Кот баюн и чудь белоглазая

Сундук первый Доска пятая

— Постой-постой, — завопил козлоногий, — мы же разумные… эээ… разумные существа. Давай договоримся! Нас и так осталось в этом мире очень мало.

— И что ты мне сможешь предложить? — промурлыкал Баюн, крепко держа сатира лапами с острыми когтями. Фавн в ужасе скосил большой карий глаз с золотистым ободком и продольным зрачком на страшное оружие Кота.

— Я поклянусь, что покину это место, и в придачу отдам тебе волшебную бочку, заметь — отдам! А ты поклянёшься, что отдашь мне все золотые монеты, что спрятаны в твоём потёртом мешочке, — сатир потянулся к заплечному мешку Баюна. — И можешь оставаться тут, со своей чудью. Если понадоблюсь — можешь позвать меня! Но только один раз! Кстати, да, — Фавн склонился к треугольному уху волшебного кота, сладострастно захихикав, — вот эта бабёнка, — сатир ткнул рукой, в сторону затихшей под одеялом Кики, — может такое…

Кота переклинило от такой наглости, он застыл, будто выпил мёртвой воды и превратился в собственную статую. Затем он захохотал, согнувшись пополам, вытирая мягкими лапами слёзы, брызнувшие из зелёных глаз. Фавн, мерзко улыбаясь, начал помаленьку пятиться, явно готовясь сбежать из страшного дома пама.

— Куда? — мягко мурлыкнул Кот, схватив козлоногого за рваную фиолетовую тогу. — Я вспомнил, что ты можешь прозревать будущее!

— Господина Коттина кто-то нагло обманул, — растерянно проблеял сатир. — Я и раньше-то не умел предсказывать, а сейчас, какой с меня спрос? Найди лучше чародейку, пусть в чару заглянет.

— Какую чародейку? — разозлился Баюн. — Чародейки разве в будущее смотрят? Они вдаль смотрят, а не в грядущее! Будешь мне тут лясы точить.

— Что, я краснодеревщик, что ли? — обиделся Фавн. — Мне лясы-балясы в моём дворце на Палатине точили лучшие мастера!

— Хватит баклуши бить! — рявкнул Кот. — А ну, предсказывай, что мне предстоит сделать!

— А, о! — задохнулся сатир, потом заорал. — Теперь ты ложечника из меня сделал! Или ложкаря? Тьфу!

— Да я тебя укушу! — Баюн опять схватил сатира за горло. Тот жалобно заголосил, — Убивают! Котяра взбесился!

— Говори! — приказал Кот, скаля острые клыки возле самого рыльца испуганного Фавна.

Сатир скорбно повздыхал, задрав глаза в небо, стал что-то считать, бормоча на латинском и эллинском языках тайные слова вперемежку с ругательствами.

— Владеешь, ты, Коттин, чем-то, что сможет своей мощью изменить ход грядущих событий. Только, для того, чтобы это сработало, должна пролиться кровь твоего прямого потомка. И тогда в последний раз боги откликнутся на зов.

— Прямо трагедия Эсхила, — саркастически промолвил Баюн. — Узнаю игры небожителей. Интересно, а без цирковых представлений никак?

— Я тебе предсказал? Предсказал. Я ухожу? Ухожу. Сейчас выпью чашу фалернского, положу в перемётную суму старый золотой венок, завернусь в рваную тогу и пойду бродить простым босяком по весям и градам. Деньги давай.

Кот Баюн запустил в мешок лапу, долго шарил, замирал — дескать, ничего там нет, потом опять погружал лапу, наконец, что-то нашарил на самом дне. Вздыхая и возмущённо мурлыча, древний Кот достал на белый свет потёртую золотую монету с изображением всадника.

— И это всё? — запричитал Фавн. — Да я тебе ДАРЮ бочку волшебного вина, которое никогда не убывает, которую я последней волшбой…

Дерзновенную речь козлоногого прервал могучий пинок, который стремительно переместил сатира, сжимающего в руке монету гмура, не только за пределы комнаты, но и сеней. В конце траектории Фавн приземлился на крыльцо, с прикушенным языком, монетой в руке и хитрым выражением, застывшем на рыльце.

Кот удовлетворённо похлопал лапой о лапу, подошёл к столу. Налил себе кружку магического вина, медленно выпил. Через несколько мгновений за столом стоял довольный Коттин, взлохмаченный и пьяный. Он подошёл к окну и выглянул во двор — там Фавн выделывал странные пируэты — скакал, словно обезумевший козёл. Наконец, сатир разжал кулак с золотой монетой, и, скрипнув зубами, бросился в дом. Коттин заметил на ладони сатира огромного шмеля. Ухмыльнувшись, мужчина обернулся Котом — волшебство пока действовало.

Фавн вбежал в комнату, бешено вращая глазами, с больших коричневых губ его капала пена, — Обманщик! Что ты мне подсунул? Это же грязная магия!

Баюн захихикал, опустив голову и закрыв глаза лапами, — Ну, гмур, ну жулик! Обманул всё-таки Кота! Вместо монетки подсунул обманку! А если бы Баюн сунулся с этим делом в корчму? А хозяйкой была бы, скажем, рыжеволосая красавица? Вот бы Коту позор был!

— Деньги на бочку, тьфу, за бочку! — попытался снова заорать покусанный сатир, но в его мордочку моментально упёрся кулак с когтями вместо пальцев.

— Не угомонился? Ты мне тут целую деревню испортил! Да, с тебя, брат, за такие мерзкие проделки полагается вено! Не вино, а вено! Ты явишься, как только я тебя позову, и поможешь мне. Два раза, а не один! Кстати, гони монету! — заявил Кот.

— Договорились, — простонал Фавн, с изумлением наблюдая золото на своей ладони.

— А теперь — убирайся вон с чудских земель, пока цел! — и новый могучий пинок заставил совершить Фавна ещё один полёт за пределы жилища.

— О, боги-олимпийцы! Гнусный котяра ограбил старого больного сатира! Да я… да я все селения обойду! Я опять сотворю вино! Пойду в племя водь, там одна знакомая бабка-водка гонит такое… наикрепчайшее! Вы у меня ещё попляшете! — голос козлоного удалялся, и, наконец, затих в лесной чаще.

Кот Баюн некоторое время прислушивался, затем спрятал монетку и с удовлетворением на морде оглядел горницу старого пама.

Стефан всё ещё спал под воздействием волшебного напитка, разбудить его до утра, по мнению Кота, не представлялось возможным. Кика неслышно лежала под одеялом, уткнувшись в матрац и положив поверх головы подушку, очертания её форм явственно проступали в свете огня.

— Мыр-мыр-мыр, — Баюн танцующей походкой, потирая мягкие лапы и улыбаясь страшной пастью с многочисленными острыми зубами, подбежал к ложу. — Кто это тут у нас спрятался? Сейчас я её съем!

Кот зацепил когтем одеяло, стянул его, обнажив молодую женщину, покрытую от страха мелкими капельками пота. Кика сжала ноги и обхватила руками затылок, мечтая провалиться сквозь землю. Ну, их, этих любовников!

Баюн схватил Кику за лодыжки, легко перевернул на спину и придвинул к себе. Она открыла глаза, увидела усатую морду с горящими зелёными глазами, приготовилась визжать. Вот страсть-то! Лучше синяк под глазом от козлоногого.

