Коронованный лев

XVIII. Лампадное масло

— Прежде чем мы туда сунемся, хочу вам кое-что рассказать.

Мы уже распрощались с Пуаре и Фонтажем и подумывали о том, чтобы не теряя времени нанести хранителям дружеский визит. И вот тут совсем не мешало бы поделиться открытием, что они куда сильнее обычных людей, обладают своеобразным мышлением, да еще неизвестно чем смазывают свое оружие. Когда я закончил рассказ, Готье и Рауль выглядели задумчиво и, судя по всему, рассказ мой им не нравился.

— Знаешь что, — сказал Готье. — Похоже, сегодня вообще не стоит к ним соваться. Во-первых, уже поздно, мы тут засиделись и вряд ли у них идет какая-то служба, а во-вторых, — его глаза предупреждающе сузились, — боюсь, что в любом случае придется идти туда без твоего замечательного общества. Вдруг там окажутся какие-то твои фанаты, числом минимум шестеро.

Может, тут и хотелось бы возразить, но возражать было как-то глупо.

— Если службы нет, это-то как раз неплохо, — заметил Рауль. — Мы могли бы просто оглядеться на месте и даже без лишних свидетелей. Особенно, если есть какая-то опасность нарваться на «клуб фанатов».

— Тоже верно, — согласился я. — Стоит ли просто уходить, не выяснив еще хоть чего-то? Времени у нас не так уж много.

— Осмотреться в тьме кромешной? — сниходительно-язвительно осведомился Готье.

— Зато мало шансов, что и нас кто-то разглядит, — как само собой разумеющееся вставил Рауль.

И в конечном счете, мы все-таки отправились осмотреться. Тьма была все же не совсем кромешная. Ближайший из указанных домов находился в довольно диком квартале, не так уж далеко от кладбища Невинноубиенных младенцев с его легендарными катакомбами и не менее легендарным «Двором чудес».

Уже на воздухе, когда мы немного остыли и легкий пар не чрезмерного количества выпитого вина чуть развеялся, мне подумалось, что мы все же немного погорячились, направляясь ночью туда, куда мы направлялись. Уверен, Готье и Рауль думали о том же, но дружно об этом помалкивали. Пуаре ведь, кажется, упоминал, что, как ни странно, именно в этих кварталах в последнее время стало куда спокойнее — видимо, из-за благотворного влияния все тех же хранителей. Пожалуй, уже можно было составить несколько правдоподобных гипотез о природе этого благотворного влияния.

Да и к нам все же трудно было подходить с обычными человеческими мерками, и мы начинали к этому привыкать. «И может быть, чересчур на это полагаться», — подсказал внутренний голос, тварь ехидная, но по большому счету, бесполезная.

Чем ближе мы подходили к нашей цели, улицы становились безлюднее и пустыннее, но пока все было тихо. Тихо и спокойно. Как в покойницкой…

— «О мертвых или хорошо, или ничего», — пробормотал Готье. Это очень хорошо передавало царящее тут настроение.

Нужный нам дом оказался простой для этого места и времени обшарпанной двухэтажной каменной коробкой, слишком скромной и невыразительной. Соседние дома тоже выглядели неважно, пусто и глухо. Закрытые двери и ставни. Дом выглядел спящим. Разойдясь в разные стороны, мы обошли его кругом, спугнув несколько кошек. Создавалось впечатление, что внутри совершенно никого нет, но это впечатление могло быть обманчивым. Рауль взобрался на какую-то приступочку и проверил показавшиеся ему не очень надежными ставни. Вытащил кинжал, как-то слишком ярко блеснувший в темноте, и послышалось упорное царапанье.

Готье шикнул, тут же подбежав — стараясь ступать при этом так же тихо и мягко как вспугнутые нами кошки.

— Ну куда ты лезешь?!

— Внутрь, — твердо ответил Рауль, отодвигая ставень и толкая оконную раму — она была рассохшейся, но вскоре поддалась, и окно открылось. Рауль сосредоточенно заглянул в зияющую черноту.

— Черт бы тебя побрал, — сердито проворчал Готье, тревожно озираясь, но похоже, никого этот небольшой шум не разбудил и не потревожил. — Никого?!

