Кот баюн и чудь белоглазая

Сундук второй Доска семнадцатая

Через пару недель, ранним утром Коттин покинул Белозерск. Наконец-то появилось время, чтобы выяснить кое-что о Стине. Коттин кивнул на воротах сонным людям Аминты, спешно направился на запад.

Долго ли, коротко ли, ночуя без огня, вставая до зари, бывший Кот достиг памятного городка, где ещё недавно гостил воевода Чудес. Дозорные за частоколом увидали всадника издали, ворота дрогнули, начали открываться. Коттин несколько секунд недоумевал — мало ли по стране ездит одиноких странников в богатой одежде. Бывший Кот собрался, было, наказать торопливых стражников, как увидал, что кто-то выскользнул из приоткрытых ворот и бросился навстречу ему. Неужели Ари? Как он вырос за последнее время!

— Дядя Коттин! Дядя Коттин! — закричал мальчик, подбегая к всаднику, и обнял его за ногу в стремени. Коттин наклонился, подхватил Арианта за руки, рванул вверх, почуяв вес подростка, посадил впереди себя.

— Однако ты поправился на местных хлебах, — пошутил бывший Кот. — Небось, в ту пещеру теперь не пролезешь! Как ты здесь?

— Как сыр в масле, — почему-то грустно ответил мальчик. — Разве может быть мне плохо, если я теперь свой у нового князя?

— А что тогда дуешься? По своим соскучился?

— Я скучаю по тем временам, когда мы вместе гуляли, путешествовали…

— Вот оно что! Коль я тебя здесь встретил — не отвезти ли тебя в Чудово?

— Меня уже хотел забрать один булгарский купец. Но я спрятался — он сослался на приказ Мишны, а мы договаривались, что человек должен назвать твоё имя.

— Но ведь Бабай уехал до Вече! Как же Мишна могла приказывать ему? Ничего не понимаю. Ты не путаешь?

— Нет! Всё так и было.

— Тогда собирайся — ведь я прибыл!

Коттин еле удержал мальчика, рванувшегося бежать впереди коня — собирать нехитрые пожитки для очередного похода…

Обойдя с Яххой хозяйство, наскоро перекусив в избе ватрушек, Коттин свистнул мальчишку, велел конюху седлать ему смирную лошадку. Парень достиг возраста, когда ему пора передвигаться верхом.

Потом Яхха шепнул Коттину, что две недели назад дородный человек проехал лесом, один, торопясь и озираясь. По описаниям — похож на Папая.

Наконец-то, в этом вопросе наметилась определённость.

Ари ехал вслед за господином и думал, что путешествие на лошадке не в пример лучше, чем пеший переход Чудово — дом Никона, совершённый когда-то в компании Кота Баюна. Конная тропка вилась вдоль обрывистого берега реки, пели птицы, в кустах черёмухи заливалась иволга. Внезапно Коттин остановил коня, поднял правую руку. Ариант прислушался — впереди стучали копыта, слышались невнятные голоса, но он, ни одного слова не понял, как, ни старался.

Первым шёл старик, его длинные волосы ниспадали на дорожный плащ, сбоку на ремне висели гусли. Следом за ним — смуглый человек средних лет в чалме, с чёрной подстриженной бородкой и чёрными огненными глазами. За ним следовал ещё более смуглый человек, обожженный солнцем неведомых пустынь, похожий на стервятника — из-за орлиного носа, как скала, нависшего над курчавой бородой.

Коттин перегородил тропу, взявшись за рукоять меча. Старик поднял правую руку ладонью вперёд, показывая чистоту помыслов, натянул узду, остановив старую равнодушную лошадку.

— Я боярин Коттин, — приветствовал древний странник караванщиков. — Если вы не прочь устроить привал — буду рад преломить с вами хлеб.

Путники, каждый в соответствии с обычаями своего народа, поприветствовали Коттина, спешились, развязали походные мешки, Ари тут же побежал собирать хворост. Вскоре запылал костёр, обдавая огнём холодное жареное мясо, нанизанное на прутья. Мальчик сбегал к реке, набрал воды — в дороге домашними напитками никто не располагал.

Насытившись и опустошив кувшин, путники развязали пояса, начали неспешный разговор.

— Мне не раз говорили, что русы после смерти сжигают своих конунгов, так что мне очень хотелось познакомиться с этим обычаем. И вот до меня дошла весть о смерти выдающегося мужа из их числа, — неспешно начал рассказ молодой арабский гость, который по велению своего государя искал новые торговые пути. «Присматривал, и разведывал», — отметил про себя бывший Кот. Купец Ахмед Ибн-Фадлан, как он назвался, исходил многие славянские земли. После посещения Белозерска, он отправится в Булгар и далее, в полуденные страны. — Итак, конунга положили в могилу и накрыли настилом, там он лежал десять дней, пока не закончили шитьё похоронных одежд.

Вождь был богат и знатен, поэтому всё походное имущество русы собрали и поделили на три части, одну треть — для семьи, вторую треть на то, чтобы скроить посмертные одежды. Остальное продали и купили брагу и медовуху, которую пили днём и ночью, так что некоторые умирали, держа в руке кубок.

Когда же наступил день, когда сожгли покойного с его девушкой, я прибыл к реке, где находился корабль конунга. Он был вытащен на берег, вокруг него поставили помосты.

В середине корабля поставили шалаш из дерева и покрыли его кумачом. Потом соратники принесли к шалашу скамью, покрыли ее стегаными матрацами и византийской парчой, и подушками из той же византийской парчи. Пришла старуха, которую называют ангелом смерти. И я увидел, что она богатырка, здоровая, мрачная.

Когда все прибыли к могиле, то удалили землю с настила, извлекли конунга в покрывале, в котором он лежал. И я увидел, что вождь уже почернел от холода. Еще прежде они поместили с ним в могилу спиртное, какой-то плод и лютню. Теперь они всё это вынули. Конунг не завонял, и в нём ничего не изменилось, кроме цвета. Тогда они надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый кафтан с пуговицами из золота, шапку из парчи с соболями, понесли в находящийся на корабле шалаш. Там соратники посадили покойного на стеганый матрац, подперли его подушками и принесли вино, фрукты, цветы и ароматические растения, положили перед ним. Принесли также хлеб, мясо и лук, а так же всё его оружие и разложили рядом. Затем взяли двух лошадей и гоняли их до тех пор, пока они не вспотели. Рассекли их мечами и бросили мясо на корабль. Привели так же двух коров, рассекли их и бросили туда же. Потом достали петуха и курицу, убили их и оставили у себя.

Собралось много мужчин с женщинами, играли на инструментах, каждый из родственников поставил свой шалаш поодаль, — купец посмотрел на Коттина, дескать, не соизволит ли боярин отослать юного родственника. Коттин подозвал Арианта, что-то шепнул — мальчик побежал с кувшином к реке, журчащей внизу.

— А девушка, которая должна быть убитой, разукрасившись, отправилась к шалашам родственников умершего, вошла в каждый, и там с ней сочетался хозяин шалаша и говорил громким голосом: «Скажи своему господину: „Право же, я совершил это из любви и дружбы к тебе“». И таким образом, к она прошла все шалаши, все с ней сочетались.

