Краденая победа

Глава 4

Пратапа спас боевой опыт, помноженный на острую ненависть к северянам и предчувствие подобного. За исчезающе-малые доли мгновения он успел свалить жену наземь, накрыл ее собой и постарался вжаться в уличную пыль как раз когда над головой пронеслась смерть. Перекатившись, таща жену за руку, он вскочил и вломился в толпу. По горожанам стегнул второй залп, кто-то рядом захрипел и осел в окровавленную пыль, зажимая рану, грязно-белое дхоти на глазах темнеет, набухая кровью.

Пратап вырвал из кобуры на поясе пистоль. Торопливо зарядил («Хорошо, что не оставил дома, — подумал он. — Хоть за жреца расквитаюсь»), поднялся, прицелился, насколько это было возможно в толпе. Он хотел выстрелить в чужеземного священника, обернувшегося убийцей и святотатцем, но увидел, что в него самого целится высокий рыжеволосый мушкетер темесской армии с сержантскими нашивками. Для пистоля расстояние великовато, но выбирать не приходится. Нужно хоть как-то отплатить чужеземцам за бойню. Уж если неведомая женщина решилась, уклоняться от боя воину — позор. Во дворец вернуться они еще успеют, несколько минут ничего не решат.

Выстрел грохнул за миг до того, как темесец успел нажать на курок. Пистоль дернулся, будто хотел вырваться из руки и сбежать из бойни, из шеи сержанта вырвался, попав прямо в глаза соседнему солдату, целый фонтан крови: пуля перебила сонную артерию. Сержант осел в пыль, мелко и жутко суча ногами в начищенных сапогах. Отчаянно завизжала Амрита… Солдат нажал на курок прежде, чем успел вытереть заливающую глаза кровь, пуля ударила в стену. Брызнуло каменное крошево от разбитого барельефа.

Остальные темесцы поняли, где главная угроза, Пратапу показалось, что все мушкеты смотрят в лицо. Он метнулся в сторону, сбив пожилого толстяка, и пули взметнули фонтаны пыли там, где он только что стоял. Срикошетив от булыжника, одна из пуль попала толстяку в живот, и он жутко завыл, рухнув в грязь. Его крик вскоре утонул в поднявшемся адском гвалте.

Пратап бежал зигзагами, как учили, и пули вражеских мушкетов бессильно свистели то справа, то слева. Задыхаясь, сбивая ноги о булыжники, вцепившись ему в руку, бежала жена, ее подстегивал ужас. Впервые в жизни она услышала, как грохочут мушкеты и свистят над головой пули. Сзади нарастал топот темесских сапог. «По крайней мере, в храм они не пойдут» — подумал воин, спеша свернуть в крошечный пыльный переулок. Если не сунутся сразу же (а не должны бы, если тут десяток парней хотя бы с луками, им мало не покажется), будет время приготовиться. Он торопливо перезаряжал пистоль, забивал порох и увесистую свинцовую пулю, способную пробить любой щит, не говоря уж о шлемах и кольчугах. Но темесцы, видимо, тоже соображали, что к чему. Почти сразу же сзади раздался топот. «Не успеть».

— Видела, как я заряжаю? — спросил жену Пратап. — Заряжай.

«Вот и гости дорогие». Рванув из ножен тальвар, Пратап двинулся навстречу северянам. Сталь изогнутого лезвия сверкнула в звездном свете. Один из темесцев поторопился, выстрелил в темную щель меж обшарпанными стенами домов, но пуля даже не зацепила Пратапа. Миг спустя он вихрем вырвался из-за угла и с размаху опустил тальвар на голову одного из солдат, одновременно увернувшись от шпаги второго. Граненый клинок распорол полу форменного халата, даже не зацепив Пратапа. Короткий взблеск стали, свист рассекаемого воздуха, звон столкнувшихся лезвий. Тальвар намного массивнее, но и прочнее темесской шпаги, зато той умелый воин орудует куда быстрее. Нужно кончать с ним побыстрее, пока на звон стали не примчались остальные. Замах, показной выпад, проворот… и стремительный удар кинжалом под ребра. Это вам не поединок, чтобы спастись от северян и спасти жену, хороши все средства.

Похоже, темесец понял маневр — наверное, и сам не раз так проделывал. Кого попало охранять миссионера не поставят, да и не наймут служить в Аркоте. Он успел по-кошачьи извернуться, уходя от неминуемой гибели, и клинок стражника лишь скользнул по ребрам, оставив длинный кровавый росчерк. Решив не испытывать судьбу, сражаясь один на один, темесец выскользнул из тупичка, оставив Пратапа одного, но судьба распорядилась иначе. Поскользнувшись на текущих по улочке помоях, темесец упал. Пратапу понадобился всего один удар.