— Представления не имею, — сказал Рауль, все еще гипнотизирующе глядя внутрь, и ловко взобрался на подоконник. Готье только шумно вздохнул. Рауль канул во тьму.

— С кем я связался… — пробормотал Готье, и с беспокойством уставился на меня. Я поставил ногу на ту же приступочку, схватился рукой за подоконник и полез за Раулем. — А кто будет караулить снаружи?!..

— А может проще залезть всем внутрь и прикрыть за собой окно? — предположил я.

— И влезть сразу всем троим в ловушку? — поинтересовался Готье, но было поздно. Я уже залез в окно, а оставаться одному снаружи ему явно не хотелось, и чертыхаясь вполголоса, Готье зашуршал вслед за нами.

Рауль, оглядываясь, бродил в темноте между рядами простых и легких деревянных скамей.

— Действительно — молельный дом, — признал он, будто ставил диагноз.

— А вы ждали, что тут портовый бардак? — фыркнул Готье, даже спрыгнуть с подоконника на пол ему удалось раздраженно. — Прикрыть ставни?

— Не до конца. Что-то еще видеть хочется, а зажигать свет — идея плохая.

Святилище, покрытое изнутри гладкой, но небеленой штукатуркой чем-то походило на подземный храм, по крайней мере, в темноте. В одном его конце находилось что-то напоминающее алтарь и кафедру, простые и условные как сцена в провинциальном доме культуры. Ничего лишнего. Пустота и странный, пропитывающий стены, сладковато-дымный запах курений.

— Не похоже на ладан, — заключил Готье, пару раз потянув носом. — Но голова от этой дряни покруживается, — добавил он, потянув носом еще несколько раз.

— Не увлекайся, — негромко пробормотал Рауль.

Заглянув за алтарь, я обнаружил за дверцей в стене маленькое помещение в котором висели какие-то серые балахоны, стоял сундук и пара больших керамических кувшинов в углу. В сундуке были уложены плотными рядами толстые свечи. Вытащив парочку свечей из сундука, я принюхался, кажется, от них исходил тот же самый запах, что и от стен, или мне мерещилось — просто все вокруг было пропитано этим запахом. И Готье был прав — голова от него начинала кружиться.

— Видимо, масло для лампад, — предположил я, открыв крышку большого сосуда, расписанного каким-то узором, напоминающим растительный. Сладкий запах резко усилился.

— Ага, — произнес протиснувшийся в комнатку Готье, окунул в масло палец, понюхал и собрался было сунуть палец в рот, попробовать необычное масло на вкус.

— Не смей, — тихо, но твердо сказал неслышно подобравшийся сзади Рауль. — Вытри палец об одежду.

— А что такое? — удивился Готье.

— Вытри его, — с нажимом сказал Рауль, и я увидел в темноте его странно горящий взгляд, его немного трясло и говорил он сквозь зубы. — Закрой кувшин, — велел он мне, и его голос упал до свистящего шепота. — Закройте дверь и уйдем отсюда! Это важно. Я не могу сказать, что это… но я знаю, когда-то знал, что это такое. Что-то чертовски скверное, и самое плохое, что я не могу вспомнить, но чувствую — это где-то рядом. Я вспомню… я потом вспомню.

Я закрыл кувшин.

— Послушай, может, нам стоило бы взять немного с собой — нет ли тут какой-нибудь посудины?

Рауль дышал в темноте тяжело и затрудненно.

— Да, может быть… Черт, мне лучше уйти…

— Готье, помоги ему! — быстро сказал я и кинулся к какой-то полочке, на которую было навалено что-то вроде подсвечников и лампадок. Готье буквально отволок Рауля ближе к окну. Я на миг прислушался к своим ощущениям. Кажется, у меня не было никакого желания упасть. Возможно, Рауля скрутило не от самого запаха, а от каких-то связанных с ним ассоциаций и напряженных попыток вспомнить, что же это такое. Если бы только это было возможно… вспомнить еще что-то… Эта мысль одновременно вдохновляла и леденила кровь. Стать неизвестно кем хорошего мало, но любопытство ведь никуда не денешь…