— Тьфу ты, дура какая! — Кот наклонился, что-то зашептал на ухо распутной бабёнке. Кика поначалу притворно округлила глаза, потом закивала головой.

Баюн повернулся, налил две кружки фалернского из нескончаемой братины, подал одну Кике. Выпив вино и утерев усы пухлой лапой, Кот обнял женщину за плечи, полез щекотать усами груди, весело смотрящие розовыми сосками в разные углы комнаты. Кика выпила, пьяно захохотала, легла тёплой щекой на одеяло, выпятив пухлую задницу. Она не заметила момент превращения, не увидела ледяных глаз Коттина. Древний странник звонко похлопал её по круглым ягодицам, одновременно снимая кожаную куртку.

— По праву захватчика города, — проворчал он, решив всё же снять и красные сапоги. — Положено. Как правило, на спину.

Вскоре, второй раз за вечер дом пама огласился громкими стонами.

В полной тьме, свалившейся на деревню раньше обычного — из-за чёрных туч, набежавших на небо, в дом, где засел Коттин, сползались все пьяницы Гранёнок. Худые беззубые бабы в лохмотьях, грязные мужики с заросшими щетиной лицами. Остекленевшие глаза без следа мысли, язвы на босых ногах, сногсшибательная вонь немытых тел, казалось, не смущали Коттина. Довольный жизнью Коттин сидел на скамье, за его спиной лежала полуодетая Кика.

Бывший Кот налил полную братину волшебного вина, предварительно повелев перетащить Стефана в амбар. Толпа спившихся селян пошатывалась перед Коттином, дыша перегаром. У каждого в руке была деревянная кружка или глиняная крынка — сосуд для пития не забыл никто.

Коттин взял в руку кружку, зачерпнул золотистую жидкость, в глубине которой мерцали таинственные звёздочки, поманил давешнего старика, спавшего в сенях, — Пить будешь? — издевательски ласково спросил он.

— Великие боги на пьяниц угодливы — что ни день, то праздник! — бойко заявил дедок, протягивая сколотую сверху чашку.

— А кто таков будешь? — спросил древний странник, прислушиваясь к говору старика. — Вроде бы, не местный?

— Да, купец бывший. Зовут Аникей, сам из гостей. Вёз товар, да тут застрял. Всё пропил, золото растратил, да и лошадь съели! Во всём этот козёл виноват!

— Ну, а то — кто ж ещё-то! Ловко говорить умеешь, — ухмыльнулся Коттин и взглянул на пьяницу. — Значит, из славян будешь?

— Во хмелю что хошь намелю, а просплюсь, отопрусь! — совсем расхрабрился старик, подставляя сосуд. — Из славян, из должников хазарских. А по роду — из вятичей московских, на реке Москве сидим, где Жужа впадает.

Коттин налил полную, пьяница жадно прильнул к колдовскому зелью.

— Ишь, присосался, словно Богумир к сурье, — заметил белокурый.

— Ась? Что вы, господин, о нашем древнем вожде сказанули? — захмелел дедок. — Это ему бог Квасура раскрыл тайну приготовления… ик! из мёда и хмеля священного хмельного напитка!

— Ну да, — засмеялся странник, — тот Квасура никак родной брат Фавна, рогатого сатира!

Дедок полез, было за добавкой, Коттин грубо оттолкнул его.

Пир начался. Каждый житель Гранёнок получал свою кружку колдовского зелья, в котором, по слухам обитает дух бога вина.

Гранёнцы быстро ухватили стиль разговора нового господина — белобрысого мужчины, слегка курносого, со светлыми, ледяными глазами, говорят — древнего Кота. Каждый получатель пытался рассмешить Коттина какой-нибудь залихватской пословицей, выходкой. Кика тоже полезла за добавкой, светя давешним фингалом, увидев который, бабы зашушукались, зашептались, поглядывая на нового хозяина, посылая ему недвусмысленные вздохи. Бывший Кот налил полную чашу вина, распутная жёнка выпила, хихикнула:

— Нет хуже зелья, чем баба с похмелья, — после чего повалилась на ложе, задрав платье и оголив ляжки. «Пусть пьёт, не жалко — ведь о предыдущей чаше никто не знает, а то подняли бы скандал с мордобоем», — подумал Коттин, продолжая угощение.

Бабы и мужики, выпив, не уходили, ждали продолжения — вдруг новый господин расщедрится, нальёт ещё. А не нальёт — и леший с ним, в лесу припрятана крепкая бражка.

Последние мужики шатались перед хозяином, — То не мудрено, что брага сварена, а мудрено, что не выпита, — гнусил какой-то парень, подставляя кружку.

Вино в братине почти закончилось, мужики ругались, пихались, протягивая пустые чашки.

— Вина в чаше хватит всем! — громогласно провозгласил бывший Кот. — Отлезьте, убогие!

Мужики полезли под стол, забоялись, но пустые сосуды не бросили, тянули к братине.

— Пьяные и за репу дерутся, — донеслось снизу, из-под стола. — За ковш, так и за нож, за чарку, так и за драку! Как пьян — так пам, как просплюсь — свиньи боюсь…

Мужики внизу сцепились, заорали, послушались глухие удары, надрывное дыхание, кашель, наконец, брызнула кровь — кому-то разбили голову глиняным горшком, валявшимся под столом.

Коттин разлил оставшееся вино, перед ним осталась давешняя пьяная ведьма, что предлагала за ногату свою племянницу или дочь. Девушка стояла рядом с гнусной старухой, опустив глаза в заплёванный пол.

Древний странник плеснул старухе в кружку, та быстро выпила, толкнула к мужчине юную девушку. Дева подняла на господина голубые глаза, в которых стояли слёзы, отстранёно посмотрела на хозяина пира.

— Как тебя зовут? — спросил Коттин, щёлкнув пальцем по кружке.

— Меня зовут Мишна, — хрустальный голос прозвучал в грязном вонючем помещении, бывшем когда-то горницей старого пама, словно музыка. При этом девушка выставила ладошку, отстраняясь от братины с вином, наморщив складку на лбу и скорчив забавную гримаску.

Коттин удивлённо поднял брови, Мишна в знак отрицания покачала головой.

— Экая стерва! — заорала толпа. — Одному хочется пить, да не на что купить, а другую потчуют, да пить не хочет! Бей её!

— Уведите её в амбар, чтоб не мешала нашему пиру! — промолвил странник. — Только не бейте! Накажу!

Радостная толпа баб потащила девушку во двор, по пути больно щипая и втихаря колошматя кулаками.

Толпа шумела, кашляла, ругалась, плевала и сморкалась на пол. Небритый купец, когда-то пропивший свой товар, залез старой ведьме за пазуху, тискал грязной рукой высохшие прелести, старуха громко хохотала, широко распахнув рот с одиноким жёлтым зубом.

Кое-кто из мужиков понял, что угощение окончено, тянул пьяных баб на выход — выпить в лесу по ковшу, уползти в конюшню, на сеновал, предаться непотребствам в соответствии с инстинктом, умноженным волшебным напитком Фавна.

— Стоять! Вам кто-нибудь говорил, что на пиру более чаши пить нельзя? — провозгласил Коттин.