Когда же они с этим делом покончили, то, разрубив пополам собаку, бросили её внутрь корабля, также, отрезав голову петуху, бросили тушку и его голову справа и слева от корабля.

В пятницу, на закате, девушку привели к воротам. Она поставила ноги на ладони мужей, поднялась над воротами, произнесла какие-то слова на своем языке, после чего её опустили. Потом подняли её во второй раз, и она совершила подобное действие, как и в первый раз, затем в третий. Затем ей подали курицу, она отрезала ей голову и отшвырнула её. Они же взяли эту курицу и бросили её на корабль.

Итак, я спросил достопочтенного Мардуха, — купец кивнул в сторону смуглого спутника, — о её действиях, и он поведал мне: «Она сказала, когда ее подняли в первый раз: „Вот я вижу своего отца и свою мать“», — и сказала во второй раз: «Вот все мои умершие родственники, сидящие», — и сказала в третий раз: «Вот я вижу своего господина, сидящим в саду, а сад красив, зелен, и с ним мужи и отроки, и он зовет меня, так ведите же меня к нему».

Итак, они прошли с ней по направлению к кораблю. Она сняла два браслета, бывшие на ней, и отдала их старухе, называемой ангелом смерти. И ещё она сняла два ножных кольца и дала их двум девушкам, что всё время служили ей.

После этого родственники конунга, что сочетались с ней, сделали свои руки устланной дорогой для неё, чтобы девушка, поставив ноги на ладони их рук, прошла на корабль. Но они ещё не ввели её в шалаш. Пришли мужи, неся с собою щиты и палки, а ей подали кубок вина. Она же запела над ним и выпила его. И сказал мне достопочтенный Мардух, что она тем самым прощается со своими подругами. Потом ей был подан другой кубок, она же взяла его и долго тянула песню, в то время как старуха торопила её выпить его и войти в шалаш, в котором уже находился ее господин.

И я увидел, что она растерялась, захотела войти в шалаш, но всунула голову между ним и бортом корабля. Тогда старуха схватила её и впихнула в шалаш, и вошла вместе с ней, а мужи начали ударять палками по щитам, чтобы не был слышен её крик. Затем вошли в шалаш шесть мужей из числа родственников её господина, и все до одного сочетались с девушкой в присутствии умершего. Затем, как только они покончили с осуществлением своих прав любви, уложили её рядом с её господином. Двое схватили её за ноги, двое за руки, пришла старуха, наложила ей на шею веревку с расходящимися концами и дала её двум мужам, чтобы они тянули, и приступила к делу, имея в руке кинжал с широким лезвием. Итак, она начала втыкать его между её ребрами, в то время как оба мужа душили её веревкой, пока она не умерла.

Потом явился ближайший родственник умершего с факелом. Он пошел, пятясь задом, держа зажженною палку в руке и будучи голым, чтоб зажечь дерево, сложенное под кораблём. И взялся огонь за дрова, потом за корабль, потом за шалаш, и мужа, и девушку, и за всё, что в нём находилось. Подул ветер, большой, ужасающий, и усилилось пламя. Был рядом со мной некий муж из русов. Он сказал: «Право же, вы, арабы, глупы. Вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его в мгновение ока, так что он немедленно входит в рай».

Не прошло и часа, как корабль, и дрова, и девушка, и господин превратились в золу, потом в мельчайший пепел.

Потом русы соорудили на месте корабля огромный курган и водрузили в середине его большое бревно, написали на нем имя покойного конунга, также имя царя всех русов, и затем удалились.

Араб закончил свой рассказ, все откинулись на мягкую хвою, разом заговорили.

— Наш народ хоронит покойников в домовинах, а вождям сооружает курганы, — промолвил Коттин.

— И словене привержены этим обычаям, — сказал молчаливый старик с гуслями. — Можете называть меня Бориславом, если это имя чем-то отличается от любого другого.

— Наш народ хоронит мёртвых в могилах, где они ждут трубный глас, после чего восстанут, — подал голос хазарин Мардух.

— Мы умерших хороним в песок пустыни, до захода солнца, как написано в святом Коране.

— Это потому, что из песка не соорудить курган, — язвительно заметил горбоносый представитель конкурирующей религии.

— Фараоны в сердце пустыни строили пирамиды, — заметил с усмешкой араб. — Ах, я и забыл — вы это помните на собственных шкурах.

— И где таки те фараоны? — вдруг расплылся в улыбке Мардух. — Где великий Вавилон и могучий Рим?

— Хватит вам спорить. Расскажи, лучше, что видел ты! — попросил Коттин.

— Шли мы в Корсунь, что стоит на Понте Эвксинском. С нами был каган русов — Фарлаф.

Там были многие благородные русы. Храпели, упившись, Верьмуд, Ингельд, Лидуль и Руалд — настоящие воины. На краю матраца боролись хмельные Труан, Фарлов, Стемид и Фост. А вон — загнали девку почти на мачту — это цвет дружины: Ивор, Улеб, Фруди и Шихберн. Люди всё достойные — даже как-то раз подписали Договор русов с императором Восточного Рима о торговле.

Я до сих пор с ужасом вспоминаю, как мы проходили страшные пороги на Днепре. Первый порог — на языке руси называемый Сьюппи, по-славянски же «Не спи», был ужасен. Вода чудовищно гремела, с обеих сторон высоко поднимались берега, по течению торчали острые скалы. Дружинники вышли на берег, разделись донага, залезли в воду, поволокли на верёвках ладьи и драккар, отталкиваясь шестами от камней и скал. Второй порог Айфорс, у славян — «Островок» был преодолён точно так же. Третий порог — Гелландрия — по-славянски «Шум порога», преодолевался легче, а может быть, уже сказывался навык лазить голышом в реку.

Четвёртый порог был огромен, звали его Льянди, по-славянски же, почему-то «Неясыть», видимо, из-за огромного количества речных пеликанов. Здесь причалили к берегу, разгрузили ладьи, на рабов надели цепи, выставили стражу — в скалах всегда сидели разбойники, которых славяне зовут печенегами. Под вопли пеликанов, орущих на скалистых островках посреди реки, ладьи вытащили на берег, протащили на плечах шесть вёрст, драккар катили на брёвнах, волоком, иного пути на этом участке реки не было. Затем всё загрузили, пошли к пятому порогу, который зовётся Бёрафорс, что значит «Волнобой». Здесь на реке имеется большая заводь — опять ныряли в Днепр голышом, тащили ладьи вдоль берега. Шестой порог Олмфорс — «Вертящийся», и седьмой Струкун — «Внезапный» на славянском языке, показались досадной неизбежностью.

Сколько натерпелись, пока выплыли на речную ширь — это надо ещё уметь рассказать…

— Ну, ведь рассказал, — улыбнулся Коттин. — Я тоже бывал на тех порогах…

— Гусляр, спой нам про старину! — Коттин дипломатически перевёл беседу в другое русло, не назвав старика предложенным именем.

