Корпорация Vallen'ок 3

Глава 23

Не успел я зайти домой и опуститься на диван, телефон начал отчитываться о сработке датчиков движения. Тихий, но настойчивый вибросигнал отозвался ледяной иглой в кармане, и по спине пробежал холодок предвкушения.

— Момо, у нас гости, — предупредил я её тихим голосом.

Собака подняла голову, насторожила уши, но не зарычала. Она уже запомнила этот запах — чужой, но не враждебный. Я прошёл к двери, отключил сигнализацию на панели и повернул замок, мягкий щелчок прозвучал как взвод курка, потом вернулся к своему креслу, заняв позицию, с которой хорошо был виден и вход, и гость.

Ожидание затянулось, я не сводил глаз с двери, каждый нерв был натянут струной. Момо, словно отражение моего состояния, сидела смирно, лишь шерсть слегка поднялась на загривке.

Ещё минуту за дверью не раздавалось ни звука. И, словно тень колыхнулась в дверном проёме, появился он. Бесшумно, будто не открывая дверь, а просочившись сквозь неё. Кайто был снова в тёмной одежде, его взгляд мгновенно, как сканером, скользнул по мне, по Момо, замершей в напряжённой позе, по экрану ноутбука, оценивая обстановку.

— Входите, — сказал я, хотя он уже вошёл. Формальность, да и только.

Он кивнул, одним движением снял узкие кожаные перчатки и сунул их в карман куртки. Его движения были расчётливыми, лишёнными любого намёка на суету. Он был воплощением кинетической энергии, сжатой до предела и готовой высвободиться в любой миг.

— Ваша интуиция насчёт девушки подтвердилась. — Констатировал он, опускаясь в кресло напротив. Его поза была расслабленной, а голос безэмоциональным. — А теперь по основному заданию, касаемо Мураками Кэзуки.

Он сделал паузу, давая мне обработать первую часть. Я лишь слегка наклонил голову в знак того, что понял и жду продолжения.

— Встречался с одним из ваших коллег, с Такаши Амано. Происходила передача конверта с деньгами. — Всё тем же голосом продолжал он. — Характер беседы и жестов указывает на отношения по типу «заказчик-исполнитель». Обсуждаются неофициальные и нелегальные поручения.

Он не стал расписывать детали, не пытался давать пространные психологические комментарии. Он просто изложил факты, как бухгалтер докладывает о движении средств. Это было именно то, что мне было нужно.

— Есть подтверждения? — спросил я, и голос сорвался на полтона выше, выдав внутреннее напряжение.

— Да, — в ответ он протянул мне маленькую, ничем не примечательную флешку чёрного цвета. — Видео и аудиозапись. Качество приемлемое.

Я взял устройство, пластик был холодным. Амано. Тот, кто когда-то протянул руку, оказался тем, кто держит поводок у моего личного дьяволёнка. В голове мгновенно выстроилась новая, куда более сложная и опасная схема. Но не было места гневу или разочарованию. Был лишь азарт охотника, нашедшего наконец логово главного хищника.

— Интересно, — произнёс я, перекатывая флешку по ладони. Пальцы чуть дрожали, но от возбуждения, а не от слабости. — Очень интересно. Это полностью меняет расклад.

Кайто молча наблюдал за мной, его холодные глаза, казалось, фиксировали мою малейшую реакцию. Он не спрашивал, что я буду с этим делать. Его работа — добыть информацию, а уже мне решать, как ею распорядиться.

— Для дальнейшей разработки этой связи, — продолжил он, как будто зачитывая следующий пункт из технического задания, — потребуется выход на другой уровень наблюдения. Проникновение в их личную переписку, установка прослушивающих устройств. Это превышает изначально оплаченный вами пакет услуг.

Он не стал сразу озвучивать сумму. Сначала — констатация факта повышения сложности. Чисто деловой подход.

— Я предполагал, что так и будет. — Я перестал вертеть флешку в пальцах и зажал её в кулаке. — Спасибо, Накамура-сан. Это именно то, что мне было нужно.