Торопясь, я чуть не рассыпал всякую мелочь с полки на пол, под руку подворачивалось все что-то не то. Подсвечники, какие-то сосудики, все запечатанные и не пустые. Тут мне пришло в голову, что можно ведь прихватить и пару сосудиков. А кувшин? Вдруг там что-то другое? Наконец я нашарил и лампадку, навел на полке относительный порядок, открыл кувшин, зачерпнул маслянистую жидкость, закрыл комнатку за собой, и с добычей направился к окошку. Голоса Готье и Рауля раздавались уже снаружи. Готье переправил Рауля через окно как только увидел, что я выхожу из комнатки, и последовал за ним сам. Я передал ему через окно похищенные предметы, и тоже выбрался из ограбленного дома. Готье держал лампадку в руке и, глядя на нее, скептически хмыкал.

— Так и потащишь это как молоко в блюдце? — спросил он.

— Хочешь выпить? — поинтересовался я.

Я с трудом прихлопнул на место рассохшуюся оконную раму, которую толком не за что было ухватить, порядком взмокнув от этого неблагодарного занятия, закрыл ставни и спрыгнул на землю немного злясь, как будто больше заметать следы никому было не интересно, хотя на самом деле я просто начал нервничать. Но кажется, кругом было по-прежнему тихо.

— Как ты? — спросил я Рауля.

— Ничего, — отозвался он приглушенно, так как старался дышать в сторону, подальше от странного, беспокоящего его запаха. Я забрал у Готье трофеи, посмотрел на темное небо и прислушался.

— А дождь ведь так и не пошел, — заметил я.

В небесах полыхнула зарница.

— Типун тебе на язык! — воскликнул Готье.

И мы уже не задерживаясь отправились домой, не то, чтобы кратчайшим, но самым быстрым и удобным путем. Рауля, похоже, немного пошатывало, но Готье мягко направлял его на верный путь. Несколько раз, пока мы шли, небо снова озарялось зарницами, но только под самый конец прогремел слабый далекий гром, стал подниматься ветер и начали падать первые капли.

Но за «блюдце с молоком» я беспокоился напрасно. Ливень начался, только когда мы были уже под крышей, хотя, нет слов, встречавших нас слуг мы своими трофеями несколько удивили. К тому же, естественно, за нас уже начали тревожиться, и мы сразу направились к отцу в кабинет. Выглядел он действительно обеспокоенным, но, похоже, не впрямую из-за нашего отсутствия, так как нас он окинул только удовлетворенным взглядом, будто мысленно пересчитав и обратив внимание, что никакого видимого ущерба мы не понесли, и кивнул.

— Что-то случилось? — спросил я сходу, едва заметив его напряженно-отстраненный вид.

Он посмотрел на меня, на «блюдце с молоком», и ответил как ни в чем не бывало:

— Да не то, чтобы. Просто стреляли в Таванна.

Я аккуратно поставил «блюдце» на стол, испытав внезапное неправильное желание уронить его на ковер. Готье и Рауль издали заинтересованные звуки и встрепенулись.

— Он жив? — снова спросил я.

Отец кивнул, не менее удовлетворенно чем раньше, хоть и с некоторым замешательством — все-таки происходящее ему закономерно не нравилось.

— И даже здоров. Ему только прострелили плащ и сбили шляпу. Возле самого Лувра.

— Ого! — сказал Готье.

— Неожиданно, — сказал Рауль. — А как же теперь Колиньи? В него-то стрелять будут? Впрочем, это я риторически… — добавил он.

— Может, в Таванна и правда стреляли вместо него? — вслух предположил Готье.

— И на два дня раньше срока, — вставил я. Теперь ведь даже неизвестно, произойдет ли Варфоломеевская ночь именно в Варфоломеевскую ночь или в любую другую…

Отец пожал плечами.

— Меня спрашивать бесполезно. Я в него стрелять не собираюсь.

Я молча кивнул, и заметил, что остальные сделали то же самое. Мы и впрямь знаем только, что ничего не знаем.

— Что это у вас? — спросил отец, глядя на источающую уже не такой густой и тяжелый аромат лампадку.

Рассказа в двух словах не получилось. Ни о хранителях молящихся и миротворящих, ни о хранителях воинствующих. Более того, отец остановил нас на первых же минутах, и к нам позвали остальных — это было важно для всех. То, сколько это, возможно, продолжается, и какие у наших врагов есть помощники — куда опаснее обычных людей. И в отличие от того, сколько именно тут было злоумышленников из другого времени, их количество могло быть не ограничено.

