Краденая победа

Глава 9

Рават Салумбар читал — и не верил глазам. Сперва закралась мысль, что это шутка. Но так шутить Валладжах и Раммохан Лал бы не стали. Ни за что. Может, морок? Но письмо не исчезало, не рассеивалось, как подобает видению, страшные слова, узаконенные Большой печатью раджи, исчезать не спешили. Если это все же правда… Это худшая новость в его жизни — хуже, чем когда погиб сын, или когда Джайсалмер сдался врагу.

— Господин, что там написано? — Голос принадлежал сотнику Удаю, командиру стрелков. Вчера именно его молодая жена отличилась, сообразив, что у спящих темесцев можно отобрать оружие. Победа в бескровном бою осталась за защитниками Кангры, а в плен, впервые со времени Аштритхи, попало сразу сто двадцать темесцев. Те, по ту сторону границы, знают, в каком меньшинстве защитники перевала, но в лоб атаковать не рискуют — знают, гады, что если и прорвутся, так умоются кровью. И по тропе больше не пройдешь — старинная рибодекина из крепостных подвалов надежно перекрыла этот путь. Попробуйте, господа из-за моря, суньтесь — залп тридцати стволов на узкой тропе над пропастью отправит на тот свет полроты. Обойти позицию? Можно, но это не один день петляния по скалам, борьбы с засадами, разрушенными мостами и просто обвалами, естественными и рукотворными. Это тоже нешуточные потери, и самое главное — потеря времени. А ведь и к Кангре того и гляди двинется армия раджи во главе с непобедимым Раммоханом Лалом, и тогда посмотрим, кто одолеет в битве!

Еще вчера, узнав о бескровном пленении целой роты, рават рассуждал именно так. Честное слово, не будь у девчонки мужа, наградил бы ее сам — но не годится жене получать что-либо из рук чужого мужчины. Знала бы она, и знал бы этот, еще совсем молодой сотник, вчера готовившийся умереть, но не пропустить вражеские полчища, что победа оказалась напрасной. Что пока они исполняли свой долг здесь, его не исполнили те, кто были в столице, кто должен был защитить законного раджу.

Остаться здесь и заявить, что не выполнит приказ узурпатора? Будь он простым воином, хотя бы десятником или сотником, он так бы и поступил. Конечно, распустив по домам семейных воинов и единственных сыновей. Но он — рават, он отвечает не только за себя, но и за всех защитников крепости, а главное — за их семьи. Ну хорошо, большинство воинов крепости согласились бы уйти в горы и не давать нынешним победителям покоя ни днем, ни ночью. А куда девать женщин, детей, стариков — которых темесцы не преминут сделать заложниками? Тоже в горы? Отягощенная огромным обозом, старыми и малыми колонна на горных дорогах будет обречена. А охотиться на нее будут не только темесские тигры, но и шакалы новоявленного раджи Бахадура. Сам воевавший в горах, рават знал: единственное, что будет работать на повстанцев — быстрота и легкость. Они должны ударить — и рассеяться в горах прежде, чем от врага придет ответ, чтобы вновь появиться там, где не ждут. С обозом и семьями такую войну не поведешь.

Была еще одна возможность. Жуткая и кровавая, пускавшаяся в ход, когда все средства борьбы исчерпаны, и впереди только гибель или — того хуже — позор плена и рабства. Тогда все способные держать оружие воины выходили из ворот крепости и бросались в свой последний бой, из которого не надеялись выйти живыми. Женщины и старики в это время поджигали крепость, чтобы победитель не получил ничего — и бросались в огонь сами; впрочем, некоторые могли вонзить в грудь кинжал, чтобы не мучиться. Обряд джаухар последний раз совершался почти двести лет назад — когда Джайсалмер осаждала армия аркотского падишаха.

Но сейчас войны нет, и ничего, в сущности, обитателям Кангры не грозит. Темесцы не собираются даже входить в крепость, их дело — в Джайсалмере. Посланец подполковника Меттуро так прямо и сказал: вы можете даже не открывать ворота крепости, только отпустите пленников (войны ведь нет) и освободите перевал. И все. Хотя зачем это нужно, когда в столице победила их марионетка? Наверное, чтобы Бахадур, оказавшись правителем, не сорвался с крючка, или, наоборот, чтобы удержать узурпатора у власти. Кстати, а не податься ли в столицу, чтобы помочь неизвестным противникам нового раджи? Почти три сотни опытных воинов, несколько пушек и арсеналы Кангры, если их с умом почистить, там наверняка пригодятся…

«Хорошо, Бахадура мы свергнем, — мысль заставила Салумбара похолодеть. — Но разве это поднимет законного правителя из могилы? А его наследник, царевич Нарасимха? Увы, если убили раджу, едва ли мятежники пощадили его семью. Значит, больше наследовать престол некому. Зато свержение Бахадура — прекрасный повод для вторжения Темесы — уже не рейда одного полка, а настоящей войны на уничтожение». Иной эта война быть не может: если Темеса захватит Джайсалмер, весь материк станет темесской провинцией.

Выхода нет. Никакого. Что бы они ни сделали, это уже ничего не изменит. Не исправит случившееся и бескровная победа. И сотник Удай напрасно ждет от начальника мудрого решения. Его нет — не потому, что рават на старости лет отупел, а потому, что приказывать больше нечего. Страна, которой Салумбар служил с тех пор, как смог держать в руках тальвар, кончилась с гибелью Валладжаха и адмирала. Сражаться с узурпатором нельзя, но и служить ему…

— Сотник Удай, нам приказывают сдаться темесцам, выдать всех пленных, оружие, отшельника, заведшего роту в кусты (в Джайсалмере полагают, что он во всем виноват), даже передать им тех, кто напал на спящих темесцев. То есть и твою жену тоже. Темесцы на таком не настаивают, требуют просто вернуть пленных и их оружие, и пропустить полк в Джайсалмер.

— Валладжах не мог такого приказать! — воскликнул сотник. — Вы уверены, рават, что гонец — тот, за кого себя выдает?

— Письмо запечатано Большой государственной печатью, на гербовой бумаге, есть и другие способы отличить подлинное письмо от раджи. Тут нет сомнений. Но Валладжах и не приказывал. Видишь ли, сотник, пока твоя жена тут геройствовала, там, в столице, проспали переворот. Правитель и вся его семья — убиты. На троне Бахадур, дядя раджи, но он лишь марионетка некоего Фанцетти, посла Темесы и главного жреца их веры в стране.

Глаза сотника округлились, рука потянулась к тальвару.

— Оставь, Удай, тальвар тут не поможет, — горько усмехнулся рават. Все-таки врет гонец, и врет Бахадур: выход у него, равата Салумбара, есть. Под седыми усами на губах старого воина заиграла усмешка, какая появлялась, когда он придумывал, как выбраться из безнадежного положения. — Мы могли бы продержаться не одну неделю, даже без помощи из столицы, но какой теперь смысл?

