Коронованный лев

IV. «Семь дюжин шотландцев»[5]

Ночь на одиннадцатое августа тысяча пятьсот семьдесят второго года выдалась бессонной. А чего еще следовало ожидать? Конечно, ожидать можно было чего угодно — от внезапного попадания в последний день Помпеи или разгар гибели Атлантиды до четверых всадников Апокалипсиса, ломящихся в замковые ворота и прилета марсиан. И зачем я только ложился? Через час воображаемых кошмаров я вскочил и, так же как утром, высунулся в окно, на свежий, теперь уже ночной воздух. Вверху всевидящим оком сияла луна, серебря знакомые, родные места, данные нам всем по случайности, но отнюдь не как данность. Меня мутило. Подозреваю, что далеко не меня одного, но сбиваться посреди ночи в стаи было бы и странно и бессмысленно. Или мы с этим справимся или нет. Или это будет иметь какое-то значение или никакого… Я ненавидел весь мир и в то же время, чувствовал, что — запоздало — люблю его. Но люблю таким, к какому привык, а не таким, каким он оказался или может оказаться. А может быть и это ложь. И таким он мне тоже отчаянно нравился, может быть, даже больше, чем прежний. И все-таки, я его ненавидел, потому что чувствовал, что обречен, что ничего не значу, даже моя мысль, моя память могли принадлежать кому угодно и это приводило в бешенство. Я и раньше-то был порядочным безбожником, но одно дело подходить к таким вещам философски, а другое ощутить на деле всю эфемерность вещей и состояний. И все еще при этом «быть». А кто сказал, что небытие может быть чем-то лучше? Вот уж нет!

Пометавшись запертым зверем по одной комнате, я перешел в соседнюю, одну за другой зажигая свечи. Десятка будет достаточно? Ладно, хватит и трех. Иначе темнота душила как подступившая смерть, и призрачный лунный свет ничуть не спасал. «Cogito ergo sum»[6]. Возможно. А что еще можно противопоставить пустоте? Чувство? Эту тоскливую ненависть и отрицание происходящего? Гитару, которую я разобью о стену, если только возьму в руки? Каравеллы Колумба?.. Да разве все смертные в итоге не в том же положении?! Я покачал головой и, смахнув с середины стола книги и уже исписанные бумаги, отыскал чистый лист, открыл чернильницу, в которую со злостью вонзил перо, а затем выплеснул чернила на бумагу яростными росчерками. Рифмы? К дьяволу рифмы! И вообще все к дьяволу!

Неожиданно я успокоился на последних строках и задумался. Перо не полетело в угол. Ничто не было разбито. Что ж, пусть все будет, как будет, там поглядим, в какой бы точке пространства и времени мы ни были. Я задул свечу на столе, погасил остальные и вернулся в постель, рухнув в нее, как убитый. Пусть ненадолго, но я опустошил себя до донышка. Все, что я могу противопоставить хаосу — это только чернильные строчки.

Мишель бодро вломился в дверь, едва я закрыл глаза, что-то насвистывая, с «ушатом холодной воды» и обычной жуткой бритвой, невольно наводящей на мысли, что при желании и хорошей организации все революции на свете могли бы происходить легко, молниеносно и без лишнего шума.

— Оливье ждет во дворе, как обычно, — сообщил Мишель так, будто продолжал прерванный минуту назад разговор. Сразу вслед за этим раздался звук энергично проводимой по оселку бритвы.

Абсурд. Какого черта он притащился среди ночи? Я безуспешно попытался разлепить веки. Ага. Нет. Все-таки, разлепились. В комнате было светло. Значит, это не ночь… я со стоном уронил свой нос снова в подушку.

Чудовищно. Хотя, бывают утра и похуже, но все-таки, достаточно чудовищно. Если уж говорить начистоту, утро — это просто катастрофа вселенского масштаба, разбитая на часовые пояса.

— Угу… — отозвался я вялым приветом с того света, пытаясь вспомнить, кто такой, черт побери, этот Оливье, и что это он делает во дворе. Ах да, конечно, это же наш комендант и мой учитель фехтования. А где он был вчера, если «как обычно»? Глупый вопрос. Вчера же было воскресенье.

— Который час? — пропыхтел я обреченно.

— Седьмой, — жизнерадостно ухмыльнулся Мишель. — Опять всю ночь что-то кропали?

— Мишель… — рыкнул я сердито.

— Да знаю, знаю, — согласился Мишель сочувственно. — Как полезет, так не остановишь. Но раз сегодня все же отъезжаем, оставить вас в покое не могу. К тому же, не спать ночью и спать по утрам чрезвычайно вредно. Это нарушает гармонию и естественные ритмы, порождаемые обращением планет… Молчу, молчу, — прибавил он с довольным видом, увидев, что я наконец сел на кровати и ищу, чем бы в него швырнуть.

Впрочем, он знал, что я это несерьезно. Так же как Мишель не всерьез делал вид, что его порой заносит, когда он садится на любимого конька. Мишель у нас — медик-любитель, в детстве возился со всякой живностью и не отходил от старого коновала Хромого Рене, чудеса творившего, что с захворавшей лошадью, что с подхватившим собачью чуму щенком. Научившись читать, Мишель повадился таскать с нашего попустительства книги по естествознанию из нашей библиотеки, пышным же цветом все расцвело на войне, куда он меня сопровождал, служа верой и правдой, и где материала для изучения у него оказалось под рукой больше чем достаточно.

— Кстати, сударь, — Мишель критически поглядывал на меня, раскладывая свои хирургические приборы. Сам он был маленького роста, ничуть не выше мифического Наполеона, но очень подвижный, с гибкими пальцами, сильными и способными совершить самый ювелирный разрез, с умными темными глазами и вечно задорно торчащими коротко остриженными черными волосами над круглой физиономией. Его костюм всегда производил одновременное ощущение аккуратности и слегка растрепанной небрежности, вероятно оттого, что он, как и я, превыше всего ценил удобство. — Что это вы сотворили со своими усами?

— Мишель, ты же потрошил лягушек. Как это называлось?

Мишель вежливо приподнял правую бровь.

— Научный опыт?

— Точно.

— И как, будем продолжать?

— Ни за что.

Мишель одобрительно кивнул.

— Славно.

Замолчав и вооружившись помазком и салфеткой, он невероятно быстро, отточенными движениями привел меня в порядок. И как ни странно, сегодня, глянув в зеркало, я уже ничем не напоминал себе Ван-Дейка. С легкой руки Мишеля я вышел не таким уж прилизанным, или помогла заново пробивающаяся растительность, или совершено поменялось выражение, став уже не таким растерянным. Как бы то ни было, это меня порадовало.