Такая информация должна была быть дорогой. Но её цена была не в деньгах. Она была в возможности нанести удар точно в цель, и я был готов заплатить. Готов спустить все свои кровные, выигранные ценой боли и удачи, в одну идеальную атаку.

— Я согласен, выставляйте счёт, — сказал я, мои пальцы уже потянулись к смартфону, чтобы быть готовым перевести деньги.

Он кивнул, приняв мою благодарность как должное. Дело было не в вежливости, а в подтверждении получения заказа.

Но тут я сделал паузу, прежде чем он успел назвать цену. Мои мысли, работавшие на опережение, уже сформировали новый запрос, сугубо стратегический. План, дерзкий и безумный, уже складывался в голове, как пазл.

— Вношу изменение в задание, — сказал я, и мой голос приобрёл стальные нотки. — В список целей добавляется и сам Такаши Амано. Мне нужно знать всё: его распорядок дня, круг общения, финансовые потоки, не связанные с зарплатой. Всё, что может пролить свет на то, почему он платит таким, как Кэзуки, и за что именно.

Кайто замер. Не физически, внешне он оставался невозмутимым каменным идолом. Но в его глазах, тех двух осколках льда, мелькнула едва заметная искра. Не удивления, а скорее профессиональной переоценки. Он молча взвешивал масштаб моего запроса, его сложность и, что важнее, мои мотивы. Он оценивал уже не просто целесообразность, а уровень угрозы, исходящей от меня самого.

Мгновение, второе. Тишину нарушало лишь размеренное дыхание Момо.

— Стоимость возрастёт кратно. Риски также, — наконец произнёс он, его голос по-прежнему был лишён эмоций, но в нём появился отчётливый стальной оттенок предупреждения. Затем он назвал сумму.

Цифра была серьёзной. Такой, что на секунду в голове пронеслись картины: вот они, мои кровно заработанные на скачках деньги, тают, как лёд на солнце. Но я подавил этот мимолётный импульс. Это была не трата, это была инвестиция, инвестиция в выживание и в будущий удар.

Я, не моргнув глазом, даже не попытался торговаться.

— Договорились, — отрезал я. — Перевожу, ожидайте.

— Как пожелаете. — Его губы на долю секунды сжались — единственный признак того, что он что-то обдумывает.

— Но я хочу быть в курсе всего, — добавил я, прежде чем он мысленно закрыл сделку. — Не просто сухие отчёты раз в неделю. Своевременные уведомления о ключевых событиях. Если Амано или Кэзуки совершат какой-то нестандартный ход, я должен узнать об этом в тот же день, а лучше в ту же минуту. Я нанимаю не просто сборщика данных, Накамура-сан. Мне нужен стратегический партнёр.

Он внимательно посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнуло нечто новое, похожее на уважение, узнавание себе подобного. Человека, который мыслит категориями контроля и упреждающих действий.

— Будете получать сводки ежедневно. Экстренные ситуации буду озвучивать по мере поступления, — заверил он своим бесстрастным тоном, что прозвучало как самая надёжная клятва.

— Идеально, — кивнул я.

На этом деловая часть была исчерпана. Он молча поднялся, кивнул на прощание — тот же короткий, экономный жест, и так же бесшумно, как и появился, растворился в темноте коридора.

Я остался сидеть, сжимая в руке холодную флешку. Дверь закрылась. Сигнализация снова загорелась зелёным. В моём виртуальном кошельке стало значительно легче, но я чувствовал не опустошение, а прилив адреналина. Ставки были сделаны. Игра началась по-настоящему. Теперь всё зависело от того, чья разведка окажется точнее и быстрее.

Щелчок замка прозвучал как точка, поставленная в конце одного предложения и открывающая следующее. Я остался в кресле, не двигаясь, прислушиваясь к тишине, которая теперь была наполнена новым смыслом. Она больше не была пустой. Она была заряжена информацией, как конденсатор перед разрядом.

Пальцами я перекатывал ту самую флешку. Крошечный кусочек пластика, несущий смертельный заряд. Я встал, подошёл к ноутбуку и воткнул её в разъём. Система тихо пискнула, опознав новое устройство. Экран ноутбука на мгновение погас, отразив мое напряжённое лицо, и снова вспыхнул.

