Королевская кровь-13. Часть 1

Глава 9

Тидусс

Тяжелые думы обуревали в дни после битвы богов молодого правителя Тидусса — махараджу Санду Шиваладжи. Бедная родина его то и дело раскалывалась гражданскими войнами, потому что долгое время раджи-князья никак не могли договориться и поставить над собой правителя. У каждого была своя армия и каждый правил провинцией в Тидуссе, крохотном по сравнению с большими странами, управляемыми потомками богов.

Вся история Тидусса была историей смещения одних фамилий и воцарения других: горячая кровь заставляла раджей забывать за грызней и интригами о народе, и даже благотворное влияние Йеллоувиня и бога равновесия Ши, взявшего Тидусс под покровительство, не смягчило их. Но после очередного кровавого переворота двадцать лет назад князей заставили под угрозой ввода йеллоувиньской армии сесть за стол переговоров.

Пока они там сидели, обсуждая, кого поставить махараджей, а в страну шли йеллоувиньские инвестиции, оседавшие большей частью в карманах раджей, прошло больше пятнадцати лет, в стране случилось еще три гражданские войны, а состав обсуждающих сменился более, чем наполовину. Выдержанный Хань Ши, не меняя благожелательного тона, прислал посла с письмом, которое зачитали всем участникам переговоров.

Если в течение двух недель в совете не определятся с махараджей и не принесут ему вассальные клятвы, то через три никого из раджей существовать уже не будет.

Князья знали, что мудрый и спокойный Хань Ши не моргнув глазом уберет их, раз уж они подошли к пределу его терпения.

Так выбрали самого молодого из раджей — Санду Шиваладжи, отца которого убил кто-то из выбравших его сына. Был он двадцати четырех лет отроду, стройный, с огромными карими глазами и йеллоувиньским высшим образованием. Достаточно слабый и молодой, чтобы им можно было манипулировать и не брать его в расчет.

Его поставили номинальной фигурой два года назад, и старый тигр успокоился. А Санду тихо, исподволь, шаг за шагом в тех рамках, что были ему доступны, пытался улучшить жизнь Тидусса.

Ему давали деньги из Йеллоувиня — но большую часть съедала коррупция. Ему помогали составлять законы — но что, если те, кто выбрал его, их саботировали?

У него не было достаточной армии, чтобы привести остальных к порядку — да и не хотелось разжигать еще одну войну на и так настрадавшейся территории, — не было божественной крови в жилах, чтобы подчинить непокорных. Стихийные духи, столь любившие Тидусс, служили тем, кто прикармливал их, но старшие духи, способные переломить ситуацию в его пользу, не обращали внимание на обычных людей.

Санду даже сватался к одной из старших внучек Ши, мечтая, что сын их получит достаточно ментальных способностей, чтобы защититься самому и покорить остальных. Но женщинам, урожденным Ши, невыносим был шумный и яркий Тидусс, и пусть старый император понимал привлекательность и важность такого решения, он слишком долго думал. И теперь разговаривать придется с Цэй Ши, наследником, после коронации, на которую Санду был приглашен.

Земля махараджи была столь разрознена и бедна, что он с ужасом ждал, не откроется ли в Тидуссе один из тех порталов в другой мир, что открывались по всей Туре. Армии страны не хватило бы даже на дневное сопротивление. Но им повезло. И портал не открылся, и бой богов прошел мимо — хотя жители приграничных территорий видели издалека огромные фигуры богов, а прибрежных — высокие волны, сдерживаемые невидимой преградой.

И даже трещины земной коры благодаря покровительству Желтого ученого и близости Йеллоувиня почти не затронули Тидусс. Но и десятка хватило, чтобы полностью парализовать жизнь страны. А упавший снег и похолодание стал для жителей, никогда зимы не видевших, и вовсе катастрофой — сколько лесов было вырублено за эти три дня, чтобы согреть жилища, не счесть.

Санду осознавал, что его страна находится на задворках истории и цивилизованного мира. И что жители ее беззаботны и наивны, слишком ведомы, слишком верят пафосным речам. Это решалось образованием, но для образования нужны были школы и учителя, нужны были рабочие места, куда пойдут выпускники — а с производством в Тидуссе было тяжело, заводы и фабрики существовали только в крупных городах. Зато жители радовались малому, любили свою родину, занимались народными промыслами и с каждым новым правителем верили, что теперь-то их жизнь точно наладится.

