Король серых

VI

Немногие получают удовольствие, беседуя с полицией — не важно, по какому поводу, — и Гектор теперь понимал, что не принадлежит к их числу. Хотя у него был весомый — и вполне законный — повод обратиться в полицию, чернокожий чувствовал себя не в своей тарелке, как будто сам совершил преступление и пытается его скрыть. Впрочем, скрывать ему было решительно нечего, разве что Джеремию Тодтманна. Полиция Чикаго — что правда, то правда — пользуется нехорошей репутацией, однако справедливости ради надо сказать, что все три раза, когда Гектор говорил по телефону с этой женщиной-полицейским, она была неизменно любезна с ним.

Только старалась она напрасно. О Джеремии Тодтманне не было ни слуху, ни духу. Хоть и говорят, что лучшая новость — это отсутствие новостей, однако он не на шутку испугался.

— Да, спасибо. Очень вам признателен. Вы будете держать меня в курсе, хорошо? Еще раз спасибо. — Гектор положил трубку и встал. Кроме него, на работе оставались еще два-три человека. Затянувшееся отсутствие Джеремии, судя по всему, встревожило только его. Моргенстрёма больше всего волновало то, что работу Тодтманна пришлось разделить между двумя другими сотрудниками, одним из которых был он сам.

Дольше оставаться в конторе не было смысла. У полиции был его домашний номер. Гектор снял пальто с крючка, который он сам приделал к съемной стене своего офиса-ячейки, и собрался уходить. Из-за разговоров с полицией он пропустил уже один поезд. Теперь ему предстояло добираться до Юнион-стейшн уже в темноте. Он утешал себя тем, что до вокзала было недалеко.

За окном порхнула какая-то тень. Гектор скорее почувствовал, чем увидел ее. Он резко обернулся. В это мгновение — сам не зная почему — он подумал о Джеремии. Он понимал, что это глупо: если только у его приятеля не выросли крылья, увидеть того за окном «Вечного залога» было маловероятно.

— Джеремия, — рассеянно пробормотал Гектор, вперившись в непроглядную темь, расстилавшуюся за стеклом. — Старик, я из-за тебя превратился в сплошной комок нервов! Куда, черт тебя побери, ты подевался? — Гектор вспомнил, что весь день практически не занимался делами. — Лучше бы тебе вернуться…

Сунув в портфель две папки с документами, он направился к выходу, надеясь поспеть на следующий поезд, который следовал за город.

Он без приключений дошел до стеклянных дверей и, хотя ничего вокруг не предвещало дурного, почувствовал внезапное облегчение. Он уже взялся за дверную ручку, когда внимание его привлекло отражение на стекле.

Это была птица, но не просто птица. Огромная черная птица, которая, как ему показалось, восседала на кресле, одном из тех, что были приготовлены для посетителей, приходивших в «Вечный залог» по делу.

Гектор оглянулся.

Никакой птицы не было, ни черной, ни какой-либо еще, — ни на кресле, нигде.

— Проклятие, — буркнул Гектор, которого начинало тревожить его разыгравшееся воображение. — Надо уносить отсюда ноги.

Исчезновение Джеремии не прошло для него даром. Джеремия был хорошим товарищем, хотя во всем, что не касалось непосредственно работы, отличался некоторой бестолковостью. Гектор достаточно знал Джеремию: исчезновения были не в его духе — как правило. Но вот, такой исключительный день…

Гектор пожал плечами и открыл дверь. Больше ничто его не задерживало, и он снова стал думать о том, как бы не опоздать на поезд. Помочь Джеремии он все равно не мог. Полиция держала ситуацию под контролем, а у него еще было свидание… по крайней мере он на это надеялся.

Как бы ни был Гектор расстроен из-за таинственного исчезновения Джеремии, он все же машинально подумал о том, что ему еще повезло — ведь то, что случилось — что бы это ни было, — случилось все-таки не с ним. Это соображение немного успокоило его. Какие бы чудовищные вещи ни происходили вокруг, если они происходили с кем-то другим, то человек в конце концов убеждал себя, что все не так уж ужасно и что по крайней мере его жизнь в безопасности.

Направляясь к лифту, Гектор, разумеется, не мог видеть крылатой тени, промелькнувшей у него за спиной.

В природе человека, когда его убеждают, что чего-то сделать нельзя, скорее усомниться, чем поверить в абсолютную истинность ответа. Возникает и растет упрямство, отклоняющее все разумные доводы, которые предлагаются в подкрепление невозможности решения. Именно это и произошло с Джеремией Тодтманном. В конце концов, ведь речь шла о его жизни. Если бы тогда, когда он работал в «Вечном залоге», ему сказали, что перед ним открыта всего одна-единственная дорога, он не придал бы этому значения, но говорить об этом сейчас, в мире Серых, было непростительно.

