Король серых

XII

Хотя и не связанная и не под охраной, Каллистра все же была узником. Мрачная земля, по которой она шла, не принадлежала к известному ей царству снов. И земля эта не была обширной, поскольку, по ее подсчетам, она обошла ее всего за тысячу шагов. Каллистра это поняла, когда, пройдя тысячу шагов, обнаружила, что пришла туда, где уже была. И куда бы она ни шла, в конце концов оказывалась именно здесь.

— Приятного путешествия! — злорадно усмехнулся ворон, оставляя ее одну. Уже тогда Каллистре следовало бы понять, что ворон приготовил для нее что-то особенное.

Гнев не был чувством, хорошо ей знакомым. Он дал о себе знать, когда Каллистра обнаружила, что призрачная Мэрилин Монро побывала в опочивальне Джеремии. И вот теперь в ней снова говорил гнев, но она достаточно хорошо понимала, что, если в небольших дозах это чувство может быть оправданно, то отдаваться ему целиком было опасно — гнев лишал способности рассуждать здраво. Этого она допустить не могла. Если из этой темницы и существовал выход, то найти его можно было, лишь полагаясь на разум. Мыслительный процесс давался Серым непросто; по натуре они были более склонны просто реагировать на то, что их окружало. Инициатива встречалась редко. Большинству Серых было достаточно обрести форму и субстанцию, и они с радостью принимали и личность, которой требовала форма, какие бы ограничения это ни накладывало. Псевдо-Мэрилин была из их числа.

Каллистра своей индивидуальностью была обязана Аросу и Джеремии. Арос использовал ее исключительно в собственных целях. Другое дело Джеремия. Он изменил ее, потому что она была ему небезразлична.

«Но сейчас я бы хотела, чтобы рядом был ты, вампир!»

Ей нравился этот смертный, и она бы даже готова была сказать, что любит его, будь она уверена, что то состояние опустошенности, которое охватывало ее, когда его не было рядом, и было любовью. Однако в ее теперешнем положении ей нужен был Арос с его силой и коварством.

Ей необходимо выбраться из этого гиблого места. Ни Арос, ни Джеремия не представляли масштаба затеянной вороном интриги. Даже сама Каллистра толком не знала, на что он способен.

«Я хожу по своим следам», — подумала она, увидев, что в очередной раз вернулась в исходную точку. Будучи призраком, Каллистра практически не расходовала энергии, а потому, обдумывая план побега, продолжала ходить. Хождение служило и другой цели. Каждый раз, обходя замкнутый круг, она внимательно смотрела по сторонам, надеясь вопреки ожиданию найти хоть какую-то зацепку. Пока, однако, надежды ее не спешили сбываться.

«Джеремия, что с тобой? Дома ли ты, цел ли ты?» — И на эти вопросы она не могла ответить, пока не будет на свободе.

В окружавшем ее однообразии вдруг появилось нечто новое. Местность стала круто забирать вверх. Каллистра окинула взглядом простиравшийся перед ней и уходивший куда-то ввысь маршрут — для этого ей пришлось закинуть голову назад. Подозрения ее подтвердились — тропа тянулась прямо у нее над головой. Плоская, как тарелка, равнина внезапно превратилась в колесо, в котором ей отводилась роль белки, которая вечно спешит и вечно остается на одном месте. Птице и здесь не изменило чувство юмора.

Каллистра уже решила, что не будет больше ходить, как заметила что-то краем глаза. Она повернулась, но ничего не увидела. Сама не зная почему, она вспомнила о том приземистом существе, с которым Арос имел обыкновение беседовать время от времени и которому Джеремия даровал имя. Отто. Странно — как он мог здесь оказаться?

«Все это штучки ворона», — сказала она себе. Каллистра приняла решение. Она не двинется с места. Не будет гоняться за видениями и бегать по кругу.

Колесо, в которое она была заключена, начало быстро вращаться. Если Каллистра решила, что ей отведена роль белки, то горько ошиблась. Ворон хочет прогнать ее через сложную серию изменений. Она обнаружила, что не в состоянии устоять на одном месте, поскольку поверхность у нее под ногами становилась чертовски скользкой, если она задерживалась хоть на секунду. Чтобы остаться там, где она была, ей приходилось бежать. Единственным утешением служило то, что она по-прежнему сохранила способность приспосабливать свою одежду и обувь к насущным нуждам. В данный момент на ней оказалось что-то более подходящее для бега, нежели сапоги на высоком каблуке и длинная юбка, которую она надела для Джеремии.

Темп нарастал крещендо. Тропа к тому же начала бестолково извиваться. Это место — хотя им было бы трудно удивить Серого — было явно придумано, чтобы вывести Каллистру из равновесия. Каллистра была привязана к земле, как любой человек, может быть, даже больше.

«Если бы я только была человеком…»

Тогда не только осуществилась бы ее мечта и рухнула стена, разделявшая ее и Джеремию. Будь она человеком, она могла бы влиять на мир теней, возможно, влиять достаточно, чтобы самой вырваться на свободу. Впрочем, она знала, что мечте ее не суждено было сбыться. Арос намекнул ей о возможности достижения человеческой сущности только с одной целью — он хотел, чтобы она в его интересах манипулировала Джеремией Тодтманном.

Тропа резко метнулась в сторону, и Каллистра едва не покатилась кубарем. Только страх, что она больше не сможет встать на ноги, не дал ей упасть. В противном случае она была бы обречена кувыркаться до тех пор, пока ворону угодно, чтобы она страдала… а ему было бы угодно — наивно думать иначе. Слово «милосердие» в его лексиконе не значилось.