На экране появилась папка с одним файлом. Без названия, только дата и время. Я запустил воспроизведение.

Качество было действительно «приемлемым», как и сказал Кайто. Съёмка велась с большого расстояния, возможно, из окна противоположного здания. Но звук был записан отлично. Я видел двух мужчин в полумраке заднего двора какого-то невзрачного заведения. Кэзуки, его поза выказывала нервозность, он переминался с ноги на ногу. И Амано. Всегда безупречный, с тем же холодным спокойствием, что и в офисе.

Я увеличил громкость.

— … больше не можешь ошибаться, — голос Амано был ровным, но в нём чувствовались стальные ноты. — Последний раз всё пошло наперекосяк. Непредсказуемость — это роскошь, которую мы не можем себе позволить.

Кэзуки что-то пробормотал под нос, но разобрать было невозможно. Что-то вроде «Я разберусь» или «Я стараюсь». Затем чёткий, отработанный жест: Амано протянул ему плотный конверт. Кэзуки почти выхватил его, засунув во внутренний карман пиджака.

— Не подведи меня снова, — заключил Амано, развернулся и ушёл, не дожидаясь ответа.

Кэзуки ещё несколько секунд постоял на месте, потом с силой пнул мусорный бак и скрылся в другом направлении.

Я остановил запись. И перемотал ещё раз. И ещё. Я не просто смотрел, я изучал. Искал выражения лиц, эмоции, паузы.

— Так, — начал я вслух, обращаясь к пустой комнате, как к совету директоров. — Рабочая гипотеза: Амано — не спонсор, он заказчик. Кэзуки для него не партнёр, а расходный материал. Нервный, неуравновешенный, и… дешёвый.

Я откинулся в кресле, глядя в потолок, складывая в голове мозаику.

— Один вопрос: почему Амано? У него же есть власть, доступ, деньги. Зачем ему рисковать, нанимая уличного громилу? — Я хрустнул пальцами и продолжил. — Ответ: потому что есть работа, которую нельзя поручить официальным силовым структурам Vallen. Слишком опасная, слишком личная. Или… слишком грязная для самой корпорации.

Мысль зажглась, как лампочка. Я выпрямился.

— Он же действует в обход системы. Значит, у него свои интересы. — Я задрожал от возбуждения. — Или интересы его патрона, о котором никто не знает. Кэзуки — его тайное оружие. Немного глупое, но эффективное.

Я снова взглянул на застывший кадр. На лицо Амано, абсолютно невозмутимое. Вот оно. Его слабое место. Его секрет. Он должен скрывать эту связь ото всех.

И тут в голове родился план. Чистый, ясный, рискованный до безумия, но идеально соответствующий ситуации.

— Он любит действовать чужими руками, — прошептал я, и на моём лице появилась та самая холодная улыбка, от которой стало бы не по себе любому, кто её увидел. — Что ж, давай сыграем в эту игру.

План был не в том, чтобы напасть на Амано. И даже не в том, чтобы шантажировать его этой записью. Нет. Это было бы слишком прямо, слишком грубо. Он бы нашёл способ замять это.

Я взял блокнот и начал набрасывать схему. Стрелки, имена, возможные точки воздействия. Это была уже не оборона. Это была первая фаза наступления.

— Нужно быть точным, — бормотал я, заполняя страницу. — Один неверный шаг, и хана. Но если всё сделать правильно…

Я не договорил. Не нужно было. Момо, проснувшись от моего бормотания, подошла и положила голову мне на колено.

— Всё в порядке, девочка. — Я потрепал её за ухом. — Просто начинается самая интересная часть.

Я отложил записи. Флешка лежала рядом, словно ключ от тюремной камеры. Но теперь я знал, какую дверь им можно открыть, оставалось лишь провернуть ключ в замке.

Утро субботы выдалось на удивление скомканным, я решил было позволить себе подольше поспать, но Персик была иного мнения. Тяжело не проснуться, когда бульдог настойчиво сопит прямо тебе в лицо.