— Я не верю тебе!

— Но это правда, Джеремия, — твердила Каллистра, держа его за руку с такой силой, которой позавидовал бы борец. — Ты ничего не можешь сделать.

«Возврата нет…»

— Я хочу выбраться отсюда!

Джеремия вдруг обнаружил, что они вдвоем стоят в каком-то переулке Чикаго, и уже темнеет.

— Джеремия, осторожнее! Ты ходишь там, куда боятся ступать ангелы!

— Ангелы или всего лишь Серые? — Ни разу в жизни Джеремия не был так расстроен, и хотя он и понимал, что несправедливо вымещать это на Каллистре, но ничего не мог с собой поделать.

Она отпустила его руку.

— Я хочу одного — чтобы с тобой ничего не случилось, — тихо сказала она, избегая смотреть ему в глаза.

Его последние слова несколько остудили пыл Джеремии. Он все так же не хотел верить в неизбежность для себя пути Серых, но вряд ли неприятности, связанные с его коронацией, исходят от этой женщины. Он знал виновного. Арос Агвилана. Каллистра была лишь марионеткой в его руках, она повторяла за ним его слова и верила в них, просто потому, что других не знала. «А разве я сам не был таким же?» Лишь очень недавно, уже вовлеченным в этот безумный спектакль, стал сам Джеремия отличаться в этом смысле от Каллистры.

Он тяжело вздохнул.

— Я верю тебе, но не верю Аросу. Это он тебе все это сказал, так?

— Да. Но Арос всегда все знает. Ошибок не допускает.

— Все иногда ошибаются… Видит Бог, я только этим и занимался. — Он схватил ее за руку, подивившись собственной агрессивности, которой в нем никогда не было. Чего ему по-настоящему хотелось — это прижать ее к себе, но она была не просто марионеткой Ароса, а еще и Серой. Противоречивые мысли в голове Джеремии только увеличивали его смятение, чего ему сейчас было совсем не нужно. Ему удалось подавить в себе тот жгучий интерес, который возбуждала в нем эта женщина, но не похоронить его. Теперь, когда она была так близко, это казалось невозможным. — Я не гожусь для этого. Это я знаю точно. Я пока не понимаю, что со мной — то ли все это мне снится, то ли у меня психоз. Как я понимаю, мой поезд сошел с рельсов и я попал в больницу с помутнением рассудка и галлюцинациями.

— Это не сон. — Каллистра, видя, что к Джеремии возвращается самообладание, заговорила спокойнее. Казалось, эта женщина-призрак служит барометром его настроения. Джеремия не знал, нравится ему это или нет. Он не мог понять, когда она была настоящей — если слово «настоящая» вообще было уместно в данном случае.

— Ты права — это не сон. Это проклятый кошмар!

Наступил вечер. Тусклым светом горели уличные фонари, мелькали желтые лучи фар проносившихся мимо машин и автобусов. Зловещая серость, которую Джеремия начал ассоциировать со своими ненужными подданными, окутала Чикаго, позволяя видеть то, что обычно не было видно. Слабоватое утешение.

— Мне жаль, но я ничем не могу тебе помочь.

Джеремия верил ей, но смириться со своим положением не мог. Арос ей солгал, от этого долговязого типа можно ожидать чего угодно. Всегда есть выход. Он попал в переплет из-за того, что позволил Серым заманить себя в их мир. Что произойдет, если Джеремия решительно отвергнет народ теней? Если сознательно попытается вернуться к своей жизни?

— Я должен идти, Каллистра.

— Джеремия…

Сколько человек хотели бы сыграть роль Рика в «Касабланке»? Джеремия пожалел, что не очень хорошо помнил этот фильм — тогда он сказал бы ей что-нибудь умное. Но Рика играл сам Хамфри Богарт[5], а Джеремию Тодтманна приходилось играть ему самому. Не самый удачный выбор для той роли, которую его заставили играть. В этом-то и была его проблема.

— Я просто не гожусь для этого безумия! Я хочу вернуться на свою работу, хочу снова жить своей скучной жизнью!

— И всю жизнь оглядываться в страхе перед вороном, — ответила ему Каллистра.

«Проклятое воронье…»

Монарх поневоле тяжело вздохнул.

— Это-то и есть одна из главных причин, по которой я хочу положить этому конец! Не знаю, чего добивается эта птица, и сомневаюсь, что ты можешь предложить мне ответ. Арос наверняка ничего не скажет. Интересно, как бы ты сама поступила на моем месте?

— Надела бы корону.