Подтянув струны, Борислав, так его звали, запел про времена, когда из лесов выходили богатыри, боги являлись по зову могучих волшебников, участвовали в битвах людей, а слова честь и, правда, ещё не были отвлечёнными понятиями…

— Всем известно, что у нас, гипербореев, было шесть царств — великих и бескрайних, и каждое царство стояло по тысяче лет! После падения, враги торжествовали и пели хвалебные песни победителей, но, словно птица Феникс, новое царство восставало из пепла, ещё шире и могуче, от края земли и до края…

Все замерли, вцепившись в куски мяса — сок и кровь капали на траву. Ариант словно уснул с открытыми глазами — перед ним восставали картины прошлого — герои, цари, боги.

— В незапамятные времена, сыны богов — арии, создали на берегу неведомого моря Ариану древнюю. На золотом троне в Аркаиме — столице мира, сидел царь ариев. Тогда родился первый пророк людей — Зороастр, и народы потекли, заселяя пустой мир. В цветущих степях Азии, там, где сейчас лежат раскалённые пустыни, была создана Артания. И как брат-близнец — в ковылях Степи, до самой границы Древнего Леса — Славия. Потомки ариев боролись и мирились, сливались в единое государство и раскалывались, смешивались с детьми степей и народами Тура, пока мир не изменился. Народы опять пришли в движение — начался Великий поход на юг.

Третье царство было создано в войне с тёмнокожими людьми. В той стране поклонялись миллиону богов — и боги часто вмешивались в жизнь людей. Царство назвали Индией. Постепенно Индия раздробилась на множество государств — в каждом сидел царь или раджа. Боги и пророки учили своих сторонников, закрома были полны, золото и драгоценности текли рекой. Всё это неизбежно привело к войне царей — самой великой битве в истории людей. Тогда реки крови покрыли землю, сто царей погибло — было использовано оружие богов — огненные стрелы, летающие лодки — виманы.

Остатки народа, ушли в страну, которую назвали Новая Ариана, или Иран. Местные жители называют её Персией. История Персов была записана на свитки, дошедшие до наших дней. Там же была написана Авеста — священная книга ариев. Из Арианы выплёскивались многие народы — шли покорять земли, создавать молодые государства. Первыми ушли дойчи — в леса кельтских друидов, потом асы — в новую столицу Асгард, на Кавказ.

Наконец, племя кимров покинуло родину и двинулось в степи Борисфена. Там было создано новое, четвёртое царство — Киммерия. И сейчас под степными травами Курской земли лежат развалины Экзампея.

Однако и киммерийцы пали под мечами завоевателей. Пришли скифы, состоящие из сотен народов, и создали Царскую Скифию. Со временем, из неё выделилась Борусь — это словене и чудь, ушедшие в леса. Борусь же в свою очередь раскололась на Великую Пермь и Словенское царство. И теперь настают последние дни. Все царства пали. Вся доблесть и геройство ушли в землю с кровью, и царской крови более нет.

— Идите сюда! Господин Коттин! — раздался громкий крик Арианта. Мальчишка любил собирать грибы, малину с куста…

Коттин схватился за меч, но голос мальчишки не был испуганным — значит, Ари попалась какая-то диковинная находка. — «Что там такое? Ах, да — в древности река была полноводнее — дорога пролегала выше. Неужели что-то сохранилось?» — Коттин поднялся, задвинув меч в ножны. Все, включая Борислава, поднялись, направились вверх по крутому склону.

— А ведь это древняя дорога, — промолвил поражённый гусляр. — А я думал, что знаю все тропы в здешних краях.

— Причём, дорога шириной в две повозки. И очень, очень старая. Этим соснам лет по триста-четыреста.

— И веками ею не пользовались… Протоптали конную тропку ближе к реке.

— Я тут что-то нашёл! — из глубины ельника крикнул розовощёкий Ари.

Коттин вынул меч, раздвинул густые ветви — в нише скалы стоял покрытый мхом камень, похожий на стелу. Повелев Арианту вылезти из зарослей, Коттин обрубил ветки, распинал их по сторонам — на камень, размером с человеческий рост, упал солнечный свет.

— Это дело человеческих рук, — заметил Мардух.

— Но не памятник, — пробормотал Борислав.

— Это дорожный знак, — сказал Коттин, спрятав меч, и принялся обдирать толстый слой мха.

По мере того, как мох, вросший в камень, отпадал кусками, освобождая серую поверхность, становилось ясно, что это действительно знак. Коттин заметил, что на поверхность камня нанесены значки.

— Это черты чуди? — спросил любопытный Ариант.

— Это резы словен, — ответил Коттин, заметив, как вскинулся старый гусляр.

— Господин Коттин, ты сможешь прочитать? — не унимался мальчишка.

— Кто у нас тут представитель Словенска? — проворчал бывший Кот. — Ну, как, Борислав, прочитаешь?

Гусляр долго водил рукой по горизонтальным линиям, морщил лоб, шевелил губами, трепал волосы, чесал затылок.

— Забыл? — поинтересовался Коттин.

— Я видел резы и в свитках, и на бересте. Даже пару книг видел, составленных из листов и сшитых, чтоб не растерялись. Но там было написано эллинскими буквами… ромейскими.

— Ладно, уж, давай я попробую.

— Откуда… — начал, было, Борислав, но Коттин резко оборвал:

— Не всё боярствовал, случалось и библиотеку посещать, — оставив с открытым ртом не только гусляра, но и непонятного Коттину хазарина.

Минут пять древний странник всматривался в камень, царапал ногтем пятнышки земли, наконец, улыбаясь, повернулся.

— Пляши, Борислав. Надпись точно словенская, старинная.

— Прочитай, ради богов, — гусляр повалился на колени, бледный, руки его дрожали.

— Читаю, слушай… — выдержав паузу, Коттин начал медленно читать:

— Времена легендарного Буса… поход на Тавриду, — шептал гусляр. — Теперь ясно, что и Таврида принадлежит словенам. И этот дорожный знак… Наши права… надо к царю Гороху…

— Пять веков назад, — авторитетно заявил Коттин.

— Нам пора идти! — вдруг заторопился Борислав. — Дорога долгая, солнце высоко. Пора.

— Пора, так пора! — согласился бывший Кот, что-то царапая кинжалом на бересте. — Скатертью дорога! Поклон Князю белозерскому от его верного слуги! Господа, — обратился Коттин к восточным гостям. — Прошу на пару слов!

Когда араб и хазарин подошли к Коттину, он велел перевести Ахмеду следующее:

— Когда поклонишься господину Белозерска, подай ему этот берестяной свиток. Князь должен его прочитать, непременно сам, и передать Аминте. Сослужишь службу?

— Сослужу, господин. Всё сделаю, как ты велел. — Сказал на арабском Ахмед, и, выслушав перевод, попросил, — Мне нужен проводник до Булгара.

— Аминта даст тебе проводника. После того, как прочитает текст.

Ахмед поклонился и присоединился к быстро собиравшемуся Бориславу.