— Так какие будут приказы? — Он еще надеется, а если рават прикажет, готов…

— Я назначаю тебя комендантом Кангры и… наследником, так как прямых потомков у меня нет. Не перебивай! Отныне Салумбар — твое владение, жаль, что он остался на темесской территории. Твоя жена станет равати — она этого достойна, ваши дети унаследуют титул. Но с одним условием.

Сотник проглотил удивление:

— Что за условие, повелитель?

— Ты примешь темесские условия, а не условия Бахадура: лучше говорить с господином, чем с рабом, а Бахадур — раб. В дальнейшем управляй Кангрой так, как сочтешь нужным. Считай себя наместником Джайсалмера, но перед Бахадуром особо не прогибайся — не забывай, кто он на самом деле. Но если я ошибся, и кто-либо из семьи настоящего раджи уцелел, в особенности его наследник…

— Слушаюсь, господин рават!

— Поклянись, что в этом случае будешь служить ему верой и правдой, как я сам служил Ритхешвару, Аштритхи и Валладжаху. Если наследник раджи будет на престоле, Кангра станет ему верной опорой и прикроет Джайсалмер с этого направления. Если же он вынужден будет скрываться от шпионов узурпатора, ты предоставишь ему убежище и поможешь отвоевать престол. Понял?

— Клянусь стрелами Великой Лучницы, и памятью моих предков, рават. Но я бы поступил так и будучи просто сотником.

— Теперь у тебя будет для этого больше возможностей. Кстати, если из Джайсалмера побегут люди, пусть находят приют в Кангре.

— Зачем им бежать из города?

— Затем, что Бахадур начнет преследовать очень многих. Недовольные из простонародья и торговых каст, уцелевшие офицеры Валладжаха, даже жрецы — ты знаешь, что он принял темесскую веру? Теперь будешь знать. Все они окажутся под ударом, станут спасаться куда угодно. Большая часть драпанет, конечно, в Аркот, Маюрам, может быть, даже Майлапур — что ни говори, а порядок темесцы навели, у них просто спокойнее. Но многие подадутся и сюда. А когда будешь раватом, запомни одну вещь: чем больше людей у тебя, тем ты сильнее. Чем меньше у Бахадура — тем он слабее.

— А если законный наследник не объявится?

— В таком случае правь, как знаешь, — ответил рават. — Постарайся спасти Кангру от резни. Сейчас позову жреца, и мы начнем обряд усыновления. Потом выполню требования темесцев — не хочу, чтобы ты начинал правление с поражения. А дальше передам всю власть тебе и заявлю об этом во всеуслышание. Иди, мне надо кое о чем подумать.

— Есть, господин рават!

Сотник старательно, как новобранец под присмотром сержанта, развернулся. Чеканя шаг, вышел. А старый рават вспоминал свою долгую и трудную жизнь. Как безусым юнцом впервые в жизни поехал — еще с отцом — на войну. То была даже не Первая Темесская, а последняя война с разваливавшейся, но в те времена еще не попавшей под власть Темесы и довольно сильной Аркотской империей. Ее правители не забыли, что во времена молодости Каушалии правили страной от Шаури до Майлапура и Бхандары, от Тариссии до Манорама. Лишь немногие города на крайнем юге и западе материка не платили Аркотским падишахам дань, в них не стояли гарнизоны империи. Восстание Каушалиии, казалось, было обречено. Но сто лет назад прадед поддержал молодую рани, и под ее руководством одержал великие победы. Отец воевал под началом раджи Нараяна, там-то довелось понюхать пороху и самому Салумбару.

Потом была Первая Темесская война, уже под началом Ритхешвара, гибель отца в неравном бою, и участие уже в качестве равата и майора в разгроме бригады генерала Монферрато, ранение, из-за которого рават на всю жизнь охромел. Недолгий мир, рождение сына — и новая война, сожравшая большую часть жизни, отнявшая у неустрашимого равата первого сына — и последнего, так как жена умерла, сразу жениться не удалось, а потом он был уже стар. Война, заставившая отступать из родового имения. И хотя Валладжах предоставил верному слуге новое владение в Кангре (ее правитель изменил, погубив в Мератхе Аштритхи, а потом открыл ворота врагу) война и последующий мир лишил равата всего — наследника, надежды и радости жизни.

Он не жалел о принятом решении. В конце концов, он остался один на белом свете, а титул равата Салумбара звучит как изощренное издевательство. Надо сделать самое трудное, спасти названного сына от позора капитуляции, написать завещание — и ни разу не подведший хозяина пистоль сослужит ему последнюю службу.

Ему не пришлось даже убеждать себя. Стоило представить лицо нынешнего хозяина Джайсалмера, когда он узнает о случившемся и поймет, что Кангра уплыла из-под его власти, как на душе становится тепло. Совсем как когда видел влюбленные глаза жены. Или когда после первого Мератха мимо вели колонны пленных темесцев.

Рават Салумбар взял со стола пистоль, принялся любовно чистить. Не один темесец принял смерть от его выстрелов. Скоро он понадобится в последний раз.

После нескольких ночей в сырых и холодных подземельях Кангры солнечный свет показался Рокетту ослепительным. Сержант сощурил слезящиеся глаза, но беспощадное южное солнце, с зенита поливавшее землю зноем, ранило глаза и сквозь веки. Если б не поддержавшие его воины крепостного гарнизона, сержант Леруа Рокетт растянулся бы на ступенях лестницы.

— Благодарю, — произнес он. От Сюлли сержант уже получил первые уроки джайсалмери и аркатти, и хотя свободно болтать на этих языках еще не мог, самое важное уже выучил.

Воин молча махнул рукой. Его взгляд не понравился Рокетту: в нем смешались жгучая ненависть — и бессилие. Этот взгляд словно говорил: «Убил бы всех, да и то не сразу, а чтобы помучились. Да у меня жена, дети, а рават приказал отпустить». Что же случилось, пока они сидели в подвалах, ели что-то непонятное и неописуемо острое (а воды давали не много) и молили Единого, чтобы их не перевешали?

— Сюлли, в чем дело?

Общий позор и плен сблизили попавших впросак бойцов Особой роты. Еще неделю назад эрхавенец не посмел бы так обратиться к командиру роты. А теперь…

— Хочешь сказать, почему нас выпускают? — задумчиво произнес капитан. — Может быть, нас хотят передать трибуналу. Но не думаю, что у них были бы такие похоронные лица. Сдается мне, наши нашли способ победить.

Рокетт посмотрел на капитана с недоумением. И для тавалленца Сюлли, и для него, эрхавенца, темесцы были в лучшем случае чужими. Почему же оба они так рады победе «соотечественников»? И не так ли радовались за «наших» тавалленцы, когда брали штурмом Эрхавен и разрушали Храм Исмины? «Если темесцы — «наши», зачем Эрхавену свобода?» — подумал он.

— Но как? Если бы крепость взяли штурмом, мы бы услышали бой.

