Король серых

XIII

Ворон летел в пограничной зоне, между миром реальности и миром теней, и решимость довести до конца последний эксперимент делала его непривычно молчаливым. Вообще-то ворон любил поболтать, и не только потому, что любил звук своего голоса, но и потому, что немногие — помимо Ароса — отваживались на то, чтобы хотя бы перекинуться с ним парой слов. Впрочем, ему было плевать. Черную птицу вполне устраивало собственное августейшее общество.

Линия, отделявшая реальность от мира грез, стерлась. Появился силуэт Чикаго, настоящего Чикаго, не подозревавшего о вторжении ворона. С минуту он, словно бросая вызов всему живому, парил над городом. Он прибыл сюда и останется здесь столько, сколько потребуется. Конечно, закончив эксперимент, он исчезнет, но это будет его выбор.

Затем он опустился между высотными домами, наводя панику на голубей, и наконец увидел свою цель. Он чуть изменил курс и камнем устремился к земле.

Кошка пробиралась между мусорными бачками, стоявшими на заднем дворе здания, в котором располагался один из элитных ресторанов. Однако внимание ее привлек совсем не отвергнутый кем-то недоеденный бифштекс. Нет, кошка была истинным охотником, а бифштексом лакомились как раз ее потенциальные жертвы. Жирные крысы, обленившиеся от обилия еды, были подходящей дичью для черно-коричневого хищника. Кошка ела ровно столько, сколько было необходимо для удовлетворения аппетита. Кошка знала, к чему приводит чревоугодие. В этих каменных джунглях шанс остаться в живых имел лишь тот, кто обладал хорошей реакцией и постоянно держал ухо востро.

Именно эти качества и нужны были черной птице для эксперимента.

Крылатая фурия обрушилась на кошку, когда та подстерегала особенно жирную крысу. Ворон уже готов был вонзить когти в кошачью спину, но кошка, которая на своем веку участвовала не в одной драке, вовремя извернулась и встретила его ударом лапы. Ворон захлопал крыльями и отлетел в сторону.

Кошка с шипением выгнула спину и еще раз ударила наглую птицу. Время от времени кошке случалось закусить какой-нибудь птахой — обычно это были зазевавшиеся голуби. Иногда на глаза ей попадались и более крупные птицы, но они, как правило, парили высоко в небе, а эта явно не принадлежала к их числу.

— Любопытство сгубило кошку! — ерническим тоном прокаркал ворон, хотя и понимал, что та едва ли способна оценить его остроумие.

Он снова набросился на четвероногую тварь.

Какой бы необыкновенной реакцией та ни обладала, ей было трудно тягаться со стремительной, как молния, птицей. Кошачьи лапы мелькали в воздухе. Иногда казалось, что удар ее достиг цели и сейчас полетят перья, но ворон каким-то чудом успевал увернуться. И наоборот, птичьи когти то и дело терзали кошачью плоть, оставляя красные отметины на ее черно-бурой шерсти. Вскоре это была уже не драка, а избиение. Кошка, наконец в полной мере осознав нависшую над ее жизнью опасность, попыталась ретироваться, но ворон, глумливо похохатывая, не давал ей покинуть поле боя.

Задняя дверь ресторана распахнулась и во двор выскочили двое мужчин в поварской форме, вооруженные палками, чтобы положить конец кошачьему концерту, который они ожидали застать на улице. То, что предстало их взорам, заставило их опешить.

Ворон восседал на безжизненно обмякшей тушке своей жертвы и хохотал. Затем вонзил когти в еще оставшийся открытым кошачий глаз, из которого фонтаном ударила кровь. Наконец пернатый хищник заметил двух мужчин и, недовольно покосившись в их сторону, взмыл в небо. Оттуда он окинул взглядом поле боя: один из мужчин, задрав голову, провожал его изумленным взглядом; второй тыкал пальцем в обагренное кровью тело побежденной.

Он убил! Этого было довольно! Он наконец разрушил барьер!

— Скажут тоже, девять жизней!

Пришло время смертному исполнить свою роль. Пришло время ворону исполнить свою судьбу.

Он убил! Он все еще ощущал дурманящий вкус крови. Насколько слаще самому иметь возможность забрать чужую жизнь и использовать то, что осталось, как поступил бы с человеком, которого убил. И какое блаженство ожидает его, когда его грандиозный план будет доведен до конца!

Ворон открыл дорогу в мир теней и, накаркивая себе под клюв веселый мотивчик, исчез.

— Джеремия?