Тяжелы были думы Санду Шиваладжи, слишком тяжелы для молодого человека с прекрасным образованием, который бился о традиции, косность и гордость князей-радж и пытался выжить сам. Много ночей он провел в этих думах, и сейчас, когда опасность погибнуть со всем миром миновала, они снова вернулись.

Он не выдержал, отдернул занавески над кроватью, и вышел из круглой спальни на балкон башни дворца, в ночь, пахнущую наконец-то теплом и цветами и нежно подмигивающую крупными звездами.

Махараджа уселся в одно из кресел, стоящих на балконе, откинул голову на спинку. И увидел, как в соседнем сгустилась тень — и даже дернулся — убийца⁈

— Сиди, мальчик, — приказала ему тень и сверкнула зеленью глаз. Потянулась расслабленно, распахнув черные вороновы крылья, и раджа вдруг понял, кто это, и похолодел. Снова дернулся, чтобы поклониться, но гость покачал головой, и Санду мягко втолкнуло обратно в кресло. — Сиди. Поговорим.

— О чем ты хочешь поговорить, Повелитель Смерти? — почтительно, сложив руки в сыновьем жесте, кулак в кулак, спросил молодой махараджа.

— О твоей стране, — ответил гость. Полная луна выглянула из-за облачка и осветила его лицо — странно рыже-инляндское, с рыжей бородой. На своих изображениях он выглядел совсем иначе, и раджа было подумал уже, что ему морочат голову, как гость вздохнул, обернулся крупным вороном, состоящим из одной тьмы, и Санду пронзило холодом и смертным ужасом. А ворон насмешливо каркнул и вновь обернулся рыжим человеком с сияющими ядовитой зеленью глазами и в темных длинных одеждах, похожих на жреческую мантию.

— Теперь, мальчик, слушай меня и внимай, — попросил он, и от голоса его продолжал сыпать по коже мороз. — Тебя убьют сегодня ночью, не дав поехать на коронацию, и поедет вместо тебя другой человек. Думали, ты будешь ведомым, а ошиблись: cлишком ты много власти взял в свои руки, люди тебя полюбили, а это сила поболе армии и денег. И даже если сегодня ты увернешься, убьют рано или поздно.

— Я понимаю, — ответил Шиваладжи, опустив голову. К своей смерти он был готов, но было жалко маму, так и не оправившуюся после смерти отца, сестер и младших братьев. Убьют его, захватят родовые земли и не будет больше семьи Шиваладжи.

— Поэтому я беру Тидусс в свои руки, — продолжил Вечный ворон, поблескивая глазами. — Брат Ши отдал землю мне. Я буду править, а ты, так как сердце твое честно, встанешь у моего трона. Если согласен, конечно. Ты с этими псами не справишься. А на меня они прыгать побоятся. Ну что, отдашь мне власть?

— Великий, — сказал Санду и поднял на бога глаза. — Но как ты будешь править? Разве по чести тебе быть на троне крошечного государства, когда ты управляешь посмертными сферами? Зачем тебе Тидусс?

— Вижу, образован ты хорошо, — ответил Жрец одобрительно. — Зла я твоей стране не принесу, не бойся этого, мальчик. Я дам твоему народу землю и место, куда ему можно расти, чтобы стать наравне с другими странами. А нужно это, чтобы завершить восстановление равновесия Туры. Чтобы и у темной стихии была удерживающая планету королевская кровь. Так что, — повторил он, — отдашь мне Тидусс?

— Скажи мне, Повелитель Смерти, — так же почтительно спросил Санду, — зачем ты спрашиваешь? Разве если я отвечу «нет», это будет для тебя что-то значить?

Рыжий гость усмехнулся, глаза его блеснули зеленым.

— Конечно, я мог бы не вопрошать тебя, — проговорил он задумчиво, и показалось махарадже, что говорит он сам с собой. — Давно я привык творить что хочу и что воля моя неоспорима. Но я умею учиться, мальчик. Вот тебе клятва Ворона — если скажешь «нет», я не буду принуждать тебя. Я тебя предупредил, спасти себя и своих родных ты еще успеешь, а я просто уйду. Мне будет труднее, — он помолчал и улыбнулся, — но даже любопытнее, справлюсь ли. Так что второй и последний раз спрошу тебя — отдашь мне Тидусс, Санду сын Расха?