Молодой стражник наклонился, готовясь, в случае чего, безжалостно добить темесца. Но северянину вполне хватило: на совесть откованный тальвар ударил под основание каски и почти отделил голову от туловища. Кровь щедро текла наземь, сухая пыль впитывала ее, как губка, будто пила и не могла насытиться. Стараясь не испачкаться в крови, Пратап приподнял тело и выдернул из-под него мушкет, сорвал с пояса патронташ и пороховницу. Теперь у него было оружие, с которым можно воевать, и вдосталь пуль и пороха. Впрочем, он не обольщался: с целым взводом опытных вояк в одиночку не справиться, а городская стража в лучшем случае не вмешается. А могут решить, что голова не в меру ретивого вояки стоит дешевле международного скандала и новой войны. Что с ним сделают темесцы, Пратап не знал, но проверять на своей шкуре не хотелось.

Тянулось время, Пратап терпеливо ждал, темесцы на улице не решались штурмовать. Амрита успела зарядить пистоль и, отдав его Пратапу, отправилась посмотреть, куда ведет переулок. Пратап уже прикидывал, не отправиться ли вслед за женой, когда одному из темесцев, видимо, наскучило ждать. Помня, что у противника тальвар, темесец обмотал руку плащом (если нет щита, помогает) и осторожно двинулся вглубь переулка. Сзади его страховали двое северян с мушкетами.

Пратап высунулся из-за угла совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы грохнул один из мушкетов. Брызнула облачком пыли саманная стена: пуля прошила угол и пронеслась над самой головой воина. «А стену-то пробивает! Надо бы чуть отодвинуться…» Он вжался спиной в пыльную стену, нацелив мушкет туда, где должен появиться противник.

Темесцы тоже поняли, что стена не столь прочна, как кажется. Гулко громыхнули сразу несколько выстрелов, потом еще залп, затем уже не так стройно в стену впились еще несколько пуль. Саманная кладка дрогнула, из стены выстрелили фонтанчики пыли, будто по волшебству, в ней появились дырки, в некоторые можно засунуть палец. Пратапу оставалось лишь вжиматься в обшарпанную стену и молить всех Богов разом, а особенно победителя демонов Аргхелаи, чтобы темесцы и дальше стреляли по углу, не пытаясь целить правее. Пули дырявили и дырявили спекшуюся глину, с визгом уносились во тьму переулка, рвали крытые пальмовыми листьями крыши… Темесцы явно не видели его — и вполне допускали, что он проник в один из домов и спрятался под крышу.

— Думаешь, он готов? — расслышал юноша слова за углом. Еще с войны он знал темесский язык — нельзя сказать, чтобы так уж хорошо, но понять, о чем говорят, мог. — Джованни тоже так думал…

— Видишь, как стену истыкало, как он мог там уцелеть? Клянусь задницей святого Сиагрия, конец ему…

— Мужики, постреляйте еще. Чуть правее, где дырок нет…

— Не трусь, Гафур — труп он уже… Давай, а то скажу капитану, он из жалования вычтет!

Словно ощупывая шпагой пространство перед собой, Гафур — здоровенный чернобородый пуладж (если б не светлая кожа, вполне сошел бы за местного) в форменном темесском камзоле и кирасе — шагнул за угол. Его голова оказалась как раз на линии прицеливания мушкета, всего в полутора локтях от обреза ствола. Он еще успел повернуть голову и встретиться взглядом с Пратапом. Больше не успел ничего. Узкую щель меж двух саманных стен, недостойную называться даже переулком, затянуло пороховым дымом, в ночной мгле пламя, вырвавшееся из ствола, показалось Пратапу ослепительным, а от грохота взвились в воздух обитающие на крышах вороны. Жители тоже проснулись, но они лишь проверили, прочно ли заперты засовы, и легли на пол, стараясь не дышать.

Ослепленный вспышкой, Пратап не сразу обрел способность видеть. А когда прозрел, понял: есть случаи, когда лучше оставаться слепым. Увесистая мушкетная пуля, ударившая почти в упор, с легкостью дважды пробила каску, сорвала ее и швырнула в пыль. Голове повезло меньше — снесло, считай, всю верхнюю половину, будто смахнул ударом огромного тальвара какой-то богатырь. В ответ из-за угла снова загрохотали выстрелы, на этот раз мушкетеры сообразили, что бить надо правее. Юноше пришлось залечь (а ведь еще не так давно это считалось недостойным воина — но война быстро расставила все по местам), на голову сыпалась глина, какие-то прутья, обрывки высохших пальмовых листьев с крыши. Пратап ползком подобрался к углу, на миг высунулся и навскидку, не целясь, выстрелил. Облако кислого порохового дыма затянуло улицу, но там, ближе к главной улице, раздался негромкий вскрик. «Ну, надо же! — подумал он. — Попал-таки! Слава Аргхелаи!»

