Краденая победа

Глава 10

После пыльной бури улицы устилала горячая, мягкая пыль. Ноги Лачи проваливались едва не по щиколотку, оставляя за спиной четкие следы босых ступней. «А если погоня? — обожгла мысль. — Если они пошлют погоню?» Цепочка следов, ведущих из дворца, в такое время могла говорить о многом, а уж когда обнаружат пропажу наследника… Поразмыслив по дороге, Лачи поняла: самое обидное, кто бы во дворце не победил, похищение ребенка они не простят. Для мятежников она пособница прежнего правителя, утаившая наследника престола и подвесившая над их головами меч. А для законного правителя она — похитительница наследника престола и, возможно, убийца кормилицы. Тоже ничего хорошего. Едва ли рани станет разбираться, зачем она треснула ту тетку со шнурком. А сам шнурок… Что ж, может, она сама его и вложила в руку кормилице, чтобы свалить на нее вину. Когда Лачи поняла, во что ввязалась, несмотря на жару, по спине покатился холодный пот. Но отступать было некуда. Во дворце шла резня, если ее кто застукает с младенцем на руках…

Оставалось одно: бежать домой, и надеяться, что пыльная поземка заметет следы, а на улицах ни у кого не возникнет вопросов насчет богато расшитых пеленок. Лачи чут не плюнула от досады: любой любопытный дурак может погубить и ее, и маленького Нарамсимху. Лачи пошла быстрее, выбирая самые безлюдные улицы, пару раз пробиралась через какие-то грязные подворотни. Пратап и Амрита сто раз бы тут заблудились, но огромный грязный город был ее домом, Лачи уверенно пробиралась в лабиринте загаженных улиц, тупичков и пыльных двориков.

Пока ей везло. Стояла липкая духота, какая бывает в преддверии сезона дождей (в Джайсалмере, увы, не такого уж влагообильного), из пустыни тянуло горячим ветром, не освежающим, а усиливающим зной. Песок не спешил подниматься в прокаленные небеса, но причудливыми змейками волочился по земле. Судя по полузанесенным следам, она оказалась права, следы скоро исчезнут под слоем пыли. Значит, опаснее люди. Лачи решительно свернула туда, где почти не рисковала столкнуться с прохожими. Возникла мысль пробраться в сад рани, где они с Амритой и Пратапом побывали вчера — отсюда не так уж далеко. Но как только хватятся наследника, там, наверное, поищут в первую очередь. Неизвестно, не схватят ли ее, вместо того, чтобы помочь. Нет, нужно добраться до дома. Тетушка Падмалати сообразит, что делать.

Здесь вроде бы глухой тупик, но Лачи знает: полуосыпавшуюся саманную стену можно перелезть. Дальше — знавший лучшие времена (три года назад его хозяин даже взял Лачи к себе на ночь, став одним из первых в ее жизни «гостей»), а ныне вовсе обнищавший дом. Стены покосились, когда-то зеленая пальма засохла и мертво торчала в раскаленном добела небе: из небольшого колодца у дверей ушла вода. Девушка ловко проскользнула мимо дряхлого пса, разомлевшее от жары животное лениво гавкнуло и, убедившись, что гостья не лезет в дом, замерло. А Лачи уже протиснулась через пролом в стене в соседний двор.

Надо быть осторожной: живущий тут кузнец незваных гостей не любит. Теперь взобраться по штабелю дров до верха ограды, и, моля светлую Эшмини, чтобы не зацепилась юбка, спрыгнуть вниз. Каменистая земля больно дала по босым ногам, скрытый в песке камень ободрал ступню до крови. Лачи зашипела от боли, до сих пор мужественно молчавший младенец от толчка проснулся и захныкал, но вскоре перестал. Успокоилась, превозмогая боль и решительно шагая по раскаленному песку, и Лачи. Может, наследник царского рода, десятков поколений воинов и правителей, унаследовал их стойкость и отвагу и поделился ими со спасительницей? Наверняка знают только Боги. Именно теперь Лачи поняла: все будет хорошо, она справится.

Еще парочка унылых, пыльных улиц (и хорошо, что пыльных, горячий песок скрыл всякий хлам и гниющие отбросы, поубавил рвущий нос смрад). В полуденный зной улица была пуста, лишь отощавшая от бескормицы пегая священная корова невозмутимо рылась в пыли, выискивая хоть что-то съедобное. «Она ищейкам не выдаст!» — подумала Лачи.