По малой внутренней лестнице, в шелковой рубашке, без колета, ибо бессмысленно, зато в перчатках я спустился во двор для встречи со сказочным паладином Оливье. Оливье нетерпеливо расхаживал в пустынной части двора, где мы обычно упражнялись. Под мышкой у него топорщились тупые учебные рапиры. Жилистый и смуглый как залежавшаяся изюмина, едва завидев меня, Оливье резко развернулся, укоризненно на меня уставившись. В такие моменты он всегда становился профессионально сварлив. Не стоило обращать на это внимание. Таков уж был ритуал.

— В чем дело? — осведомился он еще издали вместо приветствия. — Который день вы пропускаете занятия, избалованный мальчишка?

Я приподнял брови.

— Ты не заметил, Оливье? Стареешь! Было воскресенье.

— Вот как? — ядовито заметил Оливье, бросая мне рапиру эфесом вперед и всем своим скептическим видом показывая, что перехватил я ее в воздухе не бог весть как изящно. — Что-то на мессе я вас вчера не приметил.

Туше, черт побери. А ведь мы еще даже не начали.

— Дай время, я еще остепенюсь.

— Если доживешь, бездельник, — ехидно ответствовал наш комендант, угрожающе прищурившись, отсалютовав и тряхнув невесомой седой гривой — по контрасту с ним самим его волосы были белыми, редкими и тонкими как поздний одуванчик. Но не приведи вам бог что-нибудь в действительности не поделить с этим божьим одуванчиком. Будь вы какого угодно размера и веса, он вмиг вас утыкает как подушечку для булавок. В своем деле он был одержимым мастером.

Оливье двинулся в атаку. Улыбаясь в ответ на его привычное поддразнивание, я шагнул навстречу, беззаботно легко отвел его клинок сильной частью своего в сторону и… кончик моей рапиры, плавно скользнув вперед, уверенно уперся наставнику в грудь. Секундочку. Как это вышло?

Оливье изогнул бровь, похожую на перышко, вылетевшее из подушки, и чуть насмешливо скривил уголок губ.

— Неплохо. А я думал, вы еще спите на ходу.

Еще как сплю, и вижу сны удивительные.

— Что ж, начнем снова. — Оливье сделал шаг назад и тут же нетерпеливо притопнул:

— Атакуйте же, черт побери!

Чуть раздраженно, я атаковал, сделал выпад, перевод и снова без труда попал Оливье в область сердца. Да что это творится? Оливье не поддавался — такого за ним отродясь не водилось. Моя удачливость настолько меня ошеломила, что я пропустил тут же последовавший ответный удар — тупое острие рапиры Оливье злорадно ткнулось мне под ребра. Очнувшись, я запоздало отскочил.

— Вот так, — сказал Оливье ровным менторским тоном, держа хорошую мину при плохой игре. — Учитесь не отвлекаться. Вам всегда могут успеть нанести удар в ответ, когда вы меньше всего ожидаете, и противник заберет вас с собой на тот свет. Чем вы только занимались в гвардии? Шлялись по кабакам, я полагаю.

Уж без кабаков не обошлось, будьте покойны. Но задеть Оливье дважды подряд, с расстановкой едва ли в пять секунд — в этом было что-то сверхъестественное. Победа все же была за мной. Кажется, я заподозрил, в чем может быть дело, и от этого мне стало не на шутку не по себе.

— К бою! — Оливье снова приготовился напасть. Я посмотрел в его льдистые зрачки. Мгновение, когда он начинал атаку, прежде частенько от меня ускользало. В глубине светлых глаз что-то неуловимо изменилось. Почти не шевелясь, я слегка отклонил клинок, и рапира Оливье с тихим скрежетом прошла мимо. Оливье совершил хитрый финт, завязав рисунок движения острия в морской узел — узел был мной благополучно разрублен. Оливье сделал пару шагов в сторону, пытаясь повернуть меня лицом к солнцу, но я отступил туда же и ложной атакой вернул противника на исходную позицию. Последовавший затем внезапный маневр Оливье с переменой руки, испытанный и изящный, также пропал втуне.

Оливье хладнокровно и терпеливо кружил вокруг, нанося быстрые, технически блестящие удары. Я знал, что они блестящие — для этого мира — я видел их много раз, в разном исполнении, но они не достигали цели и даже близко к тому не подходили. Я угадывал все его движения, поворачивал клинок строго под нужным углом и в нужный момент, я откуда-то знал, что и когда нужно делать, это совершалось почти автоматически, каким-то образом при этом осмысливаясь, как внезапно проявившаяся вчера память об этом времени, поначалу полностью подмененная на чужую. Вот только из какого времени взялось то, что я вспоминал сегодня? Не из двадцатого века, совершенно точно. И все-таки, если задуматься, в происходящем была своя логика.

Наконец, пока Оливье не разозлился на то, что я ушел в глухую защиту, довольно старинным примитивным приемом я подбросил его оружие резким ударом вверх, нанес новый укол в грудь и тут же блокировал возможный ответный удар. Минутку, «старинным» приемом? Когда это он стал старинным?..

— Неплохо, — пропыхтел Оливье, поглядывая на меня чуть удивленно. — Еще немного и мне потребуется нагрудник, — пошутил он. Оливье твердо полагал, что на определенной стадии обучения от защитного снаряжения необходимо отказаться, иначе ничему по-настоящему не научишься, если не почувствуешь по возможной мере сполна все причитающиеся удары, которые просто не следует допускать и никогда не обретешь нужной ювелирности в обращении с острыми предметами.

— Прости, Оливье, — сказал я серьезно.

— Чепуха, — отмахнулся он, — удары были легкие. Все в порядке. Теперь приступим с дагами.

Мы вооружились еще и кинжалами. Любопытно, а как пойдет такой расклад? С одной стороны, такая техника проще, с другой — сложнее, как посмотреть. Казалось бы, возможностей для маневра становится больше, зато больше рассредоточивается внимание. И к чему там, интересно, больше приспособлена моя новая память?

Память оказалась вполне приспособленной и для этого. Напор Оливье был энергичен и ровен. Я отлично знал, что подобные его действия были очень опасны. Да, точно, вот этот удар я крайне редко мог отразить и вообще вовремя заметить… Удар ушел далеко в сторону, а Оливье оказался открыт для моей даги. Туше.

— Прекрасно, — пробормотал Оливье.