Воцарилась тишина. Потеряв троих, преследователи малость призадумались: наверное, решили, что им противостоит не меньше отделения с мушкетами. Будь у Пратапа вдосталь боеприпасов, а главное, не будь с ним жены, наверное, имело бы смысл продержаться еще какое-то время, а уж в лабиринте немощеных, кривых и темных переулков он бы положил хоть весь взвод, а сам ушел бы живым. Сейчас, увы, за сожженные деревни и превращенные в пустыни поля не отомстить. Важнее увести жену… и позволить ей выполнить поручение госпожи.

— Осмотри улицу — узнай, куда она ведет…

Бледность пробилась даже сквозь природную смуглость, губа жены закушена — последствия мушкетного выстрела Амрита увидела слишком хорошо. Но до жены дошло на удивление быстро: еще бы, все-таки женщина из воинской касты, с гордостью подумал Пратап. Амрита вскочила и, пользуясь затишьем, скрылась в глубине переулка.

Теперь надо продержаться, пока она не найдет выход. Пратап наскоро осмотрел боеприпас и едва не застонал от обиды. Трофейный патронташ был полон, а вот пороха в пороховнице… Хорошо, если хватит на пяток выстрелов. Еще немного пороха есть в его пороховнице — но мушкету его требуется больше, чем пистолю. Еще выстрелов десять, и все. Потом останется надеяться только на тальвар и кинжал — не густо, если помнить, что против него сорок мушкетов, а их обладатели настроены более чем решительно. Еще бы: какой-то вояка из дворцовой стражи, которую они и воспринимать всерьез перестали, уже положил троих, и еще парочку ранил. «Сволочь, не мог перед выходом в город проверить пороховницу?» — мысленно отругал Пратап покойного темесца.

Пратап навскидку выстрелил еще три раза, но, увы, больше везение не повторялось. Мушкет нешуточно нагрелся, без особой стальной сошки держать его было все тяжелее. Но главное — пороха стало вдвое меньше. Еще чуть-чуть, может, минута-другая — и мушкет, главная надежда в неравном бою, станет бесполезной железякой. С одним тальваром и кинжалом много не навоюешь. Пора уходить.

Пратап бесшумно отступил в тень и, прижимаясь к пыльной стене, стал отодвигаться от спасительного угла. Пока темесцы не поняли, что к чему, все так же тупо палили в стену. Лишь однажды шальная пуля взвизгнула около уха и, обдав щеку ветром, ударила в стену.

Всего через пару шагов Пратапа встретила Амрита. Она не сказала ни слова, но по ее лицу Пратап понял: случилось нечто страшное.

— Тупик? — спросил он.

Амрита хотела ответить — но муж уже не слушал, коря себя за самонадеянность. Пока он сдерживал лобовые атаки, темесцы кое-что придумали. Северян нельзя недооценивать, их командиры не станут зря класть солдат. Пока Пратап геройствовал, отстреливаясь от врага, темесцы послали нескольких отборных стрелков на крыши. А уж по ним, ловко перебираясь с одной на другую, а где надо — с обезьяньей ловкостью прыгая, северяне вполне могли выйти в тыл. Он сам бы на их месте спрыгнул сзади и атаковал засаду со всех сторон, но темесский командир не желал рисковать. Стрелки уютно расположились на крышах, они не выдали себя ненужным шорохом, выждали, пока противник покажется посреди улицы. Если бы еще чуть лучше прицелились, первые же два выстрела стали бы и последними.

Грохот выстрела и вскрик Амриты слились почти что воедино. Она падает, роняя уже заряженный пистоль, падает на загаженную улицу покрывало жены, по плечам женщины рассыпаются черные, как смоль, волосы. Жена пытается приподняться, но снова вскрикивает и оседает в пыль. Из простреленной ноги толчками выбивается кровь. Еще одна пуля взбивает фонтанчик пыли у его ног. «По ногам бьют, сволочи, — зло подумал Пратап. — Живыми взять хотят — наверное, уже придумали что-нибудь этакое».

Его выстрел запаздывает лишь на миг, отдача бьет прикладом в плечо. Выстрелив с крыши, темесец потрудился спрятать оружие — но темную тень Пратап все равно уловил. С крытой пальмовыми листьями крыши шагах в тридцати от улицы скатывается тяжелое тело, грузно валится на улицу, глухо звякает о землю кираса. Убит? Да нет, вскочил, убегает. Если и ранен, не так уж серьезно. Второй мушкетер выстрелил — и промазал совсем чуть-чуть, пуля ударила в стену рядом с головой Амриты.