Несостоявшийся король Серых открыл глаза и постарался привыкнуть к тусклому освещению. Руки у него саднили. Инстинктивно он хотел потянуться вперед, но руки его были задраны над головой и скованы цепями.

— Джеремия?

Голос был до боли знакомый…

— Каллистра?

— Джеремия! — Она вышла из тени, точно такая же, какой он видел ее в последний раз. Высокая и прекрасная, чародейка крепко обняла его, заставив испытать наслаждение и боль одновременно — боль, потому что она с такой страстью привлекла его к себе, что едва не оторвала руки.

— Мне жаль, что так все получилось, Джеремия, — прошептала она. — Они сделали тебе очень больно?

— Нет… просто оставили здесь висеть.

Каллистра погладила его по щеке:

— Бедный Джеремия! Я с тобой. Я о тебе позабочусь.

Он заглянул ей за плечо в страхе, что того гляди нагрянет стража и лишит его последней надежды на спасение. Однако Каллистра, похоже, не спешила. Вдруг принялась вытирать грязь с его лица…

— Ты не можешь как-нибудь освободить меня от этого? — Он нетерпеливо дернул цепи.

— Подожди. — Из ниоткуда в ее ладони возникла чашка, которую она тут же протянула королю-узнику. — Выпей это, Джеремия. Это поможет.

Его мучила жажда, однако с этим можно было и подождать. Свобода была дороже.

— Каллистра, я выпью, как только мы выберемся отсюда. Освободи меня! Оберон может вернуться в любой момент.

— Если ты хочешь, чтобы у тебя были силы преодолеть дорогу, которая нам предстоит, ты должен выпить это, милый Джеремия.

Тодтманн пытливо посмотрел на нее, затем стиснул зубы и отвернулся.

— Джеремия? В чем дело?

— Ты не Каллистра, — промолвил он, глядя в сторону. Смотреть ей в глаза могло быть опасно. — Если ты не Каллистра, значит, ты эльф.

— Что ж, я старалась, — задумчиво промолвила Каллистра, но уже не своим голосом — этот голос скорее мог принадлежать Титании. Взглянув на нее, Джеремия увидел, что к той вернулись ее пышные формы. Она все еще сжимала в ладонях кружку. — Мне казалось, я прекрасно справилась с ролью…

— Ты отлично справилась, — сказал Джеремия, играя на ее тщеславии. На самом деле она все испортила в тот самый момент, когда в руках у нее появилась кружка. Даже не принимая во внимание то, как настойчиво она добивалась, чтобы он выпил из этой чашки, оставаясь при этом прикованным к цепям, беззаботное выражение ее лица не могло не насторожить его. Еще минута, и Джеремия и без всякой чашки понял бы, что она не та, за кого себя выдает.

— А я-то так надеялась убедить тебя, надеялась, что ты выпьешь. Вино забвения куда приятнее, чем то, что уготовано тебе Обероном. Может, изменишь свое решение?

— Сожалею, но нет.

— Действительно жаль. — Титания улыбнулась и с тем исчезла. Джеремия с удивлением подумал о том, что черты ее лица совершенно стерлись из его памяти.

Теперь, когда сознание его вполне прояснилось, он мог оглядеть «апартаменты», которые приготовил для него Оберон. Хотя дальше чем на метр разглядеть что-то было трудно. Вокруг висели тени, но по крайней мере это не были черные, алчные тени ворона. По обе стороны от него возвышались простые грубые каменные стены. Он уже знал, что за спиной у него такая же стена, только в ней имеется крохотное отверстие, сквозь которое в его темницу проникал хоть какой-то свет. Цепи были из металла, но не железные — возможно, серебряные. Это, видимо, не имело значение для тех, кто надел их на него — главное, чтобы держали.

«Ну так что, Ваше Величество? — усмехнулся он про себя. — Что дальше?»

Его отказ потворствовать желаниям Оберона казался нелепым. Теперь ему придется просидеть в этом каземате столько, сколько потребуется королю эльфов, чтобы убедить его в том, что он зря упрямится. Но даже понимание того, что он собственноручно обрекает себя на страдания, не могло заставить Джеремию примириться с требованиями его тюремщика. Оберон добивался возвращения мрачного средневековья, а Джеремия уже понимал, что он действительно способен заставить и реальный мир и мир теней двигаться в этом направлении. Действуя под контролем Оберона, он должен будет лишить человечество будущего и загнать в прошлое. Какие бы проблемы ни стояли перед современным человечеством, Джеремия все же считал, что лучше оставить все как есть, чем возвращаться в так называемые «идиллические» времена, по которым тосковал король эльфов. Джеремия Тодтманн не намерен использовать свое могущество в этих целях.