Пора кончать, подумал я. Со старика хватит, и поражать окружающих внезапно открывшимися талантами тоже ни к чему. И так все ясно. Но настолько ли ясно, чтобы я мог остановиться?

Во время следующей схватки я намеренно сдержал руку, не доведя защиту до конца, и с некоторым облегчением, к которому примешивалась разве что ничтожная доля философской меланхолии, почувствовал сильный удар в грудь.

— А, проклятье!.. — сердито проворчал Оливье. — Зачем вы это сделали?

— Что? — спросил я невинно. Неужели он заподозрил, что я поддался?

— Только я подумал, что чему-то вас все-таки научил, как вы опять сделали ошибку. Держите оружие легче, вы его пережали, и я пробил вашу оборону. Ну-ка, еще раз!

И мы повторили еще раз. И еще раз. Оливье не угомонился до тех пор, пока буквально не заставил меня прижать его к увитой плющом стенке и, захватив его рапиру сразу двумя клинками, выдернуть ее у него из руки так, что она улетела в ближайший курятник, распугав его обитателей.

— Оп-ля! — прокомментировал Оливье, провожая вылетевшую рапиру взглядом скорее весьма довольным, чем расстроенным. — Ну что ж, хватит на сегодня! Пожалуй, результат можно назвать близким к желательному.

Хоть меня одолевали не самые веселые мысли, Оливье почти удалось меня рассмешить.

— Очень на это надеюсь.

Оливье свободной рукой бодро потрепал меня по плечу.

— И скажу я вам, юноша, что давно пора. Когда-нибудь, рано или поздно, это должно было случиться!

— Брось, Оливье. Мне просто повезло…

— Чепуха! Вы вбили в голову, что я фехтую лучше вас, а на самом деле, в последние годы мы почти сравнялись, да только вы никак не хотели в это верить.

— Да нет… — хотя, зачем я его отговариваю? Пусть думает как хочет, такое объяснение все же естественней настоящего. Как бы мне ни было грустно оттого, что на самом деле это не так. Я тихо вздохнул и покачал головой. Оливье дружелюбно ткнул меня кулаком.

— Все правильно. Говорят, вчера вы опять столкнулись с этим чертовым задирой?

— С кем? — я и впрямь не сразу вспомнил, о чем это он.

— С тем, кого давно пора отправить с нарочным чертом на тот свет, — с кровожадным хладнокровием пояснил Оливье. — Рад, что вы наконец-то настроены решительно.

— Ха, так ты думаешь, поэтому?..

— А почему же еще? — простодушно усмехнулся Оливье. — И в добрый час!

Вот как? Может, Оливье решил, что я настроился на серьезный лад с перепугу? Ну, тогда я даже рад, что на самом деле все совсем не так! На том мы дружески расстались.

Поднимаясь вверх по лестнице, я отметил в своих движениях странную заторможенность. Мышцы болели — больше чем им было положено после не такой уж долгой и напряженной разминки, если только не брать в счет напряжение, ушедшее на то, чтобы не совершить чего-нибудь совсем уж непривычного. Похоже, в деле участвовали какие-то группы мышц, которые обычно бездействовали, а те, что действовали, действовали несколько иначе, чем всегда. Но в целом, по крайней мере, внешне, кажется, разница не слишком бросалась в глаза?

Мишель наверху уже поджидал меня с наполненной ванной — крупной лоханью, кокетливо отделанной латунью, исходящей паром с необычным ароматом — Мишель экспериментировал с травами. Что ж, самое время для экспериментов. Я уловил отдельные нотки мяты и полыни, другие оттенки разобрать не удалось, но результат в целом был неплохой и непривычные ощущения после непривычно проведенного боя почти совсем сгладились. После процедуры выяснилось, что Мишель успел привести в порядок мои комнаты, упаковать несколько книг и гитару, которые были оставлены для того, чтобы прихватить их в последний момент.

— В каком платье вы желаете отправиться в путь? — уточнил Мишель на всякий случай, хотя у него все уже было наготове.

— В черном, — сказал я, не подумав.

Мишель расстроено выронил какой-то мелкий сверток и посмотрел на меня обиженно, но с надеждой, что я исправлюсь.

— В сером, я пошутил. — Действительно, хватит драматизировать на пустом месте.

Уже полностью готовый к выезду в любое время, я спустился к завтраку. В столовом зале было почти пусто — снова полное отсутствие слуг, а громоздящиеся блюда из нескольких перемен напоминали анахроничный шведский стол. Отец, затянутый в темно-золотистый бархат, похоже, скучал в одиночестве, оценивающе разглядывая небольшой керамический стаканчик в руке, напоминающий алхимическую ступку. Завидев меня, он благодушно кивнул и подмигнул. Я с удивлением втянул носом воздух. Нет, кажется, он вовсе тут не скучал!

— О, боги! — воскликнул я неверяще. — Я знаю это небесное благоуханье! Но откуда?!

— Из Испании, — с довольной усмешкой ответствовал отец, прежде чем у меня в голове успели промелькнуть образы продуктов, из которых изготовляют кофейные эрзацы. Но запах был слишком настоящим, да и на какой-то там эрзац отец не согласился бы даже из ностальгии. — Я привез оттуда пару мешков, после того как мы распробовали этот напиток с Хуаном Австрийским. Правда, здесь забросил, не заладилось с обжаркой и рецептом, но теперь-то я точно знаю, что делать с этой штукой. Разыскать мешки я велел еще вчера.

— Здорово, что не выбросил! — Кофе он привез, когда меня здесь не было, шла очередная гражданская война и мы что-то там очередной раз осаждали. Я с любопытством заглянул в серебряный кувшин, приспособленный под кофейник, еще наполовину полный, и налил себе мерцающую темную жидкость в один из собранных рядом с ним в кружок глиняных стаканчиков, покрытых незатейливой цветной глазурью.

Дивная вещь — кофе, будто маленькая победа над временем. Я с удовольствием отхлебнул из стаканчика, вдыхая замечательный аромат. Потом перехватил взгляд отца.

— Инфузориями-туфельками мы пока не проснулись, — отметил я.

— Все впереди, — отец оптимистично пожал плечами. Мне показалось, или в его глазах мелькнула легкая тоска? Впрочем, тут же пропавшая.

— Но у меня есть новость. Если кто-то прежде не заметил. — Я огляделся. — Мы первые или последние?

— Готье и Огюст пока не появлялись, остальные уже позавтракали и занялись последними сборами.

