Коронованный лев

XX. Bellum omnium

А спалось в кресле на удивление неплохо. Может быть потому, что каким-то образом от близости того, что должно случиться, казалось, что все уже кончилось — как бы оно там, в итоге, ни обернулось. Или как раз потому, что спалось в кресле, где все было под рукой, включая и врагов, что в самом доме, — уж мне-то они все же в большинстве своем были не друзья, — что в пяти шагах за его стенами. И раз они здесь, ни за кем не надо гоняться, никого не надо искать, ни решать, что с ними делать — все повернется как повернется. Все уже на месте. Почти.

Огюст так и не счел нужным меня разбудить, и взглянув с утра, проснувшись уже от света, на бледное, унылое сквозь оправленное в свинец стекло небо, расчеркиваемое птицами, я был ему за это благодарен. Он и сам заснул там, где сидел, положив руки на стол, а голову на руки, чуть не в обнимку с аркебузой. Я спустил было ноги с подоконника на пол, но, призадумавшись, притих. Вот и двадцать четвертое. Все-таки наступило. И теперь уже не заснуть. Может быть, в следующий раз — уже навечно. Чем дольше кое-кто не вспомнит, какой наступил день, тем лучше.

Но сегодня решать было не мне. Ведь было воскресенье. И Огюста разбудил колокольный звон.

— успел мысленно произнести я строки Эдгара По, еще прежде чем он пошевелился и со стуком выронил аркебузу.

А ведь утренний воскресный звон еще далеко не набатный.

Огюст выругался спросонья и снова раздался грохот — он тут же запустил руку в груду оружейного скарба перед собой.

— Огюст, это утро, — сказал я успокаивающе.

Огюст снова тихо чертыхнулся и огляделся.

— Вот и двадцать четвертое… Ничего не случилось?..

— Пока нет. Еще не вечер, — прибавил я.

— Тьфу ты!.. — Огюст встряхнул головой, окончательно просыпаясь. — Ты нарочно?

— Угу. Чтобы потом хуже не было.

— Да куда уж хуже… — Огюст задумчиво гипнотизировал остановившимся взглядом окно. — Если бы все уже случилось, было бы легче? — спросил он отрешенно.

— Не было бы, — сказал я уверенно, хотя понятия об этом не имел, и не исключено, что исподтишка думал обратное.

Огюст, не удержавшись, чуть улыбнулся.

— Да, стоит иногда смотреть правде в глаза.

«Хотя она такая переменчивая тварь», — подумал я. И почувствовал, что сказал именно правду.

Между тем, приглядываясь к Огюсту, я понял, что, строго говоря, ему уже легче. Слишком много невероятного, того, что воспринять по-человечески просто невозможно. А человеческий ум не в состоянии постоянно быть в напряжении, он просто отказывает, перестает воспринимать все так остро, как, казалось бы, должен был. И в какой-то степени все навалившееся не только сводило с ума, но и сглаживало ужасы, каких мы ожидали, отодвигая их с первого плана в сторону, делая их менее важными и настоящими. Конечно, до определенной степени. Только для определенной. Как вера в собственную смерть, которая, ведь, такая невероятная штука…

А может быть, это и значит — смотреть правде в глаза? То же самое, что не видеть мелочей, а абстрактная суть, по сути, мало что значит, и почти совсем не страшна.

Адмирал чувствовал себя с утра сносно, но находился в препаршивом настроении и яростно скрипел пером по бумаге, составляя уже которое письмо королю. Ведь все было так замечательно, когда он почти не выходил из Лувра. А теперь, когда он был буквально «выведен из обращения», его августейший названный сын даже не думал навещать своего бесценного и незаменимого наставника. Посмотрев на Колиньи, бесящегося в одиночестве и заводящее старое о том, что он не собирается позволять прятать себя как ненужную вещь, я сухо пообещал вернуться после обеда с нашими английскими друзьями и отправился домой.

На улицах, казалось, все страсти улеглись, все успокоилось. Воскресенье разливалось повсюду фальшивой благостью. По прежнему яркие небеса превращали Париж в мирный карамельный городок. Только в них кружилось откуда-то удивительно много воронья, согнанного звоном с колоколен. Неужели их всегда так много? Или все-таки сегодня особенно?

Я внезапно ощутил приступ острой ненависти к возможности предчувствий и любой мистике. В этом было слишком много от дешевой патетики и белыми нитками шитых фокусов. Но иногда так бывает и в жизни, и выглядит в ней еще отвратительней чем на сцене.

У отца одновременно находились и испанцы и Таванн с Бироном. Когда я появился, они как раз гурьбой выходили из его кабинета, вместе с ним самим, и вид у них всех был чрезвычайно мрачный и озабоченный. Вот оно, наконец? О чем они говорили? Уже о том, что произойдет нынче ночью или все же о чем-то еще?

Завидев меня, отец приветственно поднял бровь.

— Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом?

— Э… — озадаченно протянул я.

— Ответ верный, — удовлетворенно кивнул он и целеустремленно двинулся со всей компанией к выходу, продолжая на ходу перекидываться какими-то отрывочными репликами с Таванном.

Я отправился искать Готье. Тот нашелся в оружейной, с лопаточкой на длинной ручке в руках, у засыпанного песком стола для разработки тактических маневров на котором, напряженно хмурясь, что-то задумчиво вычерчивал.

— Что происходит? — спросил я.

Готье с легким удивлением поднял взгляд, а заодно и лопаточку, продолжая опираться локтем о бортик песочницы.

— Ничего. Я думал, тебе лучше знать. Кто у нас в эпицентре событий?

В эпицентре? Мне показалось, что мы говорим на разных языках или имеем напрочь неправильное представление о том, в каких измерениях находимся.

— У нас-то как раз ничего не происходит. А что здесь? Уже что-то слышно о том, что затевается ночью? Что тут делал Таванн с испанцами?

— Понятия не имею, — Готье развел руками. — Нельзя же быть таким параноиком… Твой отец как-то не делился на этот счет информацией.

— Что значит, не делился?

Готье вздохнул и опустил лопаточку в изрытый песок.

— Ну а до того, он много делился? — видя мой все еще недоуменный взгляд, он добавил. — Должно быть, это все кажется ему несущественным.

— Несущественным? Отчего они тогда все дружно выглядели как на похоронах?

— Мало ли. — Готье пожал плечами. — Тут может быть целая прорва причин. А если будет что-то важное, нас это все-таки не обойдет.

— Не обойдет? — непонятно отчего вскипел я. — Да ведь уже двадцать четвертое!

— Знаю, — меланхолично отозвался Готье. — А что поделаешь?

— А где Рауль? — спросил я.

— В церкви, с дамами. Сегодня ведь воскресенье.

— Угу, я и забыл, — соврал я мрачно. — Тогда почему ты здесь?

— А — потому, что я безбожник, Б — мне все опротивело, В — потому что кто-то же должен быть здесь.

— Гениально. А в планах у нас что-нибудь изменилось?

— Пока нет.

— Что ж, может быть, это и хорошо.

— Но тебе придется встречать здесь гостей.

— В каком смысле?

— Ты не забыл, что я, твой отец и Рауль отправляемся вечером в Лувр?

— А, ну да… — Я сделал вид, что меня это ничуть не тревожит. — Но надеюсь, вы не забыли, что у нас есть еще и девушки, которых вы в Лувр не берете, и что мы с Огюстом сегодня прячем Колиньи? Правда, не исключено, что повезем мы его не в дом Уолсингема, а прямо сюда.

— Что? — изумился Готье.

— По-моему, здесь будет безопаснее. Если вообще где-то есть безопасное место. За его домом присматривают хранители.

— Зачем?!

— Вот и я тебя спрашиваю — зачем? Значит, для них это почему-то важно?

— О господи, — устало вздохнул Готье. — Дался вам этот старый пень!

— Но он ведь зачем-то дался им. По какой-то причине им надо, чтобы какие-то события протекали так же, иначе не пришлось бы им самим тут что-то подстраивать. Наверное, он все-таки нужен им как клин — разделяй и властвуй.

— Как будто других способов нет…

— Но ведь этот-то проверенный.

Готье уставился на меня и смешливо булькнул, старательно подавляя смех.

— Извини, — сказал он. — Как-то не получается все это воспринимать всерьез.

— Ну и ладно, само приложится, — утешил я.

Рауль с девушками вернулись примерно через час.

— Как впечатление от шоу? — громогласно вопросил, встречая их с нетерпением, Готье.

— Мир прекрасен, — сдержанно сказал Рауль. — Когда священник спрашивает, нужно ли хранить мир божий — насколько это нормально? С одной стороны, вполне нормально. Бывает и не такое, сплошь и рядом. Но почему именно такими словами? Тут явно больше одного смысла.

Назначенный час все близился, а отец, как обычно, не появлялся. Я начал нервничать, если слово «начал» хоть как-то применимо к двухнедельному полному, но продолженному, как определенная форма глагола, крушению нервной системы. Наконец от него пришла скучная записка о том, что он в Лувре и все идет по плану, Рауль и Готье тут же засобирались туда же, во дворец. Я пожелал им удачи и засобирался снова к Колиньи. Диана и Изабелла оставались одни встречать гостей и объяснять им, что не происходит ничего особенного. Я надеялся, что Жанна поможет им справиться. Мы же с Огюстом должны были, в зависимости от ситуации, доставить Колиньи или в дом Уолсингема, или к нам, и в любом случае, вернуться затем домой, посмотреть, что будет происходить. И если здесь все будет в порядке, возможно, тоже наведаться во дворец. Это была одна из причин, по которой мы еще не окончательно отказались от идеи с домом Уолсингема — все же очень трудно находиться в нескольких местах одновременно.

Напоследок я выглянул в окно и посмотрел на идиллический, мирный, тихий сад. Сколько измерений реальности постоянно сосуществуют рядом? Столько же, сколько мнений? Сколько живых существ, и неживых тоже? Сколько существует точек отсчета — от ядра каждого атома? И более, возможно, до бесконечности? И это не имеет значения только потому, что это невозможно представить. Но может быть, когда-нибудь, это будет возможно. До определенной степени. Всегда и везде только до определенной… Казалось, стоит только сделать один шаг в этот покой и все изменится, вся система координат, вся реальность. Надо только закрыть дверь, за которой бушуют штормы.

Я закрыл окно и позвал Мишеля. Пусть уж заодно и он глянет на Колиньи, если Огюст все еще беспокоится.

Сегодня дом адмирала выглядел еще более обычно и печально, чем вчера. На улице рядом с ним не было вообще никого — случайные прохожие, разумеется, не в счет. Я не увидел поблизости даже хранителей, хотя наверняка кто-то из них присматривал за домом и днем, возможно, из соседних домов.

— Фортуна — продажная девка, — вздохнув, философски пробормотал себе под нос Мишель, чем несказанно меня удивил. Неужели и ему было до этого какое-то дело? Хотя, отчего же не быть? Ему этот мир, как ни крути, ближе чем мне.

— Ты говоришь о том, что видишь? — на всякий случай поинтересовался я.

— В точности так, сударь, — ответил Мишель, педантично прибавив: — Доверять можно лишь тому, что очевидно и проистекает из опыта.

— А как по-твоему, Мишель, проистекает ли из опыта существование такой особы как Фортуна?

Мишель рассмеялся.

— Едва ли, но говорить обиняками можно и о том, что истинно, не греша этим против истины.

Я кивнул.

— Что ж, «если боги ополчились на меня и мое семейство, — повторил я слова Марка Аврелия, — значит, у них есть на то какие-то причины».

— Прошу прощения, — с тревогой сказал Мишель. — Неужели ополчились?

— Ну, не считая того, что их не существует, людей они, похоже, не любят, — пошутил я. Мишель неуверенно промолчал, не ведая точно, в каком месте заканчивается шутка.

В доме адмирала было почти так же пустынно и печально как снаружи. Хотя, почему это печально? Снаружи стоял веселый теплый воскресный денек. А если «многие знания — многие печали», то это несчастье лишь тех, кто что-то знает. Прибыл я ничуть не рано, бедный Огюст едва сдерживался, чтобы не начать бегать по потолку.

— Он отказывается наотрез! — вымученно воскликнул он, едва снова меня увидев.

— Поздно, — сказал я, мысленно даже поблагодарив Колиньи за такое поведение — он не давал Огюсту всерьез ни о чем задуматься, отвлекая и заставляя беспокоиться по пустякам. — Сидни и Роли скоро будут здесь. Пожалуй, мне стоит с ним поговорить…

— Да! — не сумел сдержать энтузиазма Огюст. — Рад, что ты захватил с собой Мишеля, — заметил он уже спокойнее, кивнув приветственно и одобрительно и ему.

Мы дружно и решительно вошли в спальню. Адмирал ответил нам взглядом исподлобья. Сегодня в комнате даже никто и не толокся, видимо, из-за его дурного настроения.

— Вы не собираетесь оставить меня в покое, де Флеррн?

— Вы знаете, что за вашим домом следят, господин адмирал? — спросил я, не обращая внимания на его выражение лица, отчего оно, кстати, тут же и смягчилось. Я бы даже решил, что на нем промелькнуло сдержанное оживление.

— Следят? Что это значит? — Значит, он еще не всем стал безразличен?

— Полагаю, то же, что и… — я повел рукой, показывая, что деликатно умалчиваю о состоянии его здоровья, ибо оно и так очевидно.

— Не понимаю, — капризно сказал Колиньи.

— За вашим домом следят, — повторил я. — Полагаю, затем, чтобы вы не вздумали его покинуть.

Вены на его сухих висках заметно взбухли.

— С чего вы взяли?

— С того, что за вашим домом следят ночью, чтобы под покровом темноты вы никуда не ускользнули. Мне не хочется думать, для чего именно, но боюсь, ваша жизнь может быть в опасности.

— А вы уверены в том, что это мои враги?

— А вы полагаете, что это могут быть ваши друзья?

Колиньи перевел взгляд на Огюста.

— Это действительно так? Вы их видели?

Огюст кивнул утвердительно.

— Почему же вы мне не сказали, де Флёррн?

— Я не хотел вас беспокоить…

Колиньи насупился. И снова перевел взгляд на меня.

— И кто это, по-вашему, мог быть?

