Кот в тупике

Глава 9

В три часа утра наступившего вторника в залитом лунным светом городке царило безмолвие — ни шуршания колес по влажной мостовой, ни урчания мотора не было слышно в ночной тишине; лишь яркая луна молча глядела из-под тонкой вуали облаков на пеструю мозаику домов, магазинчиков и раскидистых деревьев, застывших в летаргическом сне, словно под влиянием могущественных чар какого-то волшебника. Белые стены домика Клайда Дэймена и вытоптанная лужайка перед домом были покрыты загадочными письменами теней деревьев, словно застывшими во времени. Внезапно одна из теней разломилась, отделившаяся от нее частичка промчалась через пеструю лужайку, взлетела по ступенькам и исчезла за кошачьей дверкой, сверкнув белыми носочками лап.

Оставляя грязные следы на ковре, Серый Джо пробежал по спящему дому, сопровождаемый знакомыми и такими домашними звуками: поскрипыванием половиц в холле, раскатистым храпом Клайда из спальни и вторившими ему из-за кухонной двери руладами, которые выводил носом Руби. Джо представил, как Лабрадор раскинулся на нижней лежанке в прачечной, облепленный со всех сторон кошками, и вся компания дрыхнет без задних ног. С тех пор как умер Барни, они так и спали вчетвером, пес и кошки, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немножко смягчить тоску по старому золотому ретриверу.

Джо тоже скучал по нему. Старина Барни, конечно, был клоуном и вечно что-нибудь вытворял: растаскивал хозяйские джинсы и спортивную экипировку по всему дому или пыхтел и ворчал в кухне, подстрекая белую кошку столкнуть для него с холодильника коробку печенья.

Джо быстро миновал холл. Его ноздри наполнил запах пива и чеснока, исходивший от спящего человека. Перескочив через старинный коврик в спальне, он вспрыгнул на одеяло. Оставляя отпечатки лап на постельном белье и стараясь не наступить Клайду на живот, Джо перебрался на другую половину кровати. Помяв немного свободную подушку, он наконец улегся и принялся умываться.

Комната, заполненная густо переплетенными тенями стоявших за окном деревьев, напоминала джунгли. При мысли о джунглях Джо вспомнил о черном агрессоре и досадливо поморщился. Пока кот вылизывался, Клайд застонал, заворочался, проснулся и приподнялся, чтобы посмотреть, в чем дело.

— Какого черта ты тут устроил? Вся кровать ходуном ходит!

— А я при чем? Я просто умываюсь. Экие мы чувствительные! Клайд ухватил электронный будильник.

— Три часа! Я уже десятый сон видел.

— Но ты же не хочешь, чтобы я лег спать неумытым.

— Да мне плевать, хоть не умывайся вообще никогда, если ты называешь мытьем это мерзкое облизывание.

Клайд щелкнул выключателем стоявшего у кровати ночника и хмуро поглядел на кота.

— Боже! Можно подумать, взвод грязных матросов протопал по кровати. Не лучше ли умываться на улице? Когда я ложусь спать, я же не тащу с собой в постель половину сада. И я так не топаю и не ерзаю по кровати.

— У тебя есть горячая и холодная вода в кране и целый ворох мягких банных полотенец. А все, чем располагаю я, лишь мой несчастный кошачий язык.

Клайд вздохнул.

— Охота была удачной, судя по твоей окровавленной морде. А еще по тому, что ты не отправился на кухню и не начал там греметь, пытаясь открыть коробки с сухим кормом и вытряхнуть все запасы кошачьей еды.

— Когда это я так делал после ночной охоты? Конечно, все прошло удачно. Даже отлично. Полная луна, даже отчасти прикрытая облаками, сводит кроликов с ума. Это все луна, — продолжал Джо, бросив на Клайда хитрый взгляд. — Ночью кролики вышли поплясать. Они кружились и танцевали на холме, словно на многие мили вокруг нет ни одной кошки. Чудные кролики, такие нежные и восхитительные.

— Пожалуйста, избавь меня от своего кошачьего садизма.