— Понятно… — Я подумал, не стоит ли проведать Огюста, кто его знает, какое у него может быть настроение. Впрочем, он никогда не любил рано вставать, и он пока не единственный задержавшийся, так что это не срочно. — Никто еще не говорил, что в нас помимо чужой памяти заложили некоторые искусственные боевые таланты?

Отец отставил стаканчик и, опершись локтем о столешницу, с интересом посмотрел на меня.

— Ты на ком это испытывал?

— На Оливье. Как обычно поутру. Я едва не загнал его в курятник. Как ни жутко звучит, но это было необыкновенно просто.

— Гм, может быть, Оливье плохо себя чувствовал?

— Нет. Я об этом уже думал. И это было не везение. Я чувствовал себя иначе, действовал не так как обычно. Хотя в чем именно разница трудно объяснить, легче именно почувствовать, и я все-таки старался слишком не зарываться и сдерживался.

— И как на это отреагировал Оливье? — поинтересовался отец немного настороженно.

— Очень спокойно. Кажется, он решил, что я так разволновался перед очередной дуэлью, что у меня… пропали некоторые детские комплексы, которые мешали мне ему противостоять.

Отец пожал плечами и задумчиво взъерошил бороду.

— А если он прав? Если не в причине волнений, то в последствиях? Волнений-то, все-таки, хоть отбавляй.

— Да нет, к сожалению, что бы ни говорил Оливье, мне всегда было до него как до луны, — вздохнул я помолчав.

Отец снова пожал плечами.

— Трудно сказать. Может быть и так.

— Так. К тому же, если прав я, а не Оливье, то в этом есть некоторый смысл.

— Да уж, хоть до этого додумались… Рад, что это повышает наши шансы на более-менее благополучный исход.

Я пристально посмотрел на отца.

— Тебе это действительно нравится? У меня такое чувство, что от нас самих остается все меньше и меньше.

Отец неопределенно усмехнулся.

— На это можно посмотреть и с другой стороны — нас становится все больше и больше!

А ведь и верно. Я рассмеялся.

— Хорошо. Как бы то ни было, я постараюсь проверить еще раз. Уверен, что это не могло произойти только со мной.

А пока я решил вплотную заняться пирогом с дичью и специями и прочими в буквальном смысле насущными вещами. Румяная корочка была такой хрустящей, а какие были пряности!.. У меня в голове проскочила мгновенная бредовая мысль: «хорошо, что я жив и нахожусь именно здесь и сейчас!» В сущности, жизнь — прекрасная и удивительная штука, жаль, что короткая. Может быть, настолько прекрасная, что ею даже можно с кем-то поделиться, лишь бы их было не слишком много.

— Вкус все же немного необычный, — задумчиво промолвил отец, стукнув пальцем по стаканчику.

— И все-таки замечательный.

Отец вздохнул.

— Странно теперь будет разговаривать со старыми знакомыми, людьми привычными и обычными, и относиться к ним как к историческим личностям, деятелям, персонажам… — Он скептически встопорщил усы и приподнял брови. — Наверное, я буду невольно смотреть на них с таким же исследовательским любопытством как на экспонаты в кунсткамере.

Я сочувственно кивнул. Все мы так будем. Но профессиональный историк среди нас только он один.

— Эх, ладно, — он махнул рукой. — Пойду, пожалуй. Когда закончишь, намекни оставшимся соням, что мы уедем без них.

— Не такая плохая мысль, — ответил я, подумав об Огюсте. Но оставлять никого не пришлось. Двери открылись и, что-то недовольно бубня, в зал вошел Готье, подталкивая перед собой не менее недовольного заспанного Огюста. По крайней мере, сегодня Огюст пришел завтракать без оружия под рукой.

— А вот и мы, — объявил Готье, — белые медведи.

Огюст то ли фыркнул, то ли что-то буркнул. Потом они оба с интересом повели носами.

— Чем это пахнет? — недоверчиво вопросил Огюст.

— Остывшей утренней амброзией, — ответил я.

— Вот поганец Рауль! — возмутился Готье. — Даже не предупредил, что именно тут остывает!..

Огюст молча опрометью кинулся к столу, с удивлением оглядел кувшин-кофейник, погладил его, налил себе кофе и отпил глоток, потом посмотрел на отца.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — ответил тот благодушно. — Подкрепляйтесь, как следует. Отдам последние распоряжения, и потом поедем.

Мы символически раскланялись, ненадолго попрощавшись.

— А я то думал, что это Рауль такой хитрый, — продолжал Готье, располагаясь за столом и тут же выстроив на тарелке внушительную баррикаду из закусок, а также вооружившись хорошим кубком с вином и лишь затем заглянул в кофейник.

— Он всегда хитрый, — неприязненно заметил Огюст и хотел добавить что-то еще, должно быть и вовсе нелицеприятное, но передумал.

— Славно, — я покачал головой. — Но нам все равно придется доверять друг другу. Иного не дано, мы в одной лодке, даже если это «корабль дураков».

— Ты украл мое сравнение, — огорчился Готье, имея в виду, что я прочел его мысли, так как таких сравнений я от него еще не слышал.

— Ладно, не сочтите за дезертирство, — сказал я, поднимаясь, — но я вас тоже ненадолго оставлю.

— И ты, Брут… — проворчал Готье.

— Спокойно, дорогой Кассий. Кое-что проверю, и может быть, у меня будет для вас новость.

Огюст посмотрел на меня с интересом. Интерес, это уже хорошо. Я передумал и вернулся с полдороги от двери.

— Если хотите, можете проверить сами — попробуйте потом, как у вас сегодня фехтуется, и Рауля с собой прихватите. Реквизит спросите у Оливье или у Мишеля. И ничему не удивляйтесь.

Я прощально кивнул им и отправился к Диане.

В комнатах моей кузины полным ходом шли сборы, так, будто мы не собрались еще позавчера. Похоже, Диана вытряхнула весь свой багаж и придирчиво его пересматривала. Ее служанки Мадлен и Мари, маленькая яркая брюнетка и очень худенькая блондинка, сновали по коридору с ворохами каких-то тканей и свертков, не помешавшими им при виде меня совершить милейшие реверансы и получить в ответ обычную улыбку, заверявшую их в моем полном благорасположении. Они юркнули в комнату, оставив дверь приоткрытой. Внутри возбужденно щебетала канарейка, позванивал маленький колокольчик.

— Диана? — позвал я через приоткрытую дверь.

— Входи! — откликнулась моя сестрица. Вид у нее, когда я вошел, был встрепанный. Мадлен и Мари деловито потрошили атласный тюк с кружевами.