Очевидно, не тот вопрос, который следовало задавать одной из Серых. Тодтманн подошел к обочине. Оглядев окрестности, он невольно поежился. Он по-прежнему видел мир словно сквозь наполненный водой аквариум, однако даже это не помешало ему понять, что эта часть Чикаго ему совершенно незнакома. Высокие здания нависали со всех сторон, за ними не было видно даже Сирс-тауэр. Но что-то подсказывало Джеремии, что он находится где-то в районе Петли и что на каком-нибудь автобусе можно доехать до Юнион-стейшн. Если нет, можно будет поймать такси. Впервые с тех пор, как он стал работать в Чикаго, Джеремия подумал об автобусе без ужаса. В чикагских автобусах комфорт не предусмотрен проектом. Обогреватели там работают летом, а кондиционеры зимой. Сиденья — винил на металлических или деревянных каркасах, а мягкая обивка давно сплюснулась до каменной твердости.

Но для Джеремии в тот момент имело значение другое: в автобусе есть пассажиры. Их присутствие должно было вернуть его к реальности. Кроме работы, ничто так не приводит в чувство, как поездка на чикагском городском транспорте.

«Я должен найти автобусную остановку», — подумал он.

— Черт побери!

Городской пейзаж снова изменился. Джеремия стоял в каком-то другом месте. Было довольно светло — ровно настолько, чтобы появились тени и можно было различить очертания предметов. Тротуар у него под ногами был подозрительно мягким, упругим, и потому каждый шаг давался Джеремии с трудом. Вокруг высились дома — кривые, с изломанными фасадами. Они уже не раскачивались, как это было прежде, но менее страшными от этого не стали. Джеремия невольно вспомнил старый немой немецкий фильм ужасов, который он как-то видел. Здесь было так же тихо. Для полного сходства сцене недоставало органной музыки.

Уголком глаза Джеремия заметил какое-то движение. Он резко повернулся на одном месте, ожидая, быть может, что из канализационного люка появится голова Лохнесского чудовища. Вместо этого его взору предстал подвижный, точно змей, указательный столб. В отличие от зданий он извивался с удивительной живостью и вообще вел себя, как щенок, который только что вернулся к хозяину. Джеремия, хоть и был далек от мысли приласкать его, подошел ближе и попытался прочесть, что написано на указателе. Поймав вывеску в фокус, он не без труда разобрал название автобусной остановки.

— Джеремия, храни вниманье! Любая мысль — опасное деянье!

За спиной у него стояла Каллистра, такая же прекрасная и пылкая, как в тот момент, когда он оставил ее. Но теперь его мысли были заняты другим. К некоторым людям озарение приходит слишком поздно, но в данном случае Джеремия, похоже, начинал постигать смысл происходивших с ним злоключений.

«Это же я сам! Я сам совершаю все это!»

Если так, из этого безумного предложения можно извлечь некую пользу. Теперь ни поезд, ни автобус были ему ни к чему. Стоило Джеремии лишь захотеть, и он мог оказаться где угодно. Где угодно…

Искушение пересечь океан было велико, но Джеремия отдавал себе отчет, что, поддавшись ему, еще больше погрязнет в царстве Серых. Арос и ворон только этого и ждали. Пока он оставался частью их мира, они могли использовать его и манипулировать им по собственному усмотрению. Только если ему удастся найти обратную дорогу в реальный мир, они оставят его в покое. Только тогда он будет в безопасности. Там, в реальном мире, они будут лишь иллюзиями, настоящими тенями, без всякой глубины.

Так же, как и Каллистра.

Эту мысль он так и не додумал до конца, поскольку в этот момент из-за темного угла выехал автобус и направился к остановке. Путешествовать путем Серых было бы значительно быстрее, но человеку полагается ездить на автобусах. Джеремия встал на обочине и помахал рукой водителю. Автобус начал тормозить.

— Ты не ведаешь, что творишь! — воскликнула Каллистра. Она хотела схватить его за руку, но он увернулся, не переставая махать водителю.

За рулем сидела тучная шатенка: учитывая близость остановки, автобус ехал еще довольно быстро. Лучи фар выхватили из мрака размахивающую руками фигуру.

— Что она выделывает?

Похоже, водитель и не думала останавливаться. Джеремии даже показалось, что автобус начал набирать ход.

Хрупкая, но сильная ладонь легла ему на плечо.

— Джеремия, то, что ты видишь, — это не то, что есть на самом деле! Ты не можешь…

Джеремия попытался освободиться, но оступился на бордюре и рухнул на мостовую.

На него с ревом летел автобус; фары безжалостно слепили глаза. Тодтманн закричал и закрыл лицо ладонями, надеясь, что кончина его будет, если и не безболезненной, то по крайней мере быстрой. Вряд ли можно назвать безболезненной смерть под колесами автобуса.