— Как думаешь, для чего надо было идти на Джайсалмер? — усмехнулся Сюлли. — Сдается мне, в городе возникла своя замятня, мы должны были кое-кого поддержать. Но они справились без нас — вот нас и освобождают. Поздравляю с победой — хоть нам с тобой от нее ничего не перепадет.

— Не болтать! — скомандовал гарнизонный воин, стукнув древком копья по полу. Сказал по-темесски — ему надоело слушать болтовню пленников, в одночасье ставших победителями. — Вас построят во дворе, и комендант все скажет…

И на джайсалмери, полагая, что его не поймут, буркнул:

— Правду говорят, что чужеземцы — хуже свиней!

Подгоняемые древками копий и прикладами (особой нужды их использовать не было, но ничем больше без войны побежденные победителям досадить не могли), пленники вышли на крепостной дворик. На небольшой площадке стало тесно: кроме пленных, выстроился в безупречное каре гарнизон. Блестели каски, начищенные кирасы, хищно сверкали наточенные штыки, острия копий и алебард. Отдельно, не соблюдая строя, стояли союзники-горцы с луками, пращами и парочкой самодельных арбалетов. Артиллеристы обошлись без своих медных подопечных, но присутствовали и они. А из забранных мелкой решеткой окон женских комнат все, что происходило на площади, наверняка видели жены и дочери воинов. Рават Салумбара действительно затеял что-то важное.

Комендант не появлялся долго. Напрасно ждала командира и рота пикинеров, люди из которой конвоировали пленных. Наконец на башне, купающейся в побелевшем от зноя, словно выгоревшем небе, появился седоусый здоровяк с жутким сабельным шрамом через все породистое лицо. Но даже без шрама в нем угадывалось лицо воина: ни у кого больше не могло быть такого густого, не тускнеющего загара, такого открытого и решительного взгляда, тяжелого, волевого подбородка.

— Это он и есть, — шепнул Сюлли Рокетту. — Лучший военачальник джайсалмерцев после Раммохана Лала.

Место рядом с Салумбаром занял худощавый воин лет тридцати, не в каске, а в огромном тюрбане шафранного цвета. Он стоял по правую руку от коменданта, а одет был даже более богато. Такое могло случиться лишь в одном случае, если бы повелитель Кангры признал безвестного сотника равным себе или… наследником? Вообще-то, это все объясняло.

Строй взорвался приветственными возгласами. Особо старалась рота пикинеров, из чего Рокетт заключил, что сотник рядом с Салумбаром ими и командовал. Но стоило Салумбару поднять руку, как стало тихо. Так тихо, что все услышали, как один из темесцев переступил с ноги на ногу.

— Воины! — обратился к подчиненным Салумбар. — Мы победили целый полк темесцев, сто двадцать из них попали в плен. Посмотрите на них!

Смех, улюлюканье — слишком редко воины Кангры могли себе позволить насмехаться над пленными северянами, чтобы это не доставило им удовольствие. Шутливые поклоны, предложение войти домой и забрать все сразу, пожелания подарить мушкеты женам, поскольку они, «хоть и носят талхи, но больше мужчины, чем вы» и, в свою очередь, получить от них талхи, чоли и покрывала. Темесцы слушали оскорбления с каменными лицами, тех, кому кровь ударила в голову, отрезвили нацеленные в лица десятки мушкетных стволов.

Выждав, пока защитники Кангры натешатся, Салумбар снова поднял руку.

— Мы победили, — повторил он. — Но у нас украли победу. Пока мы сдерживали целый полк врагов, предатели в Джайсалмере убили законного раджу. Власть взял Бахадур, дядя раджи Валладжаха, и темесский посол Фанцетти. Сам раджа, рани Кайкея и, скорее всего, наследник, царевич Нарасимха — убиты. Новый правитель приказал сдать крепость врагу, освободить пленных и вернуть им оружие. Даже темесцы требуют меньшего.

Салумбар ненадолго замолчал, на площади повисла гнетущая тишина, а Рокетт вдруг понял, как пал Эрхавен. Защитники пограничного форта тоже устояли, но толстосумы в Магистрате продали их победу за золото в свои карманы. Рокетт никогда не видел узурпатора, более того, благодаря перевороту он и его товарищи снова на свободе. Отчего же в сердце пустота и тяжелая, холодная ненависть к предателю? И что чувствуют защитники крепости, если даже ему не по себе?

— Я не изменил бы законному правителю, — продолжал Салумбар. — И пока я жив, темесцы под Джайсалмером бы не появились. Но я не хочу и не могу служить узурпатору, убийце и темесской марионетке. Поэтому я слагаю с себя обязанности коменданта крепости, отныне никакой я не рават, а всего лишь зажившийся на свете старик. А сотник Удай достаточно храбр, умен и опытен, чтобы меня заменить. Отныне он — рават Салумбара и Кангры, комендант крепости и вождь для вас всех. Он будет вашим правителем и, если понадобится, поведет вас в бой. Поклянитесь же, что будете повиноваться равату Удаю и равати Падмини, а так же их потомкам, как повиновались мне, потому что отныне он заменил мне сына.

Воины молчат. Они привыкли, идя в бой, видеть впереди шафранный тюрбан равата и знать, что тот способен найти выход из самого отчаянного положения, что он первый в атаке и последний в отступлении. Рават, правящий уже тридцать один год, а сам разменявший седьмой десяток… Казалось, он вечен — по крайней мере, на их век хватит. И вдруг власть сменилась, и все случилось так сразу… Изумление гарнизона неудивительно.

— А теперь раскройте ворота пошире, — произнес рават. — И пленные могут быть свободны. Темесцы! — наконец обратился он к пленным, переходя на почти правильный темесский. — Передайте своему командиру, что перевал отныне свободен, и полк может пройти к Джайсалмеру. Но если вы попытаетесь войти в крепость — убедитесь, что не только женщины Джайсалмера умеют держать оружие.

Тяжелые, окованные листовым железом, покрытые шипами створки ворот отворились. За воротами и переброшенным через ров мостком виднелась каменистая дорога, по обочинам которой виднелась чахлая трава и кусты — к счастью, не те, усыпляющие. Там была свобода, соратники, дорога на Джайсалмер. Может быть, под стенами вражеской столицы доведется искупить невольный позор?

Убедившись, что колонна пленных потекла через приземистую арку ворот, рават снова обратился к своим воинам.

— Подойдите к жрецу, и над священным огнем поклянитесь, что будете верны равату Удаю и его наследникам.

Бойцы подходили к крыльцу перед входом, где старый жрец разводил огонь, нехотя. Им казалось, что, присягая новому равату, они предают старого — а ведь с ним пришлось столько пережить, довелось пировать и голодать, побеждать и терпеть поражения, драться с лучшими армиями Аркота и Темесы, десятки раз обманывая смерть. Изуродованные шрамами, поседевшие и загоревшие дочерна ветераны плакали, как малые дети. Но слишком сильно было в душах бойцов почтение к роду Салумбаров, слишком привыкли они беспрекословно повиноваться старому полководцу. Жрец на крыльце перед входом в башню развел огонь в священной жаровне — и, когда пламя загудело, пожирая просмоленные дрова, солдаты стали по одному происходить и клясться в верности новому равату.