— Похоже, ты очень занята, — заключил я, окинув взором поле галантерейной битвы.

Мадлен и Мари посмотрели на меня с надеждой — если я куда-нибудь уведу их хозяйку, соберут они все это безобразие куда быстрее.

— Мы почти заканчиваем, — отозвалась Диана.

Звучало удручающе, примерно как «мы только начали».

— Это хорошо, — сказал я вслух, — но знаешь, я уверен, что твои девушки справятся сами.

Мадлен и Мари восторженно замерли, боясь спугнуть свое счастье.

— Возможно… — неуверенно ответила Диана, и я вздохнул с облегчением. Сегодня Диане явно тоже казалось, что многое на свете «есть суета». И багаж она вытряхнула скорее из некоторого удивленного любопытства, чем для того, чтобы решить, какое же сочетание будет для нее наиболее удачным и что же для этого следует поправить, исправить и сотворить.

— Я хотел бы тебе кое-что показать. Только найди какие-нибудь перчатки.

— А, понятно! — усмехнулась Диана. — Опять хочешь перед дорогой показать несколько хитрых приемов. Неужели ты думаешь, что они всерьез могут мне пригодиться?

— Думаю. Думаю, тебе это просто нравится.

— Ну да… — меланхолично пробормотала Диана. Потом вдруг встрепенулась и посмотрела мне прямо в глаза пронзительным взглядом. — Да, мне это нравится и возможно, я займусь этим всерьез, так просто ты от меня не отделаешься!

— А я и не собираюсь.

Диана заговорщицки улыбнулась мне в ответ, прихватила из горки на столе пару замшевых перчаток для верховой езды, и на радость ее камеристкам мы дружно направились в оружейную.

— Надеюсь, ты действительно серьезно, — тихо сказала по дороге Диана, — потому что я и правда настроена решительно, теперь я уверена, что мне действительно стоит уметь драться.

— Я тоже уверен, и думаю, в этом уверены не только мы, — ответил я немного туманно, закрывая за нами дверь оружейной.

В это время дня сюда заглядывало солнце, весело освещая латы и превращая их в мирных старых друзей. Как правило, пространства нам здесь хватало. В конце концов, фехтование не самое обычное занятие для юной дамы, чтобы демонстрировать его в более предназначенном для этого открытом месте — считается, что для нее это просто забава, вряд ли способная привести к большим разрушениям в художественно обставленном помещении. Я снял с ковра два клинка почтенного возраста, потемневших и затупленных — в детстве они были для нас просто непомерно большими игрушками. В качестве игрушек они и сохранились, не отправившись в свой срок в железный лом. Один из них я протянул Диане, исподтишка наблюдая, как она себя поведет.

Она задумчиво взвесила шпагу в руке.

— Скверный баланс, — критически бросила Диана.

— Есть немного. Раньше ты не обращала на это внимания.

— Раньше я не была настроена серьезно.

— Хорошо, для настоящих смертоубийств непременно подберем тебе оружие получше, а пока нам хватит и этих. Подержи, взмахни ею несколько раз, почувствуй в руке. Ты можешь творить ею что угодно и ничто тебе не помешает.

Диана, взмахнувшая было пару раз клинком, остановилась и подозрительно посмотрела на меня.

— Ты меня что, гипнотизируешь?

— Нет, но раз ты настроена серьезно, то вполне можешь чувствовать себя иначе, чем обычно.

— А… — И я заметил, что стойка, которую она бессознательно приняла, была почти классической, раньше ее сто раз приходилось поправлять, она еще и отмахивалась. А вот теперь поправлять не буду.

— Начнем медленно и осторожно, — сказал я. — Я буду нападать, а ты постарайся парировать все удары правильно. Нет, не правильно, а просто парировать, как в голову взбредет. Хорошо?

Диана кивнула, немного удивленно. Как и обещал, я начал медленно, Диана исправно отражала удары, поначалу, как будто стараясь вспоминать, как же ее все-таки учили, и несколько неловко, но чем дальше, тем все уверенней, будто шпага все лучше укладывалась в ее руке. Я атаковал чуть быстрее и Диана улыбнулась — вовремя, иначе ей могло бы стать скучно. Затем она нахмурилась — я повел атаку почти всерьез, хоть еще в замедленном темпе. Но она ничего не пропускала. Только отступила на два шага. Кажется, я мог бы действительно попробовать…

И тут внезапно, отбив очередной удар, Диана сделала финт и молниеносный резкий выпад. От неожиданности я едва успел вовремя парировать ее клинок, нацеленный мне в горло, и отскочил.

— Уф!.. — С такой силой удара, если бы я его пропустил, мне пришлось бы плохо.

— Извини, — сказала Диана без тени раскаяния. — Случайно вырвалось.

— Бывает… Что ж, продолжай в том же духе! — разрешил я и подумал, не зря ли это делаю?

Теперь уже не я нападал, а она защищалась, а мы оба нападали и защищались, в зависимости от постоянно меняющихся обстоятельств. Диана вела себя все опаснее — ее атаки становились все менее случайными и более жесткими, мне уже захотелось остановить ее под тем предлогом, что она сотрет себе руку, но я удержался — кажется, причина желанию остановиться была только в том, что я немного занервничал — у нее получалось все лучше и защищаться действительно приходилось всерьез, а не снисходительно делая вид, как я привык раньше. Но я же знал, на что напрашивался. Так что, не дело отступать! Я опробовал на разбушевавшейся кузине прием, который с легкостью прошел у меня сегодня с Оливье. Диана с небрежной грацией уклонилась, почти не замечая. А вот и второй — с тем же успехом — с веселым звоном, в пустоту. Нет, не в пустоту — в стоящий рядом доспех. Диана засмеялась и, разгорячившись, кинулась в атаку сломя голову. Это было страшно — с одной стороны, я боялся задеть ее куда больше чем того же Оливье, даме ни к чему даже мелкие синяки и царапинки, с другой, Диана еще не до конца понимала, что делает, и осторожничать не пыталась вовсе, свято уверенная, что я и так уцелею, даже если она со всем своим энтузиазмом угодит мне в глаз… Та-ак… я увернулся и клинок Дианы зацепил гобелен, что-то с лязгом свалилось. Я сделал шаг назад и врезался в еще один доспех.

— Перерыв! — объявил я поспешно, пока мы оба оказались ненадолго задержаны мелкими препятствиями.