— То, что мы делаем, вовсе не садизм. Мы — часть сложного и важного природного равновесия, часть, если хочешь, дарованной Создателем пищевой цепи. Неотъемлемое звено в необходимой…

Клайд схватил подушку и шарахнул ею Джо.

— Хватит болтать. Хватит мыться. Хватит трясти кровать. Заткнись и лежи тихо, и спи, черт бы тебя побрал!

Джо выполз из-под подушки, прижав уши, низко пригнув голову и поблескивая оскаленными острыми клыками. Клайд отодвинулся, недоуменно глядя на него.

— В чем дело? Что с тобой? Я тебя что, сильно шлепнул?

— Ты меня не шлепнул. Ты меня ударил. За все годы нашей совместной жизни ты меня никогда не бил. Что случилось? С чего ты стал таким раздражительным?

— Это я-то раздражительный? Уж кто легко выходит из себя, так это ты. Мне показалось, ты мне руку готов оттяпать, — Клайд наклонился к коту, внимательно рассматривая его. — Вы что, поцапались с Дульси?

— Как остроумно. Нет, мы не поцапались. Просто я не люблю, когда меня бьют. И с чего бы нам с ней драться? К твоему сведению, я оставил Дульси на Морском проспекте у витрины нового южноамериканского магазина. Ей страсть как нравится разглядывать всякую кустарную чепуху, которой там торгуют. А вот почему ты так завелся? Вы что, поцапались с Чарли?

— Конечно, нет. Она… — Клайд замолчал и насупился. — Ну… она немного не в духе.

— М-да, а я оказываюсь крайним. Вымещаешь свое дурное настроение на беззащитном коте. Из-за чего вы поссорились?

— Да не из-за чего. Просто почему-то она держится отчужденно с самого утра воскресенья. Кто их поймет, этих женщин?

— Бернина, — сказал Джо и принялся вылизывать лапу.

— Что Бернина?

Джо передернул плечами.

— Ты хочешь сказать, она злится из-за того, что Бернина поселилась у Вильмы? Но я-то здесь при чем?

— Пораскинь мозгами, я не буду тебе все растолковывать. И сдается мне, ты не собираешься встать и налить мне молока. Я умираю от жажды.

— Не хочешь ли ты сказать… Чарли что, ревнует? Бернина Сэйдж?

— Молоко очень полезно для желудка после сырого мяса. Добрая чашка холодного молока остудит мой пыл и послужит хорошим дополнением к гастрономическому портрету этого кролика.

— С какой стати ей ревновать? Бернина Сэйдж — пустышка, эту бабешку волнуют только деньги. Неужели Чарли?.. Бернине плевать на всех, кроме самой себя. Что ж тут ревновать?

— Если бы ты держал миску с молоком в холодильнике так, чтобы я мог добраться до нее сам, мне бы не пришлось обращаться к тебе. Унизительно, когда приходится просить. Для меня не составляет труда открыть холодильник, но у меня нет человеческих пальцев, а без них не справиться с бутылкой.

— К черту подробности!

— И выпей стаканчик молока сам — спать будешь крепче.

— Я и так спал, пока ты тут мыться не начал. И теперь ты хочешь, чтобы я вылез из своей уютной теплой постели и студил себе ноги на холодном линолеуме…

— Тапки. Надень свои тапки. И накинь халат — если только ты не получаешь удовольствия от распугивания соседей, когда шлепаешь по дому голышом мимо незанавешенных окон.

— Не голышом, а в шортах. Я не собираюсь вылезать из постели. Я не собираюсь идти на кухню и будить остальных зверей, чтобы налить тебе молока. У меня просто слов нет, чтобы описать наглость этой просьбы. Тебе, видите ли, требуется промочить горло после кровавого убийства. Ты такой же варвар, как какой-нибудь африканский охотник за скальпами, который пьет молоко с кровью. Ватуси, или как их там.