Толпа закивала согласно, купец залихватски ответил, — Ну и что? Сегодня веселье, завтра похмелье! — все завизжали, захрюкали — смеялись.

Кто-то выкрикнул: — А у нас всегда сегодня! — мужики заржали, некоторые согнулись пополам, утирая пьяные слёзы. — Пьём, да посуду бьём, а кому не мило — тому в рыло!

— А как же древний закон? Пива, медовухи, браги — по чаше, если ты не богатырь! Или вы богатыри?

— В Козельск, зверюга! — вякнул кто-то за спинами. — Налей ещё — тогда и поговорим за трезвость!

— Ещё? Убей себя о сруб светлицы, отрок! — заметил Коттин. — Сейчас, сейчас повеселимся! Я думаю, всем вам пора выпить полную чашу!

Толпа радостно заорала, мужики и бабы вернулись, подтягивая штаны и поправляя юбки, кто-то нагло застучал кружкой по столу. Коттин вытянул руки ладонями вперёд, остановил толпу, подмигнул бабам, те захихикали, покачивая боками, оттопырив филейные части. Странник полез через ложе к чуланной двери. Перелезая через Кику, на секунду задержался на ней, сделал несколько движений тазом, чем вызвал вопли народа. Затворив дверь, странник повернул деревянную щеколду, что, конечно, являлось слабой защитой, вздумай толпа ломануться винной бочке.

Коттин отцепил с ремня фляжку, сделанную из тыквы, чуть-чуть выдвинул затычку из бочки, наполнил фляжку до краёв. Потом подошёл к двери — в щели никто не подглядывал, да это и бесполезно, тут темно. Коттин сказал Слово, волшебное вино ещё не выветрилось из организма, запустило превращение. Вокруг стало светлее, предметы приобрели чёткость — Кот Баюн словно бы вынырнул из мутной воды. Зверь схватил лапами грубо сколоченную лавку, подставил к бочке, взобрался наверх. Стукаясь головой о потолок, оседлал бочку, словно гигантскую лошадь, ощупал плотно пригнанные дубовые доски. Нашёл сучок, долго колотил по нему когтями, наконец, проткнул внутрь. Кот лёг на живот, прижался мордой к дереву, оскалив страшные клыки, заелозил по доскам. Длинный клык попал в дырочку. Кот замер, слегка сжал челюсти — по внутренней стороне зуба, по выемке, потекла прозрачная капля яда, повисела на остром кончике клыка, упала в золотистую жидкость. Древний Кот полежал, затем поднял морду, разжал челюсти, помотал головой. Осторожно слез, огляделся, что-то прошептал — через несколько секунд уже Коттин отёр лицо руками, его передёрнуло — в превращениях было мало приятного. Необходимость, не более.

Древний странник нащупал деревянный таз, наполнил его вином из бочки, вышел наружу.

Толпа заревела, выхватила корыто. Вино, не успевая возобновляться, закончилось через минуту. Затем в чулан полезли пьяные бабы, отталкивая шатающихся мужиков, Коттин едва успел отпрыгнуть, чтоб его не затоптали. Пир приобрёл крайне хаотичный характер, начал превращаться в свинскую попойку, никто никого не видел и не слышал — все орали, пили из кружек, из чаш, из грязных ладоней.

Коттин пробрался к выходу из горницы, вышел на крыльцо. На небе сквозь чёрную хмарь тускло просвечивал диск Вайрашуры — Луны, во дворе было тёмно, хоть глаз выколи. Коттин, освещая путь, прошёл через огороды за круг избушек, направился к чернеющему холму, возле которого он со Стефаном ночевал прошлой ночью.

Ругаясь и ворча, бывший Кот пробирался через бурелом, постепенно поднимаясь в гору. Замирая при треске сухой ветки, обходя ямы и промоины, Коттин, наконец, добрался до лысой макушки холма. Взобравшись на отполированный камень, торчащий в небо чёрным зубом, древний странник откупорил фляжку, хлебнул вина, медленно проглотил его, смакуя вкус — через несколько мгновений Кот Баюн протяжно закричал, задрав голову к небу. Полились слова на знакомом, но всё-таки неведомом ныне живущим людям, языке. Небеса молчали, печальная Луна так и не смогла прорвать завесу тёмных облаков. Кот Баюн стоял на вершине холма, пока далеко на восходе не появился призрачный свет, очертивший верхушки деревьев на фоне небосвода чёрной зазубренной пилой. Обернувшись светловолосым мужчиной, древний странник спустился с холма в деревню — факел давно погас, роса омыла руки и лицо, под сапогами шелестела трава.

Стефан проснулся внезапно, подскочил, словно его пнули сапогом под рёбра. Ужасные видения, в которых кривлялись страшные демоны, исчезли. Юноша потряс головой — сердце стучало молотом, виски ломило, во рту свирепствовала засуха. Вокруг была абсолютная темнота, только наверху серым квадратом угадывался пролом в гнилой крыше. Стефан пошарил руками — вокруг солома, значит, он, скорее всего, в сарае или конюшне. А где же проклятый демон? Обманул, враг человеческий! Заманил в деревню, напоил волшебным вином и заключил в узилище, хорошо, хоть, не убил!

Вдруг молодой человек вздрогнул — в памяти промелькнула красочная картинка — козлоногого Фавна держит за шкирку огромный Кот, одетый в красные сапоги, кожаную куртку и клетчатые штаны. Интересно, было это на самом деле? Зачем же он, Стефан, напился вина? Ага! Его опоил проклятый Фавн!

Стефан застонал — он подвёл господина Коттина, названного брата. Вдруг ему показалось, что рядом кто-то очень тихо посапывает, стараясь не выдать своего присутствия. Стефан замолчал, затаился, стал слушать ночь. Во тьме прячется рогатый сатир? Обливаясь холодным потом, конечно от колдовского зелья, не от страха, Стефан протянул руку, очень долго пальцы ничего не ощущали, наконец, наткнулись на что-то тёплое. Юноша вздрогнул и ощутил ответное содрогание живого тела. Проклятый демон тоже испугался? Хорошо, пусть так — руки начали дальнейшее изучение того, что пряталось во тьме. Пальцы Стефана нащупали ткань — так, это тога Фавна, что-то длинное и мягкое — ага, это шерсть, которой с ног до головы оброс демон. Наконец, пальцы ухватили что-то круглое и упругое — и тут же Стефан получил по руке звонкий удар. Полный негодования девичий голосок произнёс:

— Только посмей, я тебе глаза выцарапаю, кто бы ты ни был!

— Кто тут? — ошеломлённо спросил Стефан, лихорадочно обдумывая, может ли демон обернуться девушкой.

— Здесь я, а ты кто?

— Я-то знаю, кто я, — схитрил Стефан, — А вот кто ты? Может, ты демон Фавн?

— Не знаю, кто такой демон, но Фавн всё-таки не девушка, — съязвила невидимая собеседница. — А может ты — это он и есть? Фавн иногда оборачивается мужчиной!

Лица Стефана коснулась рука, пальцы пробежали по щекам, подбородку. Задержались на плаще с накидкой, сшитом из тонкой кожи.

— Одёжка не наша, — задумчиво сказала девушка. — И лицо худое. Точно, ты ещё мальчик, а тот пьяница толстый и опухший от вина.

— Какой же я мальчик, я уже на охоту хожу, — возмутился Стефан. — Мне семнадцать лет! Скоро!