— Понятия не имею, — ответил я с самым честным видом, на какой был способен. Разумеется, он мне не поверил. Но больше идее покинуть свой дом он всерьез не противился, хоть и не переставал ворчать. На это его непостоянство я и рассчитывал.

— Почему тебе удается так легко с ним управляться? — недоуменно спросил Огюст, когда мы снова вышли за дверь.

— Потому, что мне, собственно говоря, все равно, что он может подумать, сказать или сделать.

Огюст покосился на меня исподлобья.

— А тебе действительно все равно?

— Совершенно.

Он сердито встряхнул головой, раздув ноздри и сверкнув глазами, и даже ударил каблуком в ближайшую стену.

— Ты не веришь, что у нас получится! Ни во что не веришь! Ты все равно думаешь, что ему крышка, и тебе наплевать!.. Он для тебя уже мертвец!..

— И я тоже. Мы оба одинаковы. Тебя это устраивает?

Огюст от неожиданности замолчал.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что есть. В целой бездне миров мы все давно мертвецы.

— А… ты имеешь в виду в будущем…

— Которое, в каком-то смысле, давно уже существует. Да. Ну и что нам всем терять?

— О Господи, чушь какая…

— Неважно. Просто уже все не страшно, и меня это не волнует. Никак.

— Ой, — сказал Огюст и посмотрел на меня с тревогой, как на тяжело больного. Почти как на Колиньи.

— Да нет, нет, не настолько, — успокоил я его, смягчая краски, — это все абстрактно. Просто я все-таки верю, что хуже уже не будет, а насчет лучше — уж как получится. Неужели ты всерьез веришь, что у тебя не хватит духу при необходимости схватить Колиньи за шиворот и самому затолкать в экипаж, пусть даже силой? Хватит, ведь верно? — Огюст бессознательно кивнул. — Ну и о чем тут беспокоиться?! Нужно тебе всерьез его согласие? Теперь уже решает не он, что бы он ни сказал на это в дальнейшем. А я ему и вовсе никогда не подчинялся. Потому мне и проще. К тому же, похоже, я сбиваю его с толку, и пока он раздумывает, что бы все это значило, мы можем действовать. А если тебя так смущает, что он смертен, подумай о том, что смертен и ты. Если у тебя ничего не получится, что ж, такова жизнь, может не получиться у кого угодно и когда-нибудь все будем там, где будем. Естественным образом или совершив какую-то ошибку, о которой можем даже не подозревать.

Огюст перевел дух, покачав головой.

— Да, верно… схватить его за шиворот при необходимости мы сможем.

Уже смеркалось, когда наконец прибыли Роли и Сидни со своим экипажем. Оба англичанина были в отличном настроении. Им нравились такие шпионские игры. Похоже, их настроение передалось и Колиньи, даже до того, как он на самом деле их увидел. К вечеру он немного оживился, Огюст распорядился, чтобы его должным образом подготовили и одели. А я тем временем разговорился с англичанами.

— Любопытный маневр, — проговорил Роли, возбужденно расхаживая по спартански, хотя нет, простите — пуритански обставленной адмиральской гостиной. Его глаза азартно блестели. — А от кого вы его все-таки прячете?

— От кого получится, — я пожал плечами. — Кстати, когда вы подъезжали сюда, то не заметили ничего необычного?

Роли и Сидни переглянулись. Сидни небрежно сидел с бокалом белого вина на краешке стола.

— Как будто, нет, — сдержанно заметил Сидни.

— Вам не показалось, что за домом или за вами следят?

Роли заинтересованно уставился на меня, и его глаза заблестели еще ярче.

— Нет, — ответил он, хотя его тон определенно говорил: «А жаль!» — Вы ведь имеете в виду людей Гиза? — заметил он пренебрежительно.

— Может быть, но скорее всего — нет.

— Любопытно, — повторил Роли. — А от кого же еще?

— Если вы с ними встретитесь, то непременно их узнаете.

— Звучит весьма интригующе, — отметил Сидни. — Что же это за таинственная сила?

— Вам придется быть с ними весьма осторожными. — Я подошел к окну, чуть сбоку, и посмотрел уже привычно на те углы, за которыми видел кого-то прошлой ночью. Правда, мешал свет в комнате, а за окном было уже темно. Но я ведь знал, что искал, а подходили ближе они именно, когда было темно. И на этот раз среди теней я снова заприметил почти неподвижные силуэты. Едва видные, их присутствие скорее угадывалось, но я был уверен, что не ошибаюсь. Стража снова была на своем месте. — Думаю, уже есть смысл приготовиться к драке.

Роли издал тихое заинтересованное восклицание и тоже подошел к окну.

— Вы что-то видите? Я — ничегошеньки! — Силуэты действительно совсем растворились в тенях.

— Они здесь, — заверил я. — Если нам повезет, это действительно шпионы Гиза и они обычные люди. А если нет, будьте готовы к тому, что они сильнее обычных людей, почти не чувствуют боли, если вообще ее чувствуют, и пользуются отравленным оружием, хотя отрава обычно не смертельна — на их клинках какой-то жгучий состав, это весьма неприятно и может сильно выбить из колеи, если этого не ожидать.

— Вот чертяки! — рассмеялся Роли. — Прямо какие-то арабские сказки.

— Да, зато они не очень умны, с головой у них так себе. Одурманены и действуют как заведенные.

— Как ассасины? — с понимающим кивком полюбопытствовал Сидни. — Только те еще были чертовски хитрые.

— Похоже, — согласился я.

— Или берсерки, — вставил Роли. — У тех с головой было совсем скверно.

— В некотором роде, в том же духе. Но соображения у них свои. Вернее, у того, кто их послал. У них самих, судя по всему, вовсе нет никаких соображений.

— Понятно… — протянул Сидни, покосившись на меня с подозрением.

— Можете считать, что я пошутил, — сказал я ему с улыбкой, решив не нагнетать атмосферу. Кажется, о том, что авантюра может оказаться сумасшедшей не только в переносном смысле, но и в прямом, если ее затеяли сумасшедшие, они уже задумались. — Но если вы случайно столкнетесь с тем, о чем я только что говорил, не удивляйтесь. Ничего страшного, это в порядке вещей. Хоть, конечно, не совсем в порядке.

Роли похлопал меня по плечу.

— Что-то не заметно, чтобы вы были в кольчуге, — заметил он хитровато.

— А вдруг мне придет в голову уходить по крышам? Тогда она может мне помешать.

Роли весело хрюкнул.

— А я уже почти поверил!

Я посмеялся вместе с ним.

Неважно. Вера придет по мере надобности.

Огюст зашел к нам, сказать, что все готово. И мы отправились к экипажу. Адмиралу помогали его слуги и Мишель. В конце концов, он был даже не в таком плохом состоянии, чтобы переносить его в носилках. Ночь была еще тихой и свежей. Насупленного Колиньи усадили в карету. Все это время он поглядывал орлом и выглядел недовольным, но не протестовал. Я оглядывался по сторонам, ожидая, произойдет ли что-то сейчас. И подумывал о том, что если не произойдет ничего, возможно, будет все же разумнее сменить пункт назначения. Но беспокоился я напрасно.

От углов как-то скучно и буднично отделились молчаливые тени. И именно потому, что они были молчаливы и будничны, остальные заметили их позже меня, но не заметить их было уже трудно. Будто бы ненароком, они окружили нашу компанию вместе с каретой. Я насчитал примерно дюжину пришельцев. Тут же подтянулись еще трое. Пятнадцать. Прямо как на сундук мертвеца…

— Кто эти люди? — вопросил из кареты Колиньи.

— Вы не должны покидать этот дом, — провозгласила одна из новоявленных фигур монотонно и требовательно.

— Сейчас проверим… — ответил я, и громко спросил: — Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом?

— И сохранится в мире! — дружно и громко отрапортовали хранители. А вместе с ними и один из слуг Колиньи, что держал сейчас лошадей. От такого единодушия все кругом вздрогнули.

— Что за черт?.. — пробормотал Роли, не резким и не быстрым, но неуклонным движением обнажая шпагу.

— Вы не нужны здесь сейчас. Идите с миром, — объявил я. Можно ведь попробовать сперва и более легкий путь…

— Нет, — ровно, безо всяких эмоций отозвался первый из заговоривших хранителей. — У нас другой приказ. Мы не должны никого больше слушать. Ходит повсюду лукавый, аки лев рыкающий, ища кого бы пожрать. Вернитесь в дом.

Колиньи сам высунулся из окошка кареты.

— Я вам приказываю пропустить нас! — велел он властно.

— Вернитесь в дом, — последовал все тот же безразличный ответ. — Сегодня вас убьют. Это предначертано. Мы должны проследить, чтобы ничто этому не помешало, или убить вас сами.

Сидни прерывисто вздохнул.

— Вот это да!..

Даже у меня от такой откровенности невольно по коже прошел мороз. Но значило это еще и то, что в той же мере это приговор для самих хранителей, которые попытаются нас остановить.

— Огюст, — окликнул я не оглядываясь, и услышал чужой короткий стон и звук падения, тут же, лишь с самым неуловимым усилием подавив то, что мог бы при этом почувствовать. Ни Огюст и никто из нас сегодня уже не был склонен задумываться о возможной ценности человеческой жизни. Время для этого уже прошло или еще не настало. А сегодня — сегодня была Варфоломеевская ночь!

Хранители, похоже, с изумлением уставились на своего первого павшего. К которому ближе всех стоял именно Огюст, с длинным кинжалом в левой руке. Зато никто больше не держал лошадей.

— Гони! — велел Огюст кучеру. Отчетливо и сухо как сломанная ветка, щелкнули длинные вожжи. Карета рванулась вперед. А из-за углов выскочили еще пять человек. Уже двадцать…

— Помните, что я вам говорил! — крикнул я бывшим начеку англичанам. — Бейте насмерть! — Может, кольчугу я и впрямь с собой не захватил, но пистолеты все-таки не забыл. Выхватив из-за пояса первый, я тут же разрядил его в лицо единственного говорившего хранителя. Успешно. Предводитель рухнул. Хранители тоже схватились за бывшие у них наготове пистолеты и аркебузы. Дико заржала одна из лошадей, похоже, раненая шальной или прицельной пулей. На крыльцо выскочили слуги Колиньи с аркебузами, не зря затаившиеся там по нашему с Огюстом приказу и дали залп. Пули засвистели повсюду, застучали градом, рикошетя от стен и булыжников и снопами высекая искры.

Стрельба с крыльца и из ближайших окон была больше беспорядочной и просто отвлекла хранителей от цели, насколько можно было отвлечь таких целеустремленных людей. Зато это дало возможность нам с Огюстом бить без помех и промахов. Из четырех моих выстрелов, три попали точно в цель. Четвертый пистолет все-таки дал осечку — что ж, с ними бывает… Значит, настал черед холодного оружия, благо, никакой дистанции с противником уже и не было.

Огюст тоже уже расправился с несколькими. Врагов на поле боя осталось сразу же меньше десятка. «Войну порождает не нападение, а оборона»[16], — прозвучало у меня в голове. Оставить в живых хоть кого-то из них было сейчас совершенно невозможной роскошью, несмотря на то, что, в сущности, они ведь были ни в чем не повинны — просто одурманены. Но они представляли собой опасность, безликую и трудноистребимую. Конечно, все это только самооправдание. Но что поделаешь, иначе не выходило, я не мог заставить себя их ненавидеть, и не очень-то хотел. Как ни крути, была ведь во мне некая часть личности, для которой убийство кого угодно крупнее мухи казалось едва ли не нонсенсом. Хотя другая часть моей личности умела это проделывать даже чересчур хорошо…

Было некогда в этом разбираться. По крайней мере, я уже был готов к тому, что они сильнее обычных людей, и на этот раз, когда не было никакой неожиданности, мне это почти совсем не мешало. Я не пытался относиться к ним пренебрежительно и как-то недооценивать, и потому очень быстро избавился еще от троих, не дав им возможности всерьез сопротивляться, хотя большинство из них были в бригантинах или кирасах. А потом услышал удивленный и сердитый вскрик Сидни — по всей видимости, его задели, и он уже оценил всю прелесть состава, который покрывал их клинки. На мгновение у меня мелькнула мысль, что сегодня все может быть иначе и теперь на их клинках есть нечто, способное произвести не один лишь неприятный деморализующий эффект, но что толку об этом думать, если даже и так? Развернувшись, я вогнал ранившему Сидни хранителю клинок рапиры в подмышку, где не мешала кираса. Хранитель рухнул.

— Как вы? — поинтересовался я.

Сидни отчаянно тряс левой рукой, но выглядел вполне жизнеспособным. На светлой разорванной перчатке расплывалось темное пятно. Кто-то из слуг уронил возле крыльца масляную лампу, горящее масло растеклось только по мостовой и пока не грозило пожаром. От огня, отражающегося в металле, всюду мелькали яркие сполохи.

— Неплохо, если это не яд…

Я кивнул. Еще один выстрел, чуть в отдалении, снова заржали лошади, послышался крик. Далеко карета с Колиньи не уехала. Несколько хранителей увязались за ней и, похоже, подстрелили кучера. Я бросился за ними вдогонку.

Огюст и Роли за моей спиной костерили нападавших на разных языках, но какое-то, если тут было применимо это слово, жизнерадостное возбуждение в их голосах подсказывало, что дело идет к концу. Раздавались позади и одиночные выстрелы и азартные выкрики слуг. Двое хранителей подбежали к остановившейся в конце переулка карете.

— Мишель! — крикнул я. — Слева!..