— Масаи. И они не охотники за скальпами. Масаи — древний и мудрый народ. Они пьют молоко, смешанное с кровью скота, чтобы обрести силу. Это важный ритуал, у которого есть определенная цель и религиозный смысл. Они знают, что молоко питает не только тело, но и душу усталого охотника. А если уж говорить об отвратительной еде… Как насчет всех этих «сахарных шариков» или «медовых подушечек» и прочего попкорна, который ты ешь на завтрак, — весь этот гидрохлорид пиридоксина, пальмитат и другие непонятные вещества? Уж кто питается не пойми чем, так это ты.

Джо принялся мять подушку. Ее упругая мягкость пробуждала в нем то же чувство защищенности и умиротворения, которое он испытывал в младенчестве, когда мял еще слабыми лапками мамин теплый живот.

— Там в холодильнике — здоровенная бутылка настоящего свежего молока.

Клайд вздохнул, поднялся и начал искать тапочки. Несколько секунд Джо наблюдал за ним, а затем, обгоняя хозяина, галопом помчался на кухню.

И пока Джо пил молоко из своей любимой миски, которую Клайд поставил на кухонный стол, а внизу остальные звери, чмокая и чавкая, лопали свою еду, так неожиданно поданную им среди ночи, Клайд сидел за столом и пил оставшийся еще с завтрака кофе.

— Надеюсь, кролик не мучился. Мне не хочется думать, что вы с Дульси причиняете им боль… — Клайд покачал головой. — Вы же разумные существа, вы должны сдерживать свои инстинкты. Что толку в самосознании, культуре речи и, возможно даже, в развитом мышлении, если вы продолжаете вести себя по-варварски?

— Кролик умер быстро. Дульси свернула ему шею. Ты доволен? Это был здоровущий кроль, наверное, дед всех этих ушастых. Он тоже ей живот поцарапал. Да будет тебе известно, что кролик может быть злым как доберман, когда ты…

— А ты бы не стал злиться, если бы кто-то вознамерился освежевать тебя, чтобы съесть на ужин?

— Мы кошки. Мы охотники. Бог выпустил на землю кроликов, чтобы кошки на них охотились, чем мы и занимаемся. Ну что, будем продолжать гастрономическую тему?

Допив молоко, Джо спрыгнул на холодный линолеум, Клайд погасил свет, и они направились обратно в спальню. Однако, когда Джо уже устроился в удобном гнездышке, старательно утоптанном на его половине одеяла, он вдруг забеспокоился о Дульси.

Когда он уходил от нее меньше часа назад, ему показалось, что на фоне крыши промелькнула какая-то тень. Возможно, это енот или опоссум влезли наверх в поисках птичьих гнезд. Но да же если это и был Азраил, Дульси сумеет справиться; она в состоянии дать ему отпор, если он начнет вести себя чересчур нагло.

По крайней мере, Джо на это надеялся.

Лунный свет превратил пешеходную дорожку и стены домов в лабиринт причудливо сплетенных теней, но улица казалась пустынной и безмолвной; все вокруг замерло, лишь высоко над головой Дульси попискивали юркие летучие мыши.

Она стояла, упершись передними лапами в витрину магазина и не могла оторвать глаз от выставленных за стеклом товаров, подсвеченных разноцветными огоньками, — текстиля ручной работы, глиняных статуэток, деревянных резных масок и фигурок. Яркие вещи влекли ее. Прижавшись носом к стеклу, она вдыхала диковинные запахи, сочившиеся изнутри, ароматы, которые не мог унюхать ни один человек: слабый, едва уловимый кисловатый запах чужеземных красок, ароматы кожи и редких пород дерева, тяжелый неприятный дух овечьего жира, исходящий от сотканных вручную шерстяных ковров и одеял. Рассматривая выразительные перуанские и колумбийские узоры, она подумала, что изображенные на них лошади, олени и кошки скорее напоминают мифологических, нежели реальных животных.

Они очень похожи на меня, подумала она.

Эта мысль удивила и напугала Дульси, она даже вздрогнула от неожиданности.