«Свое могущество…»

Да, оно есть. Оберон, Арос, ворон… все видели огромные возможности в его наведенных заклинанием способностях, но преследовали лишь свои цели. Все стремились изменить мир и считали, что именно он — ключ к этим изменениям.

И монарх поневоле думал, насколько же велико на самом деле его могущество. Если в мире грез он пользуется такой властью, почему не в состоянии вырваться из какой-то паршивой темницы? Он должен. Иначе почему его тюремщик связывает с ним такие грандиозные планы?

— Есть только один способ выяснить, — пробормотал Джеремия. Он снова дернул цепи, только чтобы убедиться. Да, очень прочные. С этим ничего не сделаешь. Как же он должен он них избавляться? Одного желания было мало — он уже убедился на опыте. До этого он попытался телепортироваться, и у него ничего не получилось, хотя он не знал, почему. Что же остается?

А как, собственно, он до сих пор использовал свою силу? Поставил защитный блок, чтобы отразить нападение ворона… Переносился с одного места на другое. Дал имя, а стало быть, и стабильную форму тени. Остановил обезумевший небоскреб.

Насколько он помнил, перечень его подвигов на этом обрывался. Вместе с тем это разнообразие не могло не удивлять. Для простого смертного он обладал массой талантов. Как знать, возможно, имелись и другие, о которых он еще не подозревал. К примеру, чего добивался от него Оберон? Чтобы он сделал мир теней таким, каким он был в далеком прошлом. Арос ясно дал понять, что один человек, попавший в царство Серых, имеет на него больше влияния, чем все люди на Земле вместе взятые.

Арос. Долговязый упырь был с ним довольно откровенен, но не умалял ли он его, Джеремии, возможности?

«Коль скоро я могу изменить мир, то могу изменить и этот маленький уголок мира грез».

Облизав пересохшие губы, Тодтманн вспомнил свои действия на смотровой площадке Сирс-тауэр, надеясь исполнить нечто подобное. Тогда ему сопутствовал успех, несмотря на то, что его постоянно швыряло из стороны в сторону и он рисковал загреметь вниз. Теперь его ничто не отвлекало, разве что цепи, но они-то и являлись объектом эксперимента.

На сей раз Джеремия не просто попытался представить, что цепей на нем больше нет. Он попытался вообразить всю окружавшую его обстановку, но без цепей. Джеремия не был уверен, что находится на верном пути; он вообще ни в чем не был уверен. В сложившихся обстоятельствах это был его единственный шанс.

«Та же камера, то же здание, то же царство теней, только одно маленькое отличие — нет цепей».

Воображение услужливо нарисовало ему эту картину. Для него она была реальна. Джеремия увидел, как он опускает руки, поскольку, раз цепей нет, то зачем же держать руки в таком неудобном положении.

И тут до него дошло, что он и в самом деле опустил руки.

У него ныли мышцы, суставы ломило, но он был свободен! Джеремия, не веря своим глазам, поднес руки к лицу и просиял. Руки были свободны!

«Я сделал это!»

Что именно он сделал, монарх не очень ясно себе представлял, но у него получилось, а это было главное.

«Надо просто взглянуть на вещи в ином свете».

Не об этом ли говорил ему Гектор, когда они застряли на верхушке Сирс-тауэр? Похоже, Гектор во всем оказывался правым. Вот кому надо было бы привлечь внимание Серых. Разумеется, Джеремия Тодтманн был далек от мысли, что его товарища по несчастью обрадует такая перспектива, но ему было приятно представить в роли короля Серых такого способного кандидата, как Гектор Джордан.

«Однако пока в этой роли выступаю именно я! — напомнил он себе. — И коль скоро с этим ничего не поделаешь, надо по крайней мере воспользоваться преимуществами своего положения».

Возможно, ему хватило бы одной попытки, чтобы сбежать из темницы, в которую упек его Оберон, но Джеремия Тодтманн не принадлежал к числу тех, кто сломя голову бросается в неизвестность. К тому же он не хотел раньше времени будить подозрения Оберона.

Вперив взор в темноту, повелитель страны призраков обдумывал свой очередной ход. Если он смог настроить картинку таким образом, чтобы на ней не было цепей, следовательно, сможет сделать так, чтобы оказаться в открытом поле или просто в зыбком тумане, который, собственно, и составлял существо мира грез. Ему не обязательно перемещаться в пространстве — достаточно сказать себе, что ничего из того, что его окружает, больше не существует. Губы его растянулись в улыбке. Все стало просто.