«Расстреляют нас тут, как мишень на плацу». Выстрелить по напарнику сбитого с крыши из пистоля (авось долетит, не попадет, так хоть заставит затаиться), схватить жену за руку, метнуться в какой-то грязный закуток между двумя стенами, вонь от мусорной кучи кружит голову, но сейчас эта куча — спасение. Пули взвизгивают, со смачными шлепками входя в стенку, взбивают фонтанчики пыли, разбрасывают отбросы, еще больше усиливая вонь, дырявят саманные стены, но не могут нащупать уголок, где затаились двое.

— Они нас не найдут? — превозмогая боль в ноге, шепчет Амрита.

— Идти можешь? — вопросом на вопрос отвечает муж, наскоро осматривая рану.

Он и сам понимает, что спросил глупость: крупная мушкетная пуля ударила наискось, снизу вверх. Чудо, что не перебила кость, но вся икра залита кровью и разодрана. Опытный лекарь из тех, что прошли всю войну, поставил бы ее на ноги за месяц — другое дело, ни лекаря, ни, тем паче, месяца у них нет. Услышав выстрелы, темесцы на улице поняли, что к чему, и двинулись в последнюю атаку. Их осторожные, но четкие шаги отчетливо слышны на ночной улице. Идут не торопясь, осматривают улицу. Ни малейших сомнений: найдут. Попытаешься бежать, спокойно расстреляют в спину засевшие на крышах. Да, одного он вроде бы ранил, а второго пугнул — но кто сказал, что оба не могут продолжать бой, и что нет других стрелков, выжидающих подходящий момент? И все-таки, если проскочить…

— Бежать некуда, — будто поняв его сомнения, «порадовала» жена. — Я осмотрела улицу, шагах в сорока за поворотом — тупик.

Пратап почувствовал, как клокочет в груди бессильная ярость. Ведь как чувствовал — нельзя было идти на поводу у девчонки, вдвойне нельзя спорить с темесцами. Винить, на самом деле, некого: какой спрос с жены, ни разу не видевшей живого (тем более мертвого) темесца? А вот с него, год провоевавшего с северянами — спрос большой. На щеке уже чувствуется дыхание Амриты, в ее голосе слышится неподдельный ужас — но и решимость.

— Пратап… Ты ведь не оставишь меня этим?

Воин вздрогнул. Он слишком хорошо знал, как спасались жены воинов от бесчестия в прошлом. Всего обряда здесь, за мусорной кучей в грязном переулке, не совершить. И снова жена поняла — а может, просто думала о том же…

— Хватит кинжала в грудь…

— Мы пока еще живы, Ам. Рано еще…

Он и сам бы не сказал, на что еще надеялся. Вроде бы надеяться совсем не на что. Но поднять руку на жену не получалось. Почему-то вспомнились все ночи, проведенные вместе, его рука на ее бедре и жар ее вишневых, доверчивых губ… Бог воинов Аргхелаи, сам он готов умереть хоть тысячу раз, но погубить ее?

— Сюда! — странно, голос женский, но явно не Амритин. Кто тут может быть, в такой-то час? Какая-нибудь нищенка? Но почему она не спряталась, когда услышала выстрелы?

Оказалось — не нищенка. Высокая, красивая женщина, одетая богато и со вкусом — и в то же время так, как обыкновенная женщина никогда не оденется. Вроде бы то же чоли, то же покрывало, те же браслеты на руках. Но если Амрита при всем том выглядела скромной и застенчивой, мирной и домашней, то незнакомка, кажется, дразнила каждой деталью своего одеяния, каким-то томным, хрипловатым голосом, исходящим от нее ароматом благовоний, искусно подведенными полными губами, огромными (а от подводки кажущимися еще больше) и выразительными глазами. Даже покрывало, почти скрывавшее лицо жены, у незнакомки едва прикрывало голову, выставляя на всеобщее обозрение черные, как смоль, волосы, украшенный драгоценностями пробор…

Женщина отличалась от Амриты, как роза от скромного клевера. Он бы, конечно, не променял этот клевер ни на какие цветы, но и ему вмиг стало жарко от одного взгляда на нее.

— За мной! — негромко, но решительно скомандовала она. — Я вас выведу.

Пратап подхватил жену на руки. Он едва протиснулся в узкую щель: все-таки он был куда крупнее незнакомки. С виду несокрушимая стена оказалась искусно раскрашенной доской, за ней открывался узкий лаз, ведущий вглубь квартала. Незнакомка ловко протискивалась в темную щель, умудряясь почти не пачкать одежду.