— Родная, — выдавил я из себя, — и что же тебе не спится?

Вопрос был риторическим, ведь в зубах у неё уже был её поводок. Наскоро собравшись, мы пошли на очень раннюю утреннюю прогулку. За прочими бытовыми делами я чуть не опоздал на встречу с семейством Сато. В личной жизни мне, пожалуй, тоже не помешал бы личный секретарь.

— В телефоне напоминания поставь, — вставил свои пять копеек мой внутренний голос.

И то верно.

Старушка Кийоко решила нас закормить, судя по количеству блюд на столе. Она никак не могла нарадоваться на то, что у неё снова отличные отношения с внуком. Судя по её словам, сын с невесткой тоже прекратили «холодную войну» и стали звонить, интересоваться её здоровьем. Как сказал Каору, в следующий отпуск его родители планировали посетить родной город и пожилую матушку.

После продолжительного завтрака бабуля попросила разрешить ей погулять с Момо, чему я был несказанно рад, ведь обсуждать успехи Каору с хронографом при ней было невозможно. Стоило ей выйти из квартиры, как лицо парня вмиг посерело и из груди раздался стон усталости. Только сейчас я заметил красноватые белки его глаз, очевидно, последние дни хорошо поспать ему не удавалось.

Каору отхлебнул чаю, его пальцы нервно забарабанили по столу.

— Представь, что вся Вселенная — это гигантский банк, — начал он, глядя не на меня, а куда-то в пространство перед собой, будто читая с невидимого листа. Его голос приобрёл лекторские, размеренные интонации. — Не хранилище денег, скорее банк причин и следствий. Энергия, материя, информация, всё имеет свой вес, свою стоимость и должно находиться в идеальном балансе. Невозможно просто взять и вычеркнуть событие из книги бытия. Его можно только… компенсировать.

Он поднял палец, ловя мой взгляд.

— Твои часы, Джун… они не машина времени. Они больше, как кредитный терминал. Самый опасный из когда-либо созданных.

Каору замолк, а его пальцы сомкнулись в замок, будто он пытался удержать нечто невидимое.

— Это самый важный момент, и ты его почти не замечаешь, — его голос стал тише, заставляя меня инстинктивно наклониться вперёд. — Ты думаешь, это «сохранение». Щелчок, вибрация, и ты готов к игре. Но это не игра. Это момент заключения сделки.

Он выпрямил спину, и теперь пристально смотрел на меня.

— В момент нажатия кнопки часы совершают не запись. Они совершают акт насильственного изъятия, вырывают кусок пространства-времени, именно тот миг, в котором ты находишься и фиксируют его в качестве незыблемого актива. Безупречный, замороженный, идеальный с точки зрения Вселенной «слепок» реальности.

Каору встал и начал медленно ходить из угла в угол.

— Но этот слепок не является копией. Это оригинал. Ты не сохраняешь свой момент. Ты закладываешь его, отдаёшь его безвозвратно в сейф Великого Банка, чтобы получить взамен кредит. Этот миг больше не твой. Он вообще ничей, он вне времени, как замороженный залог в самой надежной ячейке из всех возможных.

Он внезапно остановился и посмотрел на меня.

— А теперь самое главное. Ты слышал щелчок? Чувствовал, как воздух «дрогнул»? Ощущал тот самый стук в висках? Так вот, это не сигнал активации. Это боль. Боль самой реальности, которую надрезали и вырезали из неё кусок. Боль твоего собственного тела, которое в этот миг на квантовом уровне перестало принадлежать самому себе. Его состояние, его атомарная структура, всё это было изъято и законсервировано. Ты почувствовал физический акт заклада самого себя.

Он снова сел и продолжил уже шёпотом.

— И в этот же миг, пока твой «залог» помещается в ячейку, часы открывают для тебя кредитную линию. Они говорят Вселенной: «Смотри! У него есть безупречный актив! Он может брать в долг!». И Вселенная, видя этот идеальный, ликвидный залог, выдает тебе самый ценный ресурс — чистое, неиспользованное время. Право совершить ошибку.

— Но это право… — Я попытался вставить слово, но мой голос предательски дрогнул.