— Жених, — хихикнула девушка. — Маменька погулять отпустила? Кстати, откуда ты взялся? Ты слуга нового господина?

— Нет, я его брат! — распустил хвост юноша. — Правда, названый, ну это тебе неведомо, это по нашему древнему закону!

— Как тебя звать, брат? — девушка явно подсмеивалась над Стефаном.

— Меня? А ты точно не демон? Демону нельзя говорить своё имя! Так в древней книге написано!

Девушка фыркнула, очевидно обиделась.

— Ладно уж, меня звать Стефан, я сын Никона, что живёт возле горы, на закат отсюда. Я потомок готских графов! Но, это тебе не понять, это наши древние… А тебя как зовут? Ты из Гранёнок?

— Мишна. Меня сюда когда-то привезли. Ой, кажется, кто-то идёт!

— Это Коттин, надеюсь!

— Это имя нового господина?

— Да. И он … не совсем человек.

— Кому он служит? Тёмным богам или светлым? — шепнула Мишна.

— Слышал от него имя Фригг, богини из Вальхаллы. Говорят, он и сам древний, по разным мирам хаживал, — еле слышно прошептал юноша.

Молодые люди во тьме придвинулись поближе друг к другу, застыли в ожидании.

На востоке просветлело, в зарослях сухой крапивы зачирикали чижи и чечётки, когда Коттин вошёл в дом старого пама. Мельком глянув на лежащие вповалку тела, он зажёг новый факел, вышел на крыльцо. В лопухах, разросшихся на замощённом камнями дворе, лежали люди, синея лицами и страшно сверкая закатившимися белками глаз. Древний странник поднял факел и пошёл в сарай, куда посадили Мишну, и где отсыпался Стефан, опоённый Фавном. Внезапно бывший Кот словно бы запнулся, остановился, потом улыбнулся и ускорил шаг.

Бывший Кот снял деревянный засов, отворил ворота, посветил внутрь. На соломе сидели, тесно прижавшись, молодые люди. Стефан был спокоен, ясные глаза с некоторым стыдом смотрели на Коттина, девушка была испугана, она взирала на странника с напряжением и страхом.

— Стефан и Мишна, — промолвил Коттин высоким вибрирующим голосом, обкатывая на языке имена, подобно тому, как река обкатывает прозрачные круглые камешки. — Как интересно. Дафнис и Хлоя. Тристан и Изольда. Так, тут вроде бы всё в порядке.

Эти слова странным образом успокоили девушку, она глубоко вздохнула, напряжённые плечи опустились, лицо стало мягче, мелькнули белые зубы.

— Изо льда? Это не с севера девица? — спросила Мишна.

— Может и с севера, — отстранённо ответил Коттин.

— А в кого вы умеете оборачиваться? — спросила любопытная девчонка.

— Я то? Разве Стефан тебе не сказал? — изумился странник. — Молодец, парень! Нечего об этом рассказывать первой встречной девице!

— Я не первая встречная! — надула губы Мишна.

— Точно? Первая, первая, — пошутил Коттин. — Сколько идём — ещё не встречали девиц.

— Меня купец привёз. Правда, я была маленькой. А откуда — не помню! А вот Кика, которая на хозяйской постели валялась — местная! — съязвила Мишна. — Говорят, внучка покойного пама.

— О! Даже так? — уставился Коттин на девушку. — Значит, она будет мне… Сфирка троюродной брат Ангриды… Кромин внучатый племянник Скилана… — странник что-то высчитывал, шевеля губами, и рисуя пальцами в воздухе какие-то линии. — Нет, к сожалению, не получается, — вдруг огорчился бывший Кот. Посмотрел на девушку, подумал, — Или к счастью!

— А что не получается? — спросили в один голос Мишна и Стефан.

— Я высчитываю, является ли она моим прямым потомком, — важно сказал Коттин. — Это необходимо для нашего дальнейшего предприятия. Но, всё равно она уже упилась до смерти!

— А какое нас ждёт предприятие? — просипел Стефан надтреснутым голосом.

— Ты давай, умойся, выпей ковш холодной воды, полей цветочек — и пойдём таскать трупы.

— Какой цветочек? — подскочил Стефан, озираясь в ужасе по сторонам, потом спросил, уже спокойнее. — Какие трупы?

— Многочисленные, — по слогам, со значением, произнёс странный мужчина.

Коттин, оглядев двор и окрестности, повелел все тела снести в дом пама. Стефан и Мишна обошли разорённое селение, заглянули во все конюшни, пустые сеновалы, пошарили по кустам, по зарослям лопухов и крапивы. Мишна бледнела лицом, руки её тряслись. Стефан держался лучше, однако, обнаружив в одной избе ковш с каким-то подозрительным пойлом, шарахнулся от него, как от змеи, затем схватил и выплеснул во двор.

— Что случилось с людьми? — спросила девушка бывшего Кота. — Отчего все умерли в одну ночь?

— Перепились вином Фавна, после того, как тот сбежал и оставил бочку, — невозмутимо ответил Коттин. — Нельзя простым смертным пить много фалернского.

— Да ведь, сколько себя помню, вино постоянно пили, — не унималась Мишна. — Может, чем отравились?

— Может, и отравились, — сказал безразлично странник. — Брагу свою выхлестали, а в неё, видать, болиголов попал, или иная трава-отрава.

Стефан подозрительно поглядел на Коттина, но промолчал. Юноша не видел особого смысла в отравлении чудских пьяниц, тем более, лично Коттином, поэтому отогнал эту мысль, как нелепую. Но когда Мишна наклонилась к его уху и горячо зашептала, что это очень подозрительно — смерть выпивох и приход Коттина совпали неспроста, хотя пьяницы ей, Мишне, самой смертельно надоели, но уж больно страшно, если это сделал Коттин. Стефан выслушал девичью болтовню благосклонно, как настоящий мужчина, но без особого внимания — мало ли что женщины болтают. Однако осадок остался, неприятно кольнуло сердце. Стефан решил, что выберет время и сам спросит названного брата — что тут произошло на самом деле?

— А вот тут живой! — закричал Стефан, стоя над бывшим купцом, что пропил товар и деньги хазарских хозяев.

— Аникей, никак? — спросил Коттин, подойдя к лежащему в лопухах, облепленному колючками мужику, ворочающему глазами и синеющему губами. — Что, рано упился вчера? Из моей чаши выпить не удосужился?

— Лучше сдохнуть, чем так жить. Отпусти меня, мне пора в нижние пределы, к Яму беспощадному.

— А что, ты стал рабом Фавна, который у вас тут бесчинствовал?

— Да, господин, — прохрипел Аникей. — И пить уже не могу, и не пить не могу. Пью, блюю, слёзы лью, и опять пью. Как есть раб. Я ведь тут с одной жёнкой стал жить, с Фирной. И ребёнка прижили, да помер он… ни пама, ни колдуньи на селе, как сорняки жили.

— И всё пропил? Так, что ли? Великая дань уплачена Фавну!

— Так ведь и жена-то корила, что пил. Утром, помню, поклянусь богами, что всё… ни капли. Искренне, любя. А вечером опять пьяный. Чем не чёрное колдовство! Во всём виноват этот козёл!

