Красный Вервольф – 5

Глава 1

— Да-да, я вас знаю! — в голосе Зиверса зазвенели торжественные нотки. — Вы же служили у покойного графа Сольмс-Лаубаха! — Он перешел на русский. — В СД с ног сбились, в поисках переводчика Алекса Волкоффа, а он в здешнем захолустье ошивается!

Шарфюрер недоуменно переводил взгляд с фальшивого гауптштурмфюрера на меня и обратно. Кобура с пистолетом все еще лежала на столе и добраться до нее шарфюрер не успеет точно.

— Молчите, герр Алекс? — глумливо осведомился Зиверс. — Или как прикажите вас теперь величать?

Я сделал вид, что под тяжестью разоблачения мои плечи поникли, а живот прихватило. Прижав к нему левую руку, я согнулся пополам, правой выхватывая из-за голенища заточку.

— Именуйте меня Красным Вервольфом! — процедил я.

Не знаю, успел ли этот липовый гауптштурмфюрер удивиться. Во всяком случае, арийские свои глазенки он выпучил, но это от того, что заточка проткнула ему горло. А вот шарфюрер — успел, но ненадолго. Он вдруг захрипел, лицо налилось нездоровой краснотой. И вместо того, чтобы рвануться к заветному «Вальтеру», он вдруг вцепился пальцами в воротник, закатил глаза и рухнул прямо под ноги своему начальству. Ноги его несколько раз конвульсивного дернулись, и старик затих.

Я заботливо наклонился к нему, пошлепал по щекам, потом приложил пальцы к шее, в поисках ниточки пульса. Готов. Апоплексический удар. Видать, этому пожилому фрицу и раньше нездоровилось. Появление во вверенном ему собачьем хозяйстве герра Зиверса, а пуще всего — скоропостижная кончина последнего завершили естественный процесс медленного умирания во славу Рейха. Что ж, фриц, туда тебе и дорога. Спасибо, что не пришлось с тобою возиться.

Однако перед тем, как за тобой и твоим боссом из Вальгаллы прибудут валькирии, вы оба сослужите мне добрую службу. Выдернув из кармана носовой платок, я тщательно протер лезвие заточки, затем этим же самым платочком обернул рукоять эсэсовского кортика, который висел в ножнах на поясе у покойного генсека Аненербе, извлек ножичек и аккуратно сунул его в скрюченные пальцы шарфюрера. Заточку пришлось спрятать до времени в выдвижной ящик стола. Игру я затеял весьма рискованную, но она стоила свеч. После убийства Зиверса мне нельзя просто так смыться. Если я, конечно, хочу продолжать служить Родине, а не ныкаться по лесам.

Придав телам дохлых фашистов соответствующее разыгравшейся драме положение, я отпер кабинет, выскочил из него и заблажил, что есть мочи:

— Помогите! — на немецком, само собой.

Застучали сапоги и вскоре в кабинет ворвалась охрана. Меня отпихнули в сторону. Уставились на трупы, один из которых был к тому же в мундире гауптштурмфюрера. Ближайший ко мне солдат рявкнул, приказав поднять лапы вверх, но этим и ограничился. Послышались решительные шаги, и к нам присоединился мой дедуля. Увидев дохлого Зиверса, он побледнел, обвел диким взором помещение, узрев меня, попытался что-то то ли спросить, то ли приказать, но челюсти его клацнули, не в силах выдавить ничего, кроме нечленораздельного воя. Видя, что Анхель Вольфзауэр не в силах сформулировать вопрос, слово взял фельдфебель из охраны:

— Что здесь случилось⁈

Ну наконец-то!

— Я-я… Не знаю… — залопотал я. — Господин офицер изволили показать господину шарфюреру свой ножик… Тот взял его и… Захрипел вдруг, затрясся… Упал на господина офицера… И потом… Они оба упали… Вот…

— Это похоже на правду! — вдруг произнес Анхель.

Я взглянул на него с изумлением. Куда только подевался этот испуганный гражданский — бледный, с клацающими зубами? Так быстро оправился, или его смятение лишь хорошо разыгранная пантомима? Да кто ты такой, милый дедуля⁈ Было бы глупо тебя прирезать, так и не узнав твоей тайны. А она у тебя есть, по глазам вижу. Да и не стала бы баба Нюра якшаться с обычным нацистским ублюдком. Она скорее бы в петлю влезла. Ведь я ее знаю. Значит, я обязан выяснить подноготную этого молодца. Как ни крути, а нас с ним связывают кровные узы.