Затем Коттин подозвал Мардуха:

— Я знаю, что ты везёшь послание княгине. Как боярин и верный слуга своего князя, я должен быть в курсе событий. Попрошу предоставить свиток.

— Но, господин! Это всего лишь письмо! Я не посол от кагана!

— Тем более.

— Но это частное письмо от возможных родственников, молящих Б-га, чтоб ваша княгиня оказалась пропавшей принцессой!

— Как интересно! Принцесса Хазарии на троне Великой Перми? Давай сюда!

— Но это частная переписка! — взвизгнул Мардух.

— Я очень любопытен, — повысил голос Коттин, вытрясая мешки хазарина и присматриваясь к его карманам.

— На, бери! Тирания! — возмутился Мардух, подавая тонкий свиток из драгоценного папируса.

Коттин выхватил документ, порвал нить, наморщив лоб, забормотал:

— Так… кривой палец на ручке… родинка с монету на щеке…

— Ты… знаешь наш древний язык? — изумился хазарин. Поначалу он, конечно, хотел возопить по поводу порванной нити, но чтение Коттином письма выбило его из колеи.

— О, драгоценности Фригг! — вдруг обрадовался странный боярин, помянув имя какой-то северной богини. — Намечается интересная игра! Кое-кто поставил не на ту лошадку!

— Хорошие новости? — проницательно спросил иудей.

— Интриги двора! — отмахнулся бывший Кот. — А для тебя плохие новости — Великая княгиня не соответствует описанию. Ах, да! — обратился Коттин к помрачневшему Мардуху, уронившему нить с красной печатью на траву. — Скажешь, что письмо прочитал боярин Коттин. Можете продолжать свой путь, господа!

На следующий день незаметный человек в тёмном плаще, с чёрными проницательными глазами и хитрой усмешкой, не сходящей с уст, поднял печать из травы, повертел её в руках, рассмеялся. Доверенный человек Кагана Хазарии, советник трона по иноземным делам левит Берл, выбросил печать в речку, которую только что перешёл, постоял, наслаждаясь пением соловья, и продолжил путь в столицу варваров, неся истинное послание Принцессе Мишне. Давным-давно Берл видел маленькую принцессу, и надеялся узнать её — приметы сохранились в его памяти. Одна верная женщина уже опознала Мишну, теперь должен удостовериться мужчина, слуга самого Кагана.

В случае невероятного спасения Мишны открывались фантастические перспективы. Когда держава от снегов Севера до гор Кавказа будет создана — поход на юг, освобождение от сарацин священного Иерусалима. Израиль, находящийся в Рассеянии восемь веков, восстанет из пепла! «Встретимся в Иерусалиме!», — так говорят при прощании иудеи всего мира!

Только бы всё связалось. Этот Коттин, по донесениям — опасный интриган, выдающий себя за древнего полубога — промчался в сторону Словенска. И то хорошо, одним врагом в стольном граде меньше. Надо спешить!

Всё началось с незначительной драки на рынке. Даже никого до смерти не убили. Из-за земляники или из-за соли — Папай позабыл. Не дело паму такие мелочи помнить — но, драку раздули до целой войны, до похода на саамов. Теперь его дело — не попасть под горячую руку больших людей, да ещё в неспокойные времена. Повесят на воротах. Отсидеться надо. А уж потом, если вдруг спросят, отпереться или что-нибудь придумать. А земляки подтвердят. Можно даже и богов приплести…

Нет, не поверят. И боги молчат. С другой стороны — он сам, своими глазами видел древнего Кота Баюна. Ой, страшно. Может, взять молодую жену, да бежать в Словенск? Дескать — в стране раздрай, закона нет…

Вот уж и перелески знакомые, к вечеру будет в родное Чудово. Хорошо бежит конь, не смотря на то, что выдался долгий путь. Обойти стороной все городки, все селения, остерегаться путников на тропах, прятаться в стогах, ночевать под кустом, без огня — никто не должен был видеть Папая. Потом надо сказать — вовсе не был в Белозерске. Болел. Да хоть собачьей чумкой. А кто видел — тот обознался. Всякое бывает — говорят, в мире непременно где-нибудь ходит твой двойник. Хоть глаза протри — не отличишь.

С такими невесёлыми думами пам Папай приближался к деревне. Затылком чуял — страшный Кот где-то рядом, может быть, прямо сейчас догонит, схватит рыжей лапой. Волосы шевелились от таких мыслей, ночью не мог смотреть на Луну. Да ещё рядом с Чудово какая-то нежить завелась. Не надо было уезжать! С другой стороны — Ярви присмотрит за хозяйством. Клялся на мече когда-то… Вот и стога пошли — свои, с чужих деревень тут не косят. Скоро, скоро родной дом.

Ярви возлежал на сундуке, рассматривая новые сапоги — остроносые, шитые по мерке (каждый на свою ногу, не как у мужиков), с блестящей пряжкой на ремешке. Полдень ещё не миновал, но жара стояла страшная, пришлось распустить пояс. Все бабы, полив с утра сухие огороды, прихватив детей, отправились в близлежащие пролески за ягодами — поспела земляника, подходила черника, пошли и грибы — крепкие боровики, маслята. По домам сидели старики — рукодельничали, кто не ослеп, да девчонки-няньки с грудничками.

По щеке медленно стекала капля пота, щекотала кожу. Душно. Яд, уже давным-давно поразивший кровь и оживающий по ночам, в мёртвом свете Луны, медленно тёк по жилам, будоражил воображение, рисовал кровью сладкие картины. Ярви давно заметил — когда он возлежал, с какой-нить весёлой вдовушкой, или грезил — мутная тьма, растворившаяся в крови, начинала медленно, но опасно бурлить. Этого Ярви пугался, приходилось замирать, вводя женский пол в недоумение, ждать, пока нездоровое возбуждение утихнет…

— Эй, Струк! Принеси квасу!

Тишина. Негодный мальчишка где-то лазит. Небось, пакостит по мелочи соседям. И чего его Папай пригрел? С другой стороны — родня. Свой. Сколько ему? Уже двенадцать? Скоро начнёт по девкам гулять…

— Где тебя леший носит? Квасу принеси!

Скрипнула половица, или ступенька — не поймёшь сразу, с подпола высунулась паскудно улыбающаяся рожица. Вот разъелся, скоро в подпол не пролезет! Ярви захотел швырнуть сапог — не сильно, любя, но лень гнуть ногу, снимать, кряхтеть.

— Ты чего лыбишься, как кот на сметану? Зачем в подвал лазил?

— Да я сальца… Жара, всё в подпол попрятали.

— Принеси жбан холодного квасу, да убирайся. Нечего по дому шнырять! Найди себе дело!