Он слышал лишь рев двигателя. Ни визга тормозов, ни гудка. Женщина-водитель даже не заметила его. Ему было суждено стать еще одной строчкой в статистике дорожных происшествий…

Все эти мысли мелькнули в какую-то долю секунды, а тем временем рокот двигателя начал стихать.

Джеремия открыл глаза. Автобуса перед ним уже не было. Он не сразу сообразил, что шум теперь доносится с другой стороны. Автобус находился в двух кварталах от него и продолжал стремительно удаляться.

Все еще дрожа всем телом, он устремил смятенный взор на Каллистру, надеясь получить от нее объяснения.

— Мы — то, из чего сделаны сны, — торжественным тоном изрекла призрачная красавица. — Тени. Без сущности.

— Но я не один из вас! — вскричал Джеремия, вскакивая на ноги и возвращаясь на тротуар. — Я человек! Я настоящий! — Он ударил себя кулаком в грудь. — Я дышу! Я живу! — Правду сказать, большую часть жизни он просто существовал, но даже это было лучше того, что ему предлагали. — Я совсем не такой, как вы!

Последние слова сорвались с его губ прежде, чем до него дошел заложенный в них смысл.

Джеремия судорожно сглотнул, подыскивая подходящие случаю извинения, но ему ничего не приходило в голову.

— Но ты теперь часть нашего мира, — возразила Каллистра; казалось, она ничуть не уязвлена его словами. Она снова протянула к нему руку: — А остальное все не значит ничего…

— Но ведь должен же быть выход!

— Джеремия, не застревай на этом, — с мольбой в голосе произнесла она, делая к нему шаг.

Что бы ни было у нее на уме, какие бы цели она ни преследовала, ее красота сводила его с ума. Одного этого было почти достаточно, чтобы он доверился ей, — этого и чего-то еще, что подсказывало, что за ее красотой кроется нечто большее. Что-то не Серое.

— Возьми мою руку, Джеремия…

Он покорно подал ей руку.

Сразу вслед за этим Джеремия заметил, что тени за спиной Каллистры стали глубже и теперь медленно приближаются к ним.

С красноречивым стоном отчаяния Джеремия схватил Каллистру за руку и притянул к себе. В то же время мозг его лихорадочно работал: он пытался вспомнить такое место — желательно подальше, — где им лучше было бы сейчас оказаться.

Будь он в тот момент в состоянии рассуждать более здраво, едва ли его выбор пал бы на помещение «Вечного залога», однако старые привычки — вещь стойкая, и в следующее мгновение он обнаружил, что стоит посреди знакомого лабиринта офисов-каморок и прижимает к груди свою черноволосую колдунью, словно над ними кружит целая стая воронов. Контора была ярко освещена, однако в рабочих отсеках не было ни души. Джеремия взглянул на висевшие на стене часы и увидел, что рабочий день уже час как закончился. Он пропустил еще день… или… или больше?

Каллистра, не принимавшая решительно никаких попыток высвободиться из его объятий, была похожа на голливудскую звезду.

— Я думать не могла, что я тебе не безразлична, — шепнула она на выдохе.

Джеремия заставил себя отодвинуться:

— Там были тени… глубокие тени… прямо у тебя за спиной.

— Тени, тенью следующие за нами. — Судя по выражению ее лица, она была скорее заинтригована, чем встревожена. — Сюда движется что-то зловещее. Ворон не спускает с тебя глаз. А тени — это его гончие псы.

— До сих пор никто мне толком ничего не сказал, об этом вороне.

— Еще один из нас. Вот и все. Деяния его темны, Джеремия.

— Это я уже понял. — Джеремия решил обойти помещения конторы, чтобы удостовериться, что никто не засиделся на работе допоздна.

«Свет горит, но дома никого.»

Его передернуло — уж больно эта последняя мысль была в духе Серых. Если так будет продолжаться и дальше, он вполне сойдет за одного из них.

В результате осмотра Джеремия понял, что в конторе не было не только его сослуживцев — не было там и теней-призраков. Сомнительно, чтобы Серые соблюдали присутственные часы, но учитывая, что они были производным от людей, подобное предположение нельзя было назвать притянутым за уши. Тогда где же они? Улица была пустынна. Только длинные тени стелились по ней.

В одном из офисов в отделе менеджмента кто-то громко выругался. С грохотом задвинули ящик. Роликовое кресло врезалось в стену.

Можно назвать ураган Марией, но если бы решающее слово принадлежало Джеремии Тодтманну, он нарек бы его Моргенстрёмом. Управляющий, уткнувшись в раскрытую папку с документами — Джеремия почему-то был уверен, что документы эти полагалось обработать ему, — прошел к высокому коричневому шкафу, в котором обычно хранились дела, еще не получившие заключения «Вечного залога».