«Я должна выбраться отсюда!»

Но сколько бы она ни твердила про себя это заклинание, подходящего плана в ее голове не рождалось. Все они не годились для той постоянно меняющейся западни, в которую она попалась.

Очередной каприз тропы застал ее врасплох, но она вовремя успела удержать равновесие. Неужели ей придется мчаться по этому порочному кругу вечно? Очевидно, черная птица решила использовать ее как заложницу в своей борьбе с Джеремией…

«Нет! Он на свободе! Он должен был спастись!»

В противном случае положение его безнадежно; он еще недостаточно хорошо понимал ее мир, а уж ворон постарается, чтобы он не узнал лишнего. По щеке ее скатилась слеза, но Каллистра не поверила, полагая, что Серым не дано проливать настоящие слезы хотя бы потому, что сами они были ненастоящие.

Дорожка выпрямилась столь же внезапно, сколь внезапными были до тех пор все ее причуды и выверты. Она уже не извивалась, и Каллистра наконец перешла на шаг. Она нахмурилась. Если идти ей стало легче, не значит ли это, что впереди ее подстерегает новое, еще более страшное испытание? Каллистра нервно озиралась, опасаясь, что неведомое — что бы оно ни было — вновь навалится внезапно и она окажется не готова к встрече с ним. Время от времени она собиралась с духом и оглядывалась назад, однако на глаза ей не попадалось ничего такого, от чего могла исходить угроза.

Дорога продолжала выпрямляться, и наконец там, где был замкнутый круг, снова образовалась равнина. Идти по-прежнему было скользко, но уже не настолько, чтобы постоянно думать о том, как избежать падения. Каллистра с тревогой думала о происходивших на ее глазах переменах. Чем дольше она шла, тем больше укреплялась в мысли, что пернатое чудовище задумало что-то ужасное. Но вместе с тем в душе ее снова начинала теплиться надежда. Что если власть короля, которой был наделен Джеремия, начала действовать на нее? Что если он нуждается в ней — или в ее помощи — и сила его желания настолько велика, что простирается даже в эти пределы, стараясь освободить ее?

Каллистре было неведомо, как действует эльфийское заклинание. Она лишь знала, что оно изменчиво и непостоянно, что оно меняет обличье, вступая в контакт с тем смертным, которого оно призвано обнаружить. Арос говорил о заклинании как о некоей сущности, живущей собственной жизнью. Получалось, что это тоже своего рода фантом, как и все они. Возможно, заклинание реагирует на Джеремию так же, как реагирует на него обычный Серый.

Вдруг ей все-таки удастся спастись? Каллистра прибавила шагу.

Сами по себе решетки еще не делают тюрьму, хотя нельзя отрицать, что часто они в этом очень помогают. Ворота в реальном мире ничего не значат для Серых, но эти ворота были продуктом глубокого и мрачного воображения черной птицы, а потому сердце Каллистры, или его Серое изображение, сжалось от страха, когда они появились. Первой ее мыслью было, что это западня. Ворон дразнит ее, чтобы разбить возникшую надежду, когда она достигнет пика.

Однако, внимательно вглядевшись в барьер с того места, где она остановилась, Каллистра не обнаружила угрозы. Ворота даже нельзя было назвать слишком высокими. Она легко могла перелезть через них. В чем же опасность?

Ответ не заставил себя ждать. У самого основания ворот шевелилась крохотная тень. Ее размеры не могли ввести Каллистру в заблуждение; она хорошо знала, что может таиться за внешним тщедушием присных ворона. Тень не обязана быть большой, ей достаточно быть голодной… а слуги дьявольской сороки всегда такими были.

Насколько она знала, Серый не может умереть в буквальном смысле этого слова, но может быть поглощен или ассимилирован. Каллистра полагала, что такая судьба вполне может служить определением смерти. Ей вовсе не хотелось стать частью призрака, охранявшего ворота, ей не хотелось быть вечно голодной. Ей вполне хватало голода по жизни, для нее запретной.

Тень медленно скользнула вдоль ворот. Слуги ее тюремщика не отличались интеллектом. Они влачили жалкое существование, подчиняясь одному чудовищному инстинкту. Если они и пытались вообразить себя существами, наделенными разумом, это было не более чем маскарадом, фальшивым фасадом, воздвигнутым их хозяином, чтобы скрыть их истинную убогую сущность. Их деятельность ограничивалась неукоснительным исполнением его команд.

Спасение так близко! На сей раз Каллистра не спешила расстаться с надеждой, даже несмотря на присутствие черного стражника. Если бы только ей удалось ввести его в заблуждение, она преодолела бы ворота и вырвалась на свободу.

«Просите, и дастся вам», — подумала она, пристально вглядываясь в смутный силуэт, который как раз в тот момент возник по ту сторону ворот. Это была самая заурядная ходячая тень, почти прозрачная, ускользавшая от глаз. Не более чем сгусток сна, не обремененный сознанием. Рядом с ней часовой на воротах казался гением, сравнимым с величайшими умами человеческой цивилизации. Только два обстоятельства позволяли отнести эту ходячую тень к высшему виду Серых. Во-первых, она была способна эволюционировать, тогда как присным ворона суждено было вечно оставаться черными дырами отчаяния, темными алчными мыслями, которым не дано стать реальностью.