— Они верят, что священный огонь испепелит лжеца и закалит сердце правдивому, — вполголоса пояснил Сюлли. — Наивные люди… Впрочем, чем мы лучше?

Проплыла над головой арка ворот, вокруг раскинулась стиснутая скалами долина. Точно вода по сложенным «лодочкой» ладоням, стремилась вниз каменистая, пыльная дорога. Но ее неудобства сейчас не замечали ни Рокетт, ни Сюлли, ни остальные солдаты Особой роты. Да и была она куда проще той тропы, по которой пришлось идти к крепости. Полыхала огромная, вполнеба, вечерняя заря, в ее скоротечном пламени загорались, мигали, дрожали и разгорались все ярче бесчисленные южные звезды. И дома, в Эрхавене, Рокетт любил наблюдать, как медленно опускается в море солнце, гаснет закатное пламя, а небосвод осыпают бриллианты звезд. Но даже на родине закаты не были такими краткими, неистовыми, обреченно-прекрасными, а звезды — такими крупными, яркими и многочисленными. Аркот — очень красивая страна, быть может, самая красивая на всем Мирфэйне. Надо только не отворачиваться от красоты, брезгливо морща нос от жары, грязи, густого запаха навоза, специй и дыма ароматных палочек-агарбати. Тогда эта страна покажет то, что никогда не увидеть снобу, лентяю и неженке…

Примерно в полумиле от стен крепости конвой поворотил коней, оставляя недавних пленников наедине с собой. Видно, конники не сомневались, что темесцы найдут однополчан. Или, наоборот, им было плевать на судьбу вчерашних пленников.

— Идем осторожно, — распорядился Сюлли. — Рокетт, возьми свое отделение, будете за передовое охранение. Не хватало нарваться на местных…

— Командир, а что их бояться? Они пропустили нас, значит, признали поражение. Вдобавок тут уже прошел полк, они видели, что с нами связываться опасно. Струсят, особенно селяне.

— В общем, верно, — подумав, согласился Сюлли. На миг замялся, прикидывая, стоит ли объяснять, решил, что стоит. — Но мы уже раз нарвались, второй раз может и не повезти. Пока не придем в расположение полка, считай, мы на войне. Твое отделение будет за передовое охранение, мы пойдем следом. Если что необычное увидишь, шли ко мне человека.

— Есть, сир капитан.

Отряд ушел в последних отблесках заката, миг — и семеро бойцов скрылись в каменном хаосе предгорий. Дождавшись, пока закат погаснет, капитан Сюлли скомандовал роте выходить на Джайсалмерский тракт. Шагая в общей колонне, капитан думал о юном командире разведчиков. Сообразит ли он, что сейчас не время искать себе приключений? Будь обстановка боевая — сообразил бы, без сомнения. И действовал бы на загляденье — и откуда что берется?

Но сейчас тишина, мир и покой, намечавшаяся война закончилась, не начавшись. А парнишка любопытный, ох какой любопытный. Все-то ему интересно в этой жаркой, пыльной, грязной стране. Еще потянет его сунуться в село, подсмотреть какую-нибудь свадьбу, похороны или службу языческую. Не дай Единый-и-Единственный, прознает батальонный священник — и самому парню влетит, и капитану. «Только бы не нарвался на неприятности!» — подумал капитан. За долгую и богатую на приключения жизнь у Сюлли было много любовниц, а жены и, соответственно, сына не было. Осознал, что упустил, он лишь недавно, когда в роте появился этот мальчишка.

Мгла пала стремительно, плотная, густая, как будто даже осязаемая, она укутала землю, лишь высоко в небе сияли бесчисленные россыпи звезд. Несмотря на кромешную тьму, отделение шло споро, правда, и без солнца было нешуточно душно — ночи Шестого месяца или, по-аркотски, месяца ашадх, иными не бывают. Рокетт служил в этой знойной стране уже не один месяц, но так и не успел привыкнуть к этим непроглядным жарким ночам, наступающим стремительно, будто задернули полог. Лишь над головой мерцали звезды, и больше в мире, казалось, ничего не было.

Джайсалмерский тракт встретил их, где ему и положено находиться. Рокетт рискнул, зажег факел. Склонился над дорогой. В пыли отчетливо отпечатались колеи от тележных и пушечных колес, бесчисленные следы копыт и солдатских сапог. Не было лишь одного — самого полка.

— Сквозь землю они, что ли, провалились? — буркнул один из солдат Рокетта.

— Скорее в Джайсалмер, — как учил Сюлли, эрхавенец приложился ухом к земле. — Не слышно, небось, уже на полпути к городу. Бегут, будто скипидаром подмазанные… Толаньи, предупреди Сюлли, мы пойдем дальше. Дальше должна быть деревня, посмотрим, что в ней.

— Есть, сир сержант, — получивший приказание боец растаял во мраке, остальные шестеро быстрым шагом двинулись в сторону Джайсалмера. Пару раз неподалеку попадались крошечные полуразрушенные крепостцы, не заслуживающие даже названия фортов. Они тонули во мраке — крепости уже не одно столетие не использовались по прямому назначению. Еще недавно они были, считай, в самом сердце страны, нужды в них уже не было. Теперь времена меняются, и крепостцы вновь оказались почти на границе. Значит, вскоре понадобятся, будут восстановлены и заселены. Впрочем, чаще развалин крепостей попадаются деревни.

Вот одна из них — огромная, какие бывают лишь в этих перенаселенных краях, наверняка там живет не одна тысяча человек. Хижины из циновок, обмазанных глиной, саманные домишки, крытые пальмовыми листьями, пыльные улочки, невозмутимо жующие чахлую траву коровы, вспенившийся резьбой по камню сельский храм Ритхи, отблески пламени факелов. Ветер доносит из храма отзвуки каких-то песнопений — наверняка языческий жрец ведет службу. Языческий… За этими стенами сохранилось далекое прошлое. «Но настоящее придет и сюда, — с поразившим его самого сожалением подумал Рокетт. — Лучше оно будет или хуже — судить не берусь, но эти храмы, деревни, дворцы и хижины — обречены».

— Сержант, — отвлек его один из солдат. — Что это за деревня?

— Читтапур, — вспомнил карту Рокетт. — Пятнадцать миль до Джайсалмера.

— Двигаемся дальше?