Наконец девушка приметила знакомые очертания домов. Квартал Марджани имел такую славу, что даже появиться на его окраине было для женщины несмываемым позором. Это клеймо распутницы — на всю жизнь, возможно и на весь род. Это повод для грязных сплетен на весь квартал. Мужчинам проще: о них, конечно, тоже болтают, если под вечер, посчитав выручку за дневные труды, те отправляются на поиски развлечений в квартал Марджани, но им на это плевать. Что уж говорить о репутации родившихся и живущих там женщин? Если кто-то из них выбирался в город, на базар, в кабак или просто погулять — порядочные женщины презрительно шипели, а некоторые и плевали им вослед, и уж точно не позволяли детям играть с дочерьми этого квартала. И это еще полбеды: могли избить до потери сознания, отдать на потеху страже, ограбить. Когда-то Лачи это невероятно обижало, теперь она привыкла. В конце концов, что с них возьмешь? Зато ночью кто-нибудь из них наверняка припрется в квартал Марджани и отдаст последнее за часик наслаждения и иллюзию любви.

«Наконец-то!» — сердце Лачи затопил восторг: перед глазами знакомая с детства дверь. Вроде бы и не дворец, но достаток его обителей чувствуется во всем — в основательных каменных стенах, в облицованных мрамором ступенях порога, покрывающих стены узорах из изразцовых кирпичей, в украшенных затейливыми витражами, доставленными с севера, окнах. Но в отличие от настоящих дворцов, закрытых для посторонних, двери этого дома открыты для каждого… точнее, каждого, способного заплатить. И желающие находятся, находятся каждую ночь! Потому что за воротами посетитель попадает в сказку из благоуханного дыма, музыки, танцев и песен, вина — и женской ласки. Слава заведения госпожи Падмалати распространилась далеко за пределы Джайсалмера, даже придворные аркотского падишаха почитали за честь провести тут ночь-другую, оставив госпоже Падмалати и ее питомицам умопомрачительные суммы. Порой — и не только золото. Может быть, в жилах Лачи текла кровь одного из них — чем Лиангх-Аррет не шутит? Если это так, для усыновления Нарасимхи она достаточно знатна.

— Кто? — спросил привратник.

— Я, — ответила Лачи.

Массивная дверь, память о лучших временах заведения Падмалати и всего Джайсалмера, отворилась. Совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы хрупкая девушка могла войти, но горячий ветер не успел принести пыль. Слуга-привратник, лысый сутулый старик в одном грязно-белом дхоти, усмехнулся:

— Мы тебя обыскались, а госпожа Падмалати, — злорадно усмехнулся старик. — Падмалати сказала, что как найдет, шкуру спустит.

— Мне-то, может, и спустит, — огрызнулась девушка. — А тебе тем более, если узнает, что ты ее «госпожой» не зовешь. — Она у себя?

— Где ж ей еще быть, иди давай!

Наскоро ополоснув в бронзовом тазу с водой ноги, Лачи направилась вглубь помещения. Вспомнились слова подружки, сказанные одному из клиентов: «Хоть работа у нас и грязная, но в нашем доме всегда чисто». Незачем пачкать тщательно подметенный и помытый пол грязными ногами. В коридорах царит таинственный полумрак, старинные ковры глушат звуки шагов. Мрак разгоняют небольшие бронзовые светильники, подвешенные там, где на стенах изображены картины… Словом, того, что и составляло единственную профессию Лачи. Говорят, их писали еще в пору молодости Падмалати, когда заведение только-только возникло. Художник требовал немало, но в итоге согласился работать по вечерам за бесплатно, если все время работы он будет сюда ходить бесплатно. Говорят, Падмалати тогда едва ли не волосы рвала от жадности, но труд мастера окупился: насмотревшись фривольных фресок, клиенты уже не могли уйти, не вкусив сполна наслаждений — и, соответственно, не высыпав все принесенные деньги в чоли девушек.

— Ой, Лачи, мы за тебя так беспокоились! — сильный, числый голос прекрасной певицы, его обладательнице почти сравнялось тридцать, и она давно потеряла счет своим мужчинам. Самое же смешное заключалось в том, что каждый из них, погружаясь в океан наслаждения, был каменно уверен: именно его она любит всем сердцем, а с другими просто зарабатывает деньги. Но вот «дорогой гость» уходит — и, словно задутая свеча, гаснет улыбка, женщина торопливо поправляет волосы, подкрашивает глаза и губы, отпивает из кувшина вина: ночь длинна, и новый «гость» уже оплатил «угощение». Но стоит ему войти, как на лице красавицы слова зажигается улыбка, а полные, яркие и горячие губы шепчут: «Иди сюда, единственный!» — Разве можно так всех пугать?