Диана, запыхавшись, беспокойно озиралась, будто не узнавала оружейную, хотя зала не так уж и пострадала. Так же неузнавающе она посмотрела на свою руку, сжимающую клинок. Хотя Диана только что была раскрасневшейся, румянец с ее щек сходил довольно быстро — она остывала и приходила в себя на глазах.

— Поль… это был не урок! — потрясенно вымолвила моя кузина.

— Я знал, что ты это заметишь! — кивнул я, переводя дух. Никаких сомнений, это случилось со всеми. Что ж, это и впрямь закономерно.

— Но как?! Что за колдовство? Я знала, что мне делать, была уверена!

— Это я и хотел тебе показать. Ты уже умеешь драться.

— О, господи… — Диана потрясенно выдохнула и поникла как лишенный воздуха воздушный шарик, она выглядела такой растерянной, что я отбросил клинок в сторону и тут же подошел к ней, чтобы как-то утешить. Но Диана вдруг упрямо встряхнула головой, возбужденно подпрыгнула и кинулась мне на шею как ребенок, не выпуская клинка из руки.

— Спасибо, Поль! Как ты узнал?

— Я просто проверил — со мной одним этого случиться не могло. Логично, что нам дали какое-то преимущество… — я чуть не закончил «перед обычными людьми», но остановился. Мое собственное сознание насмешливо меня спросило: «обычными» людьми или «настоящими»?

— Невероятно! Значит, со всеми? И с тобой? И с Изабеллой?..

— Ну конечно, наверняка.

— Невероятно! — повторила Диана. Хотя что уж может быть невероятным после того, что случилось вчера?

Дверь открылась и в оружейную заглянул отец.

— Это у вас тут такой грохот? — Он удивленно оглядел нас и несколько пострадавшее помещение. — И с каким успехом? — поинтересовался он, кивнув на клинок Дианы.

— С полным! — заверил я.

— Я почти его победила! — весело сказала Диана.

— Только почти? — удивился отец.

— Мы бились не насмерть! — напомнил я.

— Какие молодцы. Ну что же, что позволено быку, то не грех и для Юпитера. — Он подмигнул мне. — Говоришь, это интересно? Попробуем?

— А… конечно! — улыбнулся я и подобрал брошенный клинок, а Диана торжественно вручила отцу свой и отошла к окну, глядя на нас с любопытством. Потом, вспомнив что-то, кинулась к ближайшим доспехам, вытащила из композиции щит и вместе с ним вернулась на свой наблюдательный пункт.

— Правильно, правильно, — одобрили мы с отцом и повернулись друг к другу.

Он оглядел старую рапиру как «экспонат в кунсткамере», загадочно встопорщил усы, кивнул мне, и мы отсалютовали. Взгляд у него был довольно хитрый. В следующую же секунду он начал атаку, без всяких изысков, впрямую, четко и энергично. Я парировал так же четко, а потом попробовал перейти в контратаку. Да не тут-то было. Рапира отца, жужжащая будто оса, оказалась такой же подвижной. Ее острие перемещалось с немыслимой скоростью, совершая мелкие, казалось бы, движения, а потом, резко описав полукруг, вдруг зашло с неожиданной стороны. Я отразил его клинок, все-таки контратаковал и вдруг сообразил, что сделал это слишком быстро и теперь проношусь мимо, тогда как, сделав шаг в сторону, отец мягко вытянул руку… но я все-таки вовремя развернулся, избежав укола и даже почти не потеряв равновесия.

Диана у окна возбужденно присвистнула.

Старые рапиры со скрежетом сцепились в воздухе, разомкнулись и снова столкнулись, выбив искры. Ничего, до гобеленов не долетят… — подумал я и снова попытался атаковать, стараясь переломить это напор. Отец чуть поменял позицию, сделав два шага в сторону, и снова взял инициативу на себя. Он уверенно вел партию, и похоже, при этом совершенно не напрягался, скорее забавлялся. Я попробовал сделать то же самое — да, ничего, помогает такой подход. В какой-то момент мне, наконец, показалось, что его атаки замедлились. Выждав момент, я сделал выпад, попал в парад, отбил контрвыпад, собрался, снова отступил… и воткнулся в стену. Как она там оказалась? Резко присев, я проскользнул под клинком, но воспользоваться маневром в полной мере не успел, хотя из ловушки выскользнул. Нет, это было ничуть не похоже на наше дурачество с Дианой — там мы всего лишь выяснили, что она фехтует лучше Оливье, но дралась она довольно бестолково, так что я чувствовал, что при желании легко справлюсь с ней, это были не предрассудки, я действительно это чувствовал. Так же, как чувствовал, что, в сущности, она стала очень хорошим бойцом. Ей всего лишь недоставало опыта, и она не успела привыкнуть к своему новому приобретенью. А вот отец, похоже, ничуть не сомневался в том, что делает, и он был сильнее меня — его движения были рассчитанней и экономней, он лучше представлял себе картину боя и просчитывал ходы. Я пока что успешно противостоял ему, но он явно бился не в полную силу, он просто экспериментировал. Впрочем, с кем станешь драться в полную силу, если отнюдь не собираешься убить? Видимо, наши новые умения преломлялись через старый, уже имевшийся, опыт. Это тоже было логично. И даже радовало — нас все-таки не совсем подменили.

Но тут бой внезапно закончился. Снова отступив, я зацепился за что-то ногой, поскользнулся и от души загремел вниз. Рапиру я не выронил, но она на мгновение отклонилась настолько далеко, что поставить точку, обозначив шутливый удар прямо мне в сердце, ничего не стоило. Но отец только играючи перекинул клинок себе под мышку и, пряча в усы улыбку, протянул мне руку, чтобы помочь подняться. Глаза у него были веселые.

— Извини, я видел, куда ты идешь, но не сказал.

Я взял его руку и рассмеялся, сев на каменных плитах в шахматную клетку и посмотрев на валяющийся рядом шлем с отвалившимся забралом, который мы стряхнули еще с Дианой — на него-то я и наступил.

— Ты же нарочно меня на него гнал, а я не догадался!..

Отец только посмеивался в ответ.

— Ты прав, — сказал он, когда я встал на ноги. — Интересное ощущение, необычное.

— А вот то, что мы разные, для меня самого новость.

— С чего ты взял? — поинтересовался отец.

— Так мы разные? — спросила Диана, откладывая уже не нужный щит.

— Разве ты не почувствовал? — спросил я отца. Правда, у него это был только первый бой, так что сравнивать было не с чем.

— Может, тут Оливье все-таки прав? — предположил отец.