Рокетт задумался. Нужно как можно быстрее добраться до Джайсалмера — точнее, до расположения полка. Но что изменится от получасового промедления? А что до возможности нарваться… Джайсалмер признал свое поражение, правитель теперь будет вполне лояльным, значит, на темесцев нападет только безумный. Притом сильно безумный. Настолько безумных нет, наверное, во всем Джайсалмере. А когда еще представится возможность увидеть… Он еще не знал, что именно, но любопытство уже проснулось. Наверное, в городе все это тоже есть, и даже красивее, чем тут. Но в Джайсалмер наверняка уже добралось то, что темесцы зовут «цивилизацией». Пусть в виде первых, еще робких ростков. «Кто хочет увидеть настоящий Ствангар, должен побывать в ствангарской деревне» — говаривал когда-то Вантер, Леруа уже не помнил, по какому поводу. Но что верно для Ствангара, еще более верно для Аркота. Майлапур же вообще давным-давно превратился в помойку пополам с темесскими пригородами.

«Кроме того, полезно знать, что происходит в этих краях, как нас встретят в других деревнях» — придумал он еще одно оправдание принятому решению.

— Гестар, Алкири, — командовал Рокетт. — Располагаетесь в кустах и наблюдаете за подходами к деревне с тракта. Клестон, Гнейзе — становитесь туда, за большой валун. Задача — наблюдать за деревней. А мы с тобой, Моруа, отправимся в село.

Вот и окраина. Дальше тянутся унылые, пыльные — и в то же время, как ни странно, красивые домишки. Село застроено плотно, почти как в городе, улочки кривые, грязные и тесные. По ночному времени на улицах никого, не видно ни зги. Только из храма слышатся и слышатся песнопения, а мимо прошел, обдав запахом перегара, местный пьяница, напевающий что-то на джайсалмери и опирающийся на стену. Рокетт и Моруа вжались в стены, но пьянице было не до них — бедняга пытался устоять на танцующей земле… Заметив у пьяницы на поясе внушительных размеров нож в самодельных ножнах, Рокетт не удержался, подкрался со спины и, осторожно потянув за рукоятку, вытянул его наружу. Какое-никакое, а оружие. Пьянчужка ничего не заметил, развернулся к стене и принялся мочиться.

— А теперь — к храму, — шепнул Рокетт. — Что-то там интересное. Может, указ какой объявляют.

— Стоит ли? — впервые усомнился подчиненный. Как и сам Рокетт, Моруа был родом из Эрхавена, ему позволялось то, что не позволялось остальным — при условии, конечно, что остальные не видят. — Нам же сказали ни во что не вмешиваться!

— Мы и не будем, только посмотрим, что да как, — отозвался сержант. — Домой вернемся — будем рассказывать, что видели настоящих языческих жрецов.

Бесшумными тенями, хоронясь во мраке, двое шли по темным улочкам. Песнопения неслись над поселком, как свет путеводного маяка, без них они сто раз бы заблудились. Наконец, двое вышли к высокой ограде из саманного кирпича, перекрывающей улочку. Дальше дороги не было, судя по запаху, местные использовали тупичок по прямому назначению, то есть справляли тут нужды. Где-то вдали лаяла собака.

— Подсади, посмотрим, что там, — шепнул Рокетт. С плеч Моруа удалось ухватиться за верх ограды. «Только бы не обвалилась!» — промелькнуло в мозгу, а тело уже переваливалось на ту сторону.

Он оказался на хозяйственном дворике — но одного взгляда хватило, чтобы понять: с храмовым подворьем это место не имело ничего общего. Скорее уж жилище какого-то местного богача (все имущество которого, впрочем, не стоило и месячного жалования подполковника Меттуро). Пригибаясь, Рокетт пробрался поближе к дому и затаился меж двумя высокими поленницами и какими-то медными кувшинами. В одном лежали какие-то пряности, провонявшие весь двор. От их соседства Рокетт едва не застонал, но все-таки нашел в себе силы замереть. Если тут, у этих, нет собачек, можно вообще ничего не бояться.

Рокетт разглядывал дом. По всему видно, семья одна из самых богатых и могущественных в селе, кто попало двухэтажный просторный дом соорудить бы не смог. Даже отсюда, с заднего двора, дом впечатлял. Конечно, не дворец раджи, но по местным меркам очень даже серьезно. Несмотря на поздний час там, в окне на первом этаже мерцали красноватые отблески лампы или лучины, слышались голоса. Говорили на джайсалмери с добавлением слов из аркатти. Многие слова были непонятны, но основное он понял, все-таки Сюлли не зря учил местным наречиям, приговаривал, что «разведчик, не знающий языка — рыба, не умеющая плавать, или непорочная шлюха». Ну, насчет шлюх Рокетт не был уверен: бывают такие «честные девушки», что уж лучше куртизанки. А насчет рыбы Сюлли прав, и насчет разведчика тоже… Рокетт обратился в слух, пытаясь разобрать фразы.

— На чем мы остановились, почтенный Кусро? — спросил хриплый от волнения мужской голос. Рокетт окрестил его «продавец». — Сколько дадите? Мушкеты ведь, не девчоночьи побрякушки! Слышал я, там целую роту тепленькими взяли!

— На перевале?

— Еще бы не взяли, они в Сонную лощину сунулись, в месяце ашадх, в полдень и в безветренную погоду, да ползли, как змеи. — Кусро, прозванный Рокеттом «продавцом», обладал тоненьким, но еще более противным голоском. — Странно, что никто не помер… А там вроде бы девки проходили, еду солдатам несли. Они мушкеты отняли, дурней разбудили — и погнали толпой. Недавно выпустили. Таких и в плену держать — себя не уважать.

Раздался сдержанный смех, говорившие явно опасались разбудить домашних.

— А стволы откуда взял? Не верю, чтобы старый хрыч Салумбар хоть один выпустил!

— Так ведь он, как приказ пришел темесцев пропустить, вообще обо всем забыл, власть сотнику своему передал. Как же его… Молодой-то этот парень неглупый, воевать не дурак, а в хозяйстве ни на грош не смыслит. Грех не погреть руки, пока не заматерел. Много стволов, воз вон насобирали. Нам с тобой без надобности, но, может быть, еще кому-то сбыть удастся?

— Ага, сейчас! — буркнул собеседник. — Разве что Санджне, трактирщице! За ночку бесплатно авось согласится, хоть мы и не ее касты…

— Да Санджне плевать, с кем — хоть с темесцем, хоть с маллом, хоть с подметальщиком, лишь бы денег дал! И куда ее муж смотрит?

— Да он же, небось, все забирает, что ему? Хотя я бы скорее помер, чем такие деньги взял!

— Ладно тебе, какая бы не была Санджна, у нее-то муж живой, а у вашей Рукмини…

— Какая она наша? — в спор двух мужчин вмешался высокий, противный женский голос. — С Майлапура южанка, малла она. Как раджа Ашт-Ритхи на юг ходил, привел мамку ее. Самой ей тогда пять лет было… Собака, мужа сглазила — и помер он, жену новую не попробовав. Сглазила брата, как есть сглазила!

— А сколько ему было-то?