Махараджа встал и поклонился.

— Отдам. Если ты обещаешь быть милостивым и добрым к моему народу и прекратить войну в Тидуссе.

— Обещаю, — легко отозвался Ворон.

Молодой махараджа чувствовал себя так, будто ему зачитали помилование. Как и всему Тидуссу. Он изучал политику и историю и понимал, что страну, сотнями лет раздираемую на части, успокоить можно либо изнутри, перерезав всех противников и устроив геноцид, либо собрав вокруг себя крепкую коалицию из союзников, либо с силой извне. И вот эта сила пришла.

— Но как мы сообщим людям Тидусса, что у них новый правитель? — спросил он.

— Не беспокойся, честный Шиваладжи, — ответил Ворон. — Люди будут подготовлены, хоть и будет это мне стоить… хотя тебе об этом нечего беспокоиться. Впереди большие изменения. Я все расскажу тебе, а сейчас иди спать — разве не должен ты завтра быть в Йеллоувине? И не беспокойся — твои враги больше не побеспокоят тебя. Я сейчас, — он улыбнулся жутковатой улыбкой, — расскажу им, почему этого делать больше не нужно.

И Жрец растворился в тенях, оставив за собой покрытое изморозью кресло.

В эту ночь по всему Тидуссу начали происходить чудеса. Спустились с небес в ночи сотни тысяч воронов со странными зеленоватыми глазами и принялись за работу.

Те люди, кто потерял жилье и спали на голой земле, увидели с утра сплетенные из тонких бамбуковых стволов домики, с которых вспорхнули вороны уже настоящие.

Те, кому нечего было есть, узрели сложенные горкой плоды, коренья, увидели, как плещут хвостами рыбы в глиняных плошках и свисают из корзин тушки темношеих зайцев, что в обилии водились в джунглях Тидусса.

Те, кто пришел с утра на службу в храмы Триединого, заметили, что глаза в статуях Черного жреца светятся зеленью. Поползли по Тидуссу слухи о чудесах и явлениях. И священство объявило, что Тидусс переходит под покровительство бога Смерти, а оттого сойдут на нет болезни, происходящие из-за особенностей климата. Мудрецы, проходящие аскезу в своих пещерах, и те вышли к ученикам и объявили, что Тидусс ждет великая милость и великая судьба, и что люди теперь не будут голодать, и войн тоже не будет, если только слушаться покровителя. И что ждет страну нечто чудесное и великое, так что пусть люди не пугаются, молятся и ждут.

В общем, избирательная кампания нового покровителя прошла молниеносно и победоносно.

Люди, конечно, тревожились, люди гадали, что их ждет — но дела насущные требовали внимания больше, чем будущее величие государства. Да и в конце концов, какая разница, кто покровитель твоей страны, если у тебя есть, где спать и что есть?

Пока в Тидуссе ночью творились чудесные дела, в столице Блакории Рибенштадте стоял солнечный майский вечер.

Неспокойно было в разрушенном трещинами и битвой богов городе, в котором почти не осталось мирных жителей, кроме стариков, которые не захотели никуда идти. Портал исчез, и выжившие, ошеломленные и растерянные иномиряне, пережившие благотворное явление анхель и три дня снега, обратили свой взор на юго-восток — туда, откуда большой дугой наступали силы трех королевств.

Срочно решалось, что делать дальше, потому что тиодхар Манк-теш сразу, как узнал о смерти императора Итхир-Каса, улетел через портал за Анлин-кас, чтобы сделать ее своей женой, а самому сделаться наследником императора: жрец, принесший приказ богов не оставлять порталы и не сметь ввязываться в борьбу за внучку императора, разминулся с ним, и сейчас судьба Манк-теша была неизвестна. Успел ли он долететь до императорского дворца и выкрасть Анлин-кас, не сгинул ли в затопленной и разрушенной Лакшии?

А, может, он знал, что боги любят жестоких и дерзких, и простили бы его. Тем не менее, во главе войска остался Виса-асх, когда-то вышедший со своей армией у города Великая Лесовина на Севере Рудлога и так и не сумевший взять ее, видевший как беловолосая правительница-колдунья на гигантской огненной птице закрыла врата на Лортах и затем бежавший со своей армией до границ с Блакорией. Виса-асх, чей возраст уже подбирался к сорока годам, наголо бреющий голову и лицо после того, как попал под пламенный колдовской удар, долго лечивший рану после огнестрельного ранения, истощавший за время отступления с Севера Рудлога, был уже потрепан армиями Туры и опасался их, и не знал, что делать, и совета спросить было не у кого.