Однако уже мгновение спустя улыбки его как не бывало. Раздался скрежет, и в темнице, выйдя из тени, появился эльф-стражник. При виде Джеремии он замер; на лице его появилось растерянное выражение — видно, он никак не мог понять, куда подевались цепи.

Джеремия отреагировал почти инстинктивно. Его не устраивало, что эльф находился в камере; ему нужен был вариант этой же с пен ft, но без эльфа.

Он настраивал собственную реальность.

Эльф исчез. Сцена стала только такой, какой была до неожиданного появления стражника. Словно никакого явления и не было.

«Неужели это сделал я?»

Тодтманн было задался вопросом: а куда, собственно, он отправил бедолагу-эльфа, но от мысли о том, что он, возможно, вообще положил конец его существованию, заставил себя отключиться. Конечно, он сделал это вынужденно, однако эльфы — не самые сочувствующие из Серых и вряд ли отнесутся к этому с пониманием.

Его даже немного напугало то обстоятельство, что он, Джеремия Тодтманн, владеет такой силой. Еще больше, однако, его пугала необходимость прибегнуть к ней снова. Выбора у него не оставалось — это был единственный способ вырваться на свободу. Они могли заблокировать его способность к телепортации, но здесь, видимо, были бессильны. Может, это имело какое-то отношение к дару влиять на мир Серых и придавать ему форму? Это было единственное логичное объяснение, которое приходило на ум. Возможно, все остальные его таланты пожалованы ему в придачу к короне.

Так или иначе, но Джеремия не мог позволить себе задерживаться. Если все, что от него требовалось, — это мысленно представить себя в каком-то месте — ну хоть в открытом поле, — то надо было сделать это… и сделать немедленно.

Подземный толчок, после которого он едва устоял на ногах, не входил в его планы. Джеремия уже готов был отказаться от своих намерений, как вдруг на его глазах стены темницы отделились от пола и сложились назад, совсем как откидная крыша кабриолета. Стены и крыша продолжали складываться и постепенно исчезали из виду. Джеремия ожидал, что взору его предстанут внутренние покои дворца Оберона, но он ошибался. Перед ним простиралось серое небытие, среди которого можно было различить смутный пейзаж — поросший высокой травой луг. По мере того как его темница пожирала самое себя, очертания становились все более отчетливыми. Вспомнив, какая участь постигла апартаменты, предоставленные ему в свое время Аросом Агвиланой, Джеремия поспешил выйти за пределы исчезающей камеры и ступил на луг, который формировался на его глазах. Ощутив под ногами твердую почву, он с облегчением вздохнул.

Пол, словно дождавшись, когда заключенный покинет пределы камеры, ухнул в тартарары. Джеремии приятно было осознавать, что ему не пришлось испытывать эту догадку на себе.

С немым изумлением он наблюдал, как рушится сказочное королевство. Стены падали во внутренние дворики. Роскошный сад на мгновение завис над бездной, а потом сорвался вниз и бесследно исчез. Птицы, едва успев вспорхнуть с шатающихся дворцовых башенок, исчезали, словно их никогда и не было.

А затем… раздался хлопок и сказочное королевство сгинуло.

Джеремия стоял, завороженный жутковатой мистерией, разыгравшейся на его глазах. Наконец, точно очнувшись от сна, он подумал о том, что стало с эльфами. Он открыл рот, как будто собираясь оправдаться, но издал лишь похожий на шипение звук. У него тряслись руки. Он не собирался изводить их. Вовсе нет. Он лишь хотел обрести свободу.

— Что я наделал? — пролепетал он.

Призраки не могут просто так взять и умереть… но верно ли это в данной ситуации? Джеремия вернулся на несколько шагов назад и уставился на то место, где только что было могущественное королевство Оберона. Все — замок, сады, земли, а главное, обитатели — кануло в небытие.

Кануло… и на нем лежала ответственность за это. Джеремия продолжал вглядываться в никуда, словно надеясь, что все вернется на свои места, но ничего не происходило. Он оборвал существование сказочной страны.

Он отвернулся и, чувствуя отвращение к самому себе, пошел прочь. Он не знал, куда идет. Впрочем, перед ним открывалось единственное направление. Ему хотелось одного — поскорее уйти от того места, где еще недавно была процветающая страна эльфов. Хотелось забыть и не думать о том, что он сделал.