— Герр Вирхов был болен, и когда ему становилось худо, не мог контролировать свои движения.

Для кого это он говорит? Для солдат или для меня? А если для меня, то что он этим хочет сказать? Бляха-муха, головоломка! На кой черт она мне сейчас?

— Шарфюрера отнесите в погреб! — все более крепнущим голосом распорядился Анхель. — А гос… гауптштурмфюрера положите в машину, на которой он приехал. Его надо будет отвезти в Плескау. Пусть тамошняя служба безопасности разбирается.

Опа! Он не назвал Зиверса по фамилии, значит, уверен, что солдаты во главе с фельдфебелем не знают, кто этот дохлый эсэсман. И судя по тому, что фрицы засуетились, исполняя приказания, Вольфзауэр здесь в авторитете. И не исключено — что в чине, просто погонами в обычные дни не светит. Солдафоны выволокли трупы и мы с дедулей остались вдвоем. Я молчал, наблюдая за ним. А он обошел кабинет, подошел к столу и вдруг дернул на себя ящик стола, куда я засунул заточку.

Черт! Неужто придется кончать немчика⁈ Конечно, дело он свое сделал. Родил моего папу, а следовательно — и меня, но… свернуть шею своему дедушке, даже не узнав, кто он и откуда?.. С души воротит от такой перспективы. Анхель долго смотрел в открытый ящик, и у меня было полно времени на то, чтобы одним прыжком настичь его и присоединить к теплой, вернее, уже холодной компании герров Зиверса и Вирхова, но я все еще медлил, словно на что-то надеясь.

— Будешь уходить, забери это! — вдруг сказал Вольфзауэр по-русски. — Все-равно судмедэксперт установит, что герр Зиверс был убит не эсэсовским кинжалом, а примитивной воровской заточкой! Скорее всего сюда прибудут следователи СД, да и не из Пскова, а из самого Берлина. Тебя здесь не должно быть гораздо раньше. О свидетелях можешь не беспокоиться, Красный Вервольф!

Вот теперь он меня действительно огорошил.

— Как ты узнал? — ошеломленно поинтересовался я.

— Очень просто. Мы с покойным Васей Горчаковым три года служили в Иностранном легионе, в Тонкине… Кстати, как умер мой дружок? Ведь он умер, да?

— Да, его убили пшеки, которые совершили недавний налет.

— Да, эти польские выродки, всегда нас ненавидели.

— Так ты — русский? — не слишком удивился я.

— Да.

— Почему же тогда — Вольфзауэр?

— А почему ты — Горчакофф? А до этого — Волкофф?

— Понятно.

— Наверное, мы по одну сторону фронта, — продолжал откровенничать дедушка. — Хотя и по-разному понимаем благо для России… Ладно, сейчас это не имеет значения, потому что враг у нас один.

— Почему ты мне доверяешь?

— А ты в зеркало взгляни! — усмехнулся Анхель. — Я же сразу понял, что ты родственник моей Нюры. А в ее роду не может быть подонков и предателей, я убежден в этом.

Бляха-муха! Он еще и романтик! Сказать, этому романтику, что он только что стал папой? Нет. Если Анхель расчувствовался, то мне не пристало.

— Ладно! Это все — лирика! — отмахнулся он. — Теперь о деле. В Псков потянулись белоэмигранты со всей Европы. Среди них полно ровсовцев… Знаешь, что такое — РОВС?

— Русский Общевойсковой Союз.

— Верно! Ты же чекист, должен знать… Кроме них хватает и недобитков из савинковцев, и разной шушеры из НТС… Не знаю, почему их всех так манит Псков, но скорее всего — они надеются перебраться из него в Санкт-Петербург, когда его захватят немцы.

— Не захватят! — невольно вырвалось у меня.