Помимо стариков в столице Блакории оставались священники в храмах местных богов, лечившие как своих, так и чужих, помогавшие упокаивать нежить. Их, следуя приказам богов, не трогали, по улицам они ходили свободно, словно ничего не боясь.

В принципе, после того как парочку безумных, осмелившихся напасть на такого служителя, унесло куда-то в поля за город, их и вовсе стали обходить стороной. И эти служители три дня назад, после того как земная тряска успокоилась, вышли из храмов, звоня в гонги, и объявили на все четыре стороны, что местные боги победили, а боги Лортаха повержены и висят в небе черной Луной.

Виса-асх, будучи самым осторожным среди всех тиодхаров, был так ошеломлен, что сам, невзирая на запреты жреца, пригрозившего ему проклятьем, пришел в храм к такому служителю. И без угроз задал ему все интересующие вопросы.

Он бы не поверил ответам, но слишком многое видели иномиряне за эти дни — и черная луна действительно висела в небе, и, самое главное, победи их боги — все в новом мире об этом бы уже знали. Боги Лортаха себя бы как-то проявили.

Однако мир восстанавливался, а у служителей местных богов оставалась сила лечить и защищаться, так что все сказанное ими могло быть правдой.

Поэтому, как только иномиряне пришли в себя после всех катаклизмов, то, как и предсказывал командующий дармонширской армией Венсан Майлз, послали во все стороны гонцов на раньярах с наказом тайно, скрываясь днем в лесах, долететь до мест, где были открыты другие порталы, и узнать, что с ними сейчас. И речь шла не о соседней Инляндии — потому что из ее столицы уже долетели гонцы, короткими перелетами проведшие стрекоз под снегом, и сообщили, что оба портала под Лаун-вайтом закрыты. И что Ренх-сат проиграл, и видели его уходящим в портал без своих знаменитых доспехов, как простого нейра.

Армия из Рудлога, наступающая на Блакорию, пока не двигалась с места, и нужно было решать, продолжать ли сопротивление или складывать оружие. В обоих случаях им грозила смерть, и Виса-асх колебался и думал.

Биться? Сдаваться? Ждать известий о вратах и, если они где-то остались, пробиваться туда?

Для начала нужно было выиграть время. И искать тех, кто осмелится пойти к врагу послами, чтобы за переговорами дать возможность подготовиться к боям, если все же придется стоять до конца. А вот времени у армии Виса-асха оставалось немного — на землях вокруг разграбили уже все, что могли разграбить, а снабжение через врата прекратилось с их закрытием. Еще немного, и нейры начнут погибать не от рук врага, а от голода и связанных с ним болезней. А охонгам придется скармливать их тела и друг друга.

Думал Виса-асх и не мог найти решение. Слишком много вокруг творилось непонятного и жуткого.

Вот и этим вечером, пока сидел он в одном из богатых домов, с улицы раздались крики. И он вышел на балкон.

И увидел, как огромный, темный и старый дворец, сложенный из больших прямоугольных камней, с острыми шпилями и черными птицами на них, беззвучно, сияя пробегающими по стенам зелеными огнями, поднимается ввысь вместе с деревьями и постройками окружающего его парка, вместе с брусчаткой дорог и длинной черной оградой, окружившей его как кружевное гигантское кольцо. Поднимается вместе с куполом, под который тщетно пытались попасть иномиряне, думая, что там, внутри, несметные сокровища, с подвалами, трубами и подземными какими-то механизмами, с канализационными стоками и колодцами.

Дворец проплыл над Виса-асхом, роняя комья земли с фундамента и корней деревьев, и тиодхар только и мог смотреть, открыв рот, не зная, кому молиться, чтобы эта махина, скрывшая полнеба, не свалилась прямо на него.

Дворец засиял зеленым и исчез. А на месте, где он был, осталось черное пятно почвы с глиняными выходами и углублениями там, где стояло здание.