И тут же из левого окошка кареты вырвалась огненная вспышка, сменившаяся даже в темноте хорошо различимым клубящимся белым дымком, поплывшим вверх. Сунувшийся было к карете нападавший со стуком растянулся на мостовой. Я выдохнул. Слава богу, Мишель не дремал. Последний оставшийся хранитель поступил немного умнее, он не полез в карету, а быстро взобрался на место кучера. Наверное, когда-то это было его привычным занятием, — подумалось мне, — почти рефлекс. Возница хлестнул лошадей в тот самый момент, когда я вскочил на запятки, подумав, что вообще-то — «не царское это дело…» и едва успев ухватиться за что-то, совершенно для этого не приспособленное, но попавшееся под руку — это было просто украшение — голова Горгоны с торчащими в разные стороны атакующими змеями. Я перехватил более удобную латунную ручку, за которую обычно держатся лакеи, припрятал длинную рапиру в ножны, чтобы не мешала, а потом, используя и ручку и голову Медузы и прочие выступающие детали, полез наверх, на крышу. Вот так же я недавно штурмовал беседку, спасаясь от девушек, когда мы дурачились с рапирами в саду. Карета подо мной гремела, дергалась, болталась и плясала. Какие-то постромки определенно были не в порядке, и движение шло рывками. В ближайший поворот мы вписались, ударившись об угол и едва не оставив в том месте колесо. Но скорость была не такой уж большой, что-то у возницы не клеилось. Я посмотрел на него сверху с печалью. Он определенно меня не замечал. Приноровившись к ходу экипажа, я выбросил руку с дагой ему в шею, почти в открывшийся под краем каски затылок, когда он нагнулся, снова хлестнув коней. Он судорожно дернулся, взмахнув руками, выронил вожжи, попытался выхватить оружие и уронил загремевшие и пистолет и шпагу вниз, на мостовую.

— Тихо, тихо… уже все, — утешающе прошептал я, перебираясь на его место и почти осторожно сталкивая тело возницы на землю. — Определенно, — пробормотал я не слишком весело, подхватывая вожжи и придерживая спотыкающихся, недовольно ржущих лошадей, и теперь уже точно обращаясь к самому себе, — выражение: «„перо“ сильнее меча» придумали ассасины…

Кругом хлопали ставни и раздавались изумленные и недовольные возгласы. В окна высовывались парижане в ночных рубашках и колпаках, и никак не могли взять в толк, что происходит. «Что-то непохоже, чтобы они были готовы сегодня к каким-то зловещим действиям, — подумал я отвлеченно с некоторой благодарностью. — А может, просто квартал такой попался».

Послышалось среди прочих и некое нелицеприятное рассуждение о «хозяевах жизни», отчего-то так знакомое почти что по другой жизни, что я невольно развеселился, и хотя вслед за этим в карету и в меня полетел из окон какой-то мусор, я уже спокойно направлял лошадей прочь, а вернее, обратно к дому Колиньи.

— Кто здесь? Что происходит? — грозно осведомился он сам, высовываясь в окно.

— Все в порядке, господин адмирал, — успокоил я. — Мы только заглянем за теми, кого оставили.

Уже издали было видно, что у Огюста и компании все в порядке, завидев возвращающуюся карету, они все бросились к нам. Я остановил лошадей, не подъезжая к ним вплотную, и сошел на землю, осматривая постромки. Повреждены, конечно, но ничего, сойдет, доехать можно. И колесо, кажется, не отваливалось. У одной из гнедых лошадок была неглубокая рана в шее, просто содран кусок шкуры. Неприятно, но не смертельно.

— Все живы-здоровы? — поинтересовался я у подошедших.

— О, наши — да! — живо отозвался Роли. Глаза у него были почти на лбу, но происходящее ему определенно если не нравилось, то казалось чертовски любопытным и, может быть, забавным, уж по меньшей мере — занятным.

— Если только это не яд, — слегка запыхавшись, с трудом улыбнулся Сидни.

— Как адмирал? — напряженно спросил Огюст.

— Со мной все в порядке, де Флёррн, — сварливо ответил тот сам, из кареты. — Сколько можно обо мне беспокоиться?..

Огюст вздохнул и выразительно закатил глаза. Я, кажется, тоже.

— Ну что ж, тогда в дом Уолсингема! — поторопил я.

— Конечно! — воодушевился Огюст. И адмирал уже не возражал на это ни единым словом.

Наш ночной караван прибыл точно на место не слишком торопясь и не такой уж маленькой толпой. Что ж, чем больше, тем лучше, а если соединить эти силы с англичанами и не позволить застать себя врасплох — у Колиньи были теперь все шансы не только пережить эту ночь, но и какое-то количество последующих.

— Очень советую вам все же быть этой ночью настороже, — еще раз настойчиво подтвердил я Роли.

— Разумеется, что за вопрос! — ответил тот. — Что-то у вас тут становится слишком уж любопытно. Что это все-таки было?

— Извините, — уклонился я дипломатично, — еще сам не все знаю. Но обещаю, что как-нибудь расскажу.

— Если останетесь в живых, — негромко сказал Сидни. В глазах его горело очень странное сдержанное любопытство. Любопытство наблюдателя, не преисполненного ни чрезмерного беспокойства, ни оптимизма.

— Разумеется…

— Постойте… — Сидни вдруг мягко, но как-то уверенно ухватив меня за рукав. — Будьте осторожны. Я едва ли могу считать себя настоящим поэтом… — он пренебрежительно дернул светлыми и тонкими, как нить, усами, — но говорят, такие люди бывают чувствительны к тому, что может произойти. Вам может удаваться сегодня очень многое. Но будьте осторожны, удача оставляет нас внезапно. Пусть это произойдет… по крайней мере, не сегодня.

— Благодарю, — сказал я искренне. — Пусть и вас она не оставит.

Сидни кивнул, очень серьезно и корректно, будто в одном лишь кивке заключалось и некое философское умозаключение и военный салют, и мы с Огюстом расстались и с англичанами — в доме Уолсингема горели, и будут гореть до рассвета, сегодня все окна, и с адмиралом и его свитой. Возможно, адмиралу и было интересно, куда это собрался теперь его верный адъютант, но он ни о чем больше не спрашивал. Должно быть, именно таким образом он узнает быстрее, что именно теперь происходит в Париже, так что Огюста он отпустил без возражений. И мне даже показалось, что в его глазах, когда мы прощались, горел еле сдерживаемый боевой, почти мальчишеский азарт. По крайней мере, он точно знал, что мы не желаем ему зла. И ничуть не жаловался на сперва не слишком гладкую поездку. Впервые за несколько дней ему не было скучно.

Ночь все еще была тиха, теперь, когда снова не было ни хранителей, ни грохочущей по булыжникам кареты. Мы остались под звездами втроем — с Огюстом и Мишелем.

— Мы это сделали, — проговорил Огюст заворожено, будто не веря самому себе. — Мы это все-таки сделали. Это невозможно. Это что-то!.. Что-то невероятное! Мы изменили историю! Ведь правда!..

— Это еще не конец, Огюст!

Огюст шумно перевел дух.

— Конечно. Но я думал… — он бросил на меня странный взгляд, — что ты этого все-таки не сделаешь… Ведь ты… — он неуверенно замолчал.

— Что, ты все еще думаешь, что именно я застрелил Конде? — спросил я грубовато.

Огюст отрицательно покачал головой.

— Нет, но ты все-таки католик.

Мишель деликатно молчал, и вообще вел себя тише воды, ниже травы, будто не понимал ни слова из того, о чем мы говорили.

— Какая скука! А теперь мы возвращаемся…

— Домой? — возбужденно подхватил Огюст. — В Лувр?..

— Нет, к дому Колиньи.

— Зачем? — потрясенно вопросил Огюст, и в его взгляде опять мелькнуло смутное подозрение и неуверенность.

— Поговорить с Гизом.

— ? — Огюст открыл рот и снова закрыл его, со стуком. — Зачем?.. Это что, все еще наш план, или ты только что это придумал?

— План, конечно, — не упоминать же, что я не успел его ни с кем обсудить. — Знаешь, ему тоже может грозить опасность.

— А не черт бы с ним? — ворчливо спросил Огюст.

— Нет. Не черт.

Огюст устало выдохнул, а затем глубоко вдохнул ночной воздух.

— Какая ночь… — пробормотал он. — О черт… что я говорю?

И мы вернулись на улицу Бетизи, полную следов миновавшего сражения.

— Хорошо, что их было немного, — проговорил я, оглядываясь. Теперь, в тишине, когда вокруг не было никого кроме мертвецов, улица выглядела жутко и печально.

— Немного? — недоверчиво переспросил Огюст.

— Всего двадцать. Этого было бы достаточно, если бы они застали нас врасплох. Они могли напугать и удивить. Но тот, кто их послал, не ожидал всерьез, с кем они могут столкнуться. Они были здесь всего лишь на всякий случай. В этом наше счастье.

Я пригляделся к одному из павших хранителей. Теперь, когда он был мертв, его лицо больше не казалось пустым, усталое человеческое лицо. Смертельно уставшее.

Я мысленно пожелал ему покоиться с миром. Затем мое внимание привлекло еще кое-что, на что я прежде не обратил внимания или принял за что-то другое, отчасти знакомое, хоть и лишь по книгам. Оглянувшись, посмотрел на другого павшего, на третьего, затем снова склонился над первым и сорвал с его левого плеча белую повязку.

— Взгляни-ка.

Огюст с изумлением взглянул на меня и только затем на предмет в моей руке.

— Ну это же… — он поморщился от отвращения.

— Да нет, внимательней.

На белой повязке был тонкий графический рисунок — «всевидящее око», обычное каноническое изображение — в треугольнике, испускающее лучи.

— Какая-то масонская штучка? — удивленно проговорил Огюст.

— «Мне сверху видно все, ты так и знай…» — помянул я старую песенку из другого мира. — Думаю, это затем, чтобы их спокойно подпускали католики — ведь символ не так уж заметен. А зачем нужно, чтобы подпускали? Уж не затем ли, чтобы убивать?

— Что? — переспросил Огюст. Он был слишком поглощен своими проблемами в последнее время, и я его не винил. Любой мог быть на его месте — окажись он только на его месте.

— Это очень удобная ночь, чтобы повернуть все туда, куда нужно, если знаешь, куда поворачивать. Третья сила — она избавит нас и от убийц и от нас самих…

— Но они хотели убить Колиньи!

— Как любого, кто может что-то возглавить. Их цель — хаос, и спасение всех от хаоса, который они устроят сами.

— Но тут ведь и без них было бы черт знает что!..

— Конечно, было бы. И это знал не только черт. И до сих пор есть. Зато в чужую игру легче войти, и воспользоваться чужой энергией себе во благо. Ну что ж… нет худа без добра.

— Без добра???

Раздалось тихое ворчание, и мы оглянулись. Рядом скользнула большая, будто волчья, тень. Похоже, мы мешали бродячим псам ухватить свой кусок. Послышалось и короткое торопливое лакание — какая-то из собак пила из лужи кровь.

— О черт!.. — Огюст принялся нащупывать за поясом один из снова уже заряженных и хранимых наготове пистолетов. У него и самого глаза в темноте загорелись по-волчьи.

— Побереги пули, — посоветовал я.

— Какая гадость! Я не хочу пачкать клинок. Нам непременно нужно здесь оставаться?

— Если не хочешь, бери Мишеля и уходи. Встретимся дома.

В темноте послышалось уже не только лакание, но и грызня.

— Э… прошу прощенья… стая может и броситься, — подал наконец голос обеспокоенный Мишель.

— С чего бы это? Им недостаточно мертвецов?

— Пошли на крыльцо, — проворчал Огюст. Никуда уходить он явно не собирался, а крыльцо вполне могло послужить некоторым укреплением. — Как ты думаешь, который час?..

Разнесся глухой раскат, прокатившийся в ночном воздухе как расходящаяся кругом волна — набат все-таки ударил.

— О черт… — снова произнес Огюст, усталым, упавшим, тихим голосом и оперся на перила. — Им не удалось…

— Подождем, — сказал я упрямо, — это еще не все, — но теперь и мой голос от волнения отчетливо охрип.

Огюст потянул из ножен шпагу, хотя никого еще рядом не было. Какая-то из собак тонко тоскливо завыла, прежде чем кануть во тьму, вспугнутая либо колокольным звоном, либо…

— Идиотская это была идея… — сказал Огюст грустно. — Не наша, а тех, кто все это придумал. Совершенно идиотская… от начала и до конца…

Я промолчал. Сквозь гулкие удары колокола, будившие город, слышался уже и топот и лязг металла и бодрые выкрики. Чуть в стороне заплескалось зарево от факелов. В окнах стали зажигаться огни. И все-таки, это еще не значило, что в Лувре все сорвалось. Дать сигнал мог кто угодно. Но по улице, похоже, к нам двигался, грохоча, целый отряд. И так и должно было быть, это наверняка были те, кого мы ждали.

— Какой турак ударил в колокхол?.. — услышал я сердитый возглас с заметным акцентом, раскатившийся в промежутке между ударами далеко по ночной улице. — Они всех перебудят раньше вфремени!

— Швейцарцы, — кивнул я сам себе. Это Гиз. А от смысла прозвучавших слов мне, пожалуй, немного полегчало.

— Тебе не кажется, что лучше нацепить эту штуку? — вдруг поинтересовался Огюст, кивнув на белую тряпочку с изображением «всевидящего ока», которую я все еще мял в руке. Я тут же протянул ее Огюсту, но тот отстранился, брезгливо отмахнувшись. Улыбнувшись, я припрятал тряпочку в рукав как носовой платок, чтобы не потерять.

Огюст испустил шальной смешок, послышался тихий мягкий звук — это Мишель за нашими спинами вжался в темную дверь. Факелы вынырнули из-за угла и огни беспрепятственно заплескались по улочке, приближаясь к нам.

— Вот чшерт!.. — промолвил кто-то с искренним недоумением. — Кто это тут уже вфаляеттся?..

— Не может быть, чтобы нас кто-то опередил, — раздался в ответ холодный молодой голос, принадлежавший самому герцогу Гизу.

— Господин герцог! — окликнул я с крыльца.

Что-то дружно грохотнуло и лязгнуло.

— Сттой, кто идет! — воскликнул швейцарец, подняв руку, хотя мы-то с Огюстом как раз никуда не шли. Зато колонна замерла.

— Доброй вам ночи, Бэм! — любезно сказал я. — Вас сегодня действительно опередили.

— Что это значит? — резко вопросил герцог и, похоже, решив, что мой голос ему знаком, немного выступил, вглядываясь, вперед. — Кто вы и кто эти люди? — он повел рукой, охватив широким жестом мостовую.

— Вы меня знаете, герцог. — Я сошел с крыльца и светски поклонился, в глубине души отчего-то забавляясь, приметив россыпь раздуваемых огоньков фитилей, напомнившую звездное небо, сошедшее на землю.

Гиз удивленно поднял руку и огоньки угасли.