Вторым и не менее важным отличием была скорость. Маленькая тень отличалась необыкновенным проворством. Меж тем гонимая извечным неутолимым голодом тень часового начала двигаться по направлению к ходячей тени. К удивлению Каллистры, потенциальная жертва не спешила раствориться в воздухе, а просто устремилась прочь со скоростью, лишь едва превышавшей скорость стражника. Алчное черное пятно попыталось сократить разрыв. Оно выбросило вперед длинные щупальца, но тщетно.

При виде того, как ненасытная извечная жажда заставляет призрачного привратника, забыв об инструкциях, гоняться за пришельцем, Каллистра подумала, что появление последнего вряд ли было случайным. Тень материализовалась в этом месте намеренно, желая отвлечь внимание черного стража ворот, с тем чтобы дать Каллистре возможность незаметно скрыться.

— Джеремия… — помимо воли сорвалось с ее губ, однако страж ничего не услышал.

Только Джеремия мог отправить сюда этого гонца. Каллистра не знала больше никого, кому она была бы настолько небезразлична, чтобы этот кто-то беспокоился о ее участи. Она изменила Аросу, единственному, кто еще мог нуждаться в ее услугах, и он, скорее всего, не стал бы расходовать ради нее свою драгоценную энергию, даже если бы знал, где она.

Текучий страж, точно загипнотизированный, продолжал погоню. «Теперь или никогда!» — решила Каллистра, прекрасно понимая, что стоит стражнику заметить ее — ей конец. Не в состоянии перенестись через ворота мысленно, женщина-призрак бросилась бежать, положившись исключительно на силу человеческих ног. Ей вдруг показалось, что до ворот еще чертовски далеко, но она не позволила отчаянию овладеть собой. Стоит ей поверить в свои страхи, и они, преломившись в искаженном свете Серого мира, могут стать реальностью. Одна невёрная мысль, и ее заветная цель могла обратиться в бесконечно далекую, недостижимую точку. Каким бы несуразным ни казался ей временами реальный мир, сейчас она с радостью приняла бы его со всеми его странностями.

До кованой решетки ворот оставалось рукой подать. Десять шагов. Восемь. Четыре шага. Два.

Каллистра протянула руку, и ворота с глухим скрипом отворились. Ураганный ветер едва не подхватил ее, но она устояла, предпочитая сама выбирать дорогу, а не полагаться на слепую стихию. Не исключено, что ветер также был гонцом Джеремии, но Каллистра не хотела рисковать. Каждый шаг требовал от нее титанических усилий, и все же она наконец преодолела барьер, отделявший ее от свободы.

И здесь черное пятно почти настигло ее.

Всплеск самоуверенности едва не стоил ей существования. Уже поставив ногу за ворота, она совсем забыла, что открытые створки могут привлечь внимание привратника. Забыв об опасности, в мыслях она уже была на свободе. А за спиной у нее возникла черная тень и чуть не преуспела в захлестывании смертельной петли, которую Каллистра даже не заметила. Серую спас лишь свирепый ветер, потому что заставил ее пошатнуться и тень промахнулась.

Каллистра ахнула и, вдруг лишившись своих способностей, отдалась на волю неистовому ветру — лишь бы оказаться подальше от стража кованых ворот. Ветер усиливался, теперь это был настоящий шквал, который трепал ее как пушинку, и Каллистра уже готова была пожалеть о своем скоропалительном решении. И все-таки то, что она сделала, было не напрасно. Хоть она и вращалась, как волчок, все же время от времени ей на глаза попадались то ворота, то призрачный страж при них. Разъяренный, он пытался дотянуться до нее, но усилия его оказывались тщетными. По неведомой Каллистре причине он не мог протянуть свои щупальца больше чем на метр-полтора от ворот. Возможно, на этот раз часовой неукоснительно следовал инструкциям ворона, который специально ограничил его ареал, чтобы тот не мог отлучиться. Скорее всего, зона его ответственности вообще не простиралась дальше ворот, порожденных воображением черной птицы. Вырвавшись за пределы досягаемости стражника, Каллистра завоевала свободу.

Правда, свобода ей представлялась не совсем так.

Она описывала круг за кругом, точно затягиваемая водоворотом, воронка которого становилась все уже и уже. Невозможно было сосредоточиться на чем-то конкретном, потому что вокруг ничего конкретного не было, если не считать ветра и призрачных ворот с их голодным часовым. Небогатый выбор. Каллистра уже испугалась, что променяла одно узилище на другое, что ее жалкие потуги лишь доставляют удовольствие ворону, который в любую минуту, презрев ветер, может появиться и забрать ее.

Тут Каллистра увидела где-то внизу — или это было вверху? — отверстие, к которому ее неудержимо влекло. И скорость ее полета — или падения? — неумолимо нарастала по мере приближения к отверстию. Отверстие расширялось, теперь оно было похоже на одного из цепных псов ворона.

Каллистра провалилась в него… и почувствовала, что к ней вдруг полностью вернулись волшебные силы. Постепенно успокоившись, Каллистра замедлила свой полет, чтобы осмотреться — не маячит ли впереди новая опасность. Ничего подозрительного она не обнаружила, зато сразу узнала место, в котором очутилась. Она снова была в Чикаго — или, вернее, над Чикаго.

Внизу виднелась крыша того самого здания, в котором в мире Серых находился клуб «Бесплодная земля».

Не успев порадоваться обретенной свободе, Каллистра с тревогой подумала о том, почему ее занесло именно сюда. Ей стало еще тревожнее, когда она телепортировала себя в помещение клуба и увидела, что он пуст. Вокруг не было ни тени.