Виса-асх, отступив от балкона, обернулся: в покоях его был гость. И тиодхар даже успел схватиться за меч, прежде чем понял, что его не слушаются ни руки, ни ноги. И хорошо, что не слушаются — он разглядел сияющие зеленью глаза, дымные крылья за спиной, похожие на птичьи, и мощь, исходящую от незнакомца, высокого, с рыжей бородой и волосами. И застыл.

— Я бы мог очистить землю Блакории от вас одним желанием, — задумчиво проговорил гость, обходя генерала по кругу, и не было в этом давления, но Виса-асха все равно вдавливало в пол. — Искушение так велико, но Триединый, боюсь, не зря дал мне эту свободу. Он проверяет, способен ли я удержаться в рамках разумного… и это сложно, очень сложно. Но я не разочарую его.

Он остановился перед Виса-асхом и заглянул ему в глаза. И тому показалось, что на него смотрит сама смерть. Даже в храме богов Лортаха ему не было так жутко.

— Ты жесток, — проговорил гость, — но ты умеешь подчиняться. И достаточно гибок, что дивно для твоего мира. Ты умеешь отступать и признавать поражение.

Он сделал шаг назад, и генералу стало полегче.

— Твои боги мертвы, — сказал незнакомец. И Виса-асх окончательно в это поверил.

— Вы можете сложить оружие и попросить отправить вас в свой мир, — продолжил гость. — Выторговать себе жизнь. А можете остаться здесь. У меня есть дикая земля, которой нужны люди, не боящиеся грязи и работы. А вы приучены и к тому, и к другому. Подумай, тиодхар. Если откажешься, я не убью тебя, не бойся. Уйдешь и будешь свободным, насколько можно быть свободным в твоем мире. Согласишься и поклонишься мне — и у тебя будет трудная жизнь. Но жизнь, в которой не убивают друг друга.

— Что мне сделать… господин… если я согласиться? — сиплым голосом проговорил Виса-асх.

— Приди в храм, где есть я, и скажи об этом, — ответил гость. — Ах, да, я забыл, — хмыкнул он и коснулся странной красно-желтой бороды. — Скажи об этом статуе с вороном. Это я.

И он, махнув рукой, исчез, освободив генерала, который осел на пол.

В это же время над столицей Тидусса Нарриви, расположенной меж двух рукавов большой реки в сотне километров от моря и в пяти сотнях километров от гор, разделяющих ее с Йеллоувинем, все еще стояла ночь. Но не все спали в это время — а когда над городом раздались крики, проснулись и вышли на улице и спящие.

Махараджа Санду, какие-то минуты назад простившийся с ночным гостем, наблюдал из своего окна в башне за движущимся дворцом, который в зеленых огнях выглядел торжественно и слегка зловеще. Затем перешел на другую сторону — и увидел, как проплыл демонстративно дворец над всей столицей и опустился километрах в пяти от нее, ближе к морю, заняв плоский высокий холм, издавна считавшийся священным и потому избавленным от застройки. В ясную погоду с него было видно море.

Опустился и потух. И только защитный купол издалека поблескивал перламутром.

Махараджа вздохнул и спать не пошел. Потому что все равно сейчас прибегут царедворцы, визири и министры и надо будет успокаивать людей.

А утром, когда он готовился ступить в телепорт на коронацию в Йеллоувине, махараджу ждало множество писем из всех удельных княжеств. В них все желали молодому правителю здоровья, ставили в известность о явлении нового покровителя и заверяли в своей верности.

Жрец прошелся по коридорам дворца своих потомков. При его жизни это была трехэтажная каменная башня с острым шпилем, окруженная крепостными стенами. Он своими руками заложил первый камень, окропив его кровью жертвенного оленя. Стены с тех пор разобрали, башне достроили этаж — теперь их было четыре, — и каменные крылья, тоже заканчивающиеся башнями со шпилями.

Сохранилось там и подземелье с часовней, где он приносил дары самому себе, не осознавая этого, и огромная зельевая лаборатория, ныне превращенная в склад.

Он, пройдя мимо часовни, зашел в лабораторию, прошелся ладонью по пыльной столешнице, усмехнувшись, отодвинул в стене несколько камней и его кольнуло узнаванием — сохранились там еще амулеты и драгоценные камни, которые он использовал в своих работах.

Он помнил, как захватывала его работа с травами и камнями, но в конце концов тесно ему стало и в лаборатории, и в замке, и в стране — и он, оставив трон старшему сыну, отправился путешествовать, потому что душа его требовала видеть и познавать неизведанное.