Как вдруг он услышал за спиной гул, который все время нарастал. Это не были раскаты грома — скорее топот, словно спасалось бегством стадо слонов. Джеремия замедлил шаг, затем остановился. Гул приближался. Джеремия заставил себя оглянуться и посмотреть туда, где осталось место последнего упокоения целого королевства.

— Боже мой! — попытался произнести Джеремия, но не смог — настолько ошеломляющее зрелище предстало его взору. Перед ним веером расстилалась твердь, тут же преобразуясь в прихотливый ландшафт. Как по мановению волшебной палочки вырастали деревья, с которых в разные стороны разлетались птицы. Точно на дрожжах росли горы и холмы. Вставали из праха первые сооружения эльфов.

— Как ты посмел, смертный? Как ты посмел так бессердечно расправиться с моим царством?

Голос звучал отовсюду одновременно. Джеремии не нужно было напрягать память, чтобы вспомнить, кому он принадлежит. Он бросился бежать.

Оберон в сопровождении целого легиона конных рыцарей легко обогнал Джеремию, отрезав ему единственный путь к отступлению. Ландшафт все время менялся; вокруг снова были горы и леса королевства эльфов. Рыцари, увлеченные погоней, казалось, не замечали того, что творилось вокруг. Они растянулись по тропе в колонну и остановились. Впереди был Оберон. Король эльфов снова был облачен в доспехи и в одной руке держал тот самый щит, украшенный гербом, на котором единорог сражается с вороном — только на сей раз в другой руке, затянутой железной перчаткой, он держал длинный меч с усыпанной драгоценными камнями рукояткой, сверкавший, точно солнце. Острие меча указывало на Джеремию.

— Как ты посмел? — страшным голосом ревел Оберон, и гулкое эхо вторило ему. — Как ты посмел, когда нас осталось так немного?

Оберон чуть опустил меч.

Рыцари в сверкающих доспехах двинулись на Джеремию.

Он попятился, зная, что бежать ему некуда. Оставалось одно — поступить так, как он до этого поступил — как оказалось, не слишком в этом преуспев, — с королевством Оберона.

Сверкающий ряд всадников исчез.

Затем они появились снова.

И снова растаяли в воздухе.

И снова материализовались на том же самом месте.

В отчаянии Джеремия решил сменить тактику. Если он не мог добиться того, чтобы они окончательно сгинули, может, у него получится какой-нибудь трюк с ландшафтом.

В самой гуще всадников откуда ни возьмись появилась гора. Кони ржали, шарахались и вставали на дыбы, сбрасывая седоков. Кое-кто попытался обогнуть гору, а двум это удалось.

Тогда Джеремия несколько изменил пейзаж, добавив к нему реку, один берег которой оказался прямо у его ног, а другой преграждал путь всадникам. Могучие животные, не имея времени остановиться, бросились в воду, увлекая за собой рыцарей.

К своему разочарованию, Джеремия обнаружил, что доспехи эльфов не тонут… или это сами эльфы так хорошо плавали. Но так или иначе атака их захлебнулась.

Однако… Джеремия совсем забыл об Обероне.

Изрыгая какие-то таинственные проклятия, властелин эльфов продолжал указывать мечом в сторону Джеремии. Джеремия приготовился к худшему, ожидая удара молнии или чего-нибудь в этом роде.

Но тут вода в реке закипела, вспучилась и начала стремительно прибывать…

Затем вода расступилась, и показалось огромное щупальце.

Над поверхностью воды восстал гигантский монстр — непонятно, каким образом этот исполин поместился в небольшой реке, тогда как место ему было разве что в океане. От него поползли сотни, как показалось Джеремии, щупальцев, и каждое норовило схватить его. Огромная, в виде клюва, алчная пасть открылась и захлопнулась, а единственный глаз взирал холодно и недобро. Монстр был кроваво-красный, в чем, видимо, нашла отражение жажда крови, коей был мучим Оберон.

Тот, кто изучает легенды и фольклор, непременно узнал бы в этом чудище знаменитого Кракена[17], однако на непросвещенный взгляд Джеремии, перед ним был просто невероятных размеров, кальмар.

В глазах у него рябило; словно сама смерть тянула к нему свои щупальца. Джеремия лихорадочно соображал, как ему защититься от взбесившегося монстра… решительно ничего не приходило ему на ум…

Разве что прибегнуть к помощи… другого морского чудовища…

Занятый исключительно своей потенциальной добычей, Кракен не заметил, как сзади из воды появились смутные очертания нового персонажа. Лишь когда гигантская тварь, прибывшая на помощь Джеремии, набросилась на него, Кракен втянул щупальца. Однако он потерял слишком много времени. Вызванный воображением Джеремии монстр издал трубный глас; его разверстая пасть была у самого глаза Кракена.