Рауль был категорически предубежден против той алхимии, которую использовали хранители у себя дома, и которую я принес сюда с собой. Изабелла нашла где-то подходящий флакон и перелила туда не так уж неприятно пахнущую жидкость, надежно закрыв ее пробкой. Возможно, у Рауля действительно с чем-то ассоциировался этот запах, а возможно, это была лишь естественная догадка — что именно делает их не совсем обычными, «пустыми», как говорила Жанна. Как именно действовало это средство? Насколько было опасным? И что может случиться под его воздействием, например, с кем-то из нас?

Но как бы этот запах ни внушал Раулю отвращение, он вызвался вместе с Готье вернуться назавтра в тот же молельный дом уже на службу и посмотреть, что именно там происходит. Службы, по сведениям Пуаре, были открытыми. А по соображениям, уже высказанным сегодня Готье, кое-кому было лучше туда лишний раз теперь не соваться.

— А кто стрелял в Таванна? — вдруг вспомнил я. — Его не схватили?

— Нет, — ответил отец. — Ведь представь, тогда получилось бы, что кто-то должен был стрелять прямо из окна.

— Из гладкого ствола… — подхватил я, кивнув.

— Это как раз необязательно. Но все равно можешь себе представить, как это было бы метко по нашим временам.

— Но он ведь так и не попал в Таванна, — трезво заметил Готье.

— А вчера кое-кто угодил только в седло, — безмятежно добавил Рауль.

— И все же, — вздохнула Диана. — Теперь все становится как-то яснее…

— Или только чуть виднее, — подсказал отец.

Но видеть хотя бы какую-то часть цели лучше, чем не видеть ничего.

Похоже, никто не хотел, чтобы я выходил сегодня на улицу. Я оказался не нужен ни во дворце, ни у Таванна, ни у Колиньи, ни у Гиза, ни в испанском посольстве, ни, тем более, в молельном доме хранителей. Вместо этого мне поручили интереснейшее дело — оставаться дома, зачем-то охранять его и ждать всех «в штабе» с новостями, никуда не отлучаясь. Что ж, может быть и стоило немного переждать, никому не мешая и не привлекая лишнего внимания все тех же хранителей. Исчезнуть на день — с глаз долой, из сердца вон.

Поэтому, вместо того, чтобы заняться чем-то вне дома, я собрал всех слуг и прочел им небольшую лекцию из курса гражданской обороны, а заодно выяснил, кто из них умеет стрелять или обладает хоть какими-то навыками обращения с холодным оружием. Получилось довольно негусто.

Так что я превратил наш сад в небольшой полигон, велев принести то, что могло бы сойти за мишени — старые мешки, натянутые на наспех сооруженные рамы с пометками, сделанными известью, и расставить их за розовыми кустами.

— Жозеф, — окликнул я нашего привратника, долговязого парня, стрелявшего очень старательно, высунув язык и серьезно рискуя откусить его себе при отдаче. Он все время попадал чуть не на метр выше мишени, растерзав стоявшую неподалеку злосчастную яблоню. — Ты же видишь, куда улетают пули, целься ниже.

— Но я целюсь в самую середку! — возразил тот с озабоченным видом.

Я подошел к нему и опустил аркебузу так, что ее дуло теперь смотрело чуть не в землю у основания мишени.

— Стреляй.

Мешок дернулся, рама покачнулась, и когда все успокоилось, все со священным трепетом вытаращились на появившуюся в мешке дыру именно в том месте, которое было помечено известью.

— А если вдруг вам доведется стрелять в человека, — прибавил я, — не цельтесь в голову, скорее всего не попадете, цельтесь ниже, хоть в колено, тогда, может быть, попадете в живот, ну а будете целиться в живот, может быть, угодите и в голову.

— А во что ж еще стрелять-то, как не в человеков? — бесхитростно удивился Жозеф.

— Гм… ладно, пойдем дальше.