— Да немного, всего-то шестьдесят восемь, — усмехнулась женщина. Теперь ясно — голос старушечий, дребезжащий. «Бывают же такие — что в Эрхавене, что тут!» — подумал Рокетт. — Да он же еще совсем здоровый был, наш Саттар. Побойчее мальчишек иных… К Санджне, как Рупали померла, каждый вечер ходил…

— Вот и доходился! Ладно, — оборвал излияния старухи один из мужчин. — Иди спать. У нас дело есть.

Кряхтение, суетливое шарканье по земляному полу.

— Так что стволы? — повторил вопрос «продавец» Кусро. «Наши-то интенданты хоть едой торгуют, на оружие не замахиваются!» — Почем берешь?

— А почем даешь?

— Ну, сотен пять золотом, из уважения к сединам вашей почтеннейшей матери.

— Охренел? Я тебе что, раджа или темесский купчина? Красная цена этому дерьму — полсотни!

— Ладно, не ворчи. Я знаю, товар новый, неосвоенный, это тебе не гашишем и аракой торговать… Но поверь, за них ты тысячу выручишь, а если сообразишь, кому продать, то и две. Ладно, пусть будет четыре сотни с половиной.

— За четыре сотни можно воз гашиша купить, на весь Джайсалмер хватит, да еще на Мератх и Маюрам останется! Сотню еще можно дать…

— Сотню?!

Спор был долгим, его Рокетт пропустил мимо ушей. Наконец, сошлись на трехстах золотом, и тон сразу изменился, став, как и вначале, елейно-благожелательным. Больше всего сержанта заинтересовали слова о мушкетах. Если удастся вернуть оружие, над Особой ротой никто не будет смеяться. «Где они его спрятали? Может, обмолвятся?»

Двое продолжали спорить, и Рокетт с пятого на десятое, но понимал их болтовню. Речь то и дело сбивалась на эту самую Рукмини, пару раз в мужской разговор вклинивалось злобное шипение старухи. Рокетт долго не мог понять, в чем вина Рукмини, наконец вспомнил, что Сюлли рассказывал о здешних вдовах. Сержант поймал себя на том, что неподдельно жалеет незнакомую девчонку, даже прикидывает, а не получится ли ее вытащить? Из обрывков разговора легко представить весь ее жизненный путь — и услышанное ему не очень-то понравилось. Нельзя так обращаться с женщинами, обычай обычаем, а тут надо быть полной скотиной.

Рукмини и вправду родилась на юге, за Майлапуром, а в эти края попала в 1552-м году, пяти лет отроду. Тогда Аштритхи добился последнего успеха во Второй Темесской, прорвался на юг и осадил Майлапур. Он был в одном шаге от окончательной победы, если б удалось стереть чужеземную крепость с лица земли… Но не удалось — только ограбили окрестности города, область Маллию, какие-то отряды дошли едва ли не до Таликота. Насмотревшиеся за двенадцать лет войны всякого, северяне грабили, жгли, насиловали, убивали, а тех, кто приглянулись, угоняли в полон. Одной из них и стала некая Судхия с пятилетней дочкой Рукмини. Им, правда, повезло. Дочь обещала стать редкой красавицей, и ее повенчали с десятником или, по-новомодному, сержантом Саттаром, и на Север везли в повозке, а не вели пешком, как других.

На новом месте родня Саттара сразу взяла их в оборот. Когда сержант вернулся с юга, ее быстренько повенчали, и на долгие годы мать и дочь стали, считай, рабынями на чужбине. Им не с кем было перемолвиться, так как обе знали лишь несколько слов на джайсалмери. Зато местные повесили на них все заботы, какие только смогли, а сами наряжались и прихорашивались. И не колебались, если что не так, распуская руки.

Двух полонянок утешало одно: с каждым днем близился срок, когда Рукмини исполнится пятнадцать (этот возраст считался достаточным для первой брачной ночи), в спальню к ней войдет муж, и у них родится сын. Случись такое — отношение к ним в доме враз бы поменялось, жена, подарившая мужу сына, почитается во всем Аркоте. Может, со временем даже и забыли бы о ее происхождении… Ждали сначала Рукмини и ее мать, а после смерти Судхии она одна. Рукмини не задумывалась, как будет жить с человеком на полвека старше ее, да еще не забывающим дорогу в трактир к Санджне. Не испытывала она и особой любви к нему, ставшему, пока формально, ее мужем. Тот, впрочем, и вовсе ее не замечал, предпочитая, как открыто говорили во всем доме, «наслаждаться прелестями трактирщицы», впрочем, уже за несколько лет до свадьбы он бросил любимое развлечение, и Санджна на всю деревню сомневалась, что из этого брака что-то получится. Стоило бы родне послушать опытную женщину, подумалось Рокетту. А может быть, они и понимали, что к чему, но покойный муж был таким упрямым…

И день настал. С рассвета до самого вечера Рукмини и старшая хозяйка прибирали дом, готовили угощение «молодому», украшали брачное ложе. На свадебный пир, устроенный по такому случаю на весь квартал, собралось множество гостей.

А вечером между супругами произошло то, что обычно и бывает, когда ему под семьдесят, а ей пятнадцать. Но и бессилие престарелого мужа, пока он был жив — еще полбеды. Хуже то, что три недели спустя муж заболел — укусила его какая-то тварь, на которые столь богат этот край. И осталась несчастная южанка одна-одинешенька на чужбине. Вдовой. Овдовей она лет в пятьдесят, принеся роду трех-четырех взрослых сыновей, ее судьба была бы не так горька. Даже если бы были дочери — все было бы получше. Но она лишилась мужа сразу после свадьбы, не то что не родив хоть одну дочку, но и не познав «соли любви». Что это, как не свидетельство ее страшных грехов в прошлой жизни? С этого дня с нее сорвали все украшения и наряды, обрили наголо, заставив носить белую, как снега гор Чаттан, траурную талху. Ей запрещено было выходить не то что из дому — даже во двор. Зато самую тяжелую и нудную работу, какая только находилась в доме, поручали именно ей. Вдобавок племянник умершего, по каким-то здешним обычаям имевший права на вдову дяди, стал открыто домогаться ее близости. То есть так представлял ситуацию Рокетт. Сам-то «покупатель» говорил, что «предлагал же ей не упрямиться и открывать мне, когда жена надоест — ну, а раз нет, пусть помучается».