— Хочешь ли жить без вина козлиного? Клянусь, я могу сделать так, что выпитая тобой вчера чара была последней. Слышали, что я сказал, Стефан, Мишна?

Молодые люди, топчась неподалёку и прислушиваясь, на вопрос Коттина кивнули.

— Это как? — приподняв голову, утирая сопли драным рукавом, заинтересовался купец-пропойца.

— Я освобожу тебя от рабства Фавна, ведь дух этого божка живёт в любом хмельном. Но за это ты будешь ходить по деревням, и учить пьяниц трезвой жизни. Пожизненно.

— Да ну тебя, никуда я ходить не буду, — обиделся Аникей, продирая глаза ладонями. — Я думал, ты волшебник! Дашь корешок, или пошепчешь заклятие, и я свободен от козней рогатого! А ты мне строгую жизнь предлагаешь, без застолья и хмельных плясок! Научил бы лучше, как правильно пить! Будь ты проклят, обманщик!

Бледно-голубые ледышки Коттина сузились, губы превратились в ниточку — он обозлился, казалось, погладь — искры полетят. В руке остро блеснул кинжал, и тут же спрятался. Брызнула красная кровь — не клюквенная брага, столь любимая Аникеем.

— Я выполнил клятву — ведь я никогда не обманываю. Да, Стефан? Клятвы на небесах слышат! Больше он никогда не выпьет, вчера была последняя чаша. Это же по-христиански, Стефан? Ну, если выполнить просьбу ближнего своего о лёгкой смерти?

Коттин стоял посреди комнаты, в углу жалась Мишна, из-за спины бывшего Кота выглядывал бледный Стефан. Вдоль стен сидели мертвецы, синея лицами, оскалив зубы в предсмертных улыбках. Внезапно Коттин услышал шорох, исходящий из каморки, в которой находилась роковая бочка Фавна. Сделав предостерегающий жест, странник на цыпочках прокрался к дверям чулана, предполагая, что коварный сатир мог пробраться в дом, например, за спрятанным сундучком. Неожиданно распахнув дверь, Коттин юркнул внутрь и выволок в комнату растрёпанную женщину. Мишна, спрятавшись за юношу, поначалу вскрикнула от неожиданности, но тут, же признала распутную Кику, что проживала в доме пама с Фавном.

— Удивлён, весьма удивлён, — мурлыкающим голосом пропел Коттин. — Вот уж не думал, что застану тебя живой. Значит, у тебя счастливая планета.

В руке Коттина блеснула сталь, Стефан увидел древний кинжал, сияющий драгоценными камнями, красными и синими. Бывший Кот молниеносно приставил нож к горлу протрезвевшей женщины.

— Ну, что мне с тобой делать? — спросил странник, приподняв узким лезвием подбородок Кики, заглядывая ей в лицо, украшенное фиолетовым синяком. — Казнить или миловать?

Красивые, плотно сжатые губы женщины расплылись в улыбке, но глаза были закрыты:

— Ты бы для начала сказал мне, что я сделала такого, чего за последний день не сделал ты сам? — голос её был негромок и спокоен.

— О! Обычно в таких случаях я наблюдал визг, слёзы и невнятные обещания, — восторженно пробормотал Коттин, тем не менее, не пряча кинжал. — Какие задатки! Значит, ты требуешь доклада?

— Отпусти её, — вдруг громко и требовательно провозгласил Стефан. — То, что ты делаешь, это… это, не по-христиански!

— Да не может быть! — изумился Коттин. — А я всё мучаюсь, и чего это я, древний Кот, не исполняю устав нового бога, в которого верит Стефан? Я…

— Покажись нам, пожалуйста, в своём волшебном виде! — почти крикнул юноша, — Мишна, проси тоже! Когда он Кот — он добрее! Мне Ариант рассказал!

— Прошу, господин! — закричала девушка, простодушно, без раздумий, восприняв всем сердцем просьбу Стефана. — Я покажу, где купец закопал клад! — глаза Мишны пылали, синим огнём, щёки алели. Коттин на мгновение остолбенел, потом его рука расслабилась, он опустил дамасскую сталь. — Никому нельзя верить! Умер, а не выдал. Эх, зря я его…

Бывший Кот отвернулся, глаза его стали стекленеть, словно он заглянул за край обыденного мира, потом по телу пробежала судорога, а может быть, это затрепетала ткань бытия, наконец, в течение призрачного мига на месте мужчины возник тёмный провал.

— Баюн, меня зовут Баюн, — промурлыкал огромный Кот, зелёнея глазами с широкими поперечными зрачками.

Все смотрели на волшебное существо, о котором говорилось только в сказках. Рука Стефана поднялась было сделать крестное знамение, но застыла — юноша загипнотизировано смотрел на широкую добродушную морду рыжего кота, на его усы и брови, торчащие белыми струнами во все стороны, на треугольные уши. Кот смешно присвистнул, спрятал нож, плохо держащийся в пухлой лапе, обратно в мешок, вынул оттуда помятую шапку-пирожок, водрузил на макушку.

Кика открыла глаза, подбородок её задрожал, губы посинели, однако в глазах промелькнула безумная надежда.

— Брысь! — замахал на неё лапами Баюн. — Собирай узелок и проваливай отсюда! Ишь, дура, Кота испугалась! Небось, с козлоногим…

Кика трясущимися руками завязывала в простынь свои тряпки.

— Куда пойдёшь? — строго спросил Баюн, глядя на Кику. — Мы-то отправляемся в Белозерск, а может и того дальше — в Тотьму!

— Уйду на закат, — дрожащим голосом ответила несчастная гулёна. — Говорят, там торговый город Словенск. Туда и побреду.

— Дура, точно, дура! — пропел Баюн. — Сожрут тебя волки по дороге. Ну, проваливай, говорю! Тебе невместно с нами! — на узелок Кики упал сверкающий синий камешек, извлечённый из неведомых глубин заплечного мешка..

Кот Баюн зажмурился, прошептал какие-то слова. Ничего не произошло. Баюн посмотрел на молодых людей круглыми глазами, пожал покатыми плечами. Потом почесал когтявой лапой затылок, снял и засунул шляпу в мешок. Долго стоял и смотрел в пол, распушив усы. Топнул ногой, обутой в красный сапог с прорезями для когтей, развёл в недоумении лапы.

— Ну-ка, Стефан, открой мне пробку, — Кот ткнул лапой во фляжку, сделанную из круглой оранжевой тыквы.

Сделав пару глотков, Баюн зашипел, закашлял, из котовьих глаз потекли слёзы, уши прижались к макушке.

— Не могу пить эту отраву, — пожаловался Кот, отплёвываясь, и утирая мягкой лапой зубастую пасть. — Только в магических целях, как у единоверцев Стефана, когда волхв из ложечки вином угощает.

— Священник, — поправил юноша Кота, подняв руку, — при причастии. Вино — кровь господня, хлеб — тело господне.

— Неужели едите? — второй раз за утро изумился Баюн, словно никогда не читал христианские свитки.

— Он сам так велел, — неуверенно ответил Стефан. — Мы-то что, мы просто верим, мы рабы божьи.

Баюн отвернулся в угол, что-то опять зашептал, наконец, после долгих усилий, перед Стефаном и Мишной предстал прежний Коттин.