— Ну да, ну да, — захихикал Струк, ехидно усмехаясь и быстро ныряя вниз, — это кто тут кот и кто сметана…

— Вот, чума! Язык отрежу! Мал ещё старших судить…

Каков племянничек. Наглый, как варяжский купец. Что-то подсмотрел. Надо его поймать и высечь до полусмерти. Нет, так ещё хуже будет. Надо ему ногату посулить. И в Словенск с собой взять. И ещё пусть поклянётся… И ещё…

Выпив квасу и закрыв дверь на засов, Ярви подошёл к окну, выглянул на двор. Племянник удалялся по направлению к реке. Слава богам! Ярви задёрнул занавеску, потянулся, тихо, не дыша, подошёл к лестнице, прислушался — Пина, жена Папая, что-то напевала, ходила по светлице. Как она там сидит? Наверху от жары мухи дохнут! Ничего, долго не высидит, скоро спустится…

Что-то тенью прошло перед закрытыми глазами, скрипнула половица — совсем рядом, кто-то вздохнул. Ярви подскочил, открыл глаза. Вот ведь, задремал!

Рядом с сундуком молча, стояла Пина, смотрела на старшину странным взглядом. Юбки нет, ночная рубаха торчит из-под косо надетого дорогого заморского сарафана, груди болтаются спелыми плодами. На губах застыла улыбка. Ярви даже заробел, хотя мысленно уже множество, раз раздел и обласкал жену хозяина.

— Ты чего? — хрипло спросил он, пытаясь рассмеяться. — Напугала меня — подкралась незаметно…

— Помоги перину в чулан перетащить. Ночью не спала — комары заели, днём — жара. Голова трещит.

— Помогу, как не помочь, — у Ярви даже затряслись руки. — В какой чулан-то? В нижний, где подпол? Там прохладно…

— Давай, туда…

Перина была доставлена в чулан в мгновение ока — во всяком случае, так показалось возбуждённому мужчине. Свет пробивался сверху — сквозь щели половиц — толстых, добротно отёсанных и выровненных топорами.

Возле ложа, на которое водрузили перину, стоял бочонок вина, на крючьях висели истекающие жиром шматы сала — один был начат, в нескольких местах обкромсан.

— Налей бражки, старшина, — равнодушно промолвила странная женщина. — Она холодная. В такую-то жару…

Пока Ярви усиленно думал, кому было предложено выпить — ему, или ей, или обоим, и что из этого последует, если что-то действительно последует… Короче, пока Ярви наливал кружки, Пина принялась взбивать перину.

Когда мужчина повернулся, то открывшийся вид на голую женскую спину ввёл его в столбняк. Минуту он лихорадочно думал — что делать? Поставить кружки на пол и пустить в ход руки, или окликнуть Пину, дескать, питьё подано. А если позвать — вдруг она возьмёт кружку, выпьет, захохочет и выпроводит его? Наконец, он принял решение — вонзился в кружку, и пил, пил, пока не уставился в потолок — красный напиток тёк по усам на грудь. Когда он оторвался от питья, то увидел, что Пина повернулась. Опьянённый Ярви одурел от увиденного, скинул рубаху, полез на женщину, лихорадочно развязывая непослушный пояс штанов…

Но что происходит с его глазами? Почему свет, пробивающийся сквозь щели, стал кровавым? Почему жена пама в ужасе уставилась на его лицо?

Ярви поднял руку, чтобы потрогать нос — и его пронзила ужасная боль. Рука перекрутилась и задрожала — из неё лезли когти, шерсть. Клыки прокусили губу, солёная кровь вытравила остаток разума…

Последнее, что он воспринял — женский вопль: «Глаза, глаза-то как угли…» и потом — визг, стоны, визг…

Последнюю версту у Папая почему-то закололо сердце, заломило в груди. Он понукнул коня и, подумав, слегка поддал ногами. Так, галопом он и ворвался в селение — был разгар работ, только пара старух заметила его стремительный бег — поклонились. Мало ли зачем так скачет хозяин? Не наше дело. Конечно, интересно — но с другой стороны, а ну как рассерчает?

В этот момент послышался визг. Нехороший, не как в играх девок с парнями. Визг убиваемой женщины.

Сердце пама дало перебой, лицо побелело, он слетел с коня, оглянулся — на дворе никого нет. Ворота открыты. Велел же ставить на воротах людей — за конюшней смотреть! Папай орлом взлетел по лестнице, ткнулся в дверь — закрыто изнутри. Прилип ухом — внизу кто-то бормотал — не по-нашему, страшно, с завыванием. Опять слабый стон, женский визг, потом вопль. Волосы у Папая встали дыбом, он с разворота вышиб дверь, влетел внутрь прихожей. Звуки доносились из погреба.

Папай схватил меч, несмотря на грузность и дородность, прыгнул в подпол, не касаясь ступеней. То, что он увидел, приглядевшись, ошеломило его. Самое же страшное было — горящие глаза и улыбка. Скорее, не улыбка человека, а ухмылка волколака. Папай хотел воздеть меч — но рука предательски упала. Он начал было читать заклинание, вызывающее светлых богов, но вспомнил, что они молчат, и окончательно потерял веру. Сердце его дало ещё один сбой, замолчало… трепыхнулось. Оборотень на кривых вывернутых ногах сделал шаг по направлению к мужчине. Пам стукнул себя в грудь… захрипел… хотел вонзить меч в проклятого зверя — всё-таки он пролез в селение, сделал шаг и упал.

Сколько крови? Кто её пролил? Ступенька… ещё одна… чей-то труп…

Существо с окровавленной мордой, постепенно превращающейся в человеческое лицо, в лопнувшей рубахе, выползло на свет. На дрожащих ногах человек подошёл к бочонку с водой, сунул в воду руки, умылся. Вода окровавилась. По телу пробежала судорога — острая, ломающая кости. Мужчина застонал — лапы окончательно превратились в руки, когти исчезли, шерсть пропала, как и не было. В глазах Ярви зажглась искра разума — человеческого, но извращённого, звериного, хитрого. Метнувшись к окну, он осторожно выглянул из-за занавески — на дворе никого, за воротами на скамье у ближайшего дома старухи перебирают пух, отделяют от пера. Бездельник Струк где-то болтается, наверное, на реке — купается, за девками подглядывает.

Ярви взлетел на второй поверх, перевернул плетёные баульчики, корзиночки, деревянные ящички, увидел кожаный кошель с рубинами, подаренными проклятым Котом Баюном. Схватил кошель, повесил на шею — решение было принято. После того что случилось — бежать! И не в человеческом облике, а волком — прямо к господину, к царю волколаков Граабру. Откупится ли он камнями за свою вину? Всё-таки чакра — оружие волшебное, но уж очень древнее, почти потерявшее силу. А кольцо он упустил. Всё Кот — русалку спас, его, Ярви, ранил…

Вдруг его охватил пьяный восторг — он сумел обернуться днём, без полной Луны — впервые после укуса. Ах, какое счастье, что он, простой памов родич, попёрся ночью в лес, искать цвет папоротника. Когда он бродил по ночному лесу — кто-то выпрыгнул из тьмы, повалил на землю. Ярви увидел красные глаза нечеловека, блестящие клыки. Потом укус, адская боль.