Возможно, эта идея и прежде неосознанно жила в ее голове, появившись в результате чтения мифов: мысль, что она сама — странная, необычная и вообще не от мира сего.

«Ерунда. Я живая, из плоти и крови, а не какой-то сверхъестественный мифический зверь. Я просто не такая. Немножко иная».

И она решительно продолжила любоваться яркими и диковинными предметами.

До того, идя по улице, она останавливалась возле каждого магазинчика, чтобы приподняться на задние лапки и полюбоваться выставленными в витринах вручную расписанными шелковыми блузками, кашемировыми свитерами, серебряными украшениями ручной работы. Страсть к таким вещам заставляла ее мурлыкать от вожделения.

Вновь опустившись на все четыре лапы, она шмыгнула в садик, ведущий вдоль боковой стены магазина, пробежала его до конца и остановилась, глядя на окошко над задней дверью.

Она не собиралась воровать — как когда-то в прошлом — похищая у соседей всякие шелковые штучки. Ей просто хотелось подобраться поближе к этим прекрасным вещам — прикоснуться к ним, насладиться их запахом.

Вскарабкавшись по бугенвиллее, чьи вьющиеся одревесневшие стебли с пурпурными цветами оплетали стену магазина, она добралась до задней двери. Цепляя когтями и раскачивая верхнюю часть окошка, она в конце концов исхитрилась открыть его: фрамуга подалась внутрь, но не намного — дальше не пускала цепочка.

Миновав стеклянный скат фрамуги, она спрыгнула на сложенные штабелем ящики, а с них — на пол.

Она оказалась на складе магазина. К легкому запаху упаковочной стружки примешивался резкий аромат необработанного красного дерева, доставленного сюда из Южной Америки.

Добежав до большого зала, она попала в экзотический мир, куда так стремилась. Со всех сторон ее окружали разнообразные предметы, созданные далекими примитивными культурами. Все стеллажи, витрины и прилавки были заполнены этими необыкновенными сокровищами.

Она вспрыгнула на прилавок, обнюхивая украшенные перья ми статуэтки, глиняные и раскрашенные деревянные фигурки зверей, средневекового вида металлические штуки, которые можно вешать на стену, и аппликации из крохотных кусочков ткани. Улегшись на стопку шерстяных свитеров — мягких, слов но пух еще не оперившихся птенцов, она принялась с наслаждением перекатываться по ним, мурлыча и напевая от восторга получеловеческую, полукошачью песенку.

Уже давно она не испытывала столь сильной страсти, какую пробуждали в ней все эти вещи.

Выбрав самый мягкий свитер из пряжи рыжего, кремового и черного цветов, который великолепно гармонировал с ее собственной полосатой шкуркой, она совсем забыла о прежних добрых намерениях. Волоча его, словно леопард убитую антилопу, она спрыгнула на пол и отправилась к складу. Там она остановилась, оценивая расстояние до окошка над дверью. Голова у нее шла кругом от пьянящего наслаждения чудесной добычей, которая сейчас принадлежала ей и только ей. Она уже было приготовилась к прыжку, когда позади нее раздался глухой удар. Она резко обернулась, ощетинившись.

Она учуяла его прежде, чем смогла разглядеть. В непроглядной тьме, черный на черном, он стоял, буравя ее своими янтарными глазами. Затем он неторопливо вышел из темноты, улыбаясь самодовольно и покровительственно.

— И что же ты тут стащила, дорогая? Дульси присела, во все глаза глядя на него.

— Ну-ну. И ты еще собиралась сообщить о нас с Грили в полицию, когда ты сама просто мелкий воришка. Скажи мне, Дульси, куда ты тащишь этот чудесный мягкий свитерок из викуньи?

— Я собираюсь вздремнуть на нем. На складе, а то прилавок слишком ярко освещен, — соврала она. — А что, это незаконно?

Кот сел, одарив ее гаденькой улыбочкой.

— Хочешь сказать, ты ничего не украла? И ты никогда не воровала, скажем, у соседей? Никогда не забиралась в их дома, чтобы стащить шелковое бельишко, чулки или расшитую кружевную пижамку?