Огнестрельное оружие отложили в сторону и взялись за палки, а кто и за шпаги, как Мишель с Антуаном. И разыграли несколько довольно «подлых» приемов на выбивание оружия из рук противника и некоторые хитрые, но, в общем-то, простые финты. Достаточно было нескольких эффективных трюков, все равно некогда было подводить какую-то общую базу, и не только потому, что у нас оставалось мало времени, а еще и потому, что у всех было еще полно других дел и обязанностей. Но все-таки и мою блажь никто не обсуждал — зачем все это нужно. Кому-то это просто понравилось, кто-то решил, наверное, что я слишком серьезно отношусь к грядущей фламандской кампании и вообще по какой-то причине скучаю, или что-нибудь еще, довольно безобидное. Тем более что гонять я никого сильно не гонял, так, слегка поднатаскивал, в меру возможностей и даже предрасположенностей. Но разумеется, и Антуан и Мишель понимали, что дело тут не совсем чисто, но если Антуан и решил обо всем справляться, если, конечно, решится на это, у отца, то Мишель все же, после нескольких вопросительных взглядов, спросил:

— Вы думаете, сударь, этого будет достаточно?

— Нет, Мишель, не думаю. Но может пригодится.

— Похоже на обычное ароматное масло, — сказала Изабелла, глядя на просвет на флакончик, который удерживала указательным и большим пальцем за верхушку и донышко. Свет, падающий из окна, и ее превращал в какое-то полупрозрачное сияющее существо. — Светлое, прозрачное, с янтарным оттенком.

— Пожалуй, более молочное, — решил я.

— Но бывает же и такой янтарь, — возразила Изабелла. И я призадумался над тем, что же вообще означает словосочетание «янтарный оттенок». Разных оттенков и даже цветов янтаря я и сам помнил предостаточно. — А может быть, это и есть просто ароматное масло?

— Может быть, не спорю, — я пожал плечами.

— Только у Рауля была какая-то странная реакция на этот запах?

— Только у него.

— Хм, — тихо проговорила Изабелла, будто разговаривая сама с собой. — Но это определенно не что-то, что обычно используют на церковных службах. Хотя и там ведь — трудно сказать, что весь этот дым совсем не оказывает на человека влияния. Даже обычный ладан — антидепрессант, а в больших количествах и галлюциноген. Но влияние оказывает все подряд, вопрос — с какой силой.

— Дым вообще такая штука…

Изабелла рассеянно кивнула:

— Продукты горения, углекислый газ — уже само по себе «хорошо», ничего не скажешь. Значит, говоришь, весь дом пропах этим запахом, но ничего особенного никто из вас кроме Рауля не почувствовал?

— Нет. Разве что немного голова кружилась, но такое бывает и от обычных духов. А у некоторых на них просто аллергия.

Изабелла сняла пробку и осторожно потянула носом воздух.

— Что-то сладкое, вроде ванили, но не ваниль.

Она вдохнула еще раз, задумчиво наклонив голову, и пожала плечами.

— Понятия не имею, на что это похоже. Ты случайно не знаешь, как пахнет марихуана?

— Э… нет, как-то так и не сподобился…

— Ну, я просто подумала, что на юридическом…

— Нет, извини, не пробовали.

— Ну, ведь некоторые знают, хотя и не пробовали, — засмеялась Изабелла.

— Знаю, что упущение — мне тоже как-то не раз говорили: «вот это тот самый запах!» Только я никогда не мог сообразить, какой именно. Может быть, поискать в саду и поджечь для сравнения?

Изабелла вздохнула.

— Думаю, не стоит, и не уверена, что она растет у нас в саду. А вот Рауль наверняка бы узнал, будь это тот самый запах.

— Почему это ты так думаешь?

— Журналисты… — пожала плечами Изабелла.

— Одно точно, — сказал я, подумав о том, что именно растет у нас в саду, — на розовое масло это нечто не тянет.

— Не тянет, — согласилась Изабелла. — А может, его на вкус попробовать?

— Не надо. Готье вчера чуть не попробовал, но Рауль его остановил. Хоть и не смог толком объяснить почему, но был уверен, что это опасно. Все-таки, он был слишком обеспокоен, чтобы ему не верить.

— А если попробовать не на себе, а на каком-нибудь животном?

— Мм… На Дианиной канарейке?