Могучие щупальца обвивали длинную шею и могучий торс защитника Джеремии, но было уже поздно. Страшные челюсти сомкнулись, и клыки впились в кальмарий глаз. Во все стороны брызнул гнойный ихор[18], и щупальца задергались, точно в агонии, и обмякли. Вырвав у Кракена глаз, второй монстр не успокоился, но принялся буквально рвать того на куски.

Кракен все еще не сдавался, все еще сжимал щупальца на шее своего обидчика, но тот, все больше свирепея, снова впился в то место, где еще недавно был глаз.

Схватка закончилась так же внезапно, как и началась. Кракен потерял слишком много заменявшей ему кровь жидкости, чтобы продолжать борьбу. Кальмар безвольно съежился, и тогда монстр, которого в отчаянии призвал Джеремия, начал подминать его под себя. Через какое-то время от Кракена не осталось и следа, кроме разбросанных по берегу разрозненных останков плоти и черного пятна на поверхности волшебной реки.

Издав победный клич, Лохнесское чудовище вслед за своим поверженным соперником исчезло под обманчиво безмятежной водной гладью.

В бессильной злобе, изрыгая проклятия, Оберон занес меч над головой и метнул его в стоявшего перед ним человека. Он словно не замечал разделявшего их расстояния.

Джеремия машинально отошел назад, уже приготовившись защитить себя при помощи очередного колдовского действа, но меч, несмотря на все старания его обладателя, упал, не долетев. Он вонзился в воображаемую землю на расстоянии двух вытянутых рук от Джеремии.

Миг спустя Оберон уже стоял, коленопреклоненный, возле своего меча.

— Я покоряюсь, Ваше Величество, — потупив взор, произнес он.

Джеремия недоуменно посмотрел по сторонам, затем перевел взгляд на стоявшую перед ним на коленях фигуру короля эльфов.

— Что?

Оберон, видимо, не привык повторять дважды, но тут ему пришлось наступить на горло своей гордыне:

— Я покоряюсь тебе, Джеремия Тодтманн, король Серых.

— Так я победил? — Если это был очередной трюк, то весьма странный трюк. Но как еще можно было объяснить то, что произошло? Как он мог победить Оберона, короля эльфов? Едва ли это можно было назвать сказкой! Но даже и в сказке победа над злом не совершается так просто…

Однако факт оставался фактом: Оберон — сама покорность — стоял перед ним на коленях. Он вынужден был признать свое поражение.

— Ты выиграл, — произнес он, поднимая голову. — Пусть ты невежествен, как младенец, но ты выиграл, смертный. Посмотри вокруг — ты видишь мое королевство. Посмотри вокруг, и ты поймешь, что, если бы я продолжал сражаться и дальше, скоро у меня не осталось бы ничего. Я на пределе.

Впервые с начала этого странного и скоротечного сражения Джеремия спокойно осмотрелся. Поначалу его удивило заявление Оберона. Страна эльфов показалась ему точно такой, какой она была перед тем как быть поверженной в прах силой его воображения. Деревья, холмы, замок — все было на месте. Только вот по краям…

По краям все силуэты… были словно размыты?

Впервые это бросилось ему в глаза, когда он получше вгляделся во дворец Оберона. Края его расплывались. Но не так, как у Лохнесского чудовища. Нет, дворец словно растворялся, исчезал, и процесс разложения начинался по краям. Король Серых еще раз окинул взором пейзаж — теперь та же печать разложения явственно угадывалась на всем. Это было похоже на то, как угасают воспоминания.

— Все держится только моей волей, — пояснил Оберон, на чьем лице высокомерно-надменное выражение сменилось выражением глубокой тоски и страха. — Моя воля — это единственное, что не дает стране эльфов кануть в небытие. Сказочная страна таяла по мере того, как таяла вера в нее. Иссякнет моя воля — не будет и страны. Только моя воля, которую я приобрел, когда вера в мое королевство была еще сильна, — так вот, только моя воля позволяет удерживать состояние устойчивого равновесия. — Эльф сокрушенно покачал головой. — Ничего из того, что ты видишь, смертный, не существует, даже в призрачном мире. Банкет — это дым, придворные сотканы из тумана. Осталась лишь горстка тех, кто помнит дни былого могущества, лишь горстка тех, кто вместе со мной сохраняет живую память о славном прошлом.