Но нет, не совсем. За одним из столиков маячила одинокая фигура Отто. Глаза его вспыхнули, погасли, затем снова загорелись красноватым пламенем и сфокусировались на Каллистре. Обезьяноподобный молчал.

— Где все? Почему в клубе никого нет? — спросила она. Только очень серьезная причина могла заставить обитателей клуба покинуть его: в клубе они чувствовали себя не столь неприкаянными.

— Идет охота. Все боятся или участвуют.

Каллистра нахмурила брови:

— Что еще за охота? Они ищут Джеремию, так?

— Он очень популярен.

— Избавь меня от твоих острот. — Каллистра перенеслась к столу и предусмотрительно заняла место напротив Отто. — Последнее время ты хорошо информирован. Ты это замечаешь?

Красноватые глазки часто заморгали, потом он снова вперился в Каллистру тяжелым взглядом.

— Я всегда таким был, Каллистра. Мне было просто трудно помнить. Трудно было помнить все.

Разговор начинал ее беспокоить.

— Что ты имеешь в виду?

Словно не слыша ее вопроса, Отто изрек:

— Каллистра, ты нужна Джеремии.

Джеремии… Как бы ни хотелось ей узнать, что планируют другие Серые, ее мысли прежде всего занимал Джеремия. Если Отто решил потягаться умом с Аросом и вороном… что ж, его право. С нее же было довольно интриг. Нет, Серые не так плохи, как люди, они хуже. Они куда более одержимы и беспокойны, чем те, чьи сны и мысли их породили.

— И где же он? Скажи мне!

— Я его люблю, Каллистра. Так много королей и ни одного имени. Так давно живу, так много забыто. Я помню эльфов. Я многое о них помню.

— Прибереги эту тарабарщину для Ароса! Если Джеремия тебе друг, скажи мне, где он!

— Его взяли эльфы, Каллистра.

Обезьяноподобный был неподвижен как камень — только глаза его двигались. Казалось, им просто необходимо двигаться.

Эльфы?

— Он снова в лапах Ароса. — Тревога не покидала ее — она не доверяла долговязому призраку. — Где Арос мог найти его, если не здесь?

— Он не у Ароса, Каллистра. Он у эльфов.

Теперь Каллистра отлично понимала, почему Джеремия Тодтманн не хотел бы оставаться человеком-якорем, в котором так нуждались ее собратья. От бестолковых ответов Отто она так разозлилась, что при иных обстоятельствах она просто восхитилась бы своей столь человеческой реакцией.

— Это я уже слышала! Скажи же что-нибудь связное! Как это возможно, чтобы он был не у Ароса, если он у…

Отто медленно кивнул, когда смысл ее слов до нее наконец дошел. Глаза его снова вспыхнули, затем погасли, и обезьяноподобный не добавил к своему объяснению ничего, кроме одного слова — имени:

— Оберон.

Глаза Каллистры стали под стать глазам ее собеседника, и она подумала, насколько запутаннее станет игра теперь, когда эльфы решили действовать самостоятельно. Вряд ли намного.

Обезьяноподобный буквально буравил ее взглядом, словно решение, которое она примет, определит судьбу Джеремии раз и навсегда. К сожалению, так оно могло быть. В мире Серых ничего нельзя отвергнуть заранее.

— Думаю… — начала она и смешалась, не желая произносить того, что должна была произнести. Должна. Ради Джеремии. — Думаю, мне надо поговорить с Аросом. Он единственный, кто может помочь.

Каллистра не стала дожидаться ответных слов Отто. Следовало как можно быстрее найти Ароса. Высокая фея тут же исчезла, нахмурив совершенной красоты лоб.

Отто часто заморгал, затем тупо уставился на освободившееся место. Неожиданно довольным голосом он изрек:

— Я хорошо помню эльфов. Эльфов и заклинание.

В сказках, которые Джеремия помнил с детства, смертные, побывавшие в стране фей, возвращаясь, обнаруживали, что на Земле прошли долгие годы. Зная теперь, что эти создания на самом деле — Серые и что время здесь другое, он понимал смысл старых легенд, Прошли уже дни с того момента, когда он, ничего не подозревая, оказался в мире теней, однако все это время он мало спал и еще меньше ел. То есть он просто не мог припомнить, когда ел в последний раз. Пару раз ему предлагали выпить, что до остального… напрасно он копался в памяти, пытаясь вспомнить последнюю еду.

Однако теперь он имел возможность восполнить это упущение. Эльфы устроили в его честь банкет. Джеремия боялся стать предметом насмешек, оказавшись «гвоздем программы», однако опасения его оказались напрасны. Он был почетным гостем.

Вместе с тем он оставался узником.

— Вина? — услышал он вкрадчивый голос. Подняв голову, он увидел склонившуюся над его плечом стройную девицу в облегающем газовом платье бледно-голубого цвета; в руке у нее был хрустальный графин. Джеремия покачал головой, предпочитая отказаться как от вина, так и от невысказанного предложения, которое он прочел в ее глазах. Даже если бы Джеремия всерьез заинтересовался женщиной-эльфом, по сказкам он помнил, что заводить отношения с подобными особами не рекомендуется. Эльфы слыли известными шутниками, дурачившими простофиль, а Джеремия уже чувствовал себя таковым.