Долго ничего не происходило, и Ярви уже стал думать, что всё обошлось, но в майское полнолуние оно пришло… А потом в лес явился Граабр и Ярви присягнул ему, стал выполнять поручения…

Дикий восторг утих, осталось удовлетворение. Сладкая Пина, будоражащая его воображение, наконец-то досталась ему, целиком. Ярви заглянул в погреб — на лавке лежала растерзанная плоть женщины. Пам Папай лежал с мечом посреди подпола. Удовлетворённо ухмыльнувшись — теперь ему можно делать всё, что угодно, теперь ему людишки не указ, Ярви высек огонь, зажёг факел, хранящийся в прихожей. Бросил его в подвал, побежал наверх — скоро дом запылает — лето жаркое, дерево просохло. Оглядел селение сверху на все стороны — бежать надо через памов огород, в лес. И вдруг ставшие более чуткими, чем у человека уши, услышали конский топот. Ярви вгляделся — точно! Проклятый Кот-оборотень! И с ним ещё кто-то! На грани паники беглец прыгнул на грядки, растянулся, пропахав лицом землю и помяв нежную зелень моркови, перемахнул через плетень, повалив черепаны…

Метнулся по тропе в лес и налетел на бездельника Струка. У парня от страха побледнело веснушчатое лицо, затряслись губы. Ярви мельком взглянул на свою рубаху — кровь, какие-то ошмётки, опять кровь…

— Это красное вино! — гаркнул он на племянника. — У хозяина пожар! Я бегу в Словенск, потому как я… все меня обвинят!

Струк пустил струйку, намочил рубаху. Когда страшный, как волк, и явно сумасшедший дядька Ярви убежал, мальчик заплакал, полез со страха на сеновал…

За полем показались избы, с трёх сторон окружённые лесом, над ними Коттин увидел столб дыма, почуял запах гари. Ари, ни на шаг, не отстающий от бывшего Кота, тоже заметил дым:

— Никак у пама баню топят. Почему ж так много копоти?

— А не пожар ли? — встревожился Коттин и погнал коня к селению.

По селу бежали бабы с вёдрами, в лесу закричали девочки, ходившие со Стиной по ягоды, побежали по грядкам. От колодца-журавля встали цепочкой — передавали вёдра, старики поливали стену дома — из щелей меж огромных брёвен струился дым, наконец, полыхнуло из окон, что были выше самого высокого человека — дом занялся снизу.

— Где пам Папай? — грозно закричал Коттин, придерживая коня.

Видя богато одетого человека, не иначе боярина, народ остановился, старики сняли шапки.

— В доме он, господин! — визгливым голосом закричала бабка Козиха (оклемалась по весне, не померла пока). Все повернулись к ней, зашептались — никто приезда Пама не видел. — Только что приехал, а тут на тебе — такое горе!

— Что встали, заливай! — Коттин соскочил с коня, побежал к колодцу, отодвинул хилого деда, стал черпать воду. В доме снова полыхнуло — теперь горел второй поверх — лето выдалось сухое, знойное, высохшие брёвна горели весело, стреляли углями, трещали. Старики с водой не могли подобраться к стенам, но и ослушаться не смели — плескали воду издали.

— Где ведьма? — спросил Коттин помогающего ему деда. — Матушка Стина дома?

— Вон они бегут! — на памов двор вбежала женщина с девочками-подростками.

— Стина, не узнаёшь? — крикнул боярин колдунье. Та остановилась, всмотрелась в Коттина, на лице её отразилось непонимание, потом она приподняла бровь — задумалась.

— Я ж обещал к тебе заскочить! Помнишь курочку?

Ведьма дёрнулась, щёки её покраснели, поклонилась, опустившись на одно колено.

— Будь здрав, господин! Куда путь держишь?

— Никому ничего не говори! Сейчас пойдём в дом — тут уже ничего не потушить. Будем думу думать — много чего произошло за это время. Мне покойный волхв сказал кое-что… Ты его дочь?

— Пойдёмте, господин, отдохните с дороги! Ой, минутку… позвольте? — Стина увидела трёх подростков, мальчика и двух девочек, Снежку и Снурку. Коттин, обескураженный тем, что ведьма ушла от вопроса, кивнул. Женщина не просто пошла к детям, а побежала, подивив Коттина — не иначе признала Арианта, только, что с того? Потом могла допросить…

От перелеска бежали кузнецы с подмастерьями, с другой стороны сборщики живицы и рыбари с сетями на плечах. Дым, застилавший полнеба, посветлел, раскалился — сквозь него пробивалось солнце, колыхалось, как на волнах в потоках горячего воздуха.

Ариант соскочил с лошадки, бросился помогать. Когда девки, побросав туеса с ягодами, вбежали на двор, он стал высматривать сестёр. Увидел, подошёл важно — в дорогой одёжке, сапожках. Сёстры его заметили тоже, подбежали, смущаясь дорогим нарядом — потом взвизгнули, полезли обниматься.

— А у нас мамка новая…

— А батя в лесу с братьями…

— А я в городе был… князей видел! Даже в узилище сидел!

Девочки ахали, боялись за брата, одновременно гордясь, что Ари теперь при боярине.

— Ты, уж, братец, с нами теперь, видать, не останешься! Боярин то в Словенск едет?

— Ну, он мне почему-то не доложил! — пошутил Ари, с замиранием сердца страшась выдать тайну Коттина и опасаясь что-нибудь брякнуть про давнюю ночную игру, и их путешествие с Котом Баюном.

— Купи мне на торжке перстенёк, братец! — липла Снурка. — Я уж скоро большая буду!

— А мне платок, чёрный, с цветами, — вторила ей беленькая Снежка.

— Вот мы с боярином поедем в Словенск — куплю, не сомневайтесь! — важничал Ари.

— Когда вас ждать-то? По осени?

— Не знаю — как все дела боярин сделает — тогда и вернёмся! Если мы нынче уедем — бате поклон передайте. Скажите — Ариант при большом человеке служит. Я ему тоже подарочек привезу!

Только Ари повернулся бежать к Коттину — увидел Стину. Женщина обняла всех троих, крепко прижала к себе, потом взъерошила белые вихры мальчика:

— Живой! Я уж не чаяла увидеть!

Дом провалился внутрь, прогорел, однако вековые брёвна догорали медленно — их поливали, пытались раскатать, но стены не поддавались — и все плюнули, остановились. Чумазый Коттин в дорогом кафтане заорал, что пусть догорит, утром зальём, брёвна разберём, проведём следствие. Не мужик, какой — пам погиб, с женой. Кто-то удивлённо восклицал, ахал, ему шептал на уши, что Папай прибыл днём, и тут же случился пожар — не иначе преступление, или вражья сила в селе — короче, дело тёмное. Сторожить пожарище оставили мужиков, притащили им каши, кусок оленины, пару печёных сазанов. Зажгли костёр (готовить еду на пожарище нельзя — чай, не печенеги какие), мечи и копья сложили в кучу — чтоб всё было под рукой.