Джеремия не мог не отметить про себя, что если все это и было одной только иллюзией, то иллюзией весьма основательной.

— Ты хочешь сказать, что ничего этого на самом деле нет? — спросил он.

Оберон медленно поднялся на ноги. Тодтманн невольно напрягся, но тот лишь печально покачал головой. От его воинственности не осталось и следа.

— Я покажу тебе, что осталось от славного королевства эльфов.

Пейзаж снова стал другим.

Как если бы кто-то взялся нарисовать фантастическую страну, но потом ему это надоело и он бросил это занятие на полдороге. Были намечены силуэты деревьев и гор, обозначено их место в общем пейзаже. Дворец Оберона являл собой полустертое изображение неопределенной формы и размера. Джеремия почувствовал себя персонажем комикса, который существует пока лишь в набросках. Не было ни отчетливой формы, ни глубокой перспективы. Единственными предметами, обладавшими объемом, были: он сам, король Оберон да шесть или семь стоящих у него за спиной мрачноватых личностей в плащах с надвинутыми на глаза капюшонами. Джеремия узнал одного из них — он видел его раньше у своего дома. Но той фигуры, которую Джеремия ожидал увидеть, здесь не было.

Глаза Оберона вспыхнули; он понял, кого высматривает Джеремия в группе его приближенных.

— Туман, смертный. Все, что у нас осталось, — это воспоминания и туман.

Только теперь Джеремия понял, что никакая серьезная опасность ему не угрожала. Сила Оберона была так же иллюзорна, как и его королевство. Лишь постольку, поскольку он, Джеремия, верил в его могущество, Оберон мог воздействовать на него. Стоило ему усомниться, и сила Оберона растаяла, как утренний сон.

Повелитель эльфов приложил руку к тому месту, где полагается быть сердцу, и опустился на одно колено; остальные поспешно последовали его примеру. Не осталось ни гнева, ни надменности. Голос Оберона, стоило ему произнести слово, начинал дрожать.

— Наше существование в твоих руках, Джеремия Тодтманн. Не жизнь, нет. Этого даже ты не в состоянии нам даровать. В твоей власти делать вещи такими, какими ты хочешь их видеть. Ты можешь по собственному усмотрению придать нам зримые очертания.

— Я просто хочу вернуться домой, — прошептал король поневоле. — Я хочу домой!

Оберон кивнул; Джеремии на мгновение показалось, что ему понятно его желание.

— Здесь я бессилен помочь, Ваше Величество. Если кому-то и известен обратный путь, то только ворону или Аросу.

Джеремия получил именно тот ответ, услышать который более всего боялся. У него не было выбора. Только долговязый теперь мог помочь ему найти Каллистру, Гектора, обойти ловушки ворона, и так далее, и так далее.

— Но как мне найти Ароса? Подскажи.

— Джеремия Тодтманн, я могу указать тебе путь к пограничной сфере между двумя мирами.

Больше ничего. Где искать Ароса Агвилану, о том ведомо одному Аросу.

Джеремия желал большего, однако рассчитывал на меньшее.

— Ну так покажи. Для начала мне нужно разыскать своих друзей.

Оберон не спешил вставать на ноги.

— Но сперва я прошу тебя о благодеянии.

— О благодеянии? — Джеремия смешался. — Ты хочешь сказать, об услуге? Я правильно понял?

— Да. — Оберон оглянулся на своих подданных, затем снова перевел взгляд на Джеремию. — Я прошу, чтобы ты постарался поверить.

— Поверить во что?

— В эльфов, фей, драконов, единорогов… хотя бы чуть-чуть.

Джеремия окинул взором жалкое сборище. Так вот что осталось от детских снов и сказок. Возможно, эльфы и не заслуживали его жалости, но то, вот что они превратились, не могло не вызвать у него сочувствия. Нет, Оберон здесь ни при чем. Просто должна сохраниться вера в сказочную страну.

— Я постараюсь.

Облаченная в доспехи фигура поднялась, и в тот же самый миг их иллюзорное царство вновь заиграло живыми красками, хотя по-прежнему трудно было различить силуэты, словно не хватало памяти, которая могла бы еще больше поддержать иллюзорное существование страны эльфов.

— Тогда идем. Я покажу тебе, как выйти отсюда. — Доспехи исчезли; теперь Оберон был облачен в дорожное платье, какое было на нем, когда он стоял у дома Джеремии. — Но прежде чем мы попрощаемся, ты должен понять одну вещь, Джеремия Тодтманн.

