Королевская кровь-13. Часть 1

Глава 4

Полина

Поля вернулась в Ренсинфорс, когда часы по бермонтскому времени уже шагнули за девять вечера. По времени Пьентана они с сестрами вообще разошлись заполночь, когда Каролина уже вовсю зевала, а Алина час как спала на плече у отца, хотя по Иоаннесбургу было-то всего пять дня.

— Врачи говорят, она первые недели будет спать чуть ли не по двадцать часов в сутки, — проговорила Василина, — у нее сейчас организм истощен как после сильной болезни.

— Оставьте ее здесь хотя бы до завтра, — попросил Святослав Федорович. — Пусть поспит под покровом Ученого. Тут так много силы Ши, что даже самая измучившаяся душа обретет покой.

— Наверное, ей лучше все же вернуться в свою комнату, — покачала головой Василина. — Там у нас рядом лазарет, врачи подготовлены к тому, какая помощь ей может понадобиться. И с завтрашнего дня у нее процедуры, капельницы…

— Нет, отец прав, — поддержала Святослава Ