуева. Ферапонт Силыч, узрев меня, наклонил расчесанную на прямой пробор голову.

— Чего изволите-с?

— Колбасы, сыра, белого хлеба. Если есть американские консервы, тоже возьму. Немецкие не предлагать.

— Как раз сегодня доставили, — доверительно сообщил он. — Контрабандой из Канады.

— Заверни. И давай — сельтерской бутылочек десять.

Обрадованный тем, что в магазин заглянул денежный клиент, купчик заметался по своей лавчонке, как колобок. Вскоре на прилавке выросла изрядная горка свертков с деликатесами и десяток бутылок с газировкой.

— С вас триста рейхсмарок, уважаемый покупатель! — пощелкав деревянными костяшками счетов, сообщил Расторгуев.

Вынув из бумажника сотню, я положил ее перед ним. У купчика запрыгали губы. Он попытался улыбнуться, но глазенки его стали наливаться кровью.

— Возможно вы ошиблись, господин…

— Бери что дают, скотина, — проговорил я. — И не вздумай крик подымать. Иначе, в СД прознают про твою пархатую бабенку. И тогда не только ей, но и твоей вонючей лавчонке вместе с тобой придет пи*дец! Понял меня?

— П-понял…

— И, кстати, торговля товарами, произведенными в американскими жидами, в Великом Рейхе строжайше запрещена! А за колбасу и сыр, я тебе заплатил. Бывай!

Пусть трясется, гнида. В Ленинграде дети и старики с голоду умирают, а эта сволочь на продаже харчей наживается.