С почетного места, на котором сидел Джеремия, банкетный зал был как на ладони. Интерьеры впечатляли: мраморные колонны, увитые виноградом; золотые блюда и посуда, шикарный белый стол (кто-то из гостей сказал, что он сделан из алебастра или чего-то в этом роде); гобелены на стенах, прославлявшие подвиги и победы эльфов, главным образом — самого Оберона.

Наряды гостей в роскоши не уступали интерьерам: шелковые платья, переливавшиеся всеми цветами радуги; перстни с изумрудами, жемчужные ожерелья; усыпанные драгоценными камнями эфесы и ножны; бриллиантовые диадемы, некоторые из которых достигали фута и более в высоту, но казалось, это нисколько их не портит. Сами эльфы отличались неземной красотой, даже мужчины. Любой из них легко завоевал бы сердца — и кошельки — Голливуда и Мэдисон-авеню. Все они старались заглянуть Джеремии в глаза, заставляя его все время краснеть. Хуже всего было то, что для эльфов не имело ровным счетом никакого значения, мужчина он или женщина. Их вкусы не знали подобных скучных ограничений. Вкусы самого Джеремии, к счастью, были более консервативны.

Словом, все в этом зале — зале короля Оберона — буквально подавляло величием и роскошью… все, кроме одного обстоятельства.

Такого крохотного банкетного зала Джеремия не видел. Стены были так близко, что ему становилось не по себе. По сравнению с баром «Бесплодная земля» королевство Оберона было словно втиснуто в чулан. Притом что миру Серых было неведомо такое понятие, как физические границы, это казалось тем более странным.

Джеремия опустил голову и поймал устремленный на него пристальный взгляд Оберона. Джеремия потупился и сделал вид, что занят едой. Ему не хотелось привлекать к себе излишнее внимание властелина эльфов. Он боялся, что банкет кончится и ему начнут предъявлять какие-нибудь условия.

Он скоро обнаружил, что здесь эльфы и феи — это одно и то же. Оберон и его подданные были квинтэссенцией многих-многих сказок. Встречались, правда, небольшие различия между гостями и слугами, которые больше походили на героев современных детских комиксов.

Подали очередное блюдо — молочного поросенка, изо рта у него торчало яблоко. Пахло аппетитно, и Джеремия, несмотря на то что съел уже довольно много, поймал себя на том, что ему не терпится отведать и этого. Он вдруг обнаружил, что здесь, похоже, можно съесть столько, сколько душе угодно. Даже еда была здесь частью волшебной игры воображения.

Его не отпускало гнетущее чувство, что здесь должен быть кто-то еще, такой же настоящий, как он, и одновременно Серый. Однако Джеремия Тодтманн никак не мог вспомнить, кто это мог быть. Если бы рядом действительно были другие человеческие существа, он наверняка бы вспомнил.

Разглядывая жареного поросенка, он краем глаза видел Оберона, который теперь разговаривал с королевой Титанией. Дважды Джеремия пытался разглядеть ее и дважды не смог определить, кого она ему напоминает, хотя она, несомненно, была самой красивой из присутствовавших на банкете женщин. Рискуя привлечь внимание Оберона, он еще раз попытался рассмотреть королеву Титанию. Кого же она ему напоминала? Какого-то близкого ему человека…

Он забылся — слишком долго не сводил глаз с Титании, и Оберон наконец перехватил его взгляд. Как только это произошло, все исчезло — не было больше ни королевы Титании, ни банкета. Только глаза Оберона.

«Нет! Опасность!»

Тодтманн моргнул, чтобы незаметно отвести взгляд. Лицо Оберона потемнело. В затянутой элегантной перчаткой руке Оберон держал кубок с вином. Воздев руку, он с силой ударил основанием золотого кубка по алебастровой поверхности стола, грозя разнести его вдребезги.

— Пир кончается.

Остальные эльфы как по команде прекратили пить и жевать, синхронно отодвинули стулья, вышли из-за стола и, образовав идеальную колонну по два, удалились. Слуги так быстро убрали со стола, что казалось, все исчезло само собой. За столом остались лишь Оберон и Титания.

— Моя дражайшая супруга не имеет ничего против того, чтобы время от времени иметь связь с человеком. Особенно с человеком твоего королевского положения.

Не успел он опомниться от столь неожиданного заявления, как заговорила Титания голосом музыкальным, как мелодия весны:

— Есть и другие, если ты предпочитаешь разнообразие. Все же надеюсь, что ты не забудешь обо мне.

«Не смотри им в глаза!» — напомнил себе Джеремия. Именно так в сказках и фильмах они ловят смертных… или это вампиры? Джеремия решил, что это почти одно и то же: Оберон был очень похож на графа Дракулу.

— Благодарю вас… за весьма щедрое предложение… только… только давайте как-нибудь в другой раз.

— Разумеется, — сказала королева фей, и звук ее голоса заставил Джеремию поежиться. В душе Джеремия готов был принять ее предложение — да и какой мужчина на его месте не хотел бы этого? — однако сознание, кто перед ним, внушало опасения. Джеремия мучительно пытался вспомнить, кого же она ему напоминает, кого-то, кто так много значил для него. Кого-то…

Каллистра! Он до боли стиснул ладони, и это, пожалуй, было единственным, что могло бы выдать охватившие его чувства, однако он держал руки под столом и никто ничего не заметил. Джеремия знал, что сейчас должен быть настороже, как никогда. Хоть он и считал, что способен противостоять их воле, эльфам удавалось манипулировать его сознанием. Они действовали постепенно, шаг за шагом, заставляя его забывать об одном и думать о другом. Каллистра была не единственным его воспоминанием, которое эльфы старались стереть из его памяти; он все еще помнил какого-то человека, мужчину, который был с ним в мире теней, только вот имя… имя постоянно ускользало.