— Верю, вот теперь верю, — восторженно прошептала Мишна, глядя на нового господина. — До этого всё-таки думала — детские сказки. Пока не увидишь…

— Всё-то вам, женщинам, надо увидеть, да пощупать, чтобы вы поверили, — проворчал Стефан. — Если бы ваша вера была, хоть с маковое зёрнышко…

— Радуйтесь, небеса, среди нас знаток женских сердец, — провозгласил Коттин, вынув из бочки с песком чадящий факел.

— Чем смеяться, сказал бы лучше, — набрав в грудь воздуха, промолвил Стефан, — что тут на самом деле произошло?

— Я взял из руки твоей горькую чашу, чашу гнева Моего, — процитировал Коттин древнюю книгу, и с удовлетворением отметил, как подскочил юноша.

— Ты причастен к смерти этих людей? — не унимался побочный потомок готских королей.

— Если твоя правая рука соблазняет тебя — отсеки её, — продолжал цитировать странник, наблюдая за выражением лица Стефана, меняющимся при узнавании текста.

Коттин приобнял за плечи и Стефана и Мишну, подтолкнул парочку к выходу. Обернувшись, он бросил факел на ложе, затем поспешил к выходу.

Когда дом полыхал огромным погребальным костром, бывший Кот сказал Стефану:

— Что делал твой отец с высохшей ветвью яблони? Отсекал и бросал в огонь.

Стефан, опустил голову, задумался. С проявлением злого Добра он ещё не сталкивался.

— Но Гранёнок больше нет, — печально прошептала Мишна.

— Как это нет? — удивился Коттин. — Теперь Гранёнки — это Кика да ты. Какие новые народы выйдут из тебя, красавица?

— А Кика тогда кто? — ядовито прошептал Стефан.

Коттин уловил смысл сказанного, подумав, ответил:

— Если вдруг встретимся, тогда и узнаем — кто.

Сегодня собралась рожать Майсара, жена Скилура. Стина уже заходила к ней, щупала живот — плод лежал боком, но ведунья слышала биение — главное, что он жив. Потом ведьма заставила беременную, стоявшую на земле посреди горницы, сесть на землю — по движениям женщины, Стина безошибочно определяла пол будущего ребёнка. Повитухой в деревне была древняя старуха Грыня, родившая за долгую жизнь девятнадцать детей, из которых выжили четыре сына-красавца — все уже отцы семейств. Первого ребёнка Грыня родила в пятнадцать лет, когда у неё начались красные дни, и родители выдали её за местного охотника; последнего ребёнка — на пятьдесят пятом году, что считалось обычным делом. Когда большая семья жила одним родом, то было очень трудно понять — кто возится во дворе или работает в огороде — дети или внуки?

Скрипнула ссохшаяся калитка, во двор вбежали две девчонки — одна русая, другая беленькая — Снурка и Снежка. Увидев ведунью, они присмирели, подошли к крыльцу тихо, несколько мгновений молчали, поглядывая друг на друга, затем заговорили вместе:

— Тётя Стина, мамка вас кличет! Она скоро рожать будет!

— Бегите к бабке Грыне, поклонитесь — пусть тоже к вам идёт. Батя-то с братьями где?

— Как было велено, они с утра ушли в лес, там работа нашлась.

Стина сошла по ступенькам, обняла девочек, погладила по светлой головке Снежку, сказала ласково:

— Ну, бегите, я сейчас приду. Да печку растопите!

— У нас уж натоплено! — девочки побежали к дому повитухи с радостными криками.

Майсара лежала на ложе, отгороженном занавесью, на этом ложе были зачаты и рождены все дети Скилура. Майсара громко стонала, держась руками за живот, ребёнок толкался, просился на свет. Вдруг роженица закричала, на холщовой подстилке расплылось бледно-розовое пятно — начали отходить воды.

Стина зашла в избу быстрым шагом, окинула взором комнату — пахло дымом, в печи краснели угли, на жерди под потолком, свесив хвост, сидел серый кот, зеленел на колдунью круглыми глазами. За печкой лежал древний дед Ратай, его костлявые босые ноги с длинными раскоряченными пальцами, с мозолистыми растрескавшимися подошвами, торчали из-под овчины. Стина поклонилась деду, что был взят в дом на кормление, но задержался на свете — ему было далеко за девяносто зим, промолвила, — Отдыхай, старый, мы тут по бабским делам. Если будет шумно, уж не обессудь.

Заскрипела зимняя дверь — в избу вошла бабка Грыня, скинула на лавку полушубок и шаль. Поклонилась Стине, та кивнула — дескать, давай вместе. Девчонки провели повитуху к занавеси, распахнули её. Старуха осмотрела Майсару, задержалась взглядом на кровавом пятне. Заметила котёл с кипящей водой на печи, метёлки сухих трав, велела заварить тысячелистник пополам с птичьим горцем. Отделила сушёные коренья лапчатки, подозвала девочек.

— Ну-ка, помогайте рожать мамке. У вас зубы острые, нажуйте корешков. Да не ешьте, плюйте мякину в посудину. Потом поставьте на печь, пусть на малом огне настаивается.

Девочки принялись жевать корешки, сплёвывая кашицу в закипающую воду. Старуха, положив на лавку острый бронзовый нож и щипцы, велела принести тряпья, налить в деревянное ведро тёплой воды. Стина подняла брови, увидев нож, повитуха покачала головой, нахмурилась. В этот момент Майсара закричала, голос её был хриплым, надрывным, — Ой, больно, мамочка моя родная!

— Тише, голубка, — старуха потрогала рукой лоб Майсары, — Чай, не первый раз рожаешь, потерпи, — старуха иронически улыбнулась, и в сердце Стины закралось нехорошее чувство.

После неудачных родов прошло два дня. Майсара лежала на ложе, завёрнутая в белый саван, приготовленная к опусканию в сруб. Голова покойницы была плотно обвязана через подбородок платком, на глазах лежали две ногаты. В ногах находился горшок с кашей, кусок вяленого мяса, коробочка с тусклым речным жемчугом, сухой цветок, найденный на сеновале. Скилур, выкопавший со старшими детьми могильный погреб, уложив сруб и крышку, стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу — он не умел выказывать чувства, только в ночь после смерти жены по бороде скатилась горькая слеза. По избе шастали старухи, они готовили поминки — варили свиной студень, раскладывали по деревянным мискам солёные грибы — рыжики и грузди, что давились под спудом в кадке, варили кисель. Девчонок — Снежку, и младшую, Снурку, гладили по волосам — девочки ревели в углу на полатях, печалились по мамке. Тут же бабы громко обсуждали, кого вдовец через одну луну приведёт в дом — мужик с детьми обязан жениться, предполагали, как к той или иной мачехе отнесутся старшие сыновья. Вспоминали и сгинувшего в лесу, вместе со страшным Котом, Арианта, брата-близнеца одной из девочек.

Пам Папай сидел на скамье, слушал Грыню. Повитуха, понурясь, говорила, упуская детали, не нужные мужскому уму, про смерть молодой Майсары. И что думает ведьма Стина по этому поводу, и кого бы привести в дом вдовцу Скилуру.

— Дитё пошло боком, — голос старухи был древен и хрипл, — Пришлось подрезать да тащить.

— Так кесарь римский родился? — пожевал губами пам.