Я категорично покачал головой.

— Нет. У тебя гораздо лучше тактика и движения точнее. При этом, такое ощущение, что ты орудуешь шпагой, будто кисточкой. И я этому рад! Значит, настоящая жизнь не прошла даром и накладывает свой отпечаток. Этот, если можно так выразиться, «подарок судьбы» преломляется через наш старый опыт.

— А… — протянула Диана. Не знаю, понравилось ей это или нет.

— Это вполне возможно, — кивнул отец, — хотя один момент ты все-таки упустил, — он легко потряс в воздухе клинком, — это оружие мне привычней, чем тебе. Но опыт — этого, пожалуй, тоже не отнимешь. — Он, приподняв бровь, посмотрел на задумавшуюся Диану. — Кстати, по-моему, вам с Изабеллой стоит подобрать себе что-нибудь по руке. Можно, конечно, сделать это уже Париже, можно будет даже заказать что-то новое, а можете поискать что-то временно подходящее прямо сейчас, быстро упакуем и возьмем это с собой.

— Верно! — живо откликнулась Диана и поспешила к двери. — Сейчас я позову Изабеллу!

Я задумчиво посмотрел Диане вслед, прикусив губу. Если она и испытывала от произошедшего двойственные чувства — так, будто она становится собой все меньше и меньше, она успешно это скрывала. В глазах ее по-настоящему блестело какое-то торжество. Может быть, это некоторое новое превосходство вполне стоило частицы души? Может быть, ей и впрямь было интересно? Но мне было за нее страшновато.

— Беспокоишься за нее? — спросил отец, читая все как в открытой книге.

— Да, — ответил я негромко. — Неужели кто-то предполагал, что ей придется рисковать и драться, чтобы таскать для кого-то каштаны из огня? Господи, она такая маленькая… как можно было ее в это втянуть? И Изабеллу? Хорошо, если это умение у них только для защиты. Но, черт возьми, ведь «поднявший меч…» Да ты и сам все знаешь.

— Знаю, — промолвил он, — знаю. — И немного помолчав, добавил: — Но «кто хочет мира, пусть готовится к войне».

— А кто хочет войны, — подхватил я мрачно, — пусть перешагнет через мой труп.

Я заскочил к себе в комнату за последними мелочами вроде пока не захваченного личного оружия и выглянул в раскрытое окно, откуда доносился лязг металла.

Там царило веселье — Готье и Огюст выясняли отношения, усердно гоняя друг друга по двору, а Рауль следил за этим, помахивая не нужным пока клинком.

— Эй! — позвал я. Все трое дружно подняли головы. — Вы там надолго?

Огюст, решив воспользоваться моментом, попытался достать Готье, но тот просто сцапал его клинок левой рукой.

— Леопольд, выходи! — потребовал Готье.

Я возмущенно сделал вид, что сейчас швырну в него своим миланским стилетом. Хотя вряд ли кто-то посторонний мог оценить шутку, но зачем же бросаться ими так громко? Чтобы заявить свой протест я спустился к ним во двор.

Там как раз случилось шаткое перемирие. Огюст полыхал праведным гневом, Готье философски буркал, что, мол, если чего-то достаточно, то этого достаточно, а все остальное — лишнее, а Рауль скромно поглядывал в небо, ехидно улыбаясь краешком рта, что еще больше бесило Огюста. Они уже выяснили, что все получается у них нынче довольно необычно, но тоже заметили, что получается у них это по-разному. Хотя, в сущности, сама разница очень походила на ту, что была между ними прежде. Готье был склонен к сильным замахам и оттого часто уступал Раулю, выжидающему нужный момент и наносящему четкий укол. Огюст, как обычно, был склонен к переменам настроения и оттого порой безнадежно уступал Готье, хотя в целом его превосходил. С Раулем он дрался всегда в плохом расположении духа, но это не значило, что Рауль смог бы пережить такую драку, происходи она всерьез, плохое настроение Огюста могло перейти в качество и закончиться каким-нибудь непредвиденным зверством.

— Скучно, — проникновенно признался Рауль. — Что мы все на тупом? А давайте-ка попробуем на собственном.

— Когда? — осведомился я. — Пора уже ехать.

— Это провокация! — предупреждающе выставил палец Готье.

— С тобой и на остром? — хмыкнул Огюст. — И чей конец станет ближайшим несчастным случаем? Почему-то, мне кажется, что не мой. — В сущности, в бое на остром оружии нет ничего необычного, это в порядке вещей, приходилось даже слышать, что в наше время только так и поступали, но о такой нелепости даже говорить неловко, не верите мне, поверьте Шекспиру — на чем там официально должны были состязаться Гамлет с Лаэртом? Боевое острие и тем более яд на клинке были исключительным сюрпризом для некоторых участников и зрителей. Глаза у Огюста стали бешеными. Не сомневаюсь, на царапину он и правда ответит убийством. Если сумеет. И вполне может суметь, так как о правилах забудет.

Я, прищурившись, покосился на Рауля. Часто его подначки нацелены именно на то, что их никто не примет. Пожалуй, я чаще всего «поддавался» на его провокации — на самом деле Рауль все же куда благоразумней, чем хочет казаться, хотя в целом о благоразумии говорить приходилось далеко не всегда.

— А давай, — согласился я. — Но это последний бой, договорились?

— Ну, понеслось… — с усмешкой протянул Готье, решительно натягивая свой зеленый колет в знак того, что он-то на сегодня закончил. Я избавился от своего и отправил его на скамью, где были сложены прочие вещи и оружие.

— Э-эй, — настороженно проговорил Огюст. — Мы ведь ехать собираемся.

Рауль поднял со скамьи свое оружье, любовно извлек из ножен рапиру, а затем и парную к ней дагу. Глянув на него, я сделал то же самое. Рапира у Рауля, как и у меня, была испанская, похожей работы — немного больше позолоты, рубин в головке, куда вычурнее дужки, немного светлее сам клинок, разница в длине совершенно незначительная, можно было сказать, что клинки одинаковые, но, в конце концов, у него был не «Хуан Мартинес».

— Ну что ж… — сказал я:

— Принято, — сказал Рауль с ухмылкой.

— Истинные кровопийцы! — в сердцах пробормотал Готье, посмеиваясь.

— Испанская кровь, — со смешком отметил Огюст, явно не без порицанья.

Что ж, и у меня без нее не обошлось. Испанкой была моя бабушка по материнской линии.

— И не забудьте про английскую! — вставил я.

— Довольно предисловий! — надменно вскинул голову Рауль. — Приступим!