Вечером бабам было велено лечь с ножом под подушкой, с мечом под одеялом. Мужики не ложились вовсе, ходили проверять свои избы, сидели на дворе ведьмы — Коттин вызывал то одного, то другого. Бывший Кот пытался воссоздать события — но пока не всё складывалось. Ари сидел со Стиной за занавеской — ел ватрушки с вареньем, что-то тихо говорил ведьме. «Пусть говорит, — решил Коттин. — Ребёнок он и есть ребёнок — представит матушке детскую версию. А потом она придёт задавать вопросы мне. Я ей отвечу, как смогу. Сам задам вопросы. И тут она не отвертится — придётся ей говорить правду».

Однако чмоканье и чавканье Арианта навели Коттина на более прозаическую мысль — народу в избе не уменьшалось, хотя уже был поздний вечер, но ужин почему-то никто не нёс. Пришлось кликнуть Стину, пошептать ей на ухо. Ведьма выскочила на двор, сказала мужикам пару слов — через минуту дети, пребывающие возле взрослых, разбежались по домам — звать мамок и сестёр. Вскоре очаг пылал, тесто месилось, на дворе соорудили вертел, разделывали тушу свиньи — рубили на колоде ровными кусками мясо, чтоб быстрее. Тащили сметану, карасей, готовые хлеба, кто-то притащил крынку медовухи — Коттин отослал, дескать, не до того. После этого все прониклись важностью и опасностью текущего момента.

Пока древний странник насыщался, к нему неслышно подошла Стина, тихо спросила:

— Как завершишь тут, поедешь в Словенск?

— С чего ты взяла?

— А куда же ты ехал? — удивилась Стина. — Не в Чудово же? Ты ж не мог знать заранее о Папае…

— С мальчишкой поговорила? — увильнул от ответа Коттин. — Умный мальчик… его должны были привезти раньше, но он убёг. Кстати, Кстати, он вхож до князя, — равнодушно добавил Коттин. Стина высоко подняла бровь — замечание было в высшей мере странное. Поговорить с Котом стало для ведьмы насущной необходимостью — иначе она просто умрёт от любопытства, ведь рассказ мальчика грешил несоответствиями и провалами. — На дворе стоит Скилур, — продолжил Коттин. — Отведи Ариана к нему, пусть ночует в родном доме — может больше не придётся…

Стина взяла мальчика за плечо, подвела к охотнику, что-то сказала, оглядываясь на окно, откуда подсматривал Коттин. Скилур неловко приобнял сына, погладил заскорузлой ладонью по голове, молчал, не зная, что сказать. Потом наклонился, поцеловал Ари в щеку, что-то зашептал — слова нашлись. Посмотрел на ведьму — та кивнула. Повёл блудного сына домой, сказать новой жене, чтоб постелила лавку, не обидела…

Зажгли факела, Коттин вышел на крыльцо — на дворе Стины собрались все мужики, что не ушли на промыслы.

— Что приуныли? — закричал боярин, а может, и выше того — кто-то вызнал, что Коттин стоит за спиной самого князя.

— Что делать-то, господин? — по толпе прошло шевеление, огонь освещал людей, вымазанных в саже, и от того ещё невыносимее белели чудские глаза.

— Нежити испугались? — усмехнулся бывший Кот, и почти все инстинктивно сложили пальцы в сакральный оберег. — Нечего её бояться! Мы, люди, живы — а она уже нет. А ту, что бродит по лесам — так мы её на вилы.

Мужики смотрели недоверчиво, боялись — но боярин был прост, неспесив, ни как иные — проедут зимой в санках, из-под собольей шапки видны только надменные щёки, да высоко задранный нос. Даже и не взглянут — не то, что слово промолвят. А этот — эвон!

— Не ваши ли жёны вышивают на рубахах красным по белому оленей? Не под мировым ли древом пасутся они на небе? Это образ Дьяуса — древнего бога небесного света. Чего вам бояться?

— Так Дьяус на небе, да, небось, спит по ночам-то, — кто-то проговорил почти, что рыдающим голосом.

— На небе Дьяус, а у тебя яус! — хохотнул Коттин.

— Что? Что это? — завертели головами мужики, кто-то догадался, ржанул, как конь.

— То на первоязыке, — поведал древний странник. — Похоже, правда? Яйца у тебя есть, а рыдаешь, как баба! — вдруг заорал боярин.

Все заулыбались, стали посматривать друг на друга — кто это тут боится?

— Значит, так. Пожарище завтра прольём водой и раскатаем по бревнышку. Если трупы не сгорели — вытаскивайте, несите сюда, на двор. Сейчас разбейтесь по двое — обойдите все дома, загляните во все чуланы, сени, во все собачьи будки! Потом по четверо — обыщите все сеновалы, амбары, овины и конюшни! Потом так же по четверо сядьте вокруг деревни на огородах, зажгите огни. Оружие, какое есть, сложите рядом. Так и сидите вокруг деревни — не спите, посматривайте. Эй, кузнецы, есть вы тут? Спасибо за латы и мечи! Оплата серебром, как говорили. Если новое наковали — несите сюда десяток мечей.

Тут же всё пришло в движение, огни факелов разбрелись по селению — слава небесам, что подсунули этого боярина вовремя. А то б и не знали — что делать-то! Только старик Зензевей долго присматривался к Коттину — тот или не тот, кого в лесу встретил, но решил промолчать. Не время баламутить…

— Господа чудь, прошу нести службу верно, глаз не смыкать! Меняйтесь, как уговоритесь! За лесной нежитью должок. А я долгов не прощаю.

Если что — я сплю в этой избе. Без дела не беспокоить, — проворчал Коттин, чем вызвал оживление на неумытых рожах.

Стина сидела за столом, вышивала платок. Свеча не затрещала, хотя в дом вошёл не совсем человек. Напряжённые плечи женщины опали, она улыбнулась:

— Не желаете ли сметаны?

— Сметаны? Желаю. А как же! Почему ж мне не пожелать сметаны? — игриво произнёс боярин.

— А кружку эллинского вина?

— На коне с утра — ещё свалюсь…

— С кружечки?

— Мне одной много, а десяти — мало…

— Какой вы чудной… Кот, — зажеманилась ведьма.

— Какой уж есть, — промурлыкал боярин, задёргивая занавески от многочисленных любопытных лиц, прильнувших к прозрачным пузырям.

— Так уж, выпейте!

— Только с вами, одному никак! — Коттина приобнял Стину за талию, потом его рука спустилась ниже и замерла.

— Да уж если только вместе, я его и не пробовала, — улыбнулась ведьма, чувствуя, как придвинулась к древнему оборотню. Потом прижалась. Но это она сделала не сама — это вторая рука Коттина виновата. Вон как крепко обнимает!

— И долго мы будем обниматься стоя? — прошептал бывший Кот на ушко Стине, и тут же замолчал, отыскав её губы.

Через час, когда жар любовной лихорадки остыл и мокрый Коттин лежал на спине, гладя волосы женщины, ощущая на себе её закинутую ногу, он решил прояснить мучавший его вопрос. Осторожно приподняв Стину и положив её на себя, так, что тяжёлые груди заскользили затвердевшими сосками по влажной коже странника, Коттин только было открыл рот, как ведьма опередила его:

— Коттин, а каково это — быть бессмертным?