Кроме того, Джеремия вспомнил лицо Оберона, каким оно было, когда тот со своим спутником настигли его в пустой лавке. Помнил он и слова Оберона о том, что смертный будет его гостем отныне и навеки.

«Вот я и сижу здесь, на пиру, устроенном в мою честь!»

Несомненно, все подстроено Обероном. Впрочем, какой толк от того, что он это знает? Ощущая на себе пристальный взгляд Оберона, Джеремия не мог ускользнуть отсюда, иначе давно бы уже перенесся обратно в лавку.

— Как пожелаешь, — сказала Титания, когда он отказался от ее очень щедрого предложения. — И я буду ждать, пока ты пожелаешь.

Ее слова заставили Оберона улыбнуться, но улыбка была недобрая.

— Пора поговорить о другом, смертный. О том, чтобы уничтожить птицу и Ароса, это пугало, и вернуть царству теней былую славу. О новом золотом веке, когда люди и эльфы снова будут жить в гармонии и согласии, вспоминая о сегодняшних невзгодах как о кошмарном сне.

Эльф не разделял склонности других призраков изъясняться штампованными рифмами, и вместе с тем его высокопарный, ритмический слог в чем-то казался еще большей пародией на живую речь. Джеремия не удивился бы, если бы кто-то из этих двоих, Оберон или Титания, стал цитировать Шекспира.

— Мы знаем, ты бы хотел вернуться в измерение смертных, — продолжал Оберон, — но это играло бы на… когти ворону. Он будет только рад, если ты исчезнешь, тогда не будет короля, а следовательно, не будет и контроля над ним.

Оберон говорил веско, убежденно, однако Тодтманн не слишком доверял королю волшебной страны, чтобы принимать каждое его слово за чистую монету. Черная птица могла бы отпустить его еще тогда, когда они с Каллистрой были у него дома, но вместо этого ворон напал на них, заставив отказаться от намерения покинуть пределы царства Серых. Нет, Оберон или ошибался, или лгал.

Первое представлялось сомнительным.

Оберон принял его молчание за выражение интереса и даже согласия и удовлетворенно кивнул:

— Ты ведь понимаешь — ворона нельзя предоставить самому себе. Вот и хорошо! Кроме того, теперь ты уже должен был понять, чего стоит слово Агвиланы. Говорю тебе, старый мошенник себе на уме. Не зря его называют злым гением. Его заботит только собственная слава. Он ничем не лучше ворона.

— Но ты был с ним заодно, — сбитый с толку, пробормотал Джеремия.

— Это было продиктовано необходимостью. Но времена меняются, Джеремия. Все течёт, все меняется. Когда-то мир был чистым и непорочным. О, и тогда существовали черные тени и злые мысли, но влияние их было ничтожно. В те дни, когда люди верили в эльфов, троллей, драконов и тому подобное, в мире царили стабильность и порядок. Из царства грез мы следили за теми, кому обязаны своим существованием, защищая их от самих себя. Хотя мы ваши дети, но и люди те же дети. Под нашим неусыпным контролем люди учились укрощать в себе зверя… и им это удавалось… почти всегда.

Вошла служанка, которая принесла три кубка и графин. Она поклонилась господину и госпоже, затем — столь же учтиво — отвесила поклон Джеремии. Он вежливо кивнул ей, поймав себя на том, что ему приятны такие знаки внимания.

Служанка наполнила кубки прозрачной жидкостью. Когда она поднесла кубок Оберону, тот недовольно нахмурил брови и указал в сторону Джеремии. Юная фея вспыхнула — румянец странно контрастировал с изысканной бледностью ее лица — и поспешила к нему. Джеремия хотел было отказаться, вспомнив, что выпил уже довольно много вина, как вдруг ощутил ужасную сухость в горле. Фея, смущенно потупив взор, поставила кубок перед ним и поспешила назад, чтобы обслужить Оберона и Титанию.

Когда служанка удалилась, Оберон поднял кубок и сделал глоток. То же самое проделала и Титания. Тодтманн рассеянно смотрел на стоявший перед ним кубок, стараясь придумать благовидный предлог, чтобы отказаться. Так ничего и не придумав, он поднял кубок и чуть-чуть пригубил. Напиток был холодным и острым, напоминая на вкус апельсиновый сок. Все же Джеремия не рискнул выпить до дна.

— Мы хотели помочь людям еще больше, — продолжал Оберон. — И тогда некоторые среди нас предложили создать заклинание, которое найдет мудрого человека среди смертных и приведет его к нам, чтобы он жил среди нашего народа. Мы рассчитывали, что, благодаря нашим советам, собственному уму и способностям, которыми наделит его наше искусное заклинание, наш человеческий собрат по роли преодолеет опасности и невзгоды, которые подстерегают человека на пути к зрелости. — С этими словами король эльфов вскинул голову и расправил плечи. Джеремия машинально едва не повторил его телодвижение. Оберон со своей королевой являли внушительное зрелище. Если она излучала красоту и желание, от него исходило ощущение силы и решимости. — Не стану обманывать тебя, смертный — мы преследовали и собственные интересы. Мир среди людей означает мир в нашем царстве.