Вечный Ворон поднялся в тронный зал, занимавший вместе с небольшим коридором и большой лестницей весь второй этаж башни. Там нетленным стоял черный деревянный трон, его трон, который он сам вырезал из мореного дуба — массивный, такой широкий, что и два человека могли бы там сесть, с поддержкой для спины, с удобными широкими подлокотниками, на которые и свитки можно было положить, и кубок поставить. А за троном на стене висел герб Гёттенхольдов — черный ворон на серебряном полотнище с двумя скрещенными клинками. Полнился темный зал тенями прошлого — силуэтами его родни, его жены, неистовой и прекрасной Аиллики, полнотелой — но не мягкой полнотой, а силой налитых мышц, — взятой им из диких местных племен, что мазали лицо синей краской, а тело — грязью, носили шкуры животных и были искусными воинами и лекарями. Он взял ее в бою, победив ее, привез сюда как пленницу и поставил перед выбором — либо смерть, либо быть женой и матерью его детей, его королевой. Велико было его восхищение ее силой и понимание, что от их союза родятся сильные дети.

Она и родила ему трех сыновей, была так же неистова в постели, как и в бою, жесткой и справедливой хозяйкой и дворцу, и стране, а затем, когда и младший сын возмужал и взял себе жену, сняла драгоценные камни и золото, надела свои шкуры и снова ушла в свои леса, потому что туманы и болота, выходы красного железа и кислая ягода на мху были ей милее камня и мужского тела рядом. Он не стал ее удерживать, потому что свою часть уговора она выполнила, а он уже вовсю был в науке, упиваясь ею больше, чем властью или женщиной.

Вряд ли она любила его, но покорилась его силе. Кровь старых племен в его детях давала им знать землю Блакории, давала необузданность и ярость, а еще привела под его руку эти самые племена, считавшие, что породнились с королем через дочь своего вождя. Теперь пришло время привязывать к своей крови другую землю.

И сыновья его проходили тенями — все как один высокие, крупноносые, с зелеными глазами и хищными скулами, с волнистыми темными волосами, смуглые — то, что взяли они от матери, любящие леса и мхи. И дети их проходили. А правнуков он уже не застал.

Корвин Гёттенхольд сел на трон, принявший его как старого друга, хоть и в другом теле он был сейчас. Посмотрел на зал, где прошло столько пиров, где он миловал и казнил, где принимал послов и отправлял своих. Теплое дыхание ночного Тидусса еще не начало согревать эти стены, построенные им для защиты от зимних сырых стуж Блакории, но скоро и сюда проникнет тепло. И придут люди подключить электричество, силу, которую человечество обуздало за его отсутствие, и прокладывать сюда воду, и наниматься в услужение.

Из пола вынырнул большой сомнарис, подполз с урчанием к хозяину, и Ворон погладил его ласково, поцеловал в змеиную морду. В холме, на котором он поставил замок, достаточно пустот — будет созданиям его стихии здесь привольно.

Засветился воздух золотом и шагнул в зал брат Ши, удерживая два кувшина с амброзией. Огляделся. Черный повел рукой, и прямо посреди зала поднялся стол с шестью креслами — одно для брата, который рос в теле слабой девочки в каких-то пяти сотнях километрах отсюда к югу. Инлия не будет, но место для него есть всегда.

— Не стоит оставаться одному в доме своей памяти, брат, — наставительно произнес Ши, выставляя на стол амброзию. — Я позволил себе прихватить напиток беспечности и легкости, хотя в таких случаях мы едим земную пищу.

Залетела в окно чайка, держа в лапах огромного тунца, бросила на стол, разбрасывая вокруг воду и слизь, закричала — и Черный, усмехнувшись, схватил рыбину, выпотрошил ее одним ударом вороньего когтя и превратил потроха в прах.

Шагнул в зал и Зеленый — на одном плече бочонок с хмельным медом, на другом — корзина с корнеплодами и фруктами. Полыхнул в тронном зале большой камин, и вышел оттуда Красный — с уже прожаренным кабанчиком. Глянул на рыбину на столе, поднял брови — и раскалилась каменная столешница посередине, мгновенно запекая дар моря.