Бывший Кот подумал, ответил осторожно, — Это больно… и стыдно…

— Почему? — удивилась женщина. — Можно скопить огромные богатства, невероятные знания… Пустить их на улучшение мира.

— Это да, конечно, — Коттин поцеловал Стину в губы, сцепил пальцы рук на её пояснице. — Но бесконечная боль состоит в том, что приходится расставаться с любимыми, которые увядают, стареют, уходят в небытие. А я не изменяюсь.

— А в чём стыд?

— Я из века в век прихожу в племена…

— Почему ты выбрал чудь? Ведь потомки ариев — все белые люди…

— Здесь основное ядро моих потомков… у словен, русов, франков и англов — меньше.

— Ты отслеживаешь свои линии? — поразилась ведьма.

— Нет, конечно, — отмахнулся Коттин. — Когда приходишь раз в сто лет — невозможно отследить стремительно разбегающиеся по всему миру народы. Да и некогда…

— А почему тогда ты привержен…

— Древний бог Агни, который сделал меня таким, каков я есть — поведал мне о качествах народа, который произойдёт от потомков ариев. Выйдя из пещеры, в которую меня заточил бог Велес, я застал соплеменников расселившимися по просторам Азии. И конечно, у меня потом было много детей. На меня смотрели, как на полубога… Короче, мне просто интересно. Великая Пермь, что сейчас прозябает в лесах и болотах под именем Чудь белоглазая — она ещё создаст нечто великое, что потрясёт весь Мидгард.

— И всё-таки… в чём твоё неприятие бессмертия?

— В том, что я имею детей от женщин, которые являются моими потомками.

— В этом ничего плохого нет! — твёрдо завила Стина. — За сотни лет твоя кровь многократно перемешана и размыта… тебя никто не помнит, когда ты приходишь через века… ты являешься к ним каждый раз неизвестным. Когда, к примеру, я стала невольной женой Лайфа, разве кто-нибудь мог поручиться, что двадцать или пятьдесят поколений назад наши с ним предки не были родными братьями и сестрами? И вообще — когда-то все люди произошли от одной пары перволюдей…

— Кроме невров, — ухмыльнулся Коттин.

Стина вопросительно посмотрела, промолчала.

— У меня когда-то была жена… из народа невров. Потом мы расстались, не по своей воле… Я надеюсь, у неё было много детей, за те сотни веков, что она прожила на Земле…

— Ты рад этому? — поразилась ведьма.

— Я слишком долго был во тьме, по воле проклятого Велеса… Конечно, рад. Так что, в крови человечества растворена кровь другой расы. Это приводит к чудесам — вдруг рождается ребёнок со сверхчеловеческими, как говорят, способностями.

Стина погасила чадящую лучину, встала, и, не одеваясь, вышла. Коттин слышал, как за занавеской звякнул таз, расплескалась вода — наконец, ведьма проскользнула под одеяло — мокрая, холодная. Пришлось согревать её поцелуями. А потом в крови вновь вспыхнул мировой пожар — и всё повторилось, только уже медленнее, осмысленней. Пару раз Коттин, опасаясь, что от громких стонов разбегутся со двора все мужики, давал ведьме укусить ребро ладони. Потом это бывшему Коту надоело — и он стал подсовывать угол подушки.

Наконец, они заснули — чутко, потому, как давно отвыкли от совместного сна. Однако, в планы петухов, в три часа ночи начинающих будить спящее Солнце, сон до обеда не входил. Когда проорал первый петух, в оконную раму кто-то постучал костяшкой пальца. Коттин вскочил, и, путаясь в штанах, выбежал на крыльцо.

— Волокут кого-то! — крикнули часовые, бдящие у костерка.

Вдали раздались крики, древний странник различил плач ребёнка, потом появилась толпа, за руки, за ноги несущая извивающегося человека. Наконец, его втащили на двор, поставили на ноги. Коттин присмотрелся, узнал одного из мальчиков, когда-то игравшего с ним в древнюю игру.

— Что у вас происходит, почему он так орёт? Ваш ведь, вроде? — уставшим голосом спросил бывший Кот, присев на крыльцо.

— Наш, наш поганец, — зашумели мужики, — да не просто наш. Папаева родня. На сеновале прятался.

— А, вот почему поганец… Ты чего орёшь? — бывший Кот встал, шагнул с крыльца. Принюхался, отвернулся. — Напугали парня до смерти, да?

— Не пугали мы его. Так и нашли.

— Страшный! — заклацал зубами мальчик.

— Кто страшный? Волколак приходил?

— Да… У дома памова…

— Кто это был? Узнал?

— Дядька Ярви… — заплакал Струк.

— Куда он убежал?

— В лес, — глазки толстого племянника оборотня забегали…

— Это он так сказал? — прищурился Коттин.

— Нет, он по тропе ушёл, я сам видел, — вдруг Струк увидел Арианта, кравшегося из своего спящего дома на шум, глаза его округлились.

Коттин увидел взгляд Папаева племянника и удивился — почему никто, кроме Стины не догадался, кто на самом деле он, Коттин? А вдруг этот мальчишка сейчас что-нибудь не то ляпнет?

— Седлайте коней!

Мужики вскочили, побежали в конюшню, кто-то крикнул:

— Одного коня, господин?

— Двух, мальчик-слуга едет со мной.

— Трёх, — раздался голос с крыльца. — Седлайте коня покойного Папая.

— Стоит ли? — усомнился Коттин, оглянувшись на Стину. — Там нежить…

— Ты в лицо Ярви помнишь? А я его каждый день видела. Ты ж не потащишь мальчишку в их логово, чтоб он опознал его?

— Видела, видела… — засомневался бывший Кот. — Но не уследила. Да и какое логово? Соврал же племянничек, ясное дело. Погнали сейчас же в Словенск! Зачем им лес? Им нужна власть!

— Я догадалась, зачем ты сюда прибежал, — шепнула на ухо Коттину ведьма. — Ещё когда про отца заикнулся. Силу ищешь? У меня немного осталось. Я нужна тебе.

— Собирайся, — промолвил задумчиво Коттин. Он не поверил Стине. Хотел посмотреть волшебным зрением — но не смог. Решил — пусть едет, а вдруг? Но какие мотивы двигают ведьмой? Её обидел этот Ярви, памов родич? Тогда оборотню не повезло… Обиженная женщина страшнее урагана.

Когда все трое уселись верхом (ведьма в кожаных штанах, в сапогах), Коттин, погарцевав по двору, крикнул:

— Ждите моего возвращения! До той поры выберите старшину, пусть за порядком следит. Тризну готовьте.

— Тризну приготовим, не сомневайся, боярин! А кого выбирать?

— Да хоть старика Зензевея! Вон он за спинами прячется! После похорон дом пама раскатайте, да начинайте строить новый. Кузнецы! Серебро получили? Помните, о чём вам говорил? Купите у гостей десяток коней, готовьте телеги — гоните новое оружие в стольный град. Я назад поеду — проверю, как и что! Ну, поехали!

Через минуту всадники — двое взрослых и подросток, растаяли в предрассветном тумане.