«Мы знаем, что вам во благо», — подумал Джеремия. Ему показалась забавной разница между тем, что рассказывал ему Арос, и словами Оберона. Но последнему он не верил. Возможно, Арос тоже лгал ему, но его рассказ был ближе к истине. Тодтманн знал, куда клонит эльф, но, поскольку плана бегства у него не было, он решил молчать в надежде на то, что ему удастся что-нибудь придумать… или объявится Арос в поисках своих пропавших союзников. Долговязый казался Джеремии более предпочтительным выбором.

— Не сомневаюсь, Арос сказал тебе о заклинании. Хоть ложь его нелепа, я знаю, что все объяснения основ нашего заклинания, возможно, были ближе к истине, чем остальной его рассказ. — Он снова глотнул из кубка; на сей раз Джеремия не последовал его примеру. — На самом деле я допускаю, что его история о том, что отклонилось от плана, тоже лежит в границах правдоподобия. Сказать по правде, Джеремия Тодтманн, никто толком не знает, что именно случилось. Известно лишь то, что с каждым последующим королем заклинание все больше и больше выходило из-под контроля. Оно выбирало смертных, которые совершенно не подходили для выполнения возложенной на них миссии. Безумцев и фанатиков. Но когда те оказывались в нашей среде, мы были уже не в силах что-либо изменить. Тьма, которую прежде нам удавалось держать в узде, разлилась. Мы стали все больше опасаться, что тьма изменит не только нас, но что она поглотит и реальный мир. — Глаза Оберона вспыхнули. — И это было началом конца того, что должно было стать Веком Гармонии!

Эти последние слова все еще звучали в ушах Джеремии, когда он вдруг обнаружил, что стоит — вместе с Обероном и Титанией — на какой-то возвышенности; перед ними открывался ласкающий взор холмистый пейзаж. Светило солнце, воздух наполняло пение птиц, вдали виднелась небольшая деревушка — крыши домов были сплошь крыты соломой. Настоящий рай для живописца. Разумеется, это не было реальностью. Это была воображаемая реконструкция мира, каким его видел король эльфов. Оберон хотел, чтобы Джеремия поверил в этот мир. Поняв все это, а еще то, что Оберону не удалось провести его, Тодтманн почувствовал себя увереннее.

— Вот что могло бы быть, если бы заклинание не отбилось от рук! В мире царила бы идиллия! Но вместо этого каждый король норовил все больше очернить мир, питая тьму.

Сказочный пейзаж внезапно поблек и начал дробиться. На месте лесов и зеленых холмов появились мощеные дороги и здания — искаженной формы, предвещающие недоброе. Из птиц остались одни вороны. Тот, кто не был знаком с миром теней, мог решить, что его преследует страшный кошмар. Земля пахла гнилью, а небосвод скрыли от глаз зловещие тени. Все словно вымерло — лишь крики черных птиц оглашали окрестности. Это место внушало отчаяние. Тодтманну становилось все труднее делать вил, что его это не волнует. Однако он выдержал. В этом жутком ландшафте реальности было не больше, чем в прежнем идиллическом пейзаже. Это была всего лишь очередная иллюзия Оберона.

Тодтманн старался пропускать мимо ушей слова Оберона, однако всякий раз, когда тот заговаривал о способности Джеремии влиять на оба мира, слова эти впивались в него, подобно колючкам. Арос когда-то намекал ему на возможность оказывать подспудное влияние на мир Серых, однако не в том объеме, который имел в виду Оберон, пытавшийся заручиться поддержкой человека. Кто из них был прав? Неужели оба?

Впрочем, это не имело значения. Правда заключалась в том, что в обоих случаях Джеремия являлся всего лишь орудием чужой воли. Серые — точнее, Арос, ворон и Оберон, — видели в нем способ, который позволял бы им не только обеспечить равновесие своего собственного неустойчивого мира, но и управлять мыслями и мечтами людей. Непонятно только, почему им был нужен именно он?

Оберон излучал самодовольство и уверенность. Он, видимо, уже решил, что победил.

— Впервые мы имеем возможность повернуть время вспять! — заявил Оберон. — Сначала придется действовать медленно, но чем шире будет распространяться наше влияние на мир снов, тем быстрее и легче будет твоя работа!

Возле самых губ Джеремии материализовался кубок, который поднесла ему изящная сливочно-белая рука. Вздрогнув от неожиданности, Джеремия увидел, что Титания теперь стоит рядом и даже одной рукой обнимает его. Ее попытки всучить ему кубок были весьма настойчивыми, и ему уже показалось, что она готова силой влить жидкость ему в глотку. Это было то же самое вино, от которого он недавно отказался. Если они таким образом пытались парализовать его волю, то это им не удалось. Не считая незначительных провалов в памяти, Джеремия соображал вполне трезво. Правда, то обстоятельство, что он все время находился в здравом уме, пока не очень помогало ему.

«Но ведь тогда, на крыше, у меня получилось… и потом, позже, я смог создать щит. Возможно, я мог бы…»

Что именно? Он не был героем. Какой бы силой его ни наделяли, он умудрялся ее утратить. Гектор — тот наверняка знал бы, как поступить в подобной ситуации. Джеремия был уверен, что его друг давно бы вытащил его отсюда. Но почему же он сам не может?

На плечо ему легла тяжелая ладонь Оберона. Джеремия непроизвольно поежился, что не осталось незамеченным Обероном. Кажется, этим он еще больше уронил себя в глазах властелина эльфов. Тот привлек Тодтманна к себе, освободив его, по крайней мере, на время, от искушений, которые в виде ли вина или чего-то еще предлагала ему Титания.