— Ла Рош-Шарди? Что вы здесь делаете в такой час?

Прекрасный вопрос для Варфоломеевской ночи. Похоже, кто-то, не будем показывать пальцем, организовывал ее спустя рукава.

— Подавляю заговор, — ответил я серьезно.

— Что? — Герцог определенно решил, что я окончательно спятил, если еще и говорю ему такое в глаза на пустынной улице среди ночи.

— И ожидаю вас, чтобы предупредить об опасности. Дом пуст, — объявил я, пока он не успел придумать своих объяснений происходящему. — На Колиньи сегодня было совершено покушение вот этими людьми, — я повторил его жест, указав на мостовую.

— Успешно? — жадно спросил герцог, в то же время не на шутку обеспокоенно — уж если собираешься мстить за давнюю смерть своего отца, то не слишком приятно, когда тебя кто-то опережает.

— Нет.

— Но дом пуст?

— Колиньи его оставил, не желая подвергаться новым нападениям.

— А! Но вы знаете, где он!..

— Имеет значение не то, где он, а кто вот они, — я кивнул в сторону мертвецов.

— Почему?

Бэм прочистил горло.

— Вфзгляните-ка… — он указал пальцем на ближайших мертвецов. — На них метки!..

— Да… — герцог глянул на меня с большим подозрением.

Я покачал головой.

— Это не то, что вы думаете. Это не ваши сторонники. Взгляните внимательней. Бэм, могу я вас попросить? Сорвите какую-нибудь повязку и поднесите поближе.

Заинтригованный герцог согласно кивнул, и Бэм, пыхтя, сорвал с одного из хранителей повязку.

— На ней што-то естть, — заметил он сразу, как только повязка оказалась у него в руках.

— Посмотрите и на другие, — посоветовал я не оборачиваясь, — они все такие.

Бэм походил среди покойников, что-то бормоча себе под нос.

— Совфершенно вферно, — подтвердил он.

— И что это означает? — снова спросил герцог.

— То, что вам следует опасаться этих людей не меньше, чем их опасается Колиньи.

Герцог издал тихий удивленный звук, швейцарцы за его спиной довольно громко зашушукались.

— Почему?

— Потому, что они не ваши сторонники. И не его. Но им было бы очень выгодно, если бы вы сами друг друга истребили. А они затем расправятся с тем, что останется от победителя.

Герцог открыл рот, и снова закрыл его. Еще раз спрашивать «Почему?» показалось ему не самой свежей идеей.

— Так кто они?

— Этого пока не знает даже Таванн, — услышав знакомое имя, герцог чуть успокоился. Не только потому, что оно было ему знакомо, раз Таванн чего-то не знал, это автоматически означало, что это не заговор короны против Гиза лично. — Но если эти люди однажды нападут на вас, а они наверняка сделают это еще до исхода ночи, вам теперь легко будет их узнать. Во-первых, на них эти метки, которые будут позволять им безопасно приблизиться к вашим людям, а когда станет видна разница, будет уже поздно. Во-вторых, обязан предупредить вас, что они опоены каким-то зельем и действуют быстрее многих обычных людей, и лучше не позволять им задеть себя, по крайней мере, холодным оружием — оно у них чем-то смазано и любая царапина может выбить из колеи — в нее будто набивают перец. Впрочем, насколько можно судить, именно этот жгучий состав безвреден. Если почувствуете его, это еще не значит, что вы отравлены. И в-третьих, они пока еще отзываются на эти слова! — Я поднял палец, призывая к вниманию, и возвысил голос: — «Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?»

— И сохраниттся в мире!.. — нестройно откликнулась откуда-то из середины колонны пара швейцарцев.

Герцог невольно вздрогнул, некоторые из швейцарцев удивленно отшатнулись от тех, кто откликнулся. Я быстро перевел взгляд с герцога на изумленно таращившегося на собственных солдат Бэма и обратно.

— Боюсь, вам придется убить этих людей, потому что сейчас они попробуют убить вас!..

— Лукавфый!.. — возопил один из откликнувшихся на пароль швейцарцев. — Убить его!.. Убить гхерцога!.. — И парочка хранителей-камикадзе тут же разрядила аркебузы в собственных ближайших товарищей и принялась крушить соседей сперва прикладами, а потом и клинками, посеяв ненадолго растерянность и панику. Послышались гневные выкрики, стоны, звон, выстрелы, я сам выхватил пистолет, хотя в обычной ситуации в толпе всполошенных швейцарцев и слишком близко от герцога не рекомендовалось бы, и выстрелил в голову одному из хранителей. Другого, выхватив у одного из растерявшихся солдат аркебузу, подстрелил Бэм. И все склонились над ним, так как он был еще жив. Растолкав других, подошел герцог.

— Почему?.. — все-таки спросил он умирающего.

— Храните мир божший… — выдавил тот упрямо. — Тты его губишь!.. — и захрипев, несчастный швейцарец испустил дух.

Герцог повернул голову, в темноте он казался бледным как покойник.

— Что он сказал?..

— Правду, — заметил я мрачно. Взгляд у герцога был оторопелый и, пожалуй, испуганный. — Так, как он ее понимает, — прибавил я. — Берегитесь не тех, кто может убить тело, а тех, кто может повредить вашей душе. Такое, — я указал на убитого, — они могут сделать с любым человеком, что им попадется. То есть, конечно, не они, а их предводитель. Наше счастье, что его последователи почти лишены разума. Но в том-то и весь ужас — они лишены души. — Швейцарцы тревожно зашептались, заохали, кто-то принялся ожесточенно креститься. — Их речи во многом правдивы, — продолжил я. — Но то, что с ними сделали — все отменяет. Они не ведают ни что творят, ни что говорят. Им уже ничто ни во вред и не во благо, они только орудия. Орудия того, кто хочет получить власть, устранив всех, кто ему мешает на дороге, так или иначе.

— Да кто же это?

Я посмотрел герцогу в глаза.

— Это-то самое плохое — мы пока не знаем.

— Тогда каким образом вы хоть что-то о них узнали?

— Случайное столкновение. Не на много дней раньше вас.

— Погодите-ка… — припомнил герцог. — Тогда, на охоте, вы сказали что-то очень похожее…

Так я и знал, что он прислушивался.

— Так что же, король…

— Не думаю, — возразил я. — Полагаю, он ими обманут. Но после этой ночи он не станет их поддерживать.

— Ах вот как… — герцог чуть наклонил голову, и мне показалось, я слышу, как в его голове щелкают мысли, как костяшки на счетах. — Значит, вот оно что…

Я услышал не столь уж отдаленный цокот копыт и прочий шум от перемещающейся массы народа. Этот звук мне не нравился. Не только потому, что незнакомый отряд угадывался как большой. Это была не абстрактная тревога и обычная подозрительность, это была почти маниакальная уверенность. В следующее мгновение я понял, почему так уверен.

— Вам не следует здесь оставаться, — решительно перебил я мысли герцога. — Они идут сюда, считая, что вы отвлечены, что, скорее всего, уже покончили с вашим врагом и торжествуете! Уходите или готовьтесь к бою!

Гиз снова посмотрел на меня как на сумасшедшего, колеблясь.

— Они молчат, — сказал я. — Они ведь не думают!

Гиз бросил в ответ еще один потрясенный взгляд — столько, сколько сегодня, подобных взглядов, наверное, можно было не увидеть и за всю его предыдущую жизнь. И тоже прислушался. После чего выражение его лица стало еще более озадаченным.

— Можем отступить в дом Колиньи — он все равно свободен, — предложил я. — Хозяин не будет возражать после того, что тут было. — Мы оба покосились на следы небольшого предыдущего сражения. Хотя осада может не дать места для маневра…

— Вы правы, — быстро отреагировал герцог. — Но мы можем на всякий случай отойти к дому…

Он отдал приказ и мы дружно вернулись к дому, где на крыльце угрюмо скучали Огюст и Мишель.

— Позвольте… — проговорил герцог, с недоумением глядя на Огюста, будто силился его припомнить.

— Граф де Флеррн, — представил или напомнил я, как ни в чем не бывало. — Адъютант адмирала Колиньи. Наш союзник в этом деле, так же, как и сам адмирал, — снова счел нужным подчеркнуть я. — Ему известно, что покушение третьего дня было совершено не по вашему приказу.

Лицо герцога на мгновение стало обезоруживающе ошарашенным.

— Но как вы…

Выходит, и впрямь так? Прекрасно. Хотя, уверен, будь оно даже не так, моя трактовка была бы сейчас для всех попросту удобной. Но я был уверен в том, что она верна. Огюст тоже слегка вздрогнул, и на его лице, откуда ни возьмись, появилось облегчение. Как бы мало это ни значило, застарелые стереотипы, рефлексы, счеты… вечно они нам аукаются.

— От них, — не слишком сильно солгал я, указав на трупы. Вот уж на кого всегда было удобно сваливать… — Вас стравливали намеренно, бог знает сколько времени, чтобы проще было разделаться.

— Гм… — проговорил герцог. Неважно, что именно он об этом думал. «Мириться лучше со знакомым злом», — даже если это знакомое для него зло — Колиньи и все протестанты вместе взятые, — когда альтернативой выступит нечто настолько чужеродное и пугающее, что того и гляди можно будет уверовать в то, что россказни о дьяволе — не такие уж россказни.

Лязг и грохот приближались.

— Это что, танки? — нервно проговорил Огюст.

— А? — рассеянно переспросили сразу и Мишель и герцог.

— У меня есть идея, — сообщил я. — Если только они не нападут сходу… А впрочем, даже если и сходу — главное успеть сказать…

Отряд вывернулся из-за того же угла, из-за которого появились Гиз и швейцарцы. Костяк войска, сплошь пестревшего белыми ленточками, составляла пехота, сопровождали ее и всадники с аркебузами наперевес. На всех сверкали каски, не было сомнений, что защищены у них металлом не только головы. Все же кто-то изрядно постарался и подготовился…

Новоприбывшее войско молча и деловито вышло на середину улицы, будто не обращая на нас внимания, затем остановилось напротив дома и развернулось четко, по команде, к нам лицом.

— Герцог Генрих де Гиз, — провозгласил торжественно один из хранителей, назначенный по «их» обычаю вожаком и гласом божьим, — ты нарушитель мира и порядка, убийца и изменник. Чаша переполнилась. Ты должен умереть — так предначертано…

Услышав этот неестественно невозмутимый, холодный, будто нечеловеческий голос, некоторые из швейцарцев заметно задрожали в мистическом трепете. Очень уж странно и уверенно звучали эти слова, да и что греха таить, была ведь в них своя правда.

Я дал отмашку сам — похоже, и герцог только при этом знаке вышел из мгновенного оцепенения и вскинул руку.

— Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом? — почти не вразнобой, хором, громко вопросили швейцарцы, немного ошеломив этим даже таких непрошибаемых ребят, что стояли сейчас напротив них.

— И сохранится… — так же хором начали было хранители, но тут же их строй проломился под залпом, а затем и лавиной яростно атаковавших швейцарцев.

— Ббей их!.. — взревел Бэм, и началась форменная мясорубка. Которая, впрочем, через некоторое время захлебнулась в молчаливой, почти инертной и, тем не менее, контратакующей стене хранителей. Натиск швейцарцев понемногу иссяк и ослаб. Как бы то ни было, такого странного противника они никогда не встречали. Отовсюду неслись удивленные и растерянные возгласы и ругательства.

— Что за… чшерт?.. — возмутился Бэм, неуклонно оттесняемый назад. Эта битва все еще могла кончиться нашим полным разгромом. Мы с Огюстом кромсали врагов достаточно эффективно и ритмично. Но этого было мало. Вдвоем мы посреди этой растерянности не справимся…

— Швейцарцы!.. — воззвал я, перекрикивая лязг, хриплое дыхание, ругательства и стоны сражающихся, только постфактумом отметив, что уже действительно что-то крикнул. — С нами Бог и истинная вера! Во имя Отца и Сына и Святого Духа, вперед! Вперед, божье воинство!.. — А ведь когда-то, подсказал внутренний голос, ты уже все это говорил. Иерусалим? Первый крестовый поход?.. Я отмахнулся и от мыслей и от воспоминаний. — Pater noster!.. — прокричал я на латыни, заглушая и свои и чужие мысли и задавая ритм: — Qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum!..[17] — мой кинжал прочертил кровавую линию под чьим-то ухом, уходящую под подбородок. — Adveniat regnum tuum!..[18] — обманное движение, перевод, и острие рапиры прокололо мозг еще одного хранителя через пробитый висок и тут же выскользнуло. — Fiat voluntas tua, sicut in caelo, et in terra!..[19] — еще один хранитель упал наземь с подрезанными сухожилиями, кто-то из швейцарцев добил его. Кто-то подхватил слова молитвы, и дело пошло жарче и веселее. — Panem nostrum quotidianum da nobis hodie…[20] — рапира чуть не застряла в нёбе очередной жертвы, — et dimitte nobis debita nostra, sicut et nos dimittimus debitoribus nostris!..[21] — Удар клинком плашмя, и тут же укол кинжалом. — Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo!..[22]

И мы переломили их натиск!

— Лукавый!.. — снова услышал я яростно прогремевшее знакомое слово, едва закончив произносить: «sed libera nos a malo!». И только подняв голову и увидев того, кто его выкликнул, понял, что оно не относилось к кому-то абстрактному или хотя бы к герцогу, чья смерть была «предначертана» — вожак хранителей оказался одним из моих старых знакомых, мы встречались с ним в одном узком переулке, прежде чем оказались во дворике, куда подоспел Каррико. И он меня узнал. Уцелев после первых выстрелов, лишь помявших ему каску, и в последовавшей сече, он грозно потрясал окровавленным мечом, маниакально впившись в меня горящим взглядом. — Враг человеческий!..

В ответ я несентиментально вытащил левой рукой пистолет, — хранитель ведь был все еще в седле, — и выстрелил в него. И, черт возьми, не попал… то есть попал нечетко — пуля не пробила кирасу, куда-то срикошетив. Вожак пришпорил коня и ринулся на таран, расшвыривая с дороги всех, кто случайно на ней попадался. Я благополучно увернулся, бросив пистолет и выхватывая второй. Вожак резко развернул недовольно ржущего коня, едва не свернув ему шею, но тут чей-то чужой выстрел разнес ему голову. Я мельком увидел Огюста, над пистолетом которого еще вился дымок.