Никогда еще Джеремия не испытывал такой радости при виде своего шефа.

— Мистер Моргенстрём! Сэр! Это я! Джеремия Тодтманн!

— Гм? — Тот оторвал взгляд от бумаг и посмотрел куда-то в сторону, вид у него был еще более раздраженный, чем обычно.

— Имеющий глаза — не видит, — из-за плеча Джеремии сказала Каллистра. — Имеющий уши — не слышит.

— Он слышал меня!

Моргенстрём, вновь уткнувшись носом в бумаги, выдвинул один из массивных ящиков и, водрузив на него раскрытую папку, пробормотал что-то вроде «Катцгилберг». Затем управляющий принялся рыться в ящике. Он отодвигал один файл за другим, точно искал нечто, что имело отношение к загадочному «Катцгилбергу». При этом он не обращал ровно никакого внимания на стоящего у него за спиной человека, который не переставал взывать к нему.

— Джеремия, мы обитаем на периферии сознания. Легкое прикосновение, мимолетный взгляд — это все, что нам доступно в мире людей. — Каллистра уже не решалась воздействовать на Джеремию физически, хотя и не оставляла вербальных попыток убедить его.

— Я не такой, как вы! — огрызнулся Джеремия, чего прежде никогда не позволил бы себе. Человек иногда меняется… например, когда становится повелителем дурных снов. Отвергая слова Каллистры, он вытянул перед собой руку и попробовал схватить Моргенстрёма за плечо.

Он коснулся его, однако прикосновение вышло какое-то неубедительное, безжизненное и краткое. Плечо управляющего на ощупь оказалось маслянистым и скользким. Лысый Моргенстрём вздрогнул, выпрямился и оглянулся. Взглянул мимо своего все еще не терявшего надежды подчиненного, сквозь него, взгляд устремился дальше, в конце концов описав полный круг, но ни на чем не задержавшись. Управляющий нахмурился и смахнул с плеча воображаемое нечто, что послужило источником его беспокойства. Он еще раз оглянулся, и снова фигура Джеремии вызвала у него не больше интереса, чем раньше.

Управляющий углубился в бумаги, и тогда Джеремия попытался схватить его двумя руками. Моргенстрёму было достаточно едва заметно повести плечами, казалось, он сделал это совершенно машинально, — чтобы попытка Джеремии в очередной раз провалилась. Джеремия Тодтманн вновь ощутил какую-то скользкую слякоть, ладони соскальзывали. В недоумении он воззрился на своего босса, который, не подозревая о его присутствии, продолжал заниматься своим делом.

— Я привидение… — Джеремия всем корпусом подался вперед, так что лицо его оказалось сбоку от лица Моргенстрёма. — Мистер Моргенстрём, я привидение, черт побери! Вы слышите меня?

И снова Моргенстрём вскинул голову и растерянно оглянулся, как человек, который никак не поймет, что его беспокоит. Но, посмотрев в сторону Джеремии, он, очевидно, не увидел ничего, достойного внимания, в том числе и пышных форм Каллистры, стоявшей сразу за своим монархом, не желающим быть таковым. Управляющий что-то недовольно пробурчал себе под нос и с удвоенным усердием принялся за бумаги.

Джеремия, посрамленный, не двигался с места. Каллистра подошла к нему сбоку и положила руку ему на плечо. Джеремию давно мучил вопрос: означает ли этот знак внимания, что Каллистра к нему неравнодушна, или она следует указанием Ароса, или, может быть, просто поступает так, как это принято среди Серых? Возможно, она сочувствует ему, потому что он нуждается в сочувствии? И чем она, собственно, была для него теперь? Его мир стал недоступен. Нет, Джеремия еще мог прикоснуться к нему, но прикосновение это было таким кратким, таким мимолетным. Это было не то же самое, что быть частью реальности. Скорее сродни пытке — смотри, но не пытайся дотронуться. Такова была его судьба.

— Идет неумолимо время, Джеремия, и мы не можем от него отстать.

Джеремия слишком упал духом, чтобы реагировать на это построение фразы в духе Серых. Да и зачем? Если он стал частью их мира, то это ему предстояло измениться.

Моргенстрём достал авторучку. В глазах Джеремии загорелась надежда. В некоторых пределах Серые могли манипулировать неодушевленными предметами. Значит, он тоже может…

— Что ты делаешь? — с тревогой в голосе спросила Каллистра.

— Являюсь, как призрак…

Джеремия потянулся к авторучке. Если бы ему только удалось взять этот предмет, такой маленький и простой, то он доказал бы Моргенстрёму, что реально существует.