— Субашини, ты прости, но я иначе не могла. Мне срочно надо к тетушке Падмалати.

Женщина обняла Лачи, ласково поцеловала. Именно она учила тогда еще юную и неопытную малолетку ласкать мужчин, заставляя их забыть обо всем, а потом приходить снова и снова. Ей Лачи, по сути, и обязана славой «лотоса Падмалати» и «Эшмини на земле». Родившаяся еще в детстве дружба осталась на всю жизнь, и теперь Лачи безо всякой зависти любовалась подругой. Смуглая, гораздо темнее самой Лачи, уроженка далекого Юга, аж из Таликота, она чувственными вишневыми губами и высокой грудью, распирающей чоли, походкой, колыхающимися волной бедрами, сводит мужчин с ума. Алая с золотой каймой шелковая талха лишь подчеркивает зрелую, изысканную красоту. Тихо звенят дешевые медные браслеты, массивные серьги в ушах, поблескивает во тьме биндия на лбу красавицы.

Лачи не знала, что заставило ее бежать из родного города — насколько она знала, таких, как они, везде презирали, но нигде не отказывались от их услуг. Едва ли то было какое-то преступление — доброта старшей подруги уступала только ее красоте. Может, зависть подружек? Или бегство от безнадежной любви? Лачи никогда не расспрашивала, считая, что подруга имеет право на секреты.

— Трудная ночь была, Суба? — поинтересовалась Лачи. Суба — это для своих. Так-то подругу зовут Субашини.

— Глаз не сомкнула! — устало усмехнулась Субашини, облизнув припухшие от поцелуев губы. И затараторила в южной манере, порой сбиваясь на родное наречие тали и торопясь выложить новости бурной ночи. — Пока буря была, все озверели от сидения дома, теперь так и валят — как, хи-хи, тараканы из мойки… У храма где-то стреляли, слышала? Ой, Лачи, это где же ты была, что за ночь такой живот нагуляла? — Выражение лица таликотки менялось под стать голосу, теперь оно просто лучилось весельем. Только в глазах — смертельная усталость.

— Это не живот… Слушай, я тебе кое-что скажу, но это будет наша тайна. Понимаешь, только наша…

Веселье с лица подруги как ветром сдуло. Она повела Лачи по сумрачным коридорам, пока не откинула тяжелый полог, закрывавший дверь в ее комнату. Здесь было уютно, прохладно и тихо, нет ничего лишнего. Комнатка невелика, большую ее часть занимает расстеленное прямо на полу просторное ложе. Оно, собственно, и является тут самым важным и необходимым предметом — как гончарный круг в лачуге гончара, горн и наковальня в кузнице, ткацкий станок в жилище ткачей. Изящный плетеный столик с зеркалом, на нем разложены румяна, сурьма, помада, подводка для глаз, многое другое, необходимое для дела. Отдельно стоят несколько склянок с благовониями, тлеет в бронзовой подставке ароматная палочка-агарбати. Разгоняют мрак лишь изящная бронзовая лампа, заправленная розовым маслом. Там стоят крошечные изображения главных божеств и самое большое — сладостной Амриттхи, прекрасной и любвеобильной супруги великого Аргиштхи. Всем нужна милость небожителей. Особенно тем, кому нечего ждать милости от людей.

Сейчас заведение Падмалати пустует, «гости» уже получили, что хотели, и отправились спать, спят и уставшие за ночь куртизанки. Жизнь возобновится ближе к вечеру, пока тишину ничего не нарушает.

— Тут нас не услышит никто посторонний, — произнесла Субашини. — Говори, что хотела, только быстро.

Вместо ответа Лачи частично размотала талху, и в ее руках появился младенец. Увидев над собой два незнакомых лица, он стал негромко хныкать.

— Голодный, — определила Субашини. — Где ты его нашла… Погоди, пеленки-то какие богатые, краше моей талхи… Богатые совсем совесть потеряли. Ну ладно, мы подбрасываем порой детей, когда не хотим, чтобы они разделили нашу судьбу. Но эти-то что, озверели?

— Никто не подбрасывал! — зашептала Лачи. — Я его забрала во дворце, иначе бы его убили…

По мере рассказа доброе круглое лицо Субашини вытягивалось все больше.

— Сдурела?! Нашла, с кем связываться! Они все заведение в порошок сотрут и не заметят!

— А что, лучше было дать его убить?