— Я тоже в это верю, — кивнул дедушка. — И Москвы им не взять, хотя положение Первопрестольной сейчас тяжелое… Как бы то ни было, нам надо вплотную сблизиться со всей этой белоэмигрантской сволочью… Эх, жаль Вася Горчаков погиб… Не знаю, какое у него было задание, но, уверен, что он должен был внедриться в их ряды… Что ж, теперь Горчаков — ты. И выполнять эту миссию придется тебе.

— Служу России! — откликнулся я, разве что каблуками не щелкнул.

Вольфзауэр с удивлением на меня посмотрел, но кивнул одобрительно.

— Верно! Мы все служим России, как бы она ни называлась… — задумчиво произнес он. — Вернемся к делу… Сейчас ты должен уйти и потихоньку проникнуть в Псков. Как тебе там натурализоваться, сам решай. Если у меня будет возможность, я тебя там найду. Еще один человек, на которого ты можешь положиться — это Слободский. Ну он командир партизанского отряда, сам вряд ли появится в городе, но если к тебе подойдет незнакомец и спросит: «Вам не нужны часы фирмы Буре?» — это будет наш связной, мой или Слободского — все равно.

— Это пароль! А отзыв?

— Отзыв: «У меня есть такие, но без большой стрелки…».

— Мон шер ами, Базиль! Не будешь ли любезен принести старику шлафрок? Эти весенние сквозняки так ужасны!

Нашел мальчика на побегушках, старый пенек! Я тебе не горничная. Не хрен было обижать Глашу, она бы не прятала от тебя твою любимую тряпку.

— Пардон, месье, — пробурчал я. — Вы забыли-с, что я дворянин!

— Виноват, Базиль! — тут же пошел на попятную князь. — Тогда не в службу, а в дружбу, не покличите ли Глафиру или на худой конец — Захара. Я ужасно замерз!

А это пожалуйста! Лишний повод удрать от их светлости. Не, вообще-то Аскольд Юрьевич старикан не вредный, а по моему нынешнему положению, даже полезный. Вон сколько нужных знакомств я через него приобрел! Один только салон, который он тут у себя устроил, притягивает не только весь цвет «белоэмигрантской сволочи», как выражается мой дедуля, но и некоторых немцев, из тех, чьи предки баронствовали еще в Ингерманландии. Выпивка, музычка, девочки и… трепотня, трепотня, трепотня, из которой имеющий уши да и выудит небезынтересные сведения.

Словно бы нехотя отложив фашистский пропагандистский листок, который якобы читал, я поднялся из кресла и вышел в гостиную. И сразу наткнулся на шмыгающую носом горничную, которая обмахивала метелочкой из облезлых страусовых перьев бюст Николая Второго, последнего самодержца всея Руси. Князь Сухомлинский из дряблой своей стариковской кожи вылез, дабы обставить дом своих предков в стиле минувшего царствования. Я подошел к Глаше, обнял ее за плечи, обтянутые белым шифоном. Девушка всхлипнула и доверчиво прижалась ко мне. И не только — спиной.

— Глашенька, милая, — с нежной хрипотцой проворковал я. — Плюнь ты на этого старого чудака! Будет лезть под юбку, бей по роже. А если он тебя ударит, я его вызову на дуэль, по всем правилам дворянской чести. У нас, у Горчаковых, ко всем женщинам всегда относились с уважением, независимо от сословия.

От этой салонной воркотни, горничная окончательно поплыла. Судя по тому, как она замерла в ожидании, я мог бы сейчас к ней не только под юбку залезть. Однако я ее пока не трогал. Не столько потому, что «в нашем роду» всегда с уважением относились к женской чести, сколько из соображений гораздо более приземленных. Женщину столь же опасно преждевременно удовлетворить, как и не удовлетворить вовсе. А ведь Глафира Васильевна для меня весьма ценный человек. Князь ее притащил из самого городу Парижу, и сия перезрелая девица знает язык веселых галлов, они же — франки. В отличие от меня. И страсть любит как пересказывать чужие сплетни. Интересно, ее уже завербовал Радиховский?

— Спасибо вам, Василий Порфирьевич, — почти простонала Глаша. — Если бы не вы…

— Ну-ну, полноте… — пробормотал я, с искренним сожалением отстраняясь. — Принесите князю его засаленный бухарский халат… Их светлость продрогли-с…

Она присел в книксене, продемонстрировав аппетитные коленки, выглядывающие из-под короткой юбчонки. Я по-офицерски коротко, но четко склонил голову и вышел из гостиной. Надо бы пойти проветриться, покуда погода дозволяет. А заодно заглянуть к Лазарю Ивановичу. Вечером я буду занят. Часика за два до наступления комендантского часа у князя соберется обычная гоп-компания. Будут сплетничать, обсуждать новости с фронтов Второй Мировой и строить свои химерические планы возрождения Святой Руси в тени крыл тевтонского орла. С*ки…

Апрель на Русском Севере — первый весенний месяц, а не второй, как в других краях. Снега на центральных улицах Пскова почти не осталось, а вот галок и ворон на ветвях деревьев заметно прибавилось. Некоторые даже облюбовали виселицу. А ведь на ней новые повешенные. Вчера висело трое мужиков и девушка. Помнится, у меня даже горло перехватило. Почудилось, что Наташа. Нет, другая! Правда, от этого не легче. А сегодня, гляжу, четверо парней комсомольского возраста висят. Изуродованы так, что сразу видно, в подвалах гестапо побывали.

Лютует фашистский зверь. После провала блицкрига, разгрома под Москвой и неудач под Ленинградом, пыла и гонора у фрицев поубавилось, а вот злоба зашкаливает. Ну так и ненависть наша тоже не убывает. Настоящего дела у меня пока в Плескау нет, но ведь и вольную охоту никто не отменял. Правда, Красный Вервольф действует аккуратно. Убивать фрицев в городе нельзя. За каждого паршивого солдатенка по десять мирных жителей казнят, а вот в загородных лесочках, с соблюдением всех ритуалов, можно и нужно. Пусть боятся, твари! Болтают, что даже отправку на фронт здешняя немчура воспринимает теперь, как награду.

— А вот на лихой, барин! — послышался голос местного «лихача».

Я оглянулся. «Лихая» оказалась тощей — кожа до кости — кобылой неопределенной масти, запряженная в пролетку, которая явно пылилась в каретном сарае с дореволюционных времен. Не удивительно. Всех справных лошадей реквизировали сначала на нужды Красной Армии, потом — Вермахта. Такси в Нью-Париже, как именует Псков мой князек, и до войны было редкостью, а сейчас — тем более. Гужевой транспорт единственное доступное гражданским средство передвижения, граничащее с роскошью.

Взобравшись в пролетку, я назвал извозчику адрес, и мы покатили по заслякощенной мостовой. Из-под копыт и колес летели брызги. Некоторые прохожие, из моих новых знакомых, снимали шляпы, раскланиваясь со мною. Я отвечал тем же. Ведь теперь я не герр Волкофф, переводчик покойного ныне графа — любителя изящных искусств — а месье Горчакофф — приживала князя Сухомлинского, потомок канцлера Российской империи, солдат Иностранного легиона, храбро сражавшийся под Нанкином.

Расплатившись с «лихачом», я соскочил с пролетки, прошел пару лишних кварталов и только потом повернул в сторону дома, где в своей прежней ипостаси снимал комнату у тетки Марфы. На крылечке меня встретил Митька. Он строгал ножичком палочку и не обратил на подошедшего хлыща никакого внимания. Ага! Стало быть на хазе все пучком. Лазарь Иванович у себя и никакого шухера не предвидится. Брезгливо соскоблив с подошв лакированных штиблет псковскую грязь, я поднялся в дом.

Из прежних жильцов у Марфы остался только Лазарь Иванович. Даже Злата с сынишкой съехали. Так вышло, что моя боевая подруга оказалась в числе девиц, приглашенных Сухомлинским на одну из своих великосветских вечеринок для услаждения господ офицеров. И вот один из них, некто поручик Серебряков, на второй день знакомства, перевез Злату, вместе с Фимой, на свою квартиру. Уж не знаю, любовь у них там или что. Поручик этот донельзя скользкий тип и сдается мне, что именно он возглавляет негласную контрразведку Радиховского.

Митька кашлянул как бы невзначай. Я скосил взгляд, не прекращая обстукивать подошвы о крыльцо. Простуду весеннюю словил или, может, на что-то намекнуть хочет?