— Это право иллюзорно, — безжалостно перебил меня Каору. — Ты не получил ничего бесплатно. Ты лишь получил отсрочку. Отсрочку платежа за тот хаос, который ты сейчас совершишь. Твой «залог» в безопасности. Но ты — нет. Ты только что подписал заведомо убыточный контракт, где единственной валютой расплаты является твое собственное «я».

Каору замолк, его взгляд стал отстранённым, будто он видел не стену комнаты, а саму ткань времени, растянутую и искажённую.

— И вот ты получаешь его, — его голос был пронизан жалостью. — Свой кредит. Сумму на одолженном временном счету. И первый миг — это головокружение от свободы. Ты думаешь: «Вот он, мой шанс! Весь мир — песочница!». Но это самая опасная иллюзия. Ловушка, в которую ты попадаешься снова и снова.

Он медленно провёл рукой по столу, как бы очерчивая невидимую линию.

— Ты не гуляешь по будущему, Джун. Ты инвестируешь. Каждое твоё действие в этом отрезке — это не проживание жизни. Это безответственная трата взятого в долг потенциала. Ты не делаешь выбор. Ты совершаешь покупки, покупаешь информацию. Покупаешь победу, но вместе с ней и чужую боль или своё спасение. И с каждой такой «покупкой» твой долг растет. Не в деньгах. В информационной энтропии.

Каору нахмурился, его лицо исказилось гримасой научной строгости, смешанной с отвращением.

— Представь, что ты идешь по улице, и с каждым твоим шагом из тебя высыпается песок. Песок — это та самая чистая, одолженная временная энергия. Ты тратишь её просто на движение. А теперь смотри: ты говоришь слово и из тебя высыпается пригоршня песка. Ты принимаешь решение и снова целая горсть. Ты меняешь чью-то судьбу, а песок хлещёт из тебя потоком. Ты не просто идёшь. Ты оставляешь за собой нескончаемую песчаную бурю собственных необеспеченных действий.

Он замолк, давая мне представить эту ужасающую картину.

— И весь этот песок, вся эта потраченная впустую энергия, она не исчезает. Она прилипает к тебе. Облепляет тебя липким, грязным слоем. Это и есть тот самый «груз решений», который ты тащишь на себе. Ты становишься ходячим воплощением собственного долга. Хаос, который ты вносишь в мироздание, материализуется в тебе самом. Твоя тошнота и слабость — это отторжение телом этой грязи. Головокружение — неспособность мозга обработать лавину «незаконной» информации. С каждым шагом в одолженном времени ты закапываешь себя заживо в песок своих долгов.

— Но я же получаю результат! — попытался возразить я. — Я же выигрываю!

— Нет! — Каору резко ударил рукой по столу. Чайные чашки жалобно зазвенели. — Ты не получаешь ничего! Ты лишь примеряешь на себя иллюзию результата! Тот выигрыш, то спасение, они не настоящие! Они куплены в кредит! Они существуют ровно до тех пор, пока ты не решишь вернуть долг и аннулировать сделку! Ты не герой, исправляющий ошибки. Ты шопоголик в метафизическом торговом центре, который примеряет вещи, зная, что завтра всё придется вернуть. И платишь за эту примерку своим здоровьем. Ты проживаешь не жизнь, Джун. Ты примеряешь чужие, потенциальные жизни, и с каждой примеркой твоя собственная истирается, засоряется их отпечатками.

Каору откинулся на спинку стула, выглядел он по-настоящему измотанным.

— Самый ужасный обман — это то, что ты чувствуешь себя всемогущим. Но на самом деле ты рабочий на конвейере собственного проклятия. Ты не создаешь новое, ты лишь бесцельно перемалываешь одолженные ресурсы, чтобы произвести… ничего. Один сплошной шум, помехи, хаос. А потом придётся вернуть всё как было и расплачиваться за этот шум собственной болью.

Каору замер. В его глазах было нечто среднее между благоговением и ужасом, будто он наблюдал за казнью через расстрел в замедленной съемке.