— Что же это?

Краски вокруг поблекли, и царство эльфов постепенно исчезло. Последние живые картины растаяли в воздухе, сменившись затянутой туманом пустотой, так хорошо знакомой Джеремии..

— Победить меня — это пустяковое дело. Я не более чем воспоминание. С каждым минувшим в реальном мире днем я все больше превращаюсь в иллюзию — даже по здешним меркам. Но когда ты столкнешься с вороном… тогда тебя ждет настоящее испытание. Потому что он почти такая же реальность, как и ты сам.

Джеремия поежился, однако виду не подал.

— Я не собираюсь сражаться с ним.

Его провожатый скептически посмотрел на него и коротко кивнул.

— Ради мира Серых надеюсь, что не собираешься. — Он оглянулся, словно что-то привлекло его внимание. — Разумеется, тебе все равно придется каким-то образом убедить ворона, ты согласен?

Место, в котором они находились, напоминало чистилище. И не рай, и не ад. Джеремия не обращал внимания на окружающее; он вдруг вспомнил нечто, что слышал то ли от Ароса, то ли от кого-то другого.

— Оберон, это ты создал чары, носителем которых я стал? Ты был среди Серых, произнесших заклинание?

Внезапно они остановились как вкопанные. Джеремия понял, что их путешествие подошло к концу, хотя никаких явных признаков этого не было видно.

Лицо Оберона потемнело.

— Нет, смертный. Меня не было среди тех, кто сделал это. Мне повезло. Те, прибегая к чарам, испытали слишком большое напряжение… они забыли самих себя… Ничего страшнее для нас невозможно придумать. — При этих словах король эльфов даже вздрогнул. — Они имели облик, были почти личностями и лишились всего этого. Мы были бессильны им помочь. Я ничего не мог сделать для них, как и для многих других, которых Постигла та же участь в результате того, что люди постепенно утрачивали веру в нас.

«Так вот что значит смерть для Серых…»

Арос рассказывал, какие изменения претерпевают призраки, когда меняются людские сны, но он впервые слышал о том, что их может подстерегать и такая судьба. Он вспомнил о Каллистре, но отбросил прочь тревожные мысли. Джеремия даже подумать не мог о том, чтобы лишиться ее.

— Прости, — сказал он. — Ты можешь ответить еще на пару вопросов? Важных вопросов.

Эльф невесело улыбнулся:

— Мне больше нечего от тебя скрывать.

— Какова была истинная цель заклинания? Было в этом нечто большее, чем желание выбрать человека, который бы надзирал за порядком вещей? — Джеремия секунду колебался; его все еще не отпускали сомнения — не захочет ли его бывший противник что-то скрыть от него. — И зачем наделять таким могуществом чужака? Смертного? Неужто вы хотели, чтобы вами управляли?

Оберон — к немалому изумлению Джеремии — кивнул, и в этом его жесте сквозило явное одобрение.

— Справедливый вопрос. Разумеется, мы не хотели, чтобы нами управляли, Джеремия Тодтманн. Никогда. В действительности чары были созданы так, чтобы выбрать наиболее податливого человека и управлять его волей, как захотим мы.

Итак, король призван был служить простым инструментом их воли и не более того. По сути, ему была уготована участь послушного, хоть и могущественного, раба. Этого Джеремия услышать не ожидал.

— Но произошла осечка?..

— Не сразу. Первые двое или трое оправдали наши ожидания, но каждый последующий все больше и больше отклонялся от эталона. Когда мы наконец осознали масштаб отклонения, было уже поздно. Чары вышли из-под нашего контроля.

Примерно то же Джеремия уже когда-то слышал.

— И еще одно, если не возражаешь, — сказал он. — Понимаю, я просил ответить лишь на пару вопросов, но…

— Смертный, если это поможет тебе победить ворона, я с радостью тебе отвечу.

— Вот-вот, я как раз о нем. Какое место в вашем мире занимает ворон? Откуда он взялся? Тебе это известно?

Оберон на минуту задумался, потом покачал головой и произнес:

— Пожалуй, нет ничего сложнее, чем ответить на вопрос, где и когда возникает Серый. Чаще всего мы просто есть. Однако что касается проклятой птицы, она уже существует почти так же долго, как и заклинание. Можно даже сказать, что чары притягивают его, точно так же, как цветок притягивает пчелу. Где заклинание, там он кружит поблизости.

— И никто за это время не остановил его?

— Никто не знал и не знает, как.

После этого ответа у Джеремии больше не было вопросов.