— Не застревай! — бодро крикнул Огюст. — Их тут еще полно!

— Спасибо! — крикнул я в ответ, разрядив пистолет в упор в ближайшего противника и, пробормотав под нос: «Моя слава явно преувеличена…» — принялся за уничтожение хранителей, стараясь не думать, что делаю. Неужели же все-таки теперь, когда ход битвы уже был переломлен, да и предрешен, две части моей личности наконец решили разъединиться и выяснить между собой отношения? Одна испытывала приподнятость и боевой азарт, увлеченно продолжая решать задачки из серии: «уклонись и режь!», а вторая изнывала от отвращения, мечтая оказаться где-нибудь подальше от этого места. Или, все-таки, выражаясь не совсем моими словами, я лукавил сам с собой? И раздвоение личности тут было ни при чем? Так, отговорки? Удобная причина, лежащая на поверхности, чтобы объяснить подобную двойственность? Она могла объясняться и куда проще. Ведь, с одной стороны, было ясно, что убивать придется — это единственный способ их остановить, хочется нам того или нет. И в том-то и дело, что — единственный — хранители не могли ни дрогнуть, ни бежать, ни просить пощады, ни сдаться. Мы все были вынуждены довести дело до конца. Нас тыкали носом в то, что вызывало омерзение — не просто победить, а именно добить, уничтожить врага подчистую, просто потому что не оставалось выбора.

А если бы этот пославший их мерзавец снарядил против нас отряд не мужчин, а женщин или детей? От этой мысли я мгновенно облился холодным потом и ощутил некстати подкатившую тошноту. А ведь это все еще может быть… И с этим невозможно будет бороться — все это только начало… По счастью, именно эта мысль тут же вылилась в бешеную злость — да, эту живую стену придется пробить, чтобы добраться до того, кто за ней стоит, и чем быстрее пробьешь, тем лучше, тем быстрее это начало все же обернется концом! И останется какой-то шанс, для всех тех, кого он не успеет пустить под нож и под пушки, кого не успеет лишить рассудка.

«Так вот почему Рауля так мутило от запаха лампадного масла», — подумал я. Он каким-то образом все это помнил, только не помнил, что помнит именно это… И на какое-то мгновение мне показалось, что я тоже помню что-то… Но это странное ощущение тут же ускользнуло, оставив лишь странный мысленный привкус, внезапную дезориентацию и удивление — я действительно тут? Что это я здесь делаю?.. Резкий укол в бок, будто острой, но раскаленной и застревающей кочергой, быстро напомнил — что, и, развернувшись, я тут же перерезал горло кому-то еще, почти не глядя.

— Отвратительно!.. — выдохнул я и согнулся, упершись левой рукой в колено, меня колотила дрожь. Каким-то краем сознания я соображал, что все уже кончилось и, наверное, можно даже упасть, но очень не хотелось расклеиваться.

— Поль! — услышал я встревоженный голос Огюста. — Ты в порядке?

Мне мерещилось, или он действительно по какой-то причине чувствовал себя сейчас лучше чем я? Может быть, оттого, что лучше меня осознавал, как эта Варфоломеевская ночь не похожа на настоящую? Может быть. Да что и впрямь, черт побери, со мной творится? Стыд и позор… Я с трудом распрямился и бессмысленно огляделся. «О поле, поле, кто тебя усеял…»[23] Черт возьми, ну и бойня…

Ко мне уже спешил не только Огюст, но и Мишель.

— Нет. Все в порядке, — отмахнулся я. — Извините, кажется, под конец я был не в ударе…

Огюст смотрел на меня круглыми глазами.

— Не в ударе? Да ты что! Ты тут такую просеку проложил! — Что-то у меня внутри тоскливо защемило.

Огюст хотел что-то прибавить, но отчего-то сдержался, видимо, посмотрев мне в глаза и заметив реакцию. Так что же? Все-таки раздвоение личности? У меня вырвался сухой саркастический смешок.

— Так значит, все в порядке? — недоверчиво переспросил Огюст.

— Ага. — «Только скажите спасибо, что меня не вывернуло наизнанку…»

— Проклятье, — услышал я сердитый голос герцога и оглянулся. — Они уложили почти две дюжины моих людей!

— А их — почшти четыре дюжшины… — трезво отметил Бэм, озабоченно бродивший среди тел, и то и дело ожесточенно потиравший плечо, куда, видимо, пришлась жгучая царапина. — Ччертовшщина… Почшему они не отступили? — подивился он.

— Не могли, — мрачно ответил я, — в этом-то и самое жуткое.

— Едва ли, — рассеянно проговорил герцог. — Так, так, и что же дальше?..

— Между прочим, — я покосился на заляпанную белую повязку, все еще красовавшуюся на плече Бэма, — я думаю, этот знак будет их притягивать. Помните? Сокрушить победителя и занять его место.

Гиз на мгновение замер, кивнул, и отдал приказ избавиться от меток, его приказ выполнили с энтузиазмом, будто спохватившись.

И мы снова услышали дробный стук копыт, только приближавшийся теперь куда стремительней. В отдалении слышались крики и выстрелы. Что же теперь, интересно, все-таки происходит в городе?.. На этот раз?

На этот раз все подтянулись и приготовились к встрече с кем бы то ни было без подсказок. Швейцарцы вновь стали плечом к плечу, и мы с Огюстом присоединились к ним, на всякий случай снова подняв оружие.

«Не хранители!» — подумал я со смесью облегчения и настороженности, распознав это по тому же признаку, что и раньше — приближающиеся всадники не то чтобы галдели, но все-таки перекликивались, то сердито, то посмеиваясь. Причем перекликивались по-немецки. Швейцарцев, похоже, это ничуть не успокаивало, но едва отряд рейтаров выехал, красиво развернувшись, на открытое место и тут же, приметив швейцарцев, перестроился в боевой готовности, мы с Огюстом одновременно окликнули:

— Капитан Таннеберг!

— Кто меня зовет? — отозвался капитан сразу и бодро и грозно. Бэм что-то прошипел сквозь зубы, швейцарцы встали на всякий случай поплотнее.

— Это я, де Флеррн! — с энтузиазмом ответил Огюст, отчего герцог, стоявший неподалеку от меня, впал в еще более мрачное и глубокое задумчивое молчание, чем раньше. — Что вы здесь делаете?

— Ха! — сказал Таннеберг. — Приехал проследить как тут тела! — Должно быть, он подразумевал «дела», но легкий акцент придал словам другой, хотя и не менее, если не более глубокий смысл. Звякнув сбруей, он подъехал чуть ближе и пригляделся. — Кажется, не слишком карашо? — его акцент стал заметней, как обычно, когда он бывал чем-то обеспокоен. — Что с каспадином адмиралом?

— Он в безопасном месте, — с несдерживаемым весельем в голосе заверил Огюст.

— В безопасности от кого? — на всякий случай поинтересовался Таннеберг, уперев руку в бок и недоверчивым орлом поглядывая на замерших швейцарцев.

— От тех, кто здесь лежит, — торжественно провозгласил Огюст.

Я тоже отделился от отряда, выйдя вперед и, обернувшись к швейцарцам, примиряющее поднял руку.

— Прошу вас, господа, оставьте опасения, сегодня мы все еще воюем не друг с другом.

— Ба! — воскликнул Таннеберг, переключив свое внимание с Огюста на меня. — Та ведь мы знакомы!..

— Разумеется! — признал я.

— Вас-то я и должен был найти, — заметил, несколько неожиданно, Таннеберг. — Или господина де Флеррна. Так мне сообщил этот вьюнош, что примчался из дворца от короля Наваррского. Д’Обинье, — он старательно выговорил имя. — А тут с вами, часом, не герцог ли Гиз со своими швейцарцами? — полюбопытствовал он с фальшивым сомнением.

— Он самый, — ответил я, стараясь при этом почти закрывать герцога от Таннеберга и компании — очень тонкий негласный намек, что он мне еще дорог, и надеясь, что никто из швейцарцев, заподозрив заманивание в ловушку, не выстрелит мне при этом в спину. — И именно благодаря ему сейчас здесь царят мир и порядок, а заговорщики, напавшие на этот дом, повержены.

Трактовка была вольная, но никто и не попытался возражать. Рейтары Таннеберга, особенно сейчас, после схватки, превосходили нас числом. Хотя, что значит «нас», если Таннеберг, собственно говоря, тоже был с нами? Оставалось только довести это в точности до сведения каждого из здесь присутствующих.

— Та, заговорщики! — жарко откликнулся Таннеберг. — Еретики! Какой-то новый вид. Откуда они взялись, а?

Какой хороший вопрос.

— Только недавно выяснилось, что они вообще есть, и что их много, и что они готовы перерезать нам всем глотки ради их собственного мира.

Таннеберг кивнул.

— Именно это я и слышал. Тавольно внезапно они объявились…

— Совершенно внезапно. Увы. Но натворить они теперь могут что угодно. А опознать их можно… вот по этим меткам. Я сорвал с одного из убитых хранителей повязку и протянул Таннебергу, краем глаза увидев, как кто-то из швейцарцев пошел снимать повязки со своих павших — не дай бог, спутают. Правильно, вот именно…

— Всевфидящее око, — заинтересованно отметил Таннеберг. — Отлишно, будем знать…

— А еще они, как правило, откликаются на слова: «Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом?» — спросил я, повысив голос, уже в который раз за ночь.

— Чег-го? — изумленно переспросил Таннеберг, и со стороны рейтар тоже не последовало никакого вразумительного ответа, кроме шушуканья.

— Прекрасно! — сказал я одобрительно. — Среди вас нет ни одного из них, а у нас были, даже среди людей Колиньи.

— О?

— На этот вопрос они всегда не задумываясь отвечают: «И сохранится в мире». Видите ли, они фанатики, совершенно сумасшедшие, да еще чем-то опоенные — можете их резать на куски, а они едва заметят, поэтому с ними бывает очень непросто справиться.

Бэм испустил громкий нервный смешок, отразившийся от каждой стены на этой улице.

— Непохоже, чтобы вы не справились, — заметил Таннеберг, красноречиво обозревая окрестности.

— Главное, не дать им опомниться, — серьезно ответил я.

— О та, помню, — не менее серьезно ответил Таннеберг, а в его глазах проскользнула одновременно смешливая и уважительная искорка. — Я очшень рад, что вы на нашей стороне, — прибавил он.

— И я тоже, — промурлыкал герцог, решив вмешаться в разговор. — А что сейчас происходит во дворце, вы не знаете?

— Все там на головах ходят, — небрежно, хотя и с некоторой долей вежливого почтения отозвался Таннеберг. — Говорят, подняли и гвардию, и людей де Муи, и всех, до кого дотянулись.

— Де Муи!.. — тихо, почти придушенно воскликнул Огюст, и издал серию невнятных звуков, будто пытаясь проглотить рвущийся из него восторг.

— Сдается, общий враг у нас объявился прежде Фландрии, — пожалуй, не без некоторого намека проговорил Таннеберг.

— Истинно так, — спокойно и несколько меланхолично отозвался герцог.

— Значит, наша помощь вам не требуется? — Таннеберг пристально смотрел на меня, а не на герцога.

— Здесь и сейчас — нет, — ответил я. — А что может случиться в ближайшее время, сказать трудно. На вашем месте, я бы сейчас направился к Лувру или устроил на отряды еретиков охоту по городу. Только будьте осторожны, это достаточно серьезный противник, и очень неприятный тем, что от них нельзя отделаться, пока все они не будут мертвы.

Таннеберг энергично кивнул.

— Что ш… А где адмирал, вы нам не скажете?

— Не сейчас, — сказал я очень мягко и расслышал как Огюст вздохнул с облегчением.

— Что ж, хорошо, — философски отозвался Таннеберг. — Господин герцог, господа… я вас оставляю. Да не изменит вам удача!

— И вам, капитан.

И рейтары, развернувшись, последовали к некоей цели, намеченной самим Таннебергом.

— Ну а что вы посоветуете нам? — спросил герцог, его голос звучал иронично, хотя все еще хранил в себе оттенки прежнего изумления и опаски.

— То же самое.

— О том, что происходит вокруг, вы явно знаете больше всех нас. — Он покосился на Огюста. — Мы не могли бы на минутку отлучиться?

— Конечно.

Герцог поднялся на крыльцо дома Колиньи и я последовал за ним. Какое-то время, не оборачиваясь, он задумчиво поддергивал пальцем какую-то отколовшуюся щепку в косяке, будто увлекшись этим бессмысленным занятием.

— Скажите, — наконец проговорил он негромко, не оборачиваясь. — Вы ведь отлично знаете, что должно было произойти на самом деле?

Учитывая, что об этом мы уже говорили, еще до схватки с хранителями, вопрос был риторический, но он ждал ответа.

— Да.

— А господин де Флеррн?

— Имеет некоторое представление.

— Каким же образом?

— Благодаря нашим новым общим врагам… все стало известно немного раньше, и не только тем, кто вам сочувствует, господин герцог.

— О… — Я промолчал, и он продолжил. — И какие же могут быть последствия расхождения повсюду этих сведений?

— Для вас? — Его палец, коснувшийся щепки, замер. — Полагаю, что никаких.

— Это отчего же? — он продолжал очень нежно касаться щепки, будто щекоча ее.

— Вы же слышали — они хотели убить и вас.

— Да… — его голос определенно поощрял к продолжению.

— И не вы приказали стрелять в Колиньи два дня назад, хотя все подумали именно так, ведь таков был их умысел.

— Так… — с той же самой интонацией.

— Так же как и покушение, совершенное на Таванна несколько раньше — это тоже были не протестанты.

— А!..

— И едва не состоявшийся погром в испанском посольстве.

— Ага. — Он наконец оставил щепку в покое и повернулся. — То есть, вы хотите сказать, что целая череда случаев, это лишь подталкивания со стороны, чтобы снова разжечь потухший было огонь?

— Тем более что многого тут вовсе и не нужно, — подтвердил я. — Вам это так же известно как мне. — Герцог неуловимо кивнул в ответ на этот намек.

— И все-таки, — он никак не желал отступать. — Как вы о них узнали?