Пальцы Джеремии коснулись твердого пластика. Сердце его столь отчаянно колотилось, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Сжав онемевшими пальцами пластиковый цилиндр, Джеремия решительно отдернул руку. Он едва не подпрыгнул, предвосхищая свой триумф, однако то, что предстало его взору, когда он снова увидел руку Моргенстрёма, заставило похолодеть его сердце.

Моргенстрём держал другую авторучку, совершенно идентичную той, что забрал у него Джеремия. Тодтманн разжал пальцы, и его трофей, не успев коснуться пола, растаял в воздухе. Он вспомнил пресловутые сигареты Ароса Агвиланы.

— Мы вызываем лишь воспоминания, — сказала Каллистра, мягко увлекая его за собой. — Мы вызываем призраков прошлого. Все на свете имеет свое прошлое, а потому — свои воспоминания и своих духов.

«Что-то здесь не так… что-то должно быть не так…»

Но, несмотря на внутренний протест, он не мог найти изъяна в ее объяснении. Теперь Джеремия был побежден окончательно. У него больше не было надежды. У него остался только мир Серых.

Каллистра приблизилась к нему, но говорить больше не стала — вместо этого она приникла губами к его щеке. Полные губы были мягкими, желанными и реальными — не менее реальными, чем был когда-то «Вечный залог».

— Не суди мир Серых по обложке, мои повелитель. Есть дивный мир, которого ты еще не видел. — Каллистра глянула на ничего не подозревавшего Моргенстрёма. — Идем. Нам больше незачем здесь оставаться.

Какая-то часть его еще протестовала, однако на сей раз он безропотно последовал за ней. Он лишь устремил беспокойный взгляд на согбенную фигуру своего босса и вяло спросил:

— Куда мы идем? Снова к Аросу?

— Пока нет. — С этими словами, которые ничего ему не сказали, Каллистра увлекла его за собой. Куда-то еще.

Это по-прежнему был Чикаго; тут и там мелькали знакомые глазу Джеремии виды, но на них то и дело накладывались совершенно незнакомые пейзажи. Старинные здания, заросли высокой полевой травы. Картины дикой, нетронутой природы особенно оживляли силуэты странных животных, обитавших на этой земле десятки тысяч лет назад. В отличие от того мира Серых, к которому Джеремия уже успел привыкнуть, здесь было много света… но и много тьмы. Постепенно он пришел к заключению, что то, что открывалось его взору, — были воспоминания о каждой ночи и о каждом дне, начиная с того времени, когда сюда впервые ступила нога человека.

Это были страницы истории Чикаго, сливавшиеся и накладывавшиеся одна на другую и вместе с тем удивительно отчетливые.

Джеремия стал более чем настороженно относиться к птицам, что было неудивительно для человека, которому довелось пережить то, что пережил он. Потому, когда какое-то пернатое существо простерло над ним крылья, первым побуждением Джеремии было спрятаться. Но поскольку укрыться было негде, его попытка спастись бегством свелась к серии суматошных па, закончившихся причудливой комбинацией фокстрота и чечетки. Лишь увидев, что его спутница и не думает никуда бежать, Джеремия успокоился.

Птица села на указательный палец свободной руки Каллистры. Это была птица-кардинал с великолепным красным оперением — ничего общего с вороном. Каллистра, не произнося ни слова, повернулась к Джеремии, давая ему возможность получше разглядеть птицу.

— Это тоже один из вас?

Серые могли принимать любое обличье.

— Вернее будет сказать, что она появилась оттуда же, откуда и мы. Эта птица не понимает, кто она, она просто существует.

Каллистра улыбнулась и подняла руку, птица вспорхнула и улетела прочь. К Каллистре, которая почувствовала себя в родной стихии, вернулась былая уверенность. Обычно фея-призрак теряла ее лишь тогда, когда ей приходилось иметь дело с его человеческой слабостью.

— Посмотри сюда, — шепнула Каллистра, указывая куда-то направо.

Джеремия сделал шаг, другой, затем, услышав хлюпающий звук, доносившийся из-под ног, в растерянности остановился. Улица была совершенно сухой. Он поднял ногу и взглянул на подошву — она была влажной.

Каллистра искренне веселилась, видя его недоумение.

— Смотри дальше. Смотри, что было до улицы.

Джеремия напрягся… и увидел, что очертания улицы начали стираться. Теперь взору предстала высокая луговая трава и влажная, заболоченная почва.

«Таким был Чикаго, когда Чикаго не было…»

Исторические познания Тодтманна не шли дальше большого пожара в Чикаго[6]. Он ничего не знал о том, что представлял из себя район Чикаго в эпоху первых поселенцев, не говоря уже о временах первых кочевников и зверобоев.