— Ну, не знаю, может, спросить у прислуги, нет ли у них живой мыши в мышеловке. Может, ничего плохого с ней и не случится…

— А если даже и случится, мыши в мышеловке терять нечего, — кивнул я и отправился на поиски того, кто мог бы нам помочь добыть приличную мышь.

Мышь в итоге отыскалась — средней упитанности, Мишель, и сам знавший толк в экспериментах, принес ее в высоком горшке, где зверушка то сидела нахохлившись, будто дуясь на пресловутую крупу, то «мыла» лапками стенки, пытаясь выбраться, и подпрыгивала, помогая себе хвостом.

— Невинная жертва во имя науки, — торжественно объявил я, вручая горшок Изабелле. Она бережно поставила его на стол и заглянула внутрь.

— Подойдет, — одобрила она, открыла флакончик, капнула из него пару капель на печенье и бросила печенье в горшок.

Мышь недоверчиво метнулась в сторонку, потом принюхалась — тонкие усики взволнованно колыхались. Мышь отчетливо чихнула и отвернулась, ожесточенно потерла усики, умываясь, снова потянулась к печенью, снова чихнула, снова умылась, снова потянулась и, все так же тихо чихая, жадно ухватила кусочек.

— Ты смотри-ка, а ей нравится! — пробормотала Изабелла. — Не похоже, что это яд.

— Но крысы же едят крысиный яд? — усомнился я.

— Наверное, — неуверенно согласилась Изабелла.

Мышь отгрызла небольшой кусочек печенья и остервенело впилась в него зубами, придерживая лапками.

— Знаешь, что, — задумчиво пробормотала Изабелла. — Наверное, это все-таки какой-то наркотик, смотри как грызет… Видимо, в этом есть что-то приятное.

Мышь самозабвенно уписывала печенье за обе щеки, позабыв про то, что сидит в горшке, про то, что она в ловушке и в опасности. Единственное, что, кажется, вызвало у нее дискомфорт, это когда она, схватив остатки печенья, принялась тыкаться в гладкие стенки, явно напряженно раздумывая, где бы ей припрятать свою добычу. Недовольно чихнув, она выронила печенье, умыла усы и, в конце концов, улеглась на лакомство и свернулась комочком.

— Засыпает, — проговорила Изабелла. — Потом проверим, проснется ли. — Она все стояла, заглядывая в сосуд и задумчиво потирала подбородок. — Как ты думаешь, насколько люди похожи на мышей?

— Ну, в конце концов, и те и другие млекопитающие, теплокровные…

— Хозяйственные, — подхватила Изабелла. — Как лемминги, вдруг тысячами куда-то бросающиеся, будь впереди пропасть или бурный поток, бегущие не глядя, по трупам или кому-то в пасть. А ведь казалось бы — есть у них не мозги, так рефлексы, уменье копать норки и делать запасы.

— Насколько я помню, у этого явления есть разумное объяснение — во-первых, это случается не так уж часто, и бегут они от голода, оттого, что их становится слишком много. И ничего сверхъестественного.

— В людях тоже, — мрачно сказала Изабелла, — нет совершено ничего сверхъестественного.

Что тут можно было возразить? Разве что:

— Кажется, дней десять назад я был как-то больше в этом уверен.

Диана вернулась после полудня одна, в экипаже, в сопровождении свиты, но без отца, с которым она отправилась утром во дворец. Наш эксперимент с мышью ее, кажется, не вдохновил и вообще показался ей антигуманным, хотя я бы, пожалуй, назвал его антимышиным. Мышь, между тем, не бедствовала, а спокойно спала, серая шкурка над ребрышками мерно приподнималась и опадала, и ничего больше не происходило.

— Может, просто вкусное снотворное, — предположил я, и по естественной аналогии вспомнил пса в «Румяной пулярке», с разъезжающимися лапами и остекленевшими глазами.

— Вообще-то, мыши — ночные животные, — заметила Диана. И это было справедливо. — Посмотрим, что будет потом.

— Посмотрим, — согласилась Изабелла. — Если будет шуметь ночью, подбросим еще печенья — если угомонится, значит, все-таки снотворное.

Немного позже вернулись Рауль и Готье, усталые, бледные, неразговорчивые, с похоронными лицами и словно бы чем-то потрясенные. Наверное, все мы в последнее время выглядели похожим образом со стороны. А весь день пробыв дома, я и начал смотреть на все чуточку со стороны. Но было в их унынии и молчании нечто большее.