— Все началось с того, что один человек заплатил за это своей жизнью. Возможно, вы его знали. Его звали Моревель.

Герцог приподнял брови.

— Но ведь его убили раньше…

— Не раньше чем он успел кое-что сообщить о хранителях — именно так они себя называют. И это привело к тому, что сейчас мы стоим здесь и все еще живы. Не только ваш план сорвался, господин герцог, и неизвестно, появился ли бы у вас этот план, если бы вас не вынудили защищаться.

— Пожалуй… — отозвался он через некоторое время, то ли кивнув, то ли качнув головой. — И что вы намерены делать дальше?

— Избавляться от них. Они — нечто противоестественное. Как результат черного колдовства.

Герцог серьезно понимающе кивнул.

— Стало быть, общее управление по устранению угрозы происходит в Лувре?

— Разумеется. — Мы помолчали, не уточняя.

— Почему вы так заинтересованы в том, чтобы никто из нас никого не убил?

— В такой ситуации это было бы безумным расточительством. Каждая из таких смертей им на руку — расчищает дорогу к власти.

— Понятно, — проговорил герцог, вряд ли, все-таки понимая. — И это значит, моя смерть вам не нужна… — прибавил он, размышляя вслух. Именно это его заботило больше всего, и трудно было его в этом винить.

— Франции нужна ваша жизнь, — сказал я, и он слегка дернулся. — Ваша сила, ваша способность вести за собой людей, ваша личность. Потому что… безличие вы сегодня уже видели.

Пристально глядя мне в глаза, не отводя взгляда, герцог поежился.

— Да уж… — он вздохнул. — Что ж, значит, для нас всех эта ночь еще не закончена.

— Да, господин герцог.

— Вы собираетесь пойти с нами?

— Нет, боюсь, у нас есть еще несколько дел на эту ночь. — Он испытующе посмотрел на меня, будто пытаясь догадаться, что именно это за дела, потом просто кивнул.

Мы сошли с крыльца и герцог махнул рукой Бэму. А потом снова полуобернулся ко мне.

— Как я понимаю, в дальнейшем я могу на вас рассчитывать в том, что касается этих… тварей?

— Разумеется, — повторил я, хотя слово «тварей» меня покоробило. Оттого, что эти люди собираются резать не друг друга, а «тварей», светлее и лучше им не стать. Может быть даже наоборот — ведь у них есть все основания буквально не считать врагов за людей, и от этого никуда не деться. А обернуться это все может еще чем-то худшим… Впрочем, это абстрактно. Пусть будет что будет. А того, что должно было быть — все-таки нет… И нельзя отрицать, что в этом есть какое-то огромное, почти сказочное утешение.

Мы распростились с Гизом и швейцарцами, отсалютовав друг другу, и отправились восвояси. Едва мы свернули за угол, я внезапно получил сильный, хоть и не сокрушительный удар кулаком в плечо и от неожиданности отлетел к ближайшей стене. Мишель издал тревожный протестующий возглас.

— Ох, извини! — возбужденно пробормотал Огюст, глаза его в темноте горели сумасшедшим азартным огнем. От избытка чувств он немного побоксировал с воздухом, а потом и со стеной, повторяя, будто не веря себе: — Это же надо!.. У них получилось!.. У нас получилось!.. — И развернувшись, снова толкнул меня, на этот раз мягче, хотя и не менее энергично.

Мы двинулись дальше. Огюст, не в силах справиться с собой, пританцовывал на ходу и подпрыгивал.

— Это совсем другая ночь!.. Это совсем другой мир!.. Видишь? Может, и правда все было подстроено! Того, что мы знали — не должно было быть!..

«Да черта с два!» — подумал я раздосадованно, но останавливать Огюста не хотелось.

Над нами послышался какой-то шум, в доме, который, как и прочие вокруг, казалось, мирно спал или пустовал. Грохот, сдавленные звуки, потом ставни на втором этаже распахнулись, и на нас головой вниз выпала белая фигура, неуклюже раскинув конечности, как кукла. В гротескном молчании она грянулась на мостовую. Характерно кракнули шейные позвонки. Вокруг все еще был островок почти мертвой тишины, но откуда-то из-за его границы доносились истошные вопли, дикое ржание и выстрелы.

— Ты уверен, что это совсем не та ночь? — медленно спросил я.

На лице Огюста, мгновенно переменившемся, был написан нездешний ужас. Он будто прирос к месту и только, задрав голову, пораженно уставился на открытое окно, должно быть, не в состоянии выдавить ни звука. Чьи-то шустрые руки аккуратно захлопнули ставни, и все стало как было, только перед нами лежал мертвец в заляпанной разорванной сорочке и вокруг него растекалась темная лужа. Мишель, такой же быстрый, как руки в окне, склонился над мертвецом и зачем-то потрогал его шею, прежде чем признать, серией мелких потрясенных кивков, что он мертв.

— Это… — прошипел Огюст, сделав бессознательное движение, будто собирался вломиться в дом.

Я остановил его, схватив за плечо.

— Оставь. Это частность. И тут уже все кончилось. Надо продолжать, чтобы все было не так, как было.

Огюст ожесточенно замотал головой, но ответил: «Да…» и мы пошли дальше, ускоряя шаг.

— Господи, ну куда ты смотришь?!.. — сдавленно простонал он сквозь зубы, протестующе и отчаянно тряхнув головой.

— А он любит смотреть триллеры, — пробормотал я едва слышно и мрачно.

Вся сумасшедшая радость из Огюста выветрилась. А я перестал сожалеть о хранителях. Как бы там ни было, расправа над ними — меньшее зло, хотя бы и потому, что они все равно, по большому счету, ничего не чувствуют. По дороге нам пару раз преградили путь отнюдь не хранители. Одну компанию мы отпугнули, другую, в буквальном смысле слова, обратили в ничто. А потом еще попалась некая пухлая дама в кружевной сорочке, кровь с молоком, миловидная и явно добродушная, азартно пальнувшая в нас в окно из аркебузы — наверное, муж не взял ее сегодня с собой на божье дело. Я громко велел ей прочесть в качестве епитимьи десять раз «Ave Maria», и мы оставили ее глубоко огорошенной. После этого Огюст начал истерически хихикать, снова приходя в себя. Все-таки, это была другая ночь. Сумасшедшая, гнусная и странная, но другая — все это были пусть жуткие, но мелочи…

— «О tempora — умора!» — перефразировал я, и Огюст откровенно сорвался в хохот. Мишель взирал на нас скорбно, но сдавалось мне, по-своему, он понимал нашу реакцию.

И мне вдруг подумалось, что, пожалуй, я знаю, почему Жанна не предвидела об этой ночи ничего определенного, хотя и испытывала перед грядущим мистический ужас. И мне казалось, я даже понимал, почему мог пролиться «океан крови», если бы мы не были осторожны — мы могли спугнуть хранителей, и если бы они не вышли сегодня на улицы… ох, ничего бы хорошего из этого не вышло… Происходящее действительно было слишком неоднозначно, неясно и ненадежно, и слишком связано с нами.

Жанна… — я подумал о ней со сдержанной нежностью, которую тщательно пытался спрятать от себя самого. — Что она чувствует теперь? О чем думает? Вряд ли испытывает облегчение, которое, в глубине души, чувствуем мы. Ей ведь не с чем сравнивать. Она смотрит только вперед, не назад — в прошлое, которого не было и уже не будет. Как переживут эту ночь наши друзья, находящиеся сейчас в нашем доме. Как восприняли это приглашение, когда мы все исчезли? От кого им ждать объяснений? От Жанны? Или от Дианы с Изабеллой. Надо наконец с ними увидеться. И не только с ними. Надо свести воедино то, что происходит в разных частях этого города.

Сперва мы заметили впереди слабое зарево, а потом услышали взрыв.

— Пожар? — встревоженно предположил Огюст. — Как раз над…

Последний квартал мы пробежали. Сбавив шаг на самом подходе, — мы уже поняли, что это не пожар, — и остановившись в глубокой тени под прикрытием стены ближайшего дома, заглянули за угол.

— Черт побери! — изумленно пробормотал Огюст. — Вот это да…

Зарево поднималось от факелов. Не то, чтобы их держала вся, должно быть, сотня человек, что мы увидели, факелы были, по-видимому, у каждого третьего. Перед нашим домом, на улице и за сорванными взрывом воротами, черной тучей толпились хранители — все с белыми повязками, узнаваемые и своим молчанием и почти одинаковыми, будто фабричными, касками, и своим предводителем… Он стоял на достаточном расстоянии от дома, чтобы не бояться случайного выстрела из него, и также как и его люди, в кирасе — разумеется, куда более эффектной и вычурной, но без каски, должно быть, полагая это небольшим и оправданным риском.

Дизак. Вот мы и встретились… Просто в бесподобном месте и в бесподобное время.

— Я знаю, что вы здесь! — зычным голосом провозгласил Дизак среди безмолвствующего пространства, в котором лишь потрескивали факелы. — Я уже побывал в вашем доме и мне подробно сообщили, где вы! — его голос был уверенной смесью издевки и патоки. — В Париже небезопасно, происходят беспорядки, на улицах идут бои, повсюду кровь и убийства, — голос Дизака драматически задрожал. — Я боюсь за вас, госпожа моего сердца, и я обязан защитить вас, окружив неусыпной заботой!..

— Грубо работает, — неромантично высказал свое мнение Огюст, сердясь и рассуждая сам с собой: — А потом было бы не проще это сделать? Без боя? Или раньше?..

— На его взгляд и так все просто, — я решил отдать врагу некоторую справедливость. — Плюс еще и наглядно, если б беспорядков было больше… И думаю, ему нравится идея под шумок немного порушить наш дом.

— Если вы выйдете, — патока, которой сочился его голос, напоминала взрывоопасный нитроглицерин, — обещаю, я не сровняю это место с землей и никого здесь не трону! Но я могу подумать, будто вас тут удерживают силой или обманом…

Ну да, конечно, превратим черное в белое. Да здравствуют драконы-спасители!

Одно из окон вдруг распахнулось, в него выглянул рассвирепевший Бертран дю Ранталь.

— Полно, Дизак! — каждое его слово исходило яростью — легкой и летучей, куда ей хотя бы до горящей смолы? — Вы смеете вторгаться сюда с войском, сносить ворота, и говорите о том, что в городе небезопасно?! Да вы и есть опасность!..

— Проницательно, — пробормотал под нос Мишель, должно быть, в глубине души разволновавшийся не на шутку, раз позволил себе вслух комментировать происходящее.

— И вы хотите, чтобы к вам кто-то вышел? Да ни за что!

— Постойте! — ответил Дизак почти смиренно и проникновенно, показным терпением гася ярость Ранталя. — Но я ведь хочу спасти и вас! Вы протестант, а хозяева дома — католики. Знаете ли вы, что это означает сегодня?

— Оххх… — пропыхтел Огюст.

— «Драконы обманывают правдой!..» — пробормотал я.

— И что же? — непонимающе, с вызовом буркнул Бертран.

— Да то, что они должны вас убить, как только им представится случай! По приказу короля! Думаете, они ослушаются? Не посмеют! Спросите их и пусть они попробуют это отрицать!

— Какой приказ короля? — озадаченно переспросил в пространство, по-видимому, вконец переволновавшийся МишельантальРан, он и так сегодня слишком много пережил, и все время, в основном, молчал.

Огюст угрюмо усмехнулся.

— Не бери в голову, — сказал я. — Король передумал.

Мишель с готовностью кивнул, как примерный ученик, с некоторой долей потрясения и благоговейного уважения к вещам, которые ему не следует понимать. Раз мы с Огюстом были сегодня явно заодно, ему лишь оставалось верить нам на слово.

Я внимательно оглядел пространство возле дома, заполненное толпой хранителей, но не приметил никого, кто мог бы претендовать на равный статус с Дизаком. А раз хранители появились намного раньше чем месяц назад, этот некто должен был бы претендовать на статус более высокий.

И раз Дизак явно действовал в своих личных интересах — хоть как провидица, Жанна могла представлять для него не только или не совсем личную ценность, но о личном интересе говорил сам бесцеремонный стиль его действий — его напарника или руководителя определенно не было рядом. А будь Дизак предоставлен себе раньше, он бы наверняка уже осуществил свое намерение, но что-то его сдерживало — и подготовка к этой ночи и — скорее всего — чей-то приказ, не дававший ему отвлекаться.

А этот некто наверняка с не меньшим войском действует сейчас где-то в другом месте и, пожалуй, к исходу ночи уже будет ясно, кем именно он является. Хотя, не исключено и то, что он продолжит дергать за ниточки, оставаясь в тени, а активные действия предоставив Дизаку. Но для этого последний находился сейчас в недостаточно стратегически важном месте для настоящего главнокомандующего. Если только он не раскусил нас. Но тогда он должен был бы знать, что большинства из нас здесь нет. Маловероятно… Нет, основное действо происходит не здесь.

Ранталь в окне, тем временем, заколебался, отвернулся, а потом и вовсе пропал.

Дизак с усмешкой продолжал смотреть на окно. Он был уверен, что все карты у него в руках, так или иначе.

— Так, — я посмотрел на Мишеля. — Отправляйся и зови на подмогу кого угодно, любой отряд, какой подвернется, если только не увидишь белых повязок.

— Если это будут протестанты… — неуверенно начал Мишель.

— Один черт!

Мишель удовлетворенно кивнул, не обиженный, а напротив, скорее обрадованный. Он всего лишь уточнил.

— А мы отправляемся в две другие стороны и зовем еще отряды, кто бы ни подвернулся? — подхватил Огюст, но в его голосе звучала явная фальшь, слишком похожая на подозрение.

— Нет. То есть, ты — да, неплохая идея… Мишель, пошел! — велел я свирепо, перебив самого себя. Мишель серьезно кивнул и почти бесшумно побежал во тьму. — Огюст, это отличная идея, давай еще за каким-нибудь отрядом!

— Ты что это задумал? — почти прорычал сквозь зубы Огюст, впившись в меня, по-волчьи, взглядом исподлобья.

— Отвлеку их пока.

— Спятил? — надсадным шепотом взвыл Огюст. — Один выстрел или нападение скопом хотя бы дюжины из них — какого черта им рисковать, если они даже не соображают?.. Смотри, они все-таки глядят по сторонам!