— Заждался ад? Остыли все котлы? — осведомился я. И мы начали.

Рауль сперва замер, уступая мне первый шаг, потом, выждав мгновение, двинулся вперед и попробовал уколоть. Я тут же перехватил его клинок дагой и выдвинул рапиру ему навстречу. Рауль также ловко парировал кинжалом, сделал шаг назад, совершил рапирой мелкий полукруг и, сделав выпад, попробовал нанести мне укол под руку с кинжалом. Но меня там уже не было, шагнув в сторону, я тоже сделал выпад, зацепив рапирой его кинжал, а мой кинжал оказался приставлен к груди Рауля.

— Тебе повезло, — заметил Рауль.

— Похоже на то, — согласился я, и мы выпрямились. — До какого счета?

— До семи, — не задумываясь, сказал Рауль.

— Спятил? — осведомился Готье. — До трех достаточно.

— Курам на смех! — возмутился Рауль.

— Тогда до пяти, — предложил я компромисс.

— А там посмотрим, — подхватил Рауль. — Что ставим на кон?

— Придумал. Если выигрываю я, кончаем на пятерке и уезжаем. А если ты, продолжаем до семи.

— До двенадцати.

— Ах ты маньяк! Согласен.

Что ж, придется выигрывать.

— Ты за кого? — спросил Готье Огюста.

Тот сделал шаг подальше от Рауля.

— За Англию.

Англия, конечно, условная. В эту мою «английскую часть» какие только роды не входили, немного шотландские, немного ирландские, и те же норманнско-французские. Как говорит отец, любую мало-мальски заметную династию в одну деревню никак не затолкнешь. Заметную династию? Вот только в двадцатом веке о ней не было ни слуху ни духу, не то, что о каких-нибудь Роганах, просто какая-то черная дыра в истории. Или быстрое и основательное забвение после того, как мы вымерли? Гнусная какая-то мысль. Нет, быть не может. То есть, вымереть-то мы можем, похоже, дело к тому идет, но основательное забвение — быть не может. Значит, мы именно в другой истории.

— Ну, тогда я за Испанию, — кивнул Готье. — И что ставим?

— А вероисповедание сменить не хочешь?

— Да ну тебя, — расстроился Готье.

Мы с Раулем снова отсалютовали друг другу и принялись за дело. Рауль решил осторожничать. Если он собирался такими темпами драться до двенадцати, то это было просто неосуществимо. Разве что он ждал, что, помня о времени, я стану торопиться, нарываться и дам ему быстренько выиграть все двенадцать партий. Скорее всего — вполне в духе Рауля было в разгар игры в жмурки залезть на подоконник и поставить перед собой большой кактус. Хоть это был не совсем Рауль, а некая его новая составляющая, но разница между его составляющими в этом смысле была совсем невелика. А вот и потороплюсь… Вспомнив недавний бой в оружейной и сравнение шпаги с кисточкой, я лихо повел атаку и не успел разойтись, как Рауль ойкнул. Я отпрянул. Рауль задумчиво потер левый бок.

— Не задел? — поинтересовался я.

— Почти нет, — ответил Рауль. Что ж, никакие капли крови на его рубашке не выступили, видимо, ойкнул он только от неожиданности. — Не ждал от тебя такой прыти, — подтвердил он.

— Два — ноль, — хладнокровно, с явным затаенным злорадством подытожил Огюст.

Но в следующем бою Рауль отыграл очко. Я слишком поторопился, решив закончить поскорее — промахнулся мимо Рауля, и получил царапину в боку, вот тут-то первая капля крови и появилась.

Беспокойство Готье прорвалось наружу:

— Нет, черт возьми, вы занялись совершенно не тем! Какая вас, к дьяволу, муха укусила?..

Но мы с Раулем уже примеривались к новой схватке. Царапина меня отрезвила. Ладно, больше я на кактус не попадусь. Значит, совершенно четко, как с мишенью — я ведь могу сделать с тобой все, что угодно, разве нет? Парад, шаг назад, финт. Готово. Рауль получил удар в бедро. Легкий, крови видно не было, но где-то под расшитым буфом пара капель наверняка выступит.

— Три, — поспешно сказал Огюст. — Черт бы вас побрал, вам еще и переодеваться придется.

— Все равно еще не все собрались, — с ледяным спокойствием напомнил Рауль. — Мы успеем.

— Придушил бы паршивцев как котят… — проворчал Готье.

Мы сцепились гардами. Кинжал Рауля скользнул едва не по моей брови, но мой уже был у его горла.

— Четыре? — спросил я.

— Чем тебя кормили? — поинтересовался Рауль.

Кактусами.

— Неважно.

Ну, если повезет, это последний раз…

— Ч-черт… — выдохнули мы с Раулем одновременно. Я почти попался на ту же удочку, что в прошлый раз. Но именно «почти», острия наших рапир с красивой идентичностью воткнулись в нас обоих — в самую середку груди. Но в сущности, даже не царапнули, мы оба вовремя остановились и успели ослабить нажим, собственно, наш возглас был связан не с тем, что мы едва сами не накололись, а с тем, что очень не хотелось по случайности убить приятеля. Хорошо отточенный клинок при точном ударе проходит сквозь человека как сквозь мягкое масло, можно даже не ощутить ни малейшего сопротивления.

— Это не в счет, — вымолвил Рауль. Но был он при этом бледен как его рубашка.

— Черта с два! — с рыком выпалил Готье. — Очко каждому — пять-два! Конец спектакля!

— Уф… Мир? — улыбнулся Рауль, глядя на меня блестящими глазами, в которых пряталось что-то похожее на новую беззаботную подначку. Но это был просто застарелый рефлекс — подначку в его глазах начисто застилала тревога. Ему уже так же не хотелось испытывать судьбу, как и мне.

— Да хоть вечный, — согласился я.

Готье, ворча, двинулся к скамье и начал свирепо раскидывать там вещи, раскапывая свою перевязь. К нему присоединился Огюст. Он был рад за Англию, но еще больше был рад, что все уже кончилось.

Рауль тихо рассмеялся.

— Ну и утро, а? А ведь мы еще и за ворота не выехали.

— Утро как утро, — пожал я плечами. — Прямо как у Хотспера, «как сказал он, угробив семь дюжин шотландцев перед завтраком: „Пора бросать эту мирную жизнь и заняться делом“».

— Как раз «шотландцев» порубить не удалось, — пожаловался Рауль.

— А тебе зачем? — простодушно полюбопытствовал я.