Ее сердце бешено колотилось; будь она человеком, у нее бы пылали щеки.

— Моя дорогая Дульси, я все знаю о твоих мелких шалостях. И о коробке, которую твоя Вильма Гетц держит на заднем крыльце, чтобы соседи могли вернуть себе украденные вещички, и о замшевых перчатках мистера Уоррена, которые подарила ему жена, и о собственных дорогих часах Вильмы, которые якобы потерялись почти на целый год.

Дульси пристально смотрела на него, лихорадочно соображая, где он мог об этом услышать. Конечно, все соседи знали, но… Мэйвити. Это наверняка она. Она могла об этом слышать. Возможно, она рассказала эту пикантную историю Грили, даже не подозревая, что это может как-то повредить Дульси.

— Мэйвити считает, — сказал Азраил, — что ты просто очаровательна. Надо же, таскать у соседей нижнее белье… — Кот пошевелил усами. — А Грили, конечно, был просто в восторге от твоей, скажем так, сообразительности и хитрости.

Он посмотрел вверх, на полки, и она невольно перевела взгляд на ряд резных статуэток — уродливых человечков из черного дерева.

— Эти фигурки, моя дорогая, эти уродцы с перьями… Ты ведь знаешь, что такое куклы вуду?

— Ну и?

— Эта темная магия вуду — могущественная штука, — сказал он, масляно улыбаясь. — Это та же темная сила, что живет в тебе, Дульси, и подбивает тебя воровать. Да, дорогуша, в этом мы с тобой похожи. Ты ведь знаешь, что рассказывают о черных котах: якобы они — вечные спутники ведьм. Все эти истории говорят о том, что тьма существует внутри нас, она и побуждает нас искать наслаждение в воровстве. Эта тьма живет в тебе и повелевает тобой. Вот так-то, дорогая.

Она попятилась и подняла переднюю лапу, готовая полоснуть его по морде, но золотистые глаза и вкрадчивое мурлыканье завораживали ее и манили.

— Мы с тобой, Дульси, принадлежим этой тьме. Такая магическая сила и такая страсть — редкость в наше время, их нужно ценить. Да, моя сладкая, тьма зовет тебя, колдовская тьма вуду. — Он пристально смотрел на нее, басовитое мурлыканье рокотало где-то в глубине его глотки. — Черная магия вуду… Хочешь, я произнесу для тебя заклинания, темные заклинания? Те, что так дороги твоим братьям в джунглях? Ну же, Дульси… — И он придвинулся ближе, отчего ее охватила дрожь.

Зашипев, она отступила и приготовилась прыгнуть на фрамугу, но он преградил ей путь. Она метнулась в зал — он за ней, не отступая ни на шаг.

— В дремучих джунглях, дорогая Дульси, бормочут свои темные заклятья колдуньи вуду; их дивные чары пьянят и возбуждают… Есть заклинания, которые делают тебя непобедимым — и немощным врага, а есть еще любовные заклятья… Послушать хочешь?

Она отскочила, но он снова оказался рядом, нависая над ней, пригибая к полу. Она снова раздраженно вывернулась; он же явно забавлялся: его желтые глаза горели, черный хвост двигался в размеренном танце.

— Темная сила влечет тебя, моя сладкая Дульси. И хотя мое искусство — человеческое, но под черным мехом моя шкура пестрит леопардовыми пятнами. Я сражался в джунглях с драконами в два человеческих роста и остался невредим. Я охотился среди удавов шестиметровой длины и умел перехитрить змей таких огромных, что могли бы проглотить десять кошек за раз.

Бормотание Азраила и его жаркий похотливый взгляд порождали у нее видения, которых она отнюдь не желала.