— Нет, что ты! — ответила Грыня. — Никогда я это не делала, — старуха передёрнулась. — Хотела обоих спасти, но младенец родился мёртвым — удушился, а у Майсары горячка приключилась. И отвары не помогли.

— Чёрного колдовства не было ли? — поинтересовался Папай. — Что там ведьма говорит?

— Стина молвит, что ни сглаза, ни какой иной порухи не видит. Хотя навь вокруг селенья бродит — руны плохое показывают. Не наш, правда, способ — руны-то, — старуха усмехнулась.

— Да пусть, — отмахнулся пам. — Какому богу не кланяйся, всё польза. Главное, чтоб услышали…

— А слышат ли? — старуха уставилась на Папая. Тот промолчал. Затем налил в кружку кваса, выпил.

— Ох, нелёгкие времена настают, — наконец, выдавил из себя страшные слова.

В эту минуту раздался грохот — в тяжёлые двери Папаева дома колотили кулаками, не по-местному — разудало, без почтенья.

Лес становился всё гуще — Мишна вела путников по тёмному ельнику, за шиворот сыпались иголки, сквозь сплошной полог ветвей почти не пробивались лучи солнца. Наконец, девушка остановилась — на небольшой полянке круглые валуны вросли в землю по самые уши, покрылись сверху зелёной шапкой мха, поросли папоротником и черникой. Мишна подошла к центральному камню, оглянулась на Коттина. Бывший Кот приблизился к валуну, попинал его красным сапогом со странными прорезями.

— Купец показывал тебе клад? — спросил он, обращаясь к девушке.

— Нет, только показал место.

Стефан приволок сухую палку, попытался подсунуть под вросший в землю валун, палка с треском ломалась, крошилась в труху. Коттин наклонился, уцепился за край камня пальцами, мышцы на руках напряглись, лицо древнего странника перекосило — камень стал подаваться, медленно вылезать из матушки сырой земли. Юноша бросил тычину, подхватил камень за мокрый край. Вдвоём они откинули валун, неожиданно плоский снизу — под камнем лежал кожаный свёрток, перевязанный жилами. Втроём, мешая друг другу, спутники вытащили находку, положили на траву. Коттин развязал свёрток, приподнял — внутри звякнуло, потянуло к земле. Бывший Кот распахнул кожу — блеснула россыпь монет. Коттин узнал веверицы ромеев — на одной стороне виднелся профиль какого-то императора в лавровом венке, на другой — печальный лик нового бога. Но бывший Кот лишь мельком взглянул и на серебряные ногаты и на шестиугольные гривны — его внимание привлёк завёрнутый в белую холстину продолговатый предмет. Меч, что метит врага, мечет смерть и мечтает о крови.

— Ну-ка, разверни, — хриплым голосом промолвил Коттин, кивнув Стефану на свёрток. — Что-то страшновато — вдруг опять рассыплется…

Мишна с недоумением посмотрела на господина, Коттин пояснил, — Тут малый один, Ариант, нашёл в кургане меч великого царя Булгака. Я его взял в руки — он и рассыпался. За века волшебство истончилось.

Стефан осторожно развернул холстину, вытащил на белый свет меч. Коттин жадно схватил клинок, помахал им крест-накрест. Меч был тяжёл, тянул руку к земле — недаром для ношения оружия рыцари, что рыцают-рыскают по землям бывшей Великой Готии, нанимают молодых и здоровых оруженосцев. Впрочем, у этих героев и щиты носят двое специально обученных солдат, которых так прозвали, потому что они служат за сольдо — золотую монетку.

— Ну вот, теперь мы при оружии, — улыбнулся Коттин, успевший завернуть меч и приладить его за спину. — Я же говорил — оружие мы добудем. В конце концов, купим.

Бывший Кот вдруг расслабился — после вчерашнего винопития он всё ещё был многословен, его понесло. Стефан видел Коттина таким в первый раз:

— Харалуг, металл, из которого делают мечи, на готском языке — красный уклад, не выносит наших холодов. Поэтому его куют из сварной плетёной проволоки, выдержанной в травителе, а проволоку волокут, когда металл горяч. Делают такие клинки в далёких жарких странах — Индии, Персии. Таким клинком и обернуться вместо пояса можно, и наш мороз он выдерживает — не разлетается, словно льдинка.

А при покупке мечей глядите, чтоб купцы вас не надули — мало с ними сторговаться, торг — это сам по себе долгий и сложный ритуал, с уходами из лавки, гневными воплями и выдиранием последних волос.

Сначала изучите узор — рисунок должен быть сложным, на вид, словно гроздья винограда. Это рябина такая крупная. Эти гроздья должны состоять из прядей, а грунт должен быть тёмным, с золотистым отливом.

Коли узоры полосатые или струйчатые, а грунт серый или бурый — считай, вас обманули.

Потом вы должны послушать харалуг — от лёгкого удара он должен долго и чисто звенеть. Настоящий меч любит петь — каждый свою песню.

Затем вы испытайте оружие на упругость — кладёте на голову и загибаете металл к ушам. Или оборачивайтесь им, словно поясом. При распрямлении клинок должен стать таким же, каким и был — нисколько не погнуться!

Заточить такой меч нужно так остро, что кинуть на лезвие тончайший платок, сделанный в восточных странах — то, скользнув по острию, он распадётся на два куска.

И, наконец, мечу необходимо дать имя. Или как-то узнать тайное имя, что дал оружию прежний владелец. Существовали великие мечи — например, Эскалибур, что был дан римлянину Амвросию Аврелиану. Он известен, как кельтский король Артур. Боги воткнули тот меч в камень, как обычно они делают. Вокруг этого события потом напридумывали сказок.

Пастух Аттила в степи нашёл меч, оброненный когда-то богом Аресом в битве с титанами — и завоевал почти весь мир.

Или, вон, как сказывал Никон — меч Зульфикар, найденный в пустыне последним пророком.

А этот меч — с южных стран, однозначно. Не утомил?

— Нет! — в один голос ответили Стефан и Мишна, и рассмеялись.

Солнце тонуло в дымке — день заканчивался.

Старуха Грыня, кряхтя и скрипя, полезла вниз — отворять ворота наглому гостю.

— Сейчас, сейчас, не гремите, иду! — ворчала повитуха, минуя лестницу и цепляясь юбками за табуретки. Стук не умолкал, незваный гость слышал вопли старухи, но показывал свою значимость — молотил кулаками.

Наконец, ворча и ругаясь, Грыня откинула сосновый брус и толкнула створки наружу. Перед старухой стоял добрый молодец, поперёк себя шире, с бритым подбородком на старинный манер, с рыжими стрижеными усами. Он изумлённо уставился на Грыню, снял и надел шапку с волчьим хвостом, свисающим назад, обнажив на миг коротко стриженую голову, весело крикнул:

— А где же Папай? Воевода Чудес самолично прибыл по княжьему повелению!

Старая Грыня, захлопнув челюсть, умудрилась выглянуть на улицу, за широкие плечи воеводы. Там стояли сани, в плетёном коробе развалился второй воин, в овчинном тулупе, с вожжами в руках, бородатый, видом проще, но здоровее воеводы в два раза.

— Аминта, коня вели поставить в конюшню, пусть почистят, накормят, — повернувшись, заорал Чудес.