Огюст был прав — несколько хранителей по периметру стояли спиной к происходящему и поглядывали вокруг.

— Я знаю. — Вытряхнув из рукава припасенную метку со всевидящим оком, я принялся прилаживать ее на видное место. — Помоги мне.

Огюст машинально помог. Потом сделал большие глаза и повторил:

— Ты что?..

— Не могу же я оставить девушек в такой ситуации с этим типом.

— Вряд ли им что-то грозит, — осторожно предположил Огюст. — Не убьет же он их. А на что другое эти ходячие автоматы вряд ли способны…

— Может и убить, если они на него нападут. — Или превратить в ходячие автоматы. Мало ли что.

— Ох… — сказал Огюст. — Пошли вместе!

— Не надо.

— Почему?

— Тебя он не мечтает размазать по стенке тонким слоем. И не станет всерьез отвлекаться, убьет быстро.

— Черт возьми, это и есть твой козырь?!..

— Угу. Негативный интерес — тоже интерес…

— Ранталь, вы еще живы? — раздраженно позвал Дизак.

Ранталь снова выглянул в окно. Выглядел он мрачно.

— Вы лжете, — его голос был хриплым и севшим. — Вы католик, Дизак, так вот зачем вы пришли…

— О нет, нет! — проникновенно и певуче возразил Дизак. Вот ведь фанфарон… — Я отрекся от этой лживой веры. Я служу миру, и клянусь богом… — я пропустил, что он сказал дальше, так как меня снова отвлек Огюст, встревоженно себя охлопывающий.

— Черт, все пистолеты разряжены и зарядить нечем, Мишель уволок!..

— А… — я вытащил пару своих пистолетов. — Держи. Эти были недавно снова заряжены. — Огюст кивнул и попытался снова отдать их мне. — Да нет же, это тебе, вдруг пригодятся!

— А тебе нет?

Я терпеливо вздохнул.

— Нет. Если такая штука будет у меня в руках, меня точно пристрелят.

Огюст с сожалением глянул за угол.

— А отсюда не получится?..

— Увы, нет.

Огюст вздохнул и сунул и мои пистолеты за пояс, уж не знаю, где там они у него уместились.

— Найди кого-нибудь, — попросил я его. Огюст печально кивнул и, отчаянно тряся головой, будто у него в ушах была вода, ушел в ночь быстрым шагом. Я на мгновение прислонился затылком к стенке, глубоко вздохнул и снова прислушался. Чуть-чуть выждать, а потом… Надо же что-то сделать с этой сотней.

— Что вы сделали с нашими слугами? — резко спрашивал Ранталь. — Он тоже по-своему отвлекал его, тянул время. В ожидании чего? Что случится хоть что-нибудь?

— Разумеется, ничего. Но я знаю способ, как научить их лучше служить вам…

Скоро он потеряет удовольствие от этого разговора и перейдет к действиям. Ладно, значит, пора.

Не доставая никакого оружия, я плавно вышел из-под прикрытия стены. Глаза не шелохнувшихся сторожей метнулись ко мне и зацепились за метку на моем рукаве. Стражи не расслабились, но и тревогу поднимать не спешили. Я глянул на окно, в которое выглядывал Ранталь, он смотрел горящим взглядом прямо на Дизака, и меня все еще маскировали от него тени за пределами освещенного факелами пространства. Хорошо…

Раз — два — три — четыре — пять шагов… Стражи разглядели рисунок на метке, и их взгляды стали снова отрешенно-стеклянными. Я поравнялся со стражами, они еще немного посмотрели на меня, потом привыкли и отвернулись. На мои еще несколько шагов вглубь, уже за сорванные ворота, они никак не отреагировали. Ночь непуганых хранителей… Вряд ли пережившие эту ночь станут повторять старые ошибки, им будут давать инструкции похитрее. Хотя, какой смысл? Кто сказал, что их способ не достаточно эффективен? Исключения только подтверждают правило. Да и исключение ли это? Отсюда, наверное, я мог бы застрелить Дизака почти в упор. Но может быть, это была всего лишь иллюзия. Скорее всего, на это они все же успели бы отреагировать, охраняя своего вожака — на поднятый пистолет или на резкое движение, а реакция у них, я помнил, была отменная… Конечно, на мгновение ничего не стоит опередить кого бы то ни было, при должной неожиданности, было бы желание. Но есть ведь еще и такая вещь как промах — любая случайность, осечка и второго шанса уже не будет. Заняв удобную позицию поблизости, я снова обратил внимание на то, что он говорил:

— … Довольно, мое терпение и время иссякли! — его тон уже не был так любезен как прежде. — Мне ничего не стоит взорвать дверь так же как ворота! И почему я говорю с вами? Где хозяева этого дома? Режут гугенотов или отсиживаются, поджав хвосты, по углам, не смея показаться? Не самые благородные деяния, что одно, что второе! Где этот трус Шарди? Прячется за вашей спиной? Где это ничтожество?..

— Прячется за твоей спиной, — сказал я спокойно и мягко, чтобы не напугать его, спровоцировав на какую-нибудь фатальную для меня резкость.

Дизак, похоже, не поверил своим ушам. Какое-то мгновение мне казалось, он продолжит говорить, не обратив на меня внимания, и даже не обернется. Но он обернулся. Бросил снова быстрый недоумевающий взгляд на Ранталя в окне и отступил на шаг, резко положив руку на эфес бретты. Реакцию Ранталя, если ему было видно и хоть сколько-то ясно, что происходит, я оценить не мог, так как смотрел не на него, а только на Дизака.

— Ты?.. — выдавил он изумленно, мне показалось, что сейчас он потрясет головой, пытаясь проснуться или отогнать галлюцинацию, и тут же, опомнившись, рявкнул: — Взять его!

Да, реакция у хранителей отменная, приказ был выполнен, едва он договорил. Чьи-то руки вцепились в меня прежде, чем их владелец приземлился, совершив прыжок, и они были не единственными.

— Князь тьмы! — воскликнул кто-то воодушевленно или предупреждающе, посреди общего безмолвия, и глаза хранителей вокруг вспыхнули жутким одержимым огоньком. Еще один мой старый знакомец? Похоже, и у них в ходу свои легенды. Дизак, прищурившись, покосился на заговорившего и усмехнулся.

— Да неужели? Лучезарный принц Люцифер собственной персоной? — осведомился он с глумливой ноткой. — Как ты подобрался?

— Подошел.

Его взгляд приковался к повязке на моей руке. Сперва его губы дернулись в сардонической ухмылке — видно, он решил, что был недалек от истины, предположив, что я отправился резать в эту ночь гугенотов, но тут же ухмылка окаменела. Он разглядел «всевидящее око».

— Хитрый ублюдок!.. — он резко сорвал с меня раздражавшую его повязку и бегло осмотрелся внимательным взглядом по сторонам, задерживаясь на каждом из окружавших нас углов. Но там никого не было. В его глазах снова мелькнула озадаченность.

— Не правда ли, чудесен мир, сотворенный господом? — проговорил он с сомнением.

— Если, конечно, он сотворен именно им, — повторил я свою давнюю шутку. Дизак изумленно дернулся и недоверчиво усмехнулся.

— На что ты, интересно, рассчитывал, придя сюда?..

Именно на это и рассчитывал, что ему будет интересно. Поглядывал он на меня с кровожадным весельем, зная, что может позволить себе не торопиться.

— На то, что ты согласишься на поединок. Мы долго откладывали.

Дизак запрокинул голову и с плохо скрываемым восторгом расхохотался.

— Средневековый идиотизм, — он покачал головой почти дружелюбно и, небрежно левой рукой вытащив дагу, картинно потрогал лезвие, будто проверяя, хорошо ли оно наточено. — Зачем мне это? — Он глянул на дом. — Но похоже, ты можешь послужить мне ключом.

— Ты можешь просто взорвать дверь и ключ тебе не нужен.

Дизак снова приподнял брови.

— И верно. — Он с улыбкой поднял кинжал, вертя его в пальцах. — Тем более, зачем ты мне?

— Затем, что ты не любишь проигрывать.

Вместо кинжала, он уколол меня взглядом.

— И что дальше? На что ты надеешься?

— На то, что ты прикажешь своим людям убраться, в том случае, если будешь побежден.

Дизак помолчал, пристально глядя мне в глаза и продолжая раздражающе помахивать кинжалом. Потом смешливо фыркнул, хотя было в его лице что-то отчасти окаменевшее — его самолюбие и впрямь пострадало от кое-каких наших прежних встреч, и снова быстро окинул улицу внимательным взглядом. Затем задумчиво посмотрел на свой отряд. Сотня. Кто с ней справится, даже если застанет врасплох? Он ничем не рисковал. Был уверен и в себе и в своем отряде.

— И с какой же стати мне им это приказывать?

— Ты не уверен в том, что победишь?

Дизак прищурился, перестав рассеянно помахивать в воздухе кинжалом, перехватил его покрепче, уже без шуток.

— Ты чертовски надоедливый сукин сын, и слишком далеко зашел. Я мог бы одним движением перерезать тебе горло или приказать свернуть шею. Но ты прав — так будет слишком просто. Что ж, считай, что сам напросился. — Он снова бросил взгляд на дом. — И пусть это будет уроком для всех… — В его глазах появился шальной предвкушающий огонек. — Расчистите нам место.

Хранители потеснились, освобождая для нас достаточный пятачок земли. «Истоптали все клумбы», — подумал я с досадой, и вдруг услышал испуганный женский возглас. В доме разглядели, что происходит и все поняли. Но это был не голос Жанны, скорее, Дианы, и почему-то я был этому смутно рад. И продолжения, слава богу, не последовало. В доме затаились, не решаясь возобновлять переговоры. Верно рассудили, что могут лишь помешать.

— Ну-с, что медлим? — осведомился Дизак, положив ладонь на рукоять рапиры, дага и так давно была у него в руке. Прищурившись, он зорко посматривал, не выкину ли я чего-нибудь непредвиденного, хотя по нему было видно, он уверен, что не выкину, потому и опустил даже такой элементарный ход, как обыск.

— Ты так и не приказал своим людям убраться, если будешь убит. И…

— Что еще?

— Ты до сих пор в кирасе.

Дизак рассмеялся.

— Ты прав, в ней мне будет неудобно.

Он небрежным движением отстегнул ремешки, и сбросил ее на землю. Я тоже избавился от плаща, бросив его рядом.

— Что-то еще? — предупредительно поинтересовался Дизак.

— Приказ.

— К дьяволу, это все равно не понадобится. Можешь не надеяться.

— Если ты так уверен, почему бы не приказать?

— Нет, — в его голосе зазвучал металл. Понятно. Он считает, что одна эта фраза из его уст, в отличие от самого боя, только попортит его реноме. Посланец божий должен быть стоек и непреклонен, и не заключать ни с кем сделок. Значит, это его последнее слово. Жаль. Задуманное никогда не исполняется на все сто процентов. Что ж, стоило попробовать. Все равно, если они останутся обезглавленными, с ними будет легче справиться. Если. Если… Не так уж я и сам в этом уверен. Возможно, застрелить его было бы все же более верной мыслью. Но ведь одним выстрелом не потянешь время, не отвлечешь надолго. А там, мало ли что случится. Тихий визг извлекаемой бретты прозвучал раздраженно. — Выбирай, или ты дерешься, или ты не дерешься!

Я пожал плечами и тоже извлек рапиру и дагу. Рапира выскользнула из ножен с легкой заминкой, видно, я не слишком хорошо протер ее, когда прятал в последний раз, или в предпоследний… Некоторые полагают, что это дурной знак. Я внимательно посмотрел на Дизака и улыбнулся.

— Я рад чрезвычайно, что ты не уверен в своих силах.

— Дешевый трюк! — бросил он презрительно. — Если я согласен драться, то только на своих условиях. Надеюсь, тебе легче от мысли, что ты умрешь в любом случае, победишь или проиграешь? Ты сделал глупость, когда пришел. Вот и расхлебывай. Если хочешь, умри быстро! — и он сделал выпад.

Я парировал и отступил, не нападая в ответ. Стоило потянуть время, да и изучить его получше — на его стороне сила и память, на моей — только призрачная неожиданность.

— Дизак, похоже, не удивился, впрочем, я сильно сомневался, что он всерьез был намерен расправиться со мной одним ударом. В конце концов, а где же ужас в моих глазах? Где чувство западни и безвыходности?

Не дождешься.

Мало ли что еще может случиться? Да и в любом случае, так уж вышло, что для нас обоих смерть еще не будет концом. Если нам всем удастся что-то исправить. По большому счету, вас же только двое, все эти безмозглые армии не в счет, если их некому будет направлять. Другие времена — все еще впереди, и если все будет в порядке, никуда они не денутся.

— Туше! — радостно воскликнул Дизак, и острие его бретты на мгновение замерло там, где мог бы быть сейчас мой левый глаз.

— Разве? — вежливо удивился я, и по его лицу скользнула легкая озадаченность.

Мне вдруг показалось в его манере что-то очень знакомое… И я был уверен, что у него никогда не получался со мной этот финт. Нет, не у Дизака, у кого-то другого… И значит, не совсем со мной… Или уже нет?

Дизак провел серию обманных движений и повторил маневр. С тем же самым результатом. Его глаза расширились.

— Ты везучий сукин сын, — заметил он.

Я пожал плечами и ответил пробной атакой, пока еще несерьезной. Он без труда парировал, и по его лицу скользнула усмешка, он контратаковал, а я уклонился, сделав вид, что просто споткнулся. Дизак засмеялся и сделал резкий финт. Да, знакомо… на этот раз я не стал полностью парировать удар или уклоняться от него. Его клинок слегка задел мое левое плечо, чуть глубже, чем я рассчитывал, но все же всего лишь скользнув под самой кожей. И Дизак совершенно расслабился. В одном он точно совсем не изменился: он редко убивал кого-то сразу, сперва предпочитал нанести противнику с десяток ран, и легких и тяжелых, и лишь затем добивал «из милосердия». В прошлый раз со мной этот номер не прошел. Но кажется, у него появился шанс наверстать упущенное?

Рану обожгло, будто в нее набили перец, рука частично онемела. Я не счел нужным сдерживаться и издал гневный возглас:

— Подлец!..