Выход у нее, впрочем, был, и назывался он — сати. Взойти на погребальный костер мужа. Она не решилась, прах Саттара упокоился на дне священного храмового водоема, но обряд можно провести и позже. Достаточно положить на колени тюрбан мужа — и тогда она в следующих семи рождениях будет женой Саттара («А ей оно надо?» — подумал Рокетт). В погребальном костре сгорят все грехи ее и мужа, и она вроде бы даже станет духом-покровителем рода, а место совершения обряда будет увековечено стеллой с изображением женской руки: в Маюраме, да и Майлапуре Рокетт такие видел. На совершении обряда настаивала старуха, сестра покойного Саттара, а сын покойного, имя которого Рокетт так и не услышал, говорил: «Сперва пусть исполнит другой долг». Безвестной Рукмини предлагался небогатый выбор, и Рокетт поежился, представив, каково ей сейчас: погребальный костер или исполнение обязанностей проститутки, но бесплатно. «Повезло же ей с родней…»

Отвлек Рокетта от размышлений, а спорщиков от дел торговых и семейных чистый и глубокий звон опрокинувшегося медного кувшина. Рокетт запоздало вспомнил, что Читтапур как раз и славился своими медниками, их изделия можно увидеть не то что в Джайсалмере — в Аркоте и Тариссии. А уж оттуда чеканные кувшины изумительно тонкой работы попадали на темесские каравеллы — и в Майлапур, а то и за море, в саму Темесу. Миг — и ему под ноги упал кто-то миниатюрный. Ребенок? Но крыльями подстреленного лебедя взметнулся анчал снежно-белой талхи, а когда Рокетт увидел наголо обритую голову и худенькие, лишенные даже дешевых стеклянных браслетов руки, он понял: его (и себя заодно) выдала та самая Рукмини. «И что ей не спалось?» — подумал он.

Собеседники отреагировали мгновенно. Тонкая, поставленная скорее для виду, чем для реальной защиты дверь отворилась, и трое вывалились наружу. «Продавец» держал в руке пистоль из тех, трофейных, в руке «продавца» сверкнул широкий и кривой палаш-тегха. Нож у Рокетта в руке, конечно, тоже был опасным оружием — но не против настоящего оружия. Однако все трое не прошли жестокой школы капитана Сюлли. Из-за их спин высунулась женская физиономия, отчего-то напоминающая крысиную.

— Говорила же дуракам — место ей на погребальном костре! — заявила старуха, первой вычислившая, кто опрокинул кувшин.

— Матушка, ты была права, — произнес «покупатель» с тегхой. «Толку-то от нее в тесноте…» — пронеслось в голове Рокетта. — Так мы и сделаем. Эй, а кто это тут? — Это он заметил Рокетта, успевшего подхватить падающую девчонку.

Зря они переговаривались! Рокетту хватило времени отпустить девчонку и, одним прыжком преодолеть расстояние до «покупателя». Кинжал взлетел и опустился, а ценитель чужих вдов взвыл дурным голосом. Грохнул выстрел Кусро, но «продавец» то ли успел принять араки, то ли от страха тряслись руки. На груди «покупателя» расплылось кровавое пятно, выпуская тегху, «верный сын» осел на поленницу. Загремели, рушась сверху, дрова. Рокетт подхватил оружие, но пускать его в ход не стал: он коротко, но неотразимо ударил Кусро локтем в лицо. Рукав форменного камзола враз потемнел от крови, нос с противным хрустом сломался, а вороватый интендант осел в пыль. Только тут, словно очнувшись, тихонько от страха взвизгнула Рукмини. Прыжок — и пистоль оказалась нацелился в лицо старухи.

— Матушка, прошу вас, не делайте глупостей, — на разбавленном темесским джайсалмери произнес Рокетт. — Лучше помогите допросить господина Кусро.

Старуха оценила нацеленный ей в лицо пистоль по достоинству. Ее выдержке (как-никак, на ее глазах только что погиб сын) можно было позавидовать. Она рявкнула дрожащей от страха юной вдове:

— Рукмини! Облей его водой!

Девушка ловко подхватила последний кувшин, чудом не опрокинувшийся в драке, вода выплеснулась в лицо Кусро, но тот даже не пошевелился. «Погиб, что ли? И плевать, таким, как он, не стоит жить». На миг Рокетт встретился взглядом с Рукмини, потерявшей в суматохе драки покрывало и боящейся его подобрать. Ему показалось, или в черных, как аркотская ночь, глазах вспыхнуло злорадство? Хорошо бы. Если оружие удастся найти, позарез нужны помощники. Всемером сотню стволов и хоть немного пуль и пороха перетаскать ох как непросто. Знающая местность помощница очень даже пригодится.

— Матушка, вы не знаете, случаем, где этот Кусро стволы хранил? — издевательски-вежливо спросил Рокетт. — Пристрелю ведь!

— Стреляй, мне все равно, — недобро усмехнулась женщина. — Мужа нет, сына убили, брата сглазила эта мразь. Но где хранится товар — не скажу.

«Так она тоже вдова! Что ж так бедняжку ненавидит?»

— Я знаю, — заикаясь от собственной смелости, произнесла Рукмини. — Они привезли товар, уже сгрузили, оставалось оплатить. Я видела, как воз к воротам подъехал. А на нем железное звенело.

— Будь ты проклята! — брызжа слюной, зашипела старуха.

— Покажешь? — спросил Рокетт.

Девчонка заколебалась — сделав этот шаг, она сжигала за спиной все мосты и оставалась совсем одна в чужом краю. Но решение она уже приняла. Мол, тут чужеземцы — и ночной гость чужеземец. Хуже не будет, потому что хуже просто некуда.

— Я покажу, — тихо произнесла она. — Но скоро проснется все село…

— Ничего, вперед пустим ее, — отозвался Рокетт. — Другие сыновья у этой красавицы есть?

— Да… И они…

— Как этот красавец, кое-какие права на дядину вдовушку имели, — Рокетт усмехнулся, но осекся, увидев, как сжалась девчонка, замолчал. «Ведь совсем маленькая, почти ребенок — куда такую в жены!» — Они, конечно, скоты, но в свою мать, думаю, ничего тяжелого не бросят и стрелять не будут. Где оружие?

Вслед за Рукмини он проскочил через внутренний дворик, со всех сторон окруженный крытыми галереями дома, пробежал какими-то покоями, умудрившись на ходу перезарядить пистоль. Со второго этажа выскочил здоровенный полуголый мужчина, сжимая в руках нож для разделки фруктов. Рокетт вырвал у Рукмини увесистый позолоченный кувшин, который она неизвестно зачем прижимала к груди. Вспомнил, что даже на базаре в Майлапуре, не говоря уж о Темесе, такой стоит больше его месячного жалования. И метко бросил в подбегающего. Ломая перила, мужчина грохнулся с лестницы на ковер и замер без движения. Наверное, не убитый, а только оглушенный. И к лучшему: Рокетт не любил убивать, когда была возможность избежать убийства.

Под ударом ребристой подошвы солдатского сапога легкая входная дверь слетела с петель из древесной коры. Они оказались на переднем дворике, занимавшим пространство между парадным взводом и воротами в ограде. Дорожку даже вымостили булыжником. По краям шелестели огромными листьями высаженные в несколько рядов пальмы. Повозка была подведена к воротам совсем недавно, лошадей не успели даже выпрячь, только повесили им на шеи торбы с овсом, да поставили ведра с водой. Господин Кусро торопился вернуться в крепость, пока не обнаружилась недостача вместе с его отсутствием.