— Нет, но… Погоди, придумала! Во-первых, кто он такой — Падмалати ни слова! Не думаю, что она его выдаст, но чем меньше соблазнов, тем лучше. Во-вторых, надо придумать ему другое имя. Прем — «любимый» — почему нет? Настоящее имя лучше забыть. Третье: браслет, пеленки эти… Припрячь понадежнее, а лучше уничтожь… Нет, уничтожать не надо, может, пригодятся. Но первые годы, пока все не успокоится — не доставай. И еще — чем меньше народу будет знать, что у тебя ребенок, тем лучше. Сейчас его будут искать — и каждый, у кого внезапно объявился младенец, попадет под подозрение.

— Может, передадим кому-нибудь? — предложила Лачи. — Зачем ему Марджани?

— А зачем Марджани нужен нам? Взамен умершего сладостная Амриттха наградила тебя ребенком, Лачи — и ты еще нос воротишь? Не бойся, вырастим! А теперь беги к Падмалати, а то тебе и впрямь всыплют!

Лачи неуверенно открыла легкую плетеную дверь и нерешительно замерла на пороге. Ее встретила уже далеко не молодая женщина. Одетая в бирюзовую талху, она вальяжно расселась в роскошном, стоящем, наверное, целое состояние, кресле кешерской работы. Она неторопливо курила кальян, клочья дыма плыли в таинственном полумраке комнаты, озаренном только дрожащими огоньками бронзовой лампы. Время от времени женщина сплевывала в бронзовую плевательницу.

— Ага, вот и наша гулящая кошка, — вместо приветствия произнесла женщина, в очередной раз сплевывая. Голос у «госпожи Падмалати» хриплый, какой-то скрипучий и на редкость противный. И сама она была… Когда-то, наверное, наверное, первой красавицей Джайсалмера. Но нелегкая жизнь, трое родов и малопочтенное ремесло оставили на лице неизгладимую печать. Да и не занимаются этим в сорок шесть лет, только если вовсе уж деваться некуда.

И все же было в Падмалати что-то неуловимо-притягательное. Наверное, глаза, в которых видны и ум, и непреклонная воля. «Не была ли ты в прошлом рождении воином, или женой воина?» — невольно подумала Лачи. Этот вопрос она частенько задавала себе, встречаясь с хозяйкой заведения. По крайней мере, своими «девочками», слугами, охранниками, а когда надо — и клиентами она распоряжается не хуже, чем сержант солдатами.

— Ну? Что скажешь? Где ты была, пока остальные трудились?

Лачи молчала. Что она могла сказать? «Я ничего плохого не делала, только вытащила из-под пуль гвардейца и его жену, потом получила от рани награду, а потом треснула по башке кормилицу и по совместительству убийцу, утащила наследника престола из колыбели — и сразу обратно»? Но, наверное, само это молчание что-то сказало многоопытной Падмалати, потому что тон ее резко изменился.

— Знаешь, Лачи, не будь ты моей дочкой, я бы с тобой не болтала. И плеткой охранника ты бы не отделалась. Указала бы тебе на дверь — и все. Раз такая умная, сама на жизнь и зарабатывай. И сама расхлебывай, что натворила. Но тебя родила (не знаю, правда, от кого, но какая теперь разница?) и вырастила я. Рассказывай, что видела, и что несла под талхой, когда входила.

— Кто вам сказал, матушка?

— Привратник, дорогуша, превратник. Пока ты секретничала с Субой, мне все рассказали. Да я и сама вижу вас всех, как облупленных, иначе грош мне цена. Так что ты учудила?

— Я… подобрала у храма Ритхи ребенка…

— Не ври! — выдохнула дым Падмалати. — Будь это ребенок, ты бы несла его на руках, а не под талху засовывала! Или… ребенок, но непростой?

Женщина задумалась. Наверное, прикидывала, что за ребенок мог попасть в руки Лачи и как это отразится на судьбе заведения. «Нужно построже расспросить бездельницу и хорошенько ей всыпать. Для ее же блага. И Субашини — тоже, даже побольше, чтоб знала, нечего девку баловать…»

— Нет, матушка, самый обычный. Там темесцы в людей стреляли, а ребеночек на землю упал. Я и подобрала…

— Слушай, доченька, мне твои ужимки надоели. Хочешь, чтобы я расспросила твою ненаглядную Субашини при помощи плетки? Но потом я ее вышвырну за дверь, и все.

— Не надо, матушка, — забеспокоилась Лачи. — Лучше меня… Она ни в чем не виновата…

— А в чем виновата ты?

— Тоже…

— Ой, не ври, дорогуша. Так вот, считаю до трех, когда я произнесу «три», твоя Субашини отправится ублажать всякую голь на улице. Раз. Два.

— Хорошо, расскажу. Только не говорите потом никому, иначе все мы…

— Короче! — бросила Падмалати, сплевывая. — Что мнешься, как последняя…?