Богатырь начал приподниматься, и старуха несколько секунд оторопело смотрела, как он выпрямляется — всё выше и выше. Наконец богатырь встал, улыбнулся старухе, потом увидел памова человека, поздоровался с ним за руку. В конюшню он вошёл, нагнувшись, чтоб не стукнуться головой о притолоку.

— Заходи, господин Чудес, заходи, — пришла в себя Грыня, пропуская гостя. — Эй, Папай, принимай гостей, сам воевода Чудес пожаловал!

Воевода зашёл в дом, бросил шапку на лавку, углядел, что во дворе забегали люди. Их гонял местный молодец с худой сабелькой — ловили кабанчиков, уток и гусей, зажигали очаг под навесом, тащили хворост и дрова. Вдоль забора уже прохаживались под ручку две молодки, на плечах одной был накинут красный платок с вышивкой, на другой красовались рябиновые бусы. Девушки строили глазки и улыбались видному гостю — Аминте. Дружинник стоял посреди двора, возвышаясь на две головы над местными парнями.

— Эй, богатырь! А ты, никак, с воеводой приехал? Откуда сам-то?

— Из стольного града! — гордился Аминта, подмигивая девушкам.

— Ну и как там? Говорят, дворец княжеский красоты неописуемой! И частокол высокий вокруг селения!

— Если есть частокол — это уже не селение, а город!

— А ты при князе живёшь? — завидовали молодки.

— При княжеском дворе, значит — при князе, — улыбался богатырь.

— Пора в город перебираться, — ткнула локтем подругу та, что красовалась в рябиновых бусах, — Вон там какие красавцы служат.

Как водится, гостей посадили в красный угол, в горнице наверху — дескать, и у нас, как в стольном граде Белозерске. Бабы из многочисленной Папаевой родни наготовили полный стол — в середине красовался кабан, по бокам стояли блюда с жареными курами и перепелами, копчёной рыбой, варёными раками, грибами — груздями и рыжиками. Румянились бочками хлебцы, кулебяки с маслятами, рыбники, шанежки с творогом, оладьи с мёдом. В крынках и кружках плескались квасы с брусникой, с клюквой, топлёное молоко, сбитень, пиво, изготовленное по рецепту самого Папая из сухого чёрного хлеба. По случаю пам велел выкатить бочонок заморского вина, что пару лет тому назад приобрели в Словенске, у варягов, дорого.

— Ну, за дорогих гостей! — Папай поднял тёмную металлическую чашу с чеканкой. — Выпьем вина заморского из стран полуденных!

Гости зашевелились, привстали, протянули руки с чашами, наполненными разбавленным красным вином, чокнулись — раздался звон, вино расплескалось, потекло на белую скатерть, что сразу же украсилась багровыми пятнами. Все выпили по нескольку глотков, заговорили.

— Как доехали? Лёд по рекам уже встал, но полыньи опасны и в самый лютый мороз.

— Да мы не впервой по рекам путешествуем — лёд хорошо знаем, — похвалился воевода. — А где перекаты — там по берегам шли, снег лёг уже плотно.

— Как там стольный град? Здоров ли светлый князь Чурило? Всё ли ладно с семьёй, с княжичем?

— Всё ладно, слава богам! Прибавления ждём — к весне, видать, дождёмся.

— За князя нашего — светлого Чурилу, и наследника-княжича! — снова провозгласил Папай, и ритуал с чашами повторился.

Бабы принесли замену — пельмени с телятиной, с грибами и с капустой, заменили опустевшие братины с квасом и пивом на полные, обглоданные косточки потащили во двор, на радость собакам.

После того, как слегка перекусили, решили сделать перерыв — на дворе жарили оленину, разделывали громадного сига, бабы варили пшённую кашу, в другом котле, поменьше — студень из свиных ушей и копытец. Если гости задержатся — всё сгодится, если поедут в поход — то возьмут в дорогу.

В углу горницы горел огонь — каменная чаша с угольями стояла на полу, по стенам метались тени, на скамье сидел воевода, строго поглядывая на стоящего перед ним пама Папая.

— За угощение спасибо, теперь давай говорить по делу, серьёзно. Во-первых, князь велит отблагодарить, что вовремя доставил сведения об этом… Коте.

Папай, уже десять раз, облившийся потом и передумавший разные варианты развития событий, связанных с внезапным приездом княжеского воеводы, поднял голову, быстро взглянул на Чудеса.

— Во-вторых, расскажи-ка мне — не сказал ли чего интересного вышеозначенный Кот, что целые сутки находился здесь, в Чудово?

— Дык, воевода, мой человек, что до тебя прибегал, не только с моих слов докладывал, но и сам слышал все речи Кота.

— Насколько я знаю, пещеру Кота так и не нашли? Ты говорил со стариками? С рудознатцами?

— Со всеми говорено — никто не знает, откуда приходит Кот Баюн. С одной стороны, оно понятно, откуда — в пределах месяца пути, на север, или на восток. Но лес огромен, всё не обыскать.

— С кем он ещё общался?

— Да ни с кем, — почесав затылок, пробормотал Папай. — С охотником Скилуром я говорил. Это на его двор Кот забрёл, — добавил пам. — А так всё на виду происходило…

Папай задумался, выглянул во тьму окна, посмотрел на Чудеса, на его грозно торчащие рыжие усы, на саблю, висевшую на поясе воеводы, — Курочка, — вдруг заорал пам, подскочив на месте.

— Ты что, не наелся? — изумился Чудес, распустив пояс ещё на одну дырочку.

— Наелся, наелся, не в том дело! Кот ночью на игрище бросил монетку нашей ведунье, Стине, за сожранную им курицу! Значит, он был у неё! Конечно, был! Небось, ритуал обсуждали!

— У тебя в деревне есть ведунья? — уставился на пама воевода. — Богато живёте. Веди её сюда, быстро!

Стина в белом платке, с золотыми кистями, величественно вступила в горницу пама. Вопреки пожеланию хозяйки, непокорная светлая кудряшка выбилась на волю, светло-голубые глаза женщины глядели строго. Ведунья поджала губы, остановившись посреди горницы, молча, смотрела на смутившегося воеводу.

— Ты, это, — вдруг заробел воевода Чудес, — скажи, Кот летом к тебе приходил?

— Приходил, он это перед народом не скрывал.

— Монетку-то прилюдно тебе дал, ясное дело, — запоздало высказал догадку Папай. — Я уж и сам это понял!

«Не прошло и полгода», — подумала женщина, чуть-чуть улыбнувшись уголками губ.

Стина тихо кашлянула, начала говорить:

— В доме у меня он не был. Сетовал, что Покон забываем. Говорил, что однажды, в давние времена, проснулся и увидел, что народы сдвинулись с места. Рассказывал, как в одной корчме очаг свитками топили. Война…

Воевода и пам при последнем слове быстро переглянулись, потом уставились на Стину.

— Причём тут война? Нет никакой войны! Вы люди умные, с богами говорите, — начал было Чудес, но произошло неслыханное — женщина перебила воеводу:

— Боги молчат.

Пам Папай, подскочив, хотел прикрикнуть на ведунью, но сник, покачал головой, — Молчат. Уже с весны, почитай.

— И волшебство почти не работает, — прошептала Стина.

— Значит, — поднял голову воевода, прищурив глаз, и поглаживая усы, — Значит, Кот не сможет…

— Не сможет обернуться в человека! — все сказали одновременно.