— Ну как? — спросил я, перехватив их у самой двери. — Вам действительно легко удалось туда попасть?

— Легче легкого, — буркнул Готье. — А мы можем какое-то время оставаться на воздухе? Очень хочется просто дышать…

И мы распорядились принести легкого вина в давешнюю беседку, пока было еще не темно и не слишком сыро. Мы поместились там впятером. Изабелла долго крутила в пальцах миндальное печенье, прежде чем откусить, и явно думала о своей мыши.

— Итак, — торжественно сказал Готье, немного отдышавшись, — вход там действительно свободный… — и замолчал. Прозвучало это как-то зловеще — и слова, и молчание.

— Чего не скажешь о выходе? — уточнил я, так как такой вывод напрашивался сам.

Рауль кивнул и отпил вина, а потом откинул голову и вдохнул ароматный воздух сада с еще большим удовольствием. Готье покосился на него и тут же сделал очень похожий вдох.

— Вы сбежали? — поинтересовалась Диана с беспокойным восклицанием.

— Да нет, просто выкрутились, — успокоил Рауль, нервно крутя в пальцах витую ножку бокала. — Но приятного мало. Мы вошли в дом, как и все, через парадный вход, и нам тут же вручили зеленые веточки и предложили причаститься — из большой чаши, в которой… была эта самая штука.

— Причащаться маслом? — поморщилась Диана. — Какая гадость!

— А оно довольно приятное на вкус, — заметил Готье, и Изабелла, вздрогнув, ошарашено воззрилась на брата:

— Ты что, попробовал?!..

— Нет, — снова вздохнул тот, — не совсем. Только сделал вид. Но запах вполне приятный, и раствор в чаше был не такой уж маслянистый… А без «причастия» в дом и не пускают. Очень вежливо, но выпихивают. Это масло они называют «миром».

— Вот было бы весело, если бы меня вывернуло прямо в эту чашу… — меланхолично пробормотал Рауль. Мы посмотрели на него, и почему-то нам не захотелось слишком углубляться в эту тему.

— Поскольку все они пьют его весело и вроде бы не травятся, можно было бы предположить, что это вполне безопасно, — продолжал Готье. — Разве что вызывает приятную эйфорию, немного пьянит — по ним видно было, как они чуть не мурлыкали. Атмосфера доброжелательности на службе прямо-таки зашкаливала, в доме собралась, наверное, добрая сотня человек, в основном, мужчины, хотя были и женщины.

— И даже дети, — вполголоса прибавил Рауль, и было видно, как его это бесило, хотя он смотрел в сторону, на качающиеся ветви и чуть жмурился, подставляя лицо ветерку.

— На всякий случай, мы расположились в заднем ряду, — снова перехватил слово Готье, — поближе к выходу. И вскоре началось богослужение, очень пристойное. Действительно, что-то напоминающее одновременно и католическую службу и какую-нибудь лютеранскую. И ничего плохого — только призывы к любви и миру.

— «Занимайтесь любовью, а не войной!» — саркастически вставил Рауль. И похоже в плане наркотиков это совершенно верно, хоть и без эротической окраски. Если бы вы видели эти лица!.. Это страшно — они говорят о мире, а глаза их становятся все более пустыми. Они становятся просто стадом!

Мы помолчали, глядя на исходящего яростью Рауля.

— И что тут нового? — сухо поинтересовался я. — Люди делают это с собой постоянно. Все религии на свете — один черт.

Рауль вяло отмахнулся.

— Неужели можно сомневаться, что тот, кто однажды войдет в эти двери, не сможет не вернуться туда снова? Что он не станет делать все, что ему скажут, потому, что это «здорово и приятно», а может быть и похуже.

— Похуже, это как? — осторожно спросила Диана.

— «Пусть враг наш придет к нам и станет нашим братом», — процитировал Рауль. — Они повторили это раз пятнадцать, так же, как повторяли про верность друг другу и своим пастырям.

— Но что-нибудь другое, крамольное, они сказали? — спросил я. — Может быть, приказали собравшимся что-то сделать? Может быть, сказали, кому именно им надо верить, кого слушаться?