— И вот наступает момент расплаты, — его голос стал низким, будто он сам ощутил на себе нарастающее давление надвигающегося возмездия. — Ты думаешь, это возврат, как отмотать плёнку назад. Ничего подобного. Это насильственное взыскание долга. Акт абсолютного, тотального насилия над реальностью.

Он медленно сжал кулак так, что костяшки пальцев побелели.

— Часы не «возвращаются» к точке «А». Они принудительно перезаписывают текущее состояние вселенной состоянием залога. Они берут тот самый идеальный, замороженный слепок из своей ячейки и говорят миру: «Вот твой эталон. Вот как всё должно быть. Забудь всё, что было после. Это — ошибка. Аннулируй это».

Каору резко поднялся, и его движения стали резкими, отрывистыми, как будто он сам отдавал роковые команды.

— Мгновенная темнота в глазах? Воздух, что «ухнул»? Это не симптомы. Это физическое ощущение квантового стирания. Ты чувствуешь, как реальность вокруг тебя лавинообразно теряет согласованность. Атомы, которые секунду назад были сложены в картину мира с твоим присутствием, теперь с бешеной скоростью перестраиваются, возвращаясь к изначальной, «залоговой» конфигурации. Звуки исчезают, потому что звуковые волны аннулируются. Движение останавливается, потому что импульсы силы объявляются недействительными. Мир замирает не потому, что время остановилось. Он замирает от шока после тотальной хирургической операции.

Он сделал паузу, тяжело дыша.

— А потом резкий толчок и потеря равновесия. Это не «откат». Это тебя вышвыривают. Вышвыривают из потока одолженного времени обратно в ячейку с эталоном. Твое сознание, пропитанное энтропией «черновика», силой втискивают в тело, чьи клетки помнят только идеальную чистоту «залога». Это квантовый конфликт. Твоё тело кричит: «Я чистое!». Твой разум вопит: «Я помню грязь!». И этот конфликт разрывает тебя на части. Тошнота — это отторжение. Головокружение — это сбой ориентации в изменившейся реальности. Слабость — это энергетическая цена, которую ты платишь за насильственную пересборку мироздания.

— Но… другие… они же не помнят… — пытаюсь вставить я, но мои собственные воспоминания о «стёртых» событиях кажутся мне теперь кощунственными.

— Они не помнят, потому что их подвергли тотальной квантовой амнезии! — Каору почти кричал, и в его голосе слышался ужас перед этим фактом. — Их сознание, их память — это часть вселенной. Часть долга, который подлежит аннулированию. Часы не стирают их память. Они объявляют её нелегитимной. Как фальшивую банкноту, и просто изымают её из обращения. Для них этого не было. Только для тебя, должника, оставили доступ к архиву незаконных операций. Чтобы ты помнил, за что платишь.

Он тяжело опустился на стул, будто только что сам пережил весь этот процесс.

— И весь хаос, вся энергия аннулированных событий… ей же куда-то нужно деться. Её нельзя уничтожить. И часы… они не уничтожают её. Они переносят её на тебя. Ты становишься сборным пунктом для отходов, могилой для несбывшихся потенциалов. Ты платишь по счёту своей плотью и своим духом. Каждый откат — это не исправление ошибки, скорее акт метафизического каннибализма, где ты поедаешь остатки собственных уничтоженных возможностей.

Каору надолго замолк. Он смотрел на меня не как на человека, а как на уникальный, но чудовищный медицинский случай. В его взгляде я видел холодный ужас патологоанатома, вскрывающего живого пациента и обнаруживающего внутри не органы, а клубок сплошных парадоксов.

— Ты всё ещё думаешь, что платишь «побочными эффектами», — его голос звучал приглушенно, будто из подземелья. — Слабость, тошнота, головная боль. Это не симптомы болезни, Канэко-кун. Это твоя налоговая ведомость. Построчная роспись твоего долга. Физическое проявление счетов, которые тебе выставили.

Он медленно поднял руку, и стал перечислять по пальцам.