Лачи вздрогнула, из глаз, размазывая подводку, потекли слезы. Все напряжение, копившееся в эту безумную ночь, прорвалось со слезами. Она устало опустилась на прохладный мраморный пол — казалось, ноги перестали ее держать. Потом вскочила, наклонилась к «тетушке Падмалати» и горячо зашептала что-то в самое ухо. В отличие от Субашини, Падмалати выслушала все, не переменившись в лице, только выдохнула в лицо дочери кальянный дым.

Женщина не верила, что дочь, когда-то очень боявшаяся даже клиентов (на самом деле ничего страшного, красивая женщина любого в бараний рог согнет, надо лишь никогда, ни на миг об этом не забывать), решится на такое. «Ей хватило мозгов не тащить царского сынка в открытую, но не хватило — вообще не лезть в драку властителей! — вертелось в голове у Падмалати. — Нет, ребенка мы, конечно, не выдадим, пока не поймем, кто победил во дворце. А потом, если победит законный правитель, вернем открыто. Расскажем правду. Дурочка не понимает, что шнурок свидетельствует в ее пользу. А если победят мятежники? Тогда дождаться, пока в заведение пожалует чужеземный купец… Или лучше в храм? В любом случае, тут царевичу не место».

— Ты уверена, что это он?

— Матушка, сами посудите, зачем душить ребенка, если он не царский сын?

Верно, девка не такая глупая, как кажется. Но плетка сделает ее еще умнее. Да это и справедливо: «гостей» было невпроворот, у каждой девчонки их по дюжине побывало, у кого и больше. А Лачи шлялась невесть где, от работы отлынивала. Не всыпать ей сейчас — остальные будут думать, что маменькиной дочке все можно.

— Ты права. А теперь подумай, что будет, если во дворце узнают, что ты учудила. Уже думала об этом, верно? Ну так вот, самое большее, что я могу с вами всеми сделать — хорошенько всыпать и выкинуть на улицу. А эти затащат в подземелья и будут пытать неделями, а то и месяцами. Потом казнят. Поняла? Казнят! Всех!!! Знаю, ты хочешь сыночка — но ребенка мы тут не оставим. Оставить тут мальца — подставить всех. Надо передать его какому-нибудь чужеземцу, пусть хоть темесцу — и все…

Лачи вздрогнула, будто от удара. Падмалати была груба, порой жестока, и уж точно хитра и цинична. А какой еще она могла быть, если первый клиент пришел к ней в двенадцать лет, а до того не раз видела, что проделывали с ее матерью? Но при всем том она была справедлива — и никогда не забывала о том, кто ей Лачи. И, хотя Падмалати не раз доводила ее до слез, не позволяла никаких поблажек по сравнению с другими женщинами заведения, Лачи всегда могла на нее рассчитывать. Впрочем, как и остальные — не случайно все куртизанки ее неподдельно уважали и даже, как ни странно, любили. Если с кем-то из подопечных случалась беда, Падмалати в лепешку расшибалась, а помогала. Но сейчас Лачи стало страшно: если мать не замечает этой опасности…

— Мам, а ведь если мы расскажем о ребенке такому купцу, он все поймет. Ты уверена, что он не помчится на нас доносить — хотя бы ради денег?

А ведь это не дочь идиотка, а мать. Не заметить такого! «Старею, дурею…» Падмалати поперхнулась дымом, закашлялась… и ласково коснулась щеки единственной дочери. Единственной выжившей дочери.

— Далеко пойдешь, глядишь, и будут когда-нибудь называть этот дом «Цветником Лачи». Ты права, сейчас нельзя дергаться. Ладно, оставь Нара…

— Према, мам, Према…

— Према? Имя подходящее. Сойдет. Так вот, оставь его себе, но — слышишь?! Никому. Не. Показывай! И не говори о нем при клиентах. Лучше пусть он вообще не живет в твоей комнате, поняла? Хотя бы первые год-два, пока все не успокоится.

— Спасибо, матушка!..

Едва она вышла — как нос к носу столкнулась с Субашини. Подруга дожидалась в прихожей, сгорая от нетерпения. Увидев Лачи, Субашини накинулась на нее с одним-единственным вопросом.

— Ну как? Что она сказала?

— Что все нормально, он останется у нас.

— Так и сказала? — спросила южанка. — Поздравляю, теперь ты мать.

Лачи обняла подругу — уже гораздо крепче. И в который раз пожалела, что нечего подарить Субашини. Увы, все, что было у Лачи, было и у ее подруги.

— Ты такая хорошая…