Готье покачал головой.

— Нет, не говорили. Для этого, пожалуй, проводятся какие-то закрытые службы. А тут только ловят на крючок.

— Но вы уверены, что именно ловят? — спросила Изабелла. — Знаете, глаза у людей становятся пустыми так часто, что даже на наркотики все глупости не спишешь.

Рауль вздохнул и, поставив бокал, стал сжимать и разжимать побелевшие пальцы — кажется, он стиснул их до судорог. Он смотрел на нее долго, печально, не мигая.

— Я в этом просто уверен — в том, что от всего, о чем там говорилось, они не избавятся до гробовой доски, однажды поверив. К сожалению, я так и не вспомнил, откуда у меня эта уверенность. Но для чего еще нужно, чтобы одним и тем же составом в этих домах пропитывалось все? Чтобы они выпивали его? Чтобы обменивались затем паролями и становились, заслышав его, шелковыми? — Он коротко глянул на меня. — Как даже король. А когда ты не послушался их, когда они произнесли этот пароль для тебя, они на тебя набросились, верно ведь?

— Верно, — кивнул я, подумав, что другой причины не было. Свое послание они передали. И могли бы на этом остановиться. Но видимо, у них было задание проверить еще кое-что. Дизак ведь слышал, что я сказал королю. Не исключено, что если бы я не ответил на пароль, меня бы вообще оставили в покое.

Нет, стоп, немного назад. Ведь сперва я выразил несогласие с пожеланием не подходить близко к известному дому. Значит, мне уже было за что попробовать открутить голову, но сперва они сделали заход с другой стороны. Ведь возможно, если бы я уже был «подцеплен на крючок», все было бы проще и мне оставалось бы только внушить то, что по какому-то недосмотру еще не было внушено. А если учитывать, как они оказались сильны, их реакцию — может быть, и Дизак был в этом своем подозрении вполне искренним. Возможно, он считал меня просто каким-то «сбоем в программе». И может быть, даже в этом были свои плюсы, если он нашел себе такое объяснение… Вот только сбой, пожалуй, был слишком сильным.

— И как говорила Жанна — последние годы она замечает вокруг все больше «пустых» людей. Тут даже не нужно обладать никакими сверхъестественными способностями. Они действительно — другие. Как бы по-своему, по-разному мы это ни объясняли.

Рауль почти незаметно утвердительно качнул головой.

— Несколько лет — это все-таки очень странно, — нахмурилась Изабелла. — Ведь Дизак такой, как он есть, в лучшем случае, ну или в худшем — неважно — несколько недель.

— А ведь то же самое говорил Пуаре, — напомнил Готье. — Что он слышал о хранителях намного раньше.

— Но возможно, тогда они не были никак связаны? — предположила Диана, хотя мне показалось, что искренности в ее голосе совсем не было. — Может быть, они просто подобрали удобную секту и теперь ее используют себе на благо?

— Если мы можем верить Жанне, — медленно проговорил Рауль, обведя нас предупреждающим мрачным взглядом, — и это правда, то видимо, некто, кого мы называем вторым, попал сюда гораздо раньше нас всех.

Мы помолчали, раздумывая, и думы были невеселыми.

— А почему тогда мы все оказались тут так поздно?.. — слабо запротестовала Диана.

— Наверное, потому, что приближается какой-то поворотный момент, — спокойно ответил Рауль.

— Ужасно, — вздохнула Изабелла.

— Значит, с мышью вы все-таки сотворили что-то нехорошее, — с укором сказала нам с Изабеллой Диана.

Услышав про то, что мы сделали с мышью, Рауль и Готье немного оживились и пожелали на нее взглянуть.

С мышью, как будто, не происходило ничего плохого. Она спокойно сидела в горшке, смотрела оттуда ясными глазами-бусинами и определенно хотела еще печенья. Ни малейших признаков страха она не проявляла. Изабелла из любопытства сунула руку в горшок, и мышь спокойно дала себя погладить и взять в руки, не пытаясь ни убежать, ни укусить.

— Агрессии у нее явно не прибавилось, — отметила Изабелла.

— Зато прибавилось миролюбия, — кивнула Диана. — Храните мир божий, подопытные зверушки?