Рокетт загнал старуху в повозку, одним прыжком влетел следом, наспех ощупал один из мешков. Так и есть, мушкеты. Так, а вот тут явно пистоли, а вот холодное оружие в ножнах.

— Прыгай сюда! — крикнул он Рукмини. Но девушка впала в ступор: похоже, до нее только сейчас дошло, что чужеземец чужеземцу рознь. Одно дело просто чужие люди, как эти джайсалмерцы, и совсем другое — иноверцы-завоеватели, про которых покойный муж рассказывал, что они воровали невест чуть ли не от священного огня. Ими становились нагрешившие в прошлом так, что не стали даже неприкасаемыми. Но стоило вспомнить лица племянников покойного мужа, как девушка сама полезла в повозку. Рокетт втянул ее на мешки с оружием и хлестнул лошадей. Ржание, грохот копыт и колес по брусчатке…

Массивные, обитые железом ворота без пушки или тарана было бы разбить, но старуха крикнула пожилому привратнику:

— Открывай немедленно!

На совесть смазанные мощные петли провернулись без скрипа, ворота разъехались в стороны, под лошадиное ржание повозка рванулась на улицу. Из-под копыт шарахались высунувшиеся на шум селяне, над головой свистнула стрела, другая воткнулась в мешок и звякнула об оружейное железо в полупальце от головы вдовы. Рокетт в ответ разрядил пистоль, попал или нет, в темноте было не понять, но стрелять вроде перестали.

Вывернувшись из какой-то подворотни, впереди показался Моруа.

— Тпру! — невзирая на топочущую за спиной толпу, крикнул Рокетт. Лошади команду не поняли, но натянувшиеся поводья заставили их притормозить. Не остановиться, конечно, а чуть сбросить скорость — как раз настолько, чтобы Моруа смог ухватиться за край повозки, подтянулся и перевалился. В повозке сразу стало тесно.

— Мушкеты стащил? — радостно изумился Моруа, потроша один из мешков.

— И остальное наше оружие, — добавил Рокетт.

— Да ну! — покрутил Моруа головой. — Ты ловкач!

— И вовсе не я, а интендант нового равата Кангры. Он спер трофеи и приволок продавать.

— А девка эта? — он не боялся обидеть Рукмини: разговор велся по-эрхавенски.

— Вдова она, видишь талху? У нее выбор — или на костер вслед за мужем, или подстилкой для племянников стать. Она мне помогла найти стволы. Вторая — сестра муженька. Заложница.

— Она тут лишняя, — усмехнулся Моруа. — Все равно толпа отстала.

— Твоя правда, — отозвался Рокетт и повернулся к старухе. — Ты! Сейчас мы притормозим, а ты слезешь и пойдешь назад. Увидим, что шпионишь — пристрелим без всяких!

Со скрипом старая повозка затормозила. Старухе не пришлось повторять: не по возрасту ловко она спрыгнула с возка и исчезла во мраке. Рукмини вздрогнула. Теперь он полностью зависима от белолицых северян…

— Не бойся, мы тебя не обидим, — сам себе дивясь, почти правильно произнес на джайсалмери Рокетт. — Не бойся.

Как ни странно, они даже не заблудились в паутине улочек. Выскочили на простор поля. Загнав повозку на обочину, Рокетт отправился туда, где оставил своих солдат. В повозке стало еще теснее, зато теперь они были в сборе. Место на облучке занял Моруа.

— Куда теперь? — спросил он.

— К остальным. Вернем оружие — тогда опасаться будет некого.

За пределами села их не преследовали: сыновья почтенной вдовы смекнули, что село посетили темесские солдаты, а в повозке было оружие. Нарваться на мушкетную пулю никому не хотелось. Можно было дать лошадям передохнуть. Теперь повозка ехала не быстрее пешехода, сидел в ней один Моруа и Рукмини, а остальные, вооружившись мушкетами и саблями из одного мешка, шли вокруг нее. Так они и двигались, пока не встретили отдыхающих в уютной лощине солдат. Забыв обо всем, к повозке подбежал сам Сюлли.

— Что привез, Рокетт? Неужто оружие?

— Ага, — отозвался сержант. Теперь никто не посмеет его попрекнуть эрхавенским происхождением. Ему пожимали руку, хлопали по плечу, допытывались, как он добыть оружие, смеялись над вороватым интендантом, обманувшим самого себя. Мушкеты, шпаги и пики расходились по толпе, на глазах превращавшейся в воинскою часть. Теперь можно маршировать на Джайсалмер прямо по тракту, не хоронясь от лихих людей. Если тут и есть разбойники, таких банд, которые могли бы угрожать целой роте, нет и быть не может. Разве что армия — но ей, даже реши новый раджа сражаться, хватит и остального Двадцать Пятого пехотного.

Последним к Рокетту подошел сам Сюлли. Пожал руку и отсалютовал возвращенным кортиком.

— Рад, что не ошибся в тебе, Леруа. Сам-то ты хоть понял, что для нас сделал? Трибунала можно не бояться. Но я не успокоюсь, пока не пошлю тебя в Майлапур учиться. Ты наверняка справишься. И награду заслуженную получишь. Благодарю за службу! Благодаря таким, как сержант Рокетт, мы и завоевали эту страну. А что до этой… Рукмини, верно? В общем, отвези-ка ее в Майлапур. Вдруг там кто-то из ее родни остался.

— Есть, сир капитан! — отчеканил Рокетт. — Какие будут приказания?

— Какие еще приказания? — капитан изо всех сил старался казаться этаким строгим отцом-командиром, но получалось плохо — он сиял, как новенькая монетка. — Рота, стройсь! На Джайсалмер шагом марш!

Скрипнула повозка, сапоги слитно ударили в пыль, клацнули примыкаемые к стволам штыки, и колонна, выйдя на Джайсалмерский тракт, споро зашагала на восток. На сей раз никто не дерзнул высунуться из домов, не то что выстрелить, когда рота вступила на улицы Читтапура. Но Сюлли не скомандовал обыскать село: те, кто здесь живут, и так получили по заслугам. Промаршировав по ночным улочкам, рота двинулась дальше. Несмотря на успех, Рокетта не отпускало чувство опасности: если удача сама идет в руки, жди беды. Неприятное предчувствие ушло лишь четыре часа спустя, когда в предрассветной мгле роту встретил выставленный темесцами пикет. Здесь Сюлли получил приказ от Меттуро: двигаться в разбитый полком лагерь в двух милях от городских стен, на южном берегу реки Лунима, по приходе расположить роту на отдых, а самому идти на доклад к Меттуро.

Отделение Рокетта получило старую, но все еще прочную палатку в центре лагеря. Дневная жара успела смениться предрассветной прохладой, после долгого пути спать было одно удовольствие. Рокетт и сам не заметил, как провалился в сон, едва снял сапоги.