— Я охотился в мангровых джунглях и встречал там мохнатых тварей с лицами призраков — существ, что висят вверх ногами средь ветвей, с когтями кривыми и острыми, словно ножи мясника, их шкуры кишат паразитами… — Рокочущий голос Азраила шел из самых глубин его глотки. — Я был свидетелем ритуалов вуду, когда образ Христов рисовали кровью козла, и видел освежеванных заживо кошек, чьи потроха…

— Хватит! — Она извернулась и прыгнула на шкаф, но он, сверкая глазами, снова оказался рядом, а ее сердитое замешательство, казалось, лишь сильнее распаляло его.

— Пойдем со мной, Дульси, красавица со смеющимся взором. Пойдем на берег, где светит полная луна. Туда, где гнездятся болотные птицы, где мы можем полакомиться яйцами и восхитительными нежными птенчиками, где мы можем разогнать этих грязных бродячих котов, что жмутся под пристанью, — голодные жалкие твари, трусливый и бессловесный сброд. Пойдем, моя сладкая…

Его слова, пугающие своей жестокостью, будили в ней что-то первобытное и дикое; тем временем он, навалившись, начал облизывать ее ухо, не переставая бормотать:

— Пойдем со мной, Дульси, пока луна еще не скрылась с неба. Пойдем, пока эта ночь предоставлена нам… — Его вкрадчивый голос смущал ее и лишал воли.

Она что было сил полоснула его когтями по морде и отскочила — позади нее на пол упала груда свитеров и деревянный человечек — затем опрометью пронеслась через склад, взлетела на ящики и выскочила в окно.

Скатившись по вьющимся плетям на влажную от тумана дорожку, она метнулась по боковому проулку через Восьмую и Седьмую улицы, через Морской проспект, мимо темных пустых магазинов; она летела без оглядки, а ее сердце колотилось так, что она не услышала бы и десяток зверей, пустись они в погоню; и уж конечно, она не смогла бы услышать бесшумное и стремительное преследование Азраила.

Но когда, остановившись в густой тени припаркованной машины, она осторожно оглянулась, улица была пуста. Наверху, на крышах, тоже ничто не двигалось.

Что произошло с ней там, в магазине? Несмотря на весь свой гнев, она едва не оказалась в плену темной страсти.

«Феромоны, — сказала она себе. — Всего-навсего химическая реакция. Никакими темными чарами на самом деле он не обладает».

Она содрогнулась от отвращения к себе, развернулась и помчалась к дому, больше не останавливаясь у закрытых магазинов. Добравшись до дома, она вихрем пронеслась через сад, взлетела по ступенькам и нырнула в кошачью дверку. Ее обуревал ужас — и перед мрачным чужаком, и перед самой собой.

Съежившись на линолеуме и глядя на болтающуюся дверку, она не могла отделаться от страха, что Азраил вот-вот ворвется следом.

Однако время шло, а полупрозрачная пластиковая створка оставалась неподвижной, и никаких темных теней снаружи не наблюдалось. Тогда Дульси попыталась успокоиться и привести себя в порядок: необходимо было пригладить взъерошенный мех и вылизать вспотевшие подушечки лап.

Ее мучил стыд. На одно затянувшееся мгновение она забыла Серого Джо, забыла о кристальной ясности жизни и коснулась чего-то темного, чего-то омерзительного и зловещего.

Нет, извращенное мышление Азраила — это не для нее.

Она не была невежественной простушкой, для которой пустая болтовня или даже легкий флирт с Азраилом не имеют никакого значения. Она понимала, что происходит; и она, и Серый Джо несли в себе редкий и удивительный дар. С человеческим интеллектом пришли рассудительность и здравомыслие, а с ними и обязательства, и вечный нерушимый долг, и радость, от ко торой невозможно отказаться.

Из-за своего дурацкого желания она едва не пустила псу под хвост весь свой жизненный порядок.

Второго Серого Джо быть не может, и никто другой не сможет тронуть ее сердце, никто не покорит ее таким нежным очарованием, как когда-то Джо. Они принадлежат друг другу, их души соединены навеки. Как могла она позволить себе даже на один миг уступить темным чарам Азраила?

«Это все феромоны», — объяснила она себе и дерзко посмотрела на свою кошачью дверку, готовая дать решительный отпор любому незваному гостю.