— Тебе предстоит миссия огромной важности, смертный. Я знаю, тебе может показаться, что это дело тебе не по плечу, однако будь уверен, я не оставлю тебя заботой.

Видимо, преисполненный самых благих намерений, Оберон весь сиял, что лишь усиливало подозрительность Джеремии. Впрочем, король эльфов этого не видел. Джеремия Тодтманн, хоть и был невысокого мнения о своих собственных возможностях, решил, что ни в коем случае не позволит Оберону себя использовать. Джеремия понимал, что он замышляет: вернуться в прошлое, в те времена, когда в мире царили невежество и предрассудки, а эльфы доминировали в мире Серых и люди были более податливы их влиянию. Альтруизм едва ли входил в число достоинств Оберона, а его суждение о том, что хорошо для человечества, сложилось явно без учета мнений людей. По Оберону выходило, что иного пути просто не существовало.

— Ты понимаешь, что должен делать, Джеремия?

Оберон наверняка не обрадовался бы, если бы знал, как понимает свой долг Джеремия. Сделав вид, что ему весьма интересно то, что говорит Оберон, Джеремия снял с плеча его руку и устремил взгляд вдаль, притворившись, что заворожен открывшимся перед ним страшным зрелищем. Эльфы молча ждали, пока он постигнет весь ужас того, что происходило на его глазах. Джеремия подошел к краю холма, на котором они стояли, и заглянул вниз. У него под ногами был отвесный обрыв, который уходил вниз на несколько сотен футов. Стараясь не выказывать страха, он наклонился еще больше, как будто хотел получше рассмотреть, что там внизу… и прыгнул.

Он постарался подавить панику и мысленно представить здание старой водонапорной башни. Возможно, это было не самое удачное место, чтобы переноситься именно туда, но оно первым пришло ему в голову. Он надеялся, что Оберон не сразу оправится от неожиданности и у него будет время, чтобы перенестись подальше, на автостоянку возле торгового центра, что неподалеку от его дома. А там… там видно будет. Каллистра и Гектор до сих пор пропадали неизвестно где, и пока Джеремия не нашел их, он не мог думать о собственной безопасности.

Все это промелькнуло в его мозгу в какие-то считанные секунды. Наконец, мысленно нарисовав образ автостоянки, Джеремия попробовал телепортироваться туда.

— Смертный, лучше бы ты поддался моим соблазнам. Боюсь, теперь я вынужден силой навязать свои желания. Мне искренне жаль.

Оберон стоял от него в каких-нибудь двух-трех ярдах. Его облаченное в доспехи тело окружала ослепительная аура. Король эльфов был похож на древнего рыцаря, только ростом был гораздо выше самого высокого из смертных, а доспехи его из тонкой стали были цвета леса. Крылатый шлем с забралом скрывал верхнюю часть лица, прекрасного и одновременно страшного, как сама смерть. В одной руке Оберон держал длинный кнут — черный хлыст из коровьих жил, расходящийся в конце на девять хвостов с шипами, обещавшими мучительную боль. В другой руке эльф держал шит, украшенный гербом, на котором был изображен черный единорог, дерущийся с огромной птицей. Стоит ли говорить, что этой птицей был ворон.

Они стояли вовсе не на автостоянке, а в лесистой местности, которую незадолго до этого показывал ему Оберон. Теперь в этой местности причудливо переплетались картины идиллического прошлого и ужасного настоящего, каким его рисовало воспаленное воображение эльфа. Извилистые дороги начинались и обрывались посреди густого леса. Певчие птицы садились на мрачные, деформированные здания. Тень окутывала деревню, однако на стенах ближайших строений играло солнце. По зеленым полям прыгали вороны, больше похожие на весенних дроздов. Картина, которая до сих пор сохраняла устойчивость лишь благодаря воле Оберона, теперь, лишившись ее, начинала распадаться.

Но королю эльфов, похоже, не было до этого дела. Он видел перед собой лишь тщедушную фигурку смертного, который осмелился пойти наперекор ему.

— Проводите короля в апартаменты, достойные его титула.

Словно из-под земли появились два воина и схватили Джеремию под руки. Пока они боролись с ним, Титания присоединилась к своему супругу. Потом она подошла к Джеремии и пальцем нежно провела по его щеке. От нее исходил аромат полевых цветов.

Она покачала головой и сокрушенно поцокала языком.

— Ах, Джеремия Тодтманн, не стоило вести себя так скверно. Твое пребывание здесь, у нас, могло оказаться таким приятным. Теперь оно будет мучительным. — Титания улыбнулась и снисходительно потрепала его по щеке. — Впрочем, не бойся, Оберон не убьет тебя. Этого я никогда ему не позволю.

— Оставим игры, моя дорогая, — произнес король эльфов. — Его Величеству пора удалиться.

— Ах да, конечно, — пробормотала сиятельная госпожа. Затем она вскинула голову и смерила несчастного узника надменным взглядом. — Знаешь, ты очень удачлив.

Джеремия не мог выдавить из себя ни слова.

— О да, очень удачлив, — повторила королева Титания. — Вообрази, что было бы, выпади ты за пределы страны эльфов! Ты мог бы столкнуться с вороном или с Аросом! — Она повернулась — взлетели шелковые, усыпанные бриллиантами юбки — и закончила: — Меня охватывает дрожь при одной мысли о том, что мог бы сделать с тобой ворон! По крайней мере, здесь он тебя не достанет.

Джеремия все еще не оправился от изумления, когда стражники потащили его прочь.