Дизак довольно посмеивался, его глаза весело и маслянисто блестели от удовольствия, а ноздри широко раздувались, будто он пытался уловить запах крови, чтобы упиться им. Он расслабился совершенно и приготовился наслаждаться.

Ну а теперь… Я приготовился нанести неожиданный удар, и вдруг меня резко качнуло, в глазах потемнело, а по телу побежала мелкая дрожь. Что за… Нет, это был не «перец». Но как некстати…

Я узнавал манеру боя Дизака, и одновременно не его манеру. И эти воспоминания будто вызвали трещины на льду перед ледоходом. Я почти перестал видеть — передо мной закрутился мерцающий рой ослепляющих необычностью и смутной долгожданностью образов, дезориентирующих, притягивающих, смущающих своей отрывочностью, тут же сопровождавшейся ворохом догадок. Такого эффекта я не ожидал, по крайней мере, не сейчас… — хотя в этом была своя логика — ведь это было настоящее грубое столкновение с частью того забытого мира. Задыхаясь, я отступил сразу на несколько шагов, а он следовал за мной не торопясь, давая время сделать дело, как он думал, охватившему меня страху. Я потряс головой. В глазах все плыло, а в глубине сознания будто проскакивали искры — цвета, необычное освещение, запахи, даже вкус… едва узнаваемые — отлично узнаваемые, почти родные лица — целая лавина призраков, возникшая между нами стена из воздуха: скрежет стали, россыпь ярких звезд, лазурный лепесток Земли повисший в неземном черном небе, знакомый смех, экраны, голограммы, мерцающие огоньки индикаторов… раскрытые капсулы…

— Кажется, наконец ты понял, на что напросился? Но нет, ты все понимаешь неверно… — и я ощутил новый жгучий укол в бедро, на этот раз пропущенный совершенно честно. — В самом конце я тебя не убью. — Вот в этом я, как ни странно, не сомневался. — Может быть, тебе будет интересно узнать, что остаток жизни ты будешь служить мне верой и правдой. Но это чуть позже… — он сделал новый финт, просто забавляясь, но в голове у меня внезапно прояснилось. Пора. Что ж, воспоминания оттянули этот момент, но сделали его еще более закономерным. Теперь я лучше помнил и знал, что делаю. Я снова приоткрылся. В это мгновение он был совершенно не защищен от — вот этого… И перехватив его плетущий затейливое воздушное кружево клинок своим, я совершил хлесткое движение.

Дизак вскрикнул. Отлетевшая по инерции бретта лязгнула о чью-то каску. Я тут же сделал обманный выпад дагой, и он пригнулся, эфесом рапиры я сильно ударил его в челюсть, а когда он начал падать, подтолкнул острием рапиры в горло, вынудив прижаться к земле, и заставил замереть в этом положении. Рука все еще немного дрожала, но это были уже не мои проблемы.

— Верно, чуть позже. Сильно позже!..

— Как?.. — прохрипел он в полнейшей растерянности.

Хранители издали нарастающий гневный рев. Они ведь не очень-то хорошо соображали. На лице Дизака отразился ужас. Он понимал, что если они вздумают на меня кинуться, я сперва пришпилю его к земле.

— Стойте!.. — заорал он, не обращая внимания, что по его шее потекла тонкая струйка крови. По крайней мере, на моем клинке не было никакого жгучего состава. — Стойте, я вам приказываю!..

Хранители замерли в паре шагов от нас, глухо ворча. Было в этом что-то от морского прибоя, когда море кажется живым и разумным существом, бог знает о чем думающим и грезящим.

— А теперь ты прикажешь им убраться, — сказал я.

— Но как ты… как тебе удалось… Ты же… ты же… не может быть!..

— Приказывай! — повторил я.

Он, как мог, глубоко вдохнул.

— Доктор Гелион?.. — проговорил он неуверенно, со страхом. Я приподнял бровь — зачем же льстить? Я, конечно, похож на отца, но не настолько, и не в чужой же шкуре. — Эрвин?.. — На этот раз он угадал.

Я немного надавил на острие, и он протестующе булькнул.

— Вы просчитались, — сказал я спокойно. — А теперь — давай.

Я освободил его горло, быстро переведя острие к его сердцу и остановив там.

— Или предпочитаешь встретиться с нами в другом времени?

Он перевел дух и облизнул губы, слегка кивнув, будто самому себе:

— Эрвин… — и возвысил еще подрагивающий голос: — Хранители, дети божьи!.. Приказываю вам — возвращайтесь к вашему учителю, вы будете нужны ему, в другой час!

По толпе хранителей прокатилась какая-то волна, они отступили на шаг, но дальше не двинулись.

— Поубедительней, — поощрил я. — Твоей жизни ничего не грозит, если они уйдут. Вы все равно проиграли.

Губы Дизака тряслись, глаза отчаянно блуждали, ища выход из неожиданного тупика.

— Но что же с нами будет?..

— Это мы будем решать не здесь.

Он на мгновение прикрыл глаза, снова слегка нервно кивнув.

— Хранители!.. — его голос почти сорвался. — Уходите. Немедленно. Таков промысел и замысел божий!

По людской стихии прокатилась новая волна, и теперь линия прибоя отодвинулась, медленно отступая прочь.

— Ты же не убьешь меня? — снова переспросил он хрипло и нервно.

— Если скажешь мне, под каким именем скрывается Линн — нет. Да не бойся, — поморщился я, увидев его взгляд. — Я не стану убивать тебя после этого.

— Ты действительно этого не знаешь?

— Это ненадолго. И мне надо знать, что ты раскаиваешься.

Он кивнул, похоже, уже достаточно придя в себя.

— Это Клинор.

— Маркиз де Клинор?

Этот тихоня? Хотя, почему бы нет. Черт!.. Теперь, когда я все вспомнил — он же был похож даже внешне! Отличный двойник, может, даже генетическая копия? Вот это была проработка плана… И эта его чрезмерная «религиозность», прекрасно все маскирующая. Да, это должен быть он. Я кивнул.

— Что ж, если ты поможешь нам все исправить…

Меня перебило разорвавшее ночь грозное рявканье:

— Какого гомункулуса!.. — Откуда здесь Фортингем…

— Ббей тфарей!.. — знакомо взревел Бэм.

И тут же послышался ружейный залп. Огюст и Мишель привели подкрепление…

— Vorwärts![24] — закричал откуда-то капитан Таннеберг, как «страшное, жуткое как смерть: „Даешь!“»[25]

Земля сотряслась под тяжелыми конскими копытами. Мы оба вздрогнули. Воспользовавшись моментом, Дизак крепко схватил мою рапиру за лезвие и, перекатившись, воткнул ее острием в землю. Я чертыхнулся, на мгновение потеряв равновесие, а вместе с ним и оружие — не останавливая движения, Дизак прокатился по моему клинку, вырвав его из моей руки. Рефлекторно я перебросил дагу в правую руку. Дизак схватил мою рапиру и, распрямляясь, тут же сделал резкий выпад, угодив мне не в корпус — я почти успел уклониться, а в левую руку у локтевого сгиба, и сразу резко повернул клинок, закрепляя успех. Из глаз у меня посыпались искры, я рухнул рядом с ним на одно колено.

— Стойте, убейте их всех!.. — крикнул он, но слова тут же перешли в хрип, услышали его немногие. Сыпались у меня из глаз искры, или нет, падая, я всадил дагу прямо ему в сердце. Я не мог ему позволить снова возглавить его армию.

— Жаль… — проговорил я, и на моих глазах выражение его лица не просто изменилось, а будто стало лицом другого человека. Почти беспомощным, а то, что мелькнуло напоследок в его глазах, показалось странно похожим на облегчение и благодарность.

— Прости… — пробормотал он, и его пальцы соскользнули с эфеса моей рапиры. Он снова вытянулся на земле, и больше его не нужно было там удерживать.

— Нейт… — позвал я, но его глаза безразлично остекленели. — Черт тебя побери!.. — прошептал я сквозь зубы и с трудом выдернул из руки собственную рапиру, тупо заметив, как из разорванной артерии хлещет кровь. Что ж, похоже, что и он меня достал.

Но все случилось только потому, что я перестраховался. Если бы никто не отправился ни за какими отрядами, тут бы сейчас не проливался «океан крови», прямо под нашим домом. Хранители бы ушли… пусть бы потом все равно пришлось что-то с ними делать. Эта ночь брала свое. И не без моей помощи.

— Князь тьмы!.. — взвыл кто-то, но я даже не обернулся. Хранитель так до меня и не добрался, кто-то перехватил его раньше.

Я вздохнул, подобрал рапиру и все же поднялся. Терять уже нечего. Помнится, старичок Оливье всегда говорил с непередаваемой холодной насмешкой: «Если ты жив, значит, ты можешь драться! А если не можешь, значит, ты уже не жив».

«Могу», — ответил я воображаемому Оливье и резко развернувшись (надо же, и ведь четко получилось), всадил клинок под руку ближайшему хранителю, удар второму, третьему… даже, кажется, стало легче дышать. Еще один готов, пятый канул куда-то в гущу, пришлось сдержать руку, чтобы случайно не попасть по вынырнувшему откуда-то швейцарцу. В глазах плыло. Ага, вот еще хранитель — прощай, бедняга!.. Ненадолго разминулись… Выстрел поблизости. Еще один, которым меня чуть не сшибло на землю — от одной звуковой волны. Нет, рано… Их много. Пусть уцелеет побольше друзей! Перехват… ах, черт, клинок скользнул по кирасе, а я в ответ получил удар в бок, шут с ним… выправим — и прямо в точку!.. Я видел, как рассыпаются корабли горстями звездных блесток, я говорил с Сенекой, я захватывал Иерусалим, все это было, я видел, как люди убивали друг друга камнями, зубами, лазером, радиацией, и много чем похуже…

— Поль! — услышал я знакомый хриплый голос. — Как ты? — Огюст отбросил пистолет в сторону.

Я поднял голову и чуть качнулся.

— А, Гамлет!..

— Что?.. — изумился Огюст. — Ты ранен?

— Тебя зовут Гамлет, — повторил я быстро. — Гамлет Квазарий! Диану зовут Линор, и она моя родная сестра, Изабеллу — Антея Витали, Рауля — Фризиан Регул, Готье — Олаф Лебедь, а отца… Мэллор Гелион. А того, кого мы ищем, зовут Ралес Линн, полковник Линн… И это Клинор. Ты должен вспомнить, ты вспомнишь!.. Вы все вспомните!

— Ты бредишь? — Огюст не нашел ничего лучше чем схватить меня за плечо. Под тяжестью его руки я чуть не потерял равновесие.

— Убивайте лишь тех, что нападают, остальные уйдут сами, у них приказ!..

И что это я сказал такое доброе? Хорошо еще не «бог на небе узнает своих…».

— Поль!.. — на непонимающем лице был написан испуг, но кажется, у меня уже не было времени объяснять. — Черт, да что с тобой?!

— Все нормально, просто артерия перерезана, — успокоил я его. Это было лучше, чем если бы он решил, что с головой у меня теперь то же, что у большинства хранителей. — Оставь меня в покое…

Огюст автоматически кивнул и куда-то исчез. И правильно… Нечего тратить время по пустякам.

Откуда-то появилась странная легкость — казалось бы, одновременно я ощущал свинцовую тяжесть, но передвигать ее в пространстве при этом не составляло, как будто, никакого труда, хотя что-то давило, давило… но это все было неважно, ведь было при том и какое-то воспарение… Вдруг что-то больно сдавило мою руку. Я возмущенно охнул и попытался сделать что-то очень нехорошее с тем, кто в меня так бесцеремонно вцепился.

— Не вырывайся! — проворчал Огюст, зверски продолжая затягивать импровизированный жгут — это был какой-то ремешок, со вставленным в него тонким стилетом в ножнах. — Так надо…

— Сам догадался? — удивился я. — Осторожно!.. — Я дернулся вперед, подрезав еще одного, нацелившегося на незащищенную Огюстову спину.

— Прекрати же!..

— Не могу…

— Ай, — он прищемил себе палец, закручивая импровизированный жгут. — Ты точно бредишь!..

— Ничего подобного…

— Потом, — сказал Огюст, и потащил меня прочь из свалки, впрочем, она уже редела. Многие хранители исправно выполняли приказ и, пробившись через нападающих, действительно уходили прочь.

— Лучше бы за ними кто-нибудь проследил… Хотя, Клинор… Если Нейт сказал правду… Нет, он точно сказал… Наш… ваш враг теперь он.

— Пошли, пошли, пошли, — увещевающе бормотал Огюст, неуклонно волоча меня дальше. Огюсту не привыкать сражаться за мертвецов, не правда ли?

Так, что-то знакомое… крыльцо? А почему открыта дверь?!

— Диана! — прокричал Огюст.

Но не успел я испугаться, как увидел Диану, живую и невредимую, только в невообразимом боевом костюмчике и — молодчина, она даже была в кирасе! В руке у нее была шпага, а через плечо висела холщовая сумка. Глаза ее на совершенно белом лице взволнованно блестели. — Поль!.. Огюст!..

— Линор! — ответил я. Диана изумленно вздрогнула.

— Немедленно тащи его в дом! — распорядился Огюст. — Бертран! Помогите даме!..

— Я помогу!.. — услышал я самый чудесный голос на этой земле в этом времени. Жанна…

— Нет, — я попробовал вырваться, но закон всемирного тяготения наконец брал свое. — Только не вы, Жанна, не подходите, тут всюду кровь!.. И на мне… Знаете, я вообще ужасный человек!.. Не надо.

Она опустилась на крыльцо рядом со мной, не заботясь о том, что безбожно выпачкает свое платье, и крепко прижала к своему сердцу мою пока еще целую руку. Она улыбалась и одновременно плакала. Ее зеленые глаза сияли прозрачным светом, за которым сквозило что-то необъятное, наверное — вечность.

— Не уходи! Только не уходи!..

— Если только ради тебя… — улыбнулся я ей в ответ.

Подбежала и Изабелла.

— Все заканчивается! Пойдемте, тут уже справятся без нас…

— Антея?

Я окинул их взглядом, всех троих. И они собираются меня поднять? Непонятно почему, я развеселился. Нет, уж лучше самому… и попытался подняться.

Но три королевы забрали меня в Авалон.