— Джеремия, смотри! — Каллистра махнула рукой вперед.

Вначале Джеремия увидел лишь смутные очертания чего-то массивного, приглядевшись, понял, что перед ним животное. Мастодонт. Он вспомнил то и дело появлявшиеся в прессе статьи об обнаружении окаменелых останков. Когда-то эти исполины водились здесь в изобилии. Мастодонт ступал медленно, словно пробирался через трясину. В отличие от других живых и неживых предметов его очертания по краям оставались расплывчатыми, стертыми, отчего происходящее казалось сном, Джеремия поинтересовался у Каллистры, от чего это зависит.

— Даже самые приятные воспоминания со временем стираются из памяти, — ответила она. То же самое ему однажды сказал Арос. — Они настоящие призраки. Мы же… нам не дано даже этого.

— Ты больше, чем призрак, — возразил он.

— И меньше.

Окружавшие их живые картинки внезапно сошли на нет, и они снова оказались в современном Чикаго. Вернее, в том Чикаго, каким он представал глазам Серых. Джеремия опасливо покосился по сторонам.

— Мы здесь в безопасности.

Даже в отсутствие алчных теней и ворона-пересмешника Джеремия не рискнул бы назвать это место безопасным. Дома вокруг — даже если смотреть на них глазами нормального человека, а не сквозь призму Сумрака — были убогие, запущенные. Некоторые из них являли собой настоящие руины и только каким-то чудом можно было объяснить, что они до сих пор не рассыпались в прах. Еще более загадочным было то обстоятельство, что в этих домах продолжали жить люди.

А в том, что дома были населены, сомневаться не приходилось. В окнах, занавешенных ветхими шторами, горел свет. Где-то работал телевизор, доносились обрывки разговоров, которые в основном велись на повышенных тонах.

Это было то, что когда-то составляло существенную часть жизни Джеремии.

— Посмотри-ка. Когда-то здесь был чей-то сад.

Джеремия взглянул на то место, на которое указывала ему Каллистра, но ничего не увидел, кроме потрескавшегося тротуара.

— Не похоже, чтобы он процветал, — пробормотал он.

— Да, но сейчас позволь мне возвратить тебя в былое…

«Где снова скачет одинокий всадник…» — мысленно закончил за нее Джеремия. Он уже вполне усвоил манеру Серых. А что ему еще оставалось?

— Это был прекрасный сад.

— Был… — произнес он и осекся, потому что в тот самый миг перед его взором разразился океан красок.

Все вокруг цвело. Бутоны росли на кустах и пробивались прямо из-под земли. Красные, желтые, синие, розовые… цветы постоянно менялись. На смену являлись кусты, в свою очередь уступавшие место декоративным каменным горкам и невысокому — не более полуфута — деревянному штакетнику; там и сям были разбросаны каменные фигурки птиц и зверей — даже статуэтка девы Марии. Это был настоящий фейерверк, только здесь вместо снопов огня расцветали живые цветы.

Когда Каллистра сочла, что Джеремия увидел достаточно, чудесный сад исчез.

— Всюду есть место красоте, — сказала она, — и красота навечно останется с нами.

— Да, красиво, — согласился Джеремия, однако на смену чувству восторга быстро пришло легкое разочарование. — Для привидений.

— В тебе есть силы сделать это лучше. Арос… — Каллистра вдруг осеклась и поджала губы, явно недовольная собой.

— Арос — что?

Она схватила его за руку:

— Арос верит в тебя. Посмотрим что-нибудь еще или вернемся в клуб?

— Разве у меня есть выбор? Мне же ясно дали понять, что путь домой заказан. Значит, остается только мир Серых.

— Мне боль твоя почти понятна, Джеремия. — Лицо Каллистры было совсем рядом, он чувствовал ее дыхание. — Но не могу сказать, что сожалею о выборе той силы, что эту роль назначила тебе.

— С возвращением, Ваше Величество.

С возвращением? Тодтманн часто-часто заморгал, словно надеясь избавиться таким образом от тех чар, которыми опутала его Каллистра. С возвращением?

Он вновь сидел на своем троне в «Бесплодной земле»; перед ним на ступеньках стояли соблазнительная черноволосая ведьма и Арос Агвилана, который его и приветствовал. Костлявый Серый, держа в одной руке шляпу, склонился перед ним в полупоклоне. Заброшенный ночной клуб вновь заполняли обитатели снов. Тени соединялись в пары и кружились, кружились в танце, тщетно изображая самозабвение. Некоторые, казавшиеся более материальными, сидели за столиками, другие бесцельно бродили по залу.