Чайка, так и парящая под потолком, обратилась в богиню в пенном, волной поднимающемся до груди платье, и величественно опустилась к столу.

— Давненько мы не пировали по обычаю людей, — сказала она, улыбаясь.

— Давно, — согласился Красный. Они расселись вокруг стола так, как шли их сезоны по годовому циклу — и возникли перед ними приборы и кубки, и начался пир, и потек за столом разговор о делах божественных.

— Скажите еще, что просто решили принести ко мне пир, а не побоялись, что забудусь я и слишком много долга перед Триединым на себя возьму, вмешиваясь в дела людей, — проговорил Жрец, оглядывая братьев и сестру с понимающей улыбкой.

— А чего нам бояться? Тебе же отрабатывать, — отозвался Красный, отрывая у кабанчика ногу и вгрызаясь в нее.

— А я скажу, — признался Желтый. — Я не того боюсь, что ты сейчас меры не увидишь и решишь, что все тебе дозволено. А того, что в какой-то момент твои действия перевесят связь с сыном твоим, и ты, не доделав то, ради чего все это начал, рухнешь в перерождения.

— Я боюсь, что искушение для тебя слишком велико, брат, — прошумела богиня-вода и взглянула на Ворона жутковатым взглядом — будто посмотрело существо, старше их всех. — Что, если не найдется способа разделить тебя и твоего сына? Ты вечно будешь в этом теле, и вечно сможешь творить что захочешь, не опасаясь воздаяния. Не окажется ли однажды, что ты не захочешь себя контролировать? Мы все знаем, к чему нас приводит отсутствие ограничений. Власть развращает и сильного, и слабого, а безраздельная, бесконечная власть способна и бога обратить на сторону зла. Уж теперь-то нам это известно.

А Михаил ничего не сказал. Он выпил меда из чаши и просто кивнул.

Жрец не обиделся.

— Вы хотите, чтобы я дал слово, — проговорил он задумчиво. — Вы хотите, чтобы я добровольно наложил на себя ограничения.

Трое его братьев и сестра посмотрели на него выжидающе. Знали они, что раньше никогда бы не пошел брат на условия и оскорбился бы их тревоге и недоверию.

— Но что конкретно вы хотите? — спросил он.

— Обещай, что как только найдется способ разделиться со смертным сыном твоим, ты его используешь, — сказал Ши.

— Обещаю, — ответил Ворон, и в небесах прогрохотало.

— Обещай, что, если дело людей можно будет решить без применения твоей силы, ты не будешь ее применять, — проговорила богиня.

— Обещаю, — проговорил Ворон, и вдругорядь прогрохотало, и Серена улыбнулась ему с мягкостью.

— Обещай, что даже если не выйдет у тебя разделиться, ты оставишь трон после того, как твой сын вступит в силу, — сказал Михаил.

— Обещаю, — повторил Жрец.

Прогрохотало. Наступила тишина.

— А ты, брат, ничего не хочешь у меня попросить? — сказал Корвин, обращаясь к Красному.

— Я? — засмеялся он. — Да я бы на первой же просьбе пообещать быть паинькой полыхнул бы оттого, что не верят мне и боятся меня, Корвин. А ты молодец, — и Воин поднял чашу, — такой терпеливый стал. Раньше бы уже с каждым из нас схлестнулся, что мы твою добрую волю под сомнение поставили.

— Раньше… — проговорил Жрец и оглядел старые стены дворца, видевшие, как укрощал он жену свою и как несколько раз пыталась она его убить, пока не признала его силу и не решила, что нет ей позора встать рядом с ним королевой. — Раньше я не понимал, как мы все связаны, и ревности среди нас было больше, чем любви. А сейчас я понимаю, ощущаю, что все вы это делаете лишь от любви и беспокойства за меня. Но вам нечего опасаться. Я каждый раз борюсь с искушением изменить все одним махом и каждый раз побеждаю его. Потому что, — он наконец-то отпил из чаши, — куда интереснее следить за движением людей, чем делать их куклами, послушными твоей воле.

Текли разговоры под сводами старого дворца, мелькали в окнах разноцветные огни, а вокруг то и дело возникали и пропадали большие духи разных стихий. И жители Нарриви, глядя на это, делали охранные знаки и поскорее шли обратно спать. Ибо чудеса чудесами, а завтра — новый день с новыми хлопотами, и желательно вступить в него выспавшимся.