— Тошнота — это не несварение. Это физическое отторжение твоим телом чужеродной информации. Твои клетки, их мембраны, их митохондрии, они существуют в реальности, которая привела себя к «залоговому» состоянию. А ты приносишь в них память о другой реальности. Для тела это как влить в кровь яд. Оно пытается его извергнуть. Головокружение и потеря равновесия — это не сбой вестибулярного аппарата. Это конфликт твоего положения в пространстве. Твоё тело знает, где оно находится в пространстве эталонной реальности. А твой мозг помнит, где оно было секунду назад в реальности аннулированной. Возникает когнитивный диссонанс на уровне мышечной памяти. Твоё собственное тело не узнаёт само себя. Онемение, дрожь, мышечная слабость — это не усталость. Это энергетическое банкротство. Ты буквально исчерпал свой личный ресурс на оплату долга. Твои нервы не проводят сигналы, потому что их проводящие пути забиты «информационным шлаком», обломками аннулированных событий. Мышцы не получают команды, потому что энергия ушла на квантовую пересборку вселенной вокруг тебя.

Каору наклонился ближе, его глаза сузились.

— Но это лишь верхушка айсберга. Истинная цена глубже, гораздо глубже. Кровотечения? Временная слепота? Это системный сбой. Твоё тело на клеточном уровне больше не может поддерживать целостность. Мельчайшие капилляры лопаются под давлением не принадлежащей тебе информации. Сетчатка глаза отказывается принимать картинку «правильного» мира, потому что мозг посылает ей сигналы о мире «долговом».

— И что… что будет, когда… — Я не смог закончить вопрос.

— Когда кредитная история окончательно испортится? — Каору отвёл взгляд. — Тело окончательно откажется принимать расплату в такой валюте. Оно либо физически распадется (как здание, под которое подведено слишком много несовместимых фундаментов от разных реальностей), либо твое сознание окончательно открепится от него, чтобы больше не чувствовать боли. Ты станешь призраком, застрявшим между мирами, вечным должником, который не может ни расплатиться, ни получить новый кредит. Ты будешь просто болью, лишенной формы. Последним эхом твоих аннулированных поступков.

Каору замолк, и в тишине комнаты был слышен только тихий, прерывистый звук его собственного дыхания. Он смотрел на меня не с сочувствием, а скорее с клиническим интересом.

— Ты думаешь, Вселенная просто злится на тебя? — его голос пугал леденящим спокойствием. — Нет, она не эмоциональна. Она — система, а ты — сбой в ней. И любая система стремится либо изолировать баг, либо устранить его. Ухудшение твоего состояния — это не наказание. Это поэтапное, системное удушение. Автоматическая процедура карантина.

Каору сделал паузу, и отпил давно остывший чай

— Рост энтропии — это даже не «проценты по кредиту». Это твой кредитный рейтинг, только в обратную сторону. Это числовое значение того, насколько ты токсичен для реальности. С каждым откатом ты загружаешь в себя всё больше «информационного шлака». Ты становишься ходячим складом аннулированной материи. И система это видит. Она видит, как твой личный «коэффициент ядовитости» зашкаливает. И в ответ она увеличивает ставку. Чтобы компенсировать риски, связанные с работой с таким токсичным активом, как ты, она вынуждена брать с тебя больше. Больше боли. Больше сил. Больше расплаты. Это порочный круг: ты пользуешься часами, чтобы стать более токсичным, а твоя токсичность заставляет часы причинять тебе ещё больше вреда.

— А время перезарядки? — тихо спросил я, уже почти зная ответ.

— Время перезарядки — это не отдых для часов, это карантин. — Каору нахмурился. — Система не просто так даёт тебе паузу. Она изолирует тебя, проводя аудит. Она анализирует масштабы ущерба, который ты нанёс, и вычисляет, можно ли вообще иметь с тобой дело дальше. Каждая секунда перезарядки — это секунда, которую Вселенная тратит на то, чтобы решить: стоишь ли ты того, чтобы с тобой заключали новую сделку, или ты уже безнадежен и подлежишь полной ликвидации. И с каждым разом этот «аудит» занимает всё меньше времени, потому что твое дело всё объемнее и ужаснее.

Он откинулся на спинку стула, и на его лице появилось что-то вроде мрачного восхищения.