Джеремия отметил, что эта сцена во многом воспроизводила ту, что он видел раньше. Серые даже сидели или стояли на тех же самых местах, которые занимали в прошлый раз. Они были плодом фантазии, однако между собой они едва ли могли похвастать, что у кого-то из них есть хоть искра собственного воображения.

Джеремия Тодтманн вдруг подумал о том, а сможет ли он что-то изменить. Смогут ли они с ним стать чем-то большим, чем были без него? Ведь это было в пределах власти короля. Или нет?

— Вы, должно быть, устали, Ваше Величество. — Арос по-прежнему стоял на ступеньке лестницы, которая вела к трону, и ему приходилось, обращаясь к монарху, задирать голову.

Устал? Еще как. Джеремия только теперь понял это. Он с трудом подавил зевок и почувствовал, что глаза у него закрываются сами собой. Дорого бы он дал за возможность выспаться. Возможно, как следует отдохнув, он сможет увидеть и радужную сторону в той перемене, которая произошла в его судьбе. Однако имелась одна сложность: спать в клубе ему было негде. Собственно говоря, новоиспеченный монарх вообще сомневался, что смог бы уснуть в этом заведении, даже если бы там установили царское ложе. Сознание, что тебя окружают выходцы из твоих собственных кошмаров, мало способствовало спокойному отдыху. Или способствовало некоторым извращенным образом, если каждый раз вместо того, чтобы засыпать, просто падать в обморок от страха.

— Не соблаговолите ли удалиться на покой? — вежливо осведомился сухопарый призрак, поднимаясь по лестнице и оказываясь почти на уровне глаз Джеремии.

Джеремия был бы рад удалиться на покой, то есть домой, но на это, как видно, надежды было мало.

— Да, — промолвил он.

— Прекрасно. Каллистра, проводи Его Величество в апартаменты. Ваше Величество, думаю, этот аспект власти придется вам по душе.

— Ты готов, Джеремия? — спросила Каллистра.

— Готов? — не понял Тодтманн.

— Я хочу сказать, к отбытию?

— А-а… — растерянно протянул Джеремия.

Мысли его пришли в совершенный разброд — он как никогда нуждался в отдыхе. Джеремия припоминал, хоть и смутно, что вроде бы с тех пор, как он спал в последний раз, прошло всего несколько часов, однако он все более убеждался, что время в мире Серых — субстанция чрезвычайно подвижная. По словам Ароса и Каллистры выходило, что он отсутствовал на службе уже два дня, если не больше.

— Да, я готов.

— Тогда я провожу тебя в твои покои. Помещения клуба больше не было.

Арос Агвилана не двигался с места до тех пор, пока двое — Каллистра и Тодтманн — не исчезли из виду, затем поднялся к трону. Этот смертный, решил он, проспит долго — отчасти тому должно было способствовать и его, Ароса, внушение. Тем временем ему предстояло заняться другими делами.

Пока новоиспеченный король проявлял себя хорошо, если не считать неприятностей с этим крылатым отродьем дьявола. Арос не знал, откуда ворон появился на сей раз. Ему казалось, что после инцидента с Томасом О’Райаном о вороне можно было забыть.

— В семье не без урода, — пробормотал он, не замечая, что изъясняется в стиле Серых. Главным для него было проследить, чтобы Джеремия Тодтманн не сошел с предназначенной для него стези; все остальное отступало на второй план.

— Мне он нравится. Он останется с нами?

Рядом с ним возникла обезьяноподобная фигура. Арос смерил своего сотоварища пытливым взглядом. С тех пор, как они последний раз обсуждали кандидатуру короля, материальности в нем не прибавилось, однако и не убавилось тоже. Одного присутствия среди них живого смертного оказалось достаточно, чтобы придать стабильность хотя бы некоторым из Серых.

— Разумеется, останется. У него нет другого выбора.

Угрюмое, приземистое существо на протяжении нескольких вздохов — мера времени, понимаемая в их призрачном мире весьма условно, поскольку как раз этой самой способностью дышать обитатели Сумрака были обделены, — обдумывало слова Ароса. Глаза его вспыхивали и гасли, точно огни семафора. Наконец каким-то извиняющимся тоном промолвило:

— Я думал, что право выбора остается всегда. Раньше так было всегда. Всегда…

Не в первый уже раз Арос приходил в ярость оттого, что не было в этом мире решительно никого, равного ему по силе творческого гения. Он взмахнул рукой и ладонь его рассекла высокую спинку. Воображаемый трон исчез, оставив после себя легкое туманное облачко.

Он впился взглядом в обезьяноподобное создание, взиравшее на него широко распахнутыми глазами, и изрек:

— Для Джеремии Тодтманна, мой дорогой друг, нет выбора… Никакого.

Его собеседник благоразумно предпочел промолчать.