Лаз закончился, они очутились в небольшом, запущенном саду, в котором чернела громада дома. Видимо, тут жил преуспевающий купец… Точнее, преуспевавший до войны. Теперь-то, похоже, у хозяина нет денег ни на сад, ни на сам особняк — вон, как почернела и покосилась дверь…

— Это дом моего… ммм… знакомого, — хихикнула женщина. — Кстати, знакомьтесь, меня зовут Лачи.

— Лачи, мы тут в безопасности? — поинтересовалась Амрита, пока муж перевязывал ей ногу. Повязка тотчас набухла кровью, но на землю кровь капать перестала. Теперь, если у темесцев нет собак, можно уйти.

— Пока да, — женщина облизнула накрашенную губку. Пратап отвернулся, сосредоточил взгляд на узорах на покрывале жены. «А ведь ей, наверное, и двадцати лет нет, — подумал он. — Совсем девочка, а такая… Как такое допускает отец?» Впрочем, не стоит пенять на поведение спасительнице. — Ненадолго.

Подумав, Лачи добавила:

— Доску они найдут, они же знают, где вы сидели. Потом проникнут сюда. Если твой муж, дорогая…

— Амритой меня зовут…

— Дорогая Амрита, — как ни в чем не бывало, продолжила Лачи. — Если твой муж не божественный воитель Аргхелаи, лучше поспешить.

— Вы правы, — произнес Пратап. Кто бы ни была женщина, она избавила его от необходимости…. Про такое лучше и не думать. — Могу я вас попросить…

— Пойти с вами? — усмехнулась девушка. — Этой ночью я отдыхаю от… работы, в храм хотела сходить, да там пальба началась. Мой долг — помочь тем, кто отстаивал честь богини. Куда вы идете?

— Во дворец, — не соврал Пратап. — Идем с нами, тебя наградят.

«Я зарабатываю куда больше, чем вы можете дать, — грустно подумала Лачи. — Но не себе».

— О награде поговорим, если останемся в живых, — отозвалась Лачи. — Скорее!

Едва они успели броситься в сад, как запирающая тайный лаз дверца рухнула, и в сад ввалились несколько темесцев с мушкетами.

— Ищите гадов! — услышал Пратап. — Они не могли уйти далеко, я видел кровь.

Солдаты рассыпались по саду. Потревоженный шумом, из ворот выскочил старик-привратник.

— Что вы здесь делаете? Немедленно покиньте владения рани!

— В ее владениях укрывается убийца, — усмехнулся Фанцетти, — напавший на воинов Темесы.

— У нас нет никакого убийцы! Немедленно убирайтесь вон!

Вместо ответа северянин ударил привратника прикладом. Закрывая окровавленную голову, тот спрятался обратно.

— Тут их нет, господин магистр. — На лице командира преследователей, лейтенанта Монини, появилось виноватое выражение. Какое-то время Фанцетти обдумывал услышанное.

— Ищите на улицах, особенно тех, что ведут к крепости, — наконец приказал он. — В дома не врывайтесь. Еще не время…

— Но мы уже ворвались в дом, принадлежащий самой…

— Делайте свое дело, лейтенант, а мне предоставьте делать свое, — отрезал старший магистр. — Я позабочусь, чтобы рани не использовала власть во вред Темесе. Они не должны добраться до своих хозяев.

— Есть, сир магистр, — отдал честь лейтенант.

Пратапу не раз и не два доводилось патрулировать городские улицы. Но здесь он, член воинской касты, чувствовал себя чужим и хорошо знал: не хочешь потеряться — не суйся в бесконечный лабиринт тупичков, подворотен, развалин, грязных переулочков, над которыми почти смыкаются стены домов. В этих кишках огромного города пахнет нечистотами, мочой, рвотой и собачьим дерьмом. Тут могут срезать кошелек в любой момент, и не поможет никакое воинское мастерство. А могут… В этом мире не имеет значение ни богатство, ни положение. Солдаты никогда не сходили с относительно широких, местами даже прямых и мощеных улиц. В глубину кварталов, можно сказать, власть раджи не дотягивалась. Там правили другие силы и другие касты. Тем более чужой здесь была Амрита: как и подобает честной женщине, она старалась без крайней нужды не покидать дом и не показываться на глаза посторонним мужчинам.

А вот Лачи, похоже, провела тут всю жизнь. Ее домом была не крепость на скале, не дворец раджи, а эти запутанные грязные улочки, населенные народом из низких каст. Девушка уверенно пробиралась грязными улочками, обходила тупики, пару раз они едва успели разминулись с какими-то бандитского вида группами, а разок — и с ищущими беглецов темесцами. Вновь и вновь Лачи находила подходящее укрытие: темесцы то ли не сообразили, то ли побоялись туда сунуться.

— Как шли, сволочи, — прошептал Пратап, сжимая в руках мушкет. — Будто у себя дома. Вот бы их…

— Если выстрелишь, сбегутся все северяне, — предостерегла Лачи.

— Так я ж тальваром их…

— Все равно не стоит. Их крови ты пролил достаточно.

Амрита слушала, как незнакомка советует мужу, что делать и — впервые со дня свадьбы — почувствовала, как в сердце вскипает ревность. Да кто она такая, чтобы вот так запросто болтать с ее мужем, едва ли не командовать им?

Наверное, последние слова юная женщина произнесла вслух, потому что Лачи желчно усмехнулась. Эта усмешка как-то враз преобразила ее лицо, словно Лачи вмиг прибавила в возрасте лет десять. Не едва расставшаяся с куклами девчонка, а умудренная жизнью женщина глядела сейчас на Амриту.

— Ты уверена, что хочешь знать? — спросила Лачи. Плюнула под ноги. — Зачем тебе, порядочной женщине и верной жене? Я та же, кем была и моя мать, и мать моей матери, и моя прабабка. И кем обречена стать моя дочь. Ко мне ходят мужчины, когда надоест жена. И с каждым я такая, какой он хотел бы видеть жену. Может, и твой когда-нибудь придет…

Амрита тихонько ахнула. Такая молоденькая, чистая и невинная на вид…

— Но… неужели тебе нравится?

— Этим занимается моя каста, — ровно и подчеркнуто-спокойно произносит женщина. Не осталось и следа гнева, которым полыхнули ее глаза вначале. Лачи владела собой на диво хорошо — особенно для ее невеликих лет. — Испокон веков. Кто-то же должен заниматься и таким. Всегда есть те, кому, иначе чем за деньги и на час, любовь не получить. Дать им эту любовь — и есть наш долг.

— И ты уже…

— А как ты думаешь? — на губах Лачи бродила странная полуулыбка, полугримаса. — Умная девочка. Но мы тут, кажется, не обсуждаем мою жизнь, а спасаемся от северян.

— Да, конечно, — поспешил извиниться Пратап за жену. Кем бы она ни была, по крайней мере один раз она спасла жизни обоим, а жене, возможно, и честь. — Но если когда-нибудь у тебя случится беда, Лачи, приди в крепость, и спроси Пратапа, рядового дворцовой стражи, или его жену Амриту. Все, что в наших силах, мы для тебя сделаем.

— Спасибо, — чуть склонила хорошенькую головку Лачи. — Польщена. Но скорее беда случится у вас. Темесцы что-то затевают, Пратап. Что-то страшное, после чего «завтра» у вас не будет, и отомстить никому вы не сможете. Иначе они не стали бы так наглеть.

Пратап хотел возразить… Но рани говорила с женой о наследнике — значит, допускает возможность гибели. Рани точно знает больше простого воина, следовательно…

— Они нападут на повелителей, — сделал вывод Пратап. — Мой долг охранять их до конца. Нужно поскорее вернуться в крепость. Это можно?

— Ага. Если кто-то снабдит нас крыльями и научит летать.

Какое-то время шли молча. Выбравшись из лабиринта кривых, не мощенных, будто в сильном подпитии петляющих улочек, трое шагали по дороге, ведущей вверх по склону. Личико Лачи выражало любопытство, она вертела головой, то рассматривая башни на скалах, то любуясь медленно уплывающим вниз городом, то задирая голову кверху. Здесь роли поменялись: теперь она была чужой, всецело зависящей от случайных спутников. Ее мир остался внизу. Пыльная буря окончательно стихла, бархатистое небо заполонили крупные, какие бывают только в Аркоте, звезды, оно расстилалось над городом необозримым куполом, у самого горизонта сверкала большая, еще оранжевая луна. Завтра будет полнолуние.

Завороженная открывшейся красотой, Лачи замерла, приоткрыв накрашенный рот, забыв даже о том, что один из последних порывов ветра сорвал с головы чунри, открыв черные, как смоль, густые волосы. Толстая коса со вплетенными в нее золотыми нитями спускается до пояса, в ушах позвякивают массивные золотые серьги. Пратапу пришлось напомнить, что они не на прогулке, и по следам, вполне возможно, идут темесские псы, а с непокрытой головой во дворце появляться не стоит. Поняв намек, Амрита пожертвовала запасное покрывало. Юная женщина ойкнула, унизанная браслетами смуглая рука водрузила покрывало на место.

— Простите меня, никогда тут не была. Тут так красиво… Только красота эта не для всех.

Поднимались молча. Джайсалмерская крепость возвышается над городом на добрых сто копий, кольцо стен венчает скалу, словно корона, обе женщины нешуточно запыхались, пока взбирались наверх. Пратап, хотя приходилось поддерживать жену и тащить на плече тяжеленный мушкет, а на поясе тальвар — нет. На войне доводилось отмахивать концы и побольше, взбираться на скалы и покруче. Чего не сделаешь, чтобы испортить жизнь фарангам…

Когда до закрытых ворот осталось совсем чуть-чуть, Пратап решительно свернул на едва заметную каменистую тропку, лепящуюся к обрыву.

— Ворота ночью закрыты, — пояснил он Лачи. — Но есть боковая калитка, там стоят мои друзья. Передохнешь у меня в гостях, получишь награду — а утром выйдешь через них.

— Все вы о награде, да о награде, — надула губки Лачи. — Может быть, мне главная награда — фарангам нагадить.

— Может быть, — согласился Пратап. — Но, помогая нам, ты оказала услугу и еще кое-кому, поважнее нас. Вот они наверняка захотят тебя наградить. Вот и ворота. Эй, есть кто там? Санджар, ты? Открывай, замучился ждать…

Раздается скрежет засова — и массивная калитка. Такую не сразу разобьешь и тараном, а из пушки снизу поди попади: тут-то ее поставить негде, — отворяется. Пратапа встречают два высоких солдата с копьями и старинными, явно трофейными, аркебузами. В неверном свете факелов Пратап отмечает повернутую к входу тридцатиствольную и наверняка заряженную (если услышали стрельбу в городе) рибодекину. Если неведомые агрессоры как-то смогут сломать калитку и вломятся всей толпой внутрь, рибодекина выстрелит разом всеми стволами и — привет горячий. Тридцать небольших свинцовых ядер в упор не оставят атакующим ни малейшего шанса выжить, а увернуться в тесноте ворот негде.

— О, да ты не один, — хмыкнул Санджар. — Решил развлечься на стороне?

— Это моя жена, так что не на стороне, — хмыкнул Пратап. Жена поглубже надвинула покрывало, но из-под ткани рассматривала воинов, рибодекину, составленные в углу караулки пирамидкой мушкеты. Тоже старые, трофейные: по новому договору огнестрельное оружие Джайсалмеру производить запрещено. — А с женой можно.

— А эта красавица — тоже жена? Погодите, клянусь прекрасной Эшмини, я же видел ее у Падмалати! Как она танцевала, а пела как — и если б только пела… Пратап, ты сдурел — жене ее показывать?

Пратап хотел было рассказать о заслугах Лачи, но юная женщина дерзко приподняла покрывало, искусно подведенные глаза гневно сверкнули. Воины раскрыли от изумления рты, откровенно любуясь красавицей.

— Жена! — показала она розовый язычок. — Я, мальчики, больше, чем жена — не выдерни я их задницу из-под темесских пуль — обоих бы сейчас на части резали. Нет, у вас, мужиков, определенно не мозги в голове, а…

— Так это по тебе у храма палили, Пратап? — изумился тот, кого назвали Санджаром. — Что там было?

Пратап разом помрачнел.

— Святотатство там было, Санджар. Мы с женой шли на ночную молитву богине. А темесский святоша, который еще резидент, привел взвод северян, встал у ворот храма и начал читать проповеди. Мы с женой ему сказали вес, что о нем думаем, а он велел открыть стрельбу. Ну, я паре-тройке из них шкурку попортил, кому тальваром, кому этим вот мушкетом башку снес. Мушкет, кстати, тоже от них.

— Вижу. Таких у нас еще нет… и не будет. Оставь его тут, возьми из пирамидки любой. Если тебя с ним увидят, сам понимаешь… а с женой что?

— Ранили ее. В ногу. Заживет, ничего страшного, только домой нужно поскорее. А может, лучше к рани — у нее лекари получше, чем я.

— А как ты эту… Лачи, верно? Как ты Лачи подцепил?

— Она…

— Как, как, — нахально перебила Лачи и сплюнула. — Фаранги, гады, саму богиню оскорбили, а мальчик этот сказал им все, как надо, а потом какому-то дураку из северян башку снес. Давно бы так… Как я его могла оставить? Да и жену его жалко, ничего девчонка… Темесцы их в тупик загнали, города-то вы совсем не знают! Если б я не показала лаз, а потом не вывела бы к крепости — нипочем бы не выбрались.

— Пратап — хороший воин, — кивнул головой Санджар. — Спасибо, что выручила.

— Спасибом сыт не будешь, — усмехнулась Лачи, уперев руки в боки. — Приходи к Падмалати в заведение, там и будешь благодарить и прочую дурь про вечную любовь шептать.

— С меня бутылка… нет, три, — добавил Санджар. — Сама в гости приходи — когда мы кого из ваших обманывали?

— Там-то не обманете, а здесь… Ладно, не при замужних, — покосилась она на Амриту. Лицо Пратаповой жены закрывало покрывало, но под ним она была пунцовая, как лал-изумруд в короне махарани. Она пыталась подумать о чем-нибудь другом, но с упрямством клянчащей съестное храмовой обезьяны в голове крутились картины того, чем занимались Лачи с Санджаром. Наверное, тем же самым, чем и они с Пратапом, только… как-то по-другому, иначе почему, забывая о женах, мужчины порой ходят к куртизанкам? Санджар наконецпонял свой промах и замолчал. Только открыл внутреннюю дверь, выводящую на внутренний дворик дворца.

— Погоди, Пратап, с чего вы пошли на ночную службу? — запоздало спросил другой воин, но все трое уже не слышали.

Скрипнул засов, отодвигаемый в сторону, дверь со скрипом отворилась. Пратап вошел, отстегнул от пояса тальвар, облегченно поставил в прихожей мушкет. Жаль, трофейное оружие пришлось оставить, что ни говори, а темесский лучше. Легче, но стреляет дальше, а главное, точнее, и от него уже не спасет ни щит, ни шлем. И вместо привычного запального отверстия, куда надо ткнуть фитилем, какое-то хитрое устройство с кремнем, что само высекает искру и поджигает порох. Железо с какими-то особыми присадками. Можно не бояться, что при выстреле разорвет. А то бывает такое: может, стрелок и выживет, но изуродует его так, что мать родная не узнает, а северяне могут не беспокоиться. Узнать бы, как фаранги этого добиваются…

В первую очередь муж занялся раной Амриты. Повязка успела стать серой от пыли, пропитаться кровью, отдирать ее пришлось долго и мучительно. Но кровь уже почти остановилась, и перевязать по новой куда легче. Снедавшее всю дорогу беспокойство ослабло, ничего действительно важного пуля фаранга не повредила. Шрам, конечно, останется — но у него самого их с полдюжины, и что, жена стала меньше любить?

Теперь — Лачи. Все это время куртизанка послушно стояла в прихожей. Но сейчас никакая она не куртизанка, а дорогая гостья, избавившая его от смерти и тягостной необходимости спасать от бесчестия жену.

— Проходи, садись вон там, — предложил он, указав на циновку. Женщина грациозно уселась на предложенное место. Поскольку жене сейчас каждый шаг — пытка, принес кувшин с водой и небольшую глиняную пиалу сам. Лачи благодарно кивнула, отпила, оставив на чашке яркий след помады.

— Вы очень добры к той, кто не знает даже имени отца, — улыбнулась она. — Мы считаем родство только по матерям, а матерей я могу назвать на двадцать поколений назад.

— Так почему ты нас выручила? — спросил муж Амриты. — Ты ведь тоже рисковала жизнью.

— Разве я не сказала, почему? — вопросом на вопрос ответила Лачи. — Мне нравится, когда наглых наказывают. А фарангская наглость у всех в печенках сидит. У нас, в квартале Марджани, об этом знают лучше других, северяне постоянно ходят развлекаться.

— Что может быть нужно им от вас? — удивился Пратап. — Наоборот, они должны вам радоваться…

— Еще как радуются. Все у нас бывают, только священник этот, который там командовал — не ходит. Но что-то не верю я в его благочестие. Просто знает, что если его там застукают, начальство снимет. А что нужно от нас… Видите ли, фаранги заставляют делать такое, что оскорбляет даже куртизанку. А платят ни грошом больше, чем наши. Постоянно грозятся разгромить наше заведение. Вот и приходится… Нет, тебе спасибо, а не мне. Есть еще мужчины в славном Джайсалмере…

— Мне пора идти к госпоже, — произнесла Амрита. Она уже поняла, что Лачи меньше всего хочет соблазнять мужа, но оставить их наедине не могла. Не могла, и все тут. — Лачи, проводи меня, если тебе не трудно. Я попрошу госпожу тебя наградить.

— Я не беру не заработанное, — усмехнулась Лачи. — Но посмотреть на рани не откажусь…

— А мне пора на службу, — ответил Пратап. Протер красные после бессонной ночи глаза. — Спать хочется… Но кто будет охранять дворец, если стража будет спать?

Трое вышли из дома одновременно — они и представить себе не могли, что уходят навсегда. А ночная мгла уже редела и отступала под натиском разгорающегося на востоке зарева, и будто подергивающиеся слоем пепла угли, блекли и гасли на небе крупные звезды.