— Самое чудовищное во всём этом — безличность процесса. Тебя не ненавидят, тебе не мстят. Ты просто невыгодный актив. И с тобой поступают по инструкции, пока наконец не станет ясно, что ты никогда не станешь прибыльным. И тогда…

Каору не договорил. Он просто смотрел на меня, и в его взгляде читался тот самый беспристрастный приговор системы, которая просто стремится к балансу, где я — единственное, что этому балансу угрожает.

Он замолчал окончательно. Атмосфера в комнате стала напряжённой. Звуки с улицы словно заглушило давящей тишиной. Он смотрел на меня уже не как учёный на субъект исследования, а как священник на смертника, идущего на эшафот.

— Рано или поздно, — раздался наконец его голос, — наступит момент, когда твой кредитный рейтинг упадёт ниже нуля. Когда уровень твоей личной энтропии достигнет критической массы. И тогда… — он сделал паузу, вздохнул и с грустью продолжил, — … тогда хронограф не просто перестанет работать. Тебе выставят окончательный счёт.

Он медленно поднял руку, сжимая пальцы в кулак.

— Ты перестанешь быть ненадёжным заёмщиком, и станешь просроченной задолженностью. И с просроченной задолженностью система поступит единственным логичным образом. Она тебя спишет.

Я замер, не в силах пошевелиться. Холодный ужас сковал мои конечности.

— Спишет? — глухо произнёс я.

— Полностью и безвозвратно. — Каору говорил мягко и тихо, но каждое слово обжигало, как раскалённым железом. — Твой «залог», тот самый идеальный слепок из точки А, будет конфискован. Его вернут в общий фонд реальности. А тебя… тебя, как источник неисправимого хаоса, аннулируют.

Каору встал и подошёл к окну, глядя на безмятежный уличный пейзаж.

— Это не будет смертью в привычном понимании, боли не будет. Это будет стирание. Сначала из памяти людей. Твоя соседка перестанет узнавать тебя. Ая забудет, что когда-либо пила с тобой кофе. Момо… — его голос дрогнул, — … Момо будет сидеть у чужих дверей, скуля от смутной тоски по хозяину, которого у неё никогда не было.

Он обернулся, и на его глазах наворачивались слёзы.

— Потом ты исчезнешь из документов. Твоя квартира окажется пустой и пыльной, как будто в ней никто не жил годами. Твои фотографии поблёкнут и превратятся в пустые листы бумаги. Твои победы, твои поражения, всё, что ты совершил, всё, чего достиг, даже в «основной» временной линии, будет переписано. Кто-то другой получит твоё повышение. Кто-то другой победит Хосино. Твоя война закончится без тебя. Ты станешь персонажем из стёртой строки в великой книге бытия.

Он сделал шаг ко мне и положил руку на плечо. Та внезапно показалась невыносимо тяжёлой.

— А в конце… в конце исчезнешь и ты сам. Не твоё тело, а твоё «я». Твоё сознание, твоя душа — всё, что делает тебя тобой. Потому что ты был ошибкой, грубой опечаткой в совершенном уравнении реальности. И система найдёт эту опечатку и вычеркнет её.

Каору убрал руку, закончив свой рассказ. В комнате снова воцарилась пронзительная тишина, более громкая, чем любой крик.

— И от меня… не останется ничего? — на удивление спокойно произнёс я.

— Ничего, — безжалостно, но без злобы, подтвердил Каору. — Кроме, возможно, одного. — Он указал на хронограф, который лежал на столе. — Их. Единственного доказательства того, что ты вообще когда-либо существовал.

— Значит, выхода нет? — задумчиво спросил я.

— Выход есть, — твёрдо сказал Каору. — Я уверен, что он есть. Но сперва нужно до конца разобраться в записях твоего отца. Мне почему-то кажется, что он пришёл к подобным выводам, и, вполне вероятно, нашёл какое-то решение.

Домой я добирался, как сомнамбула, прокручивая в голове различные варианты, но, единственное, о чём я пока знал наверняка — распутать этот клубок я вряд ли смогу, а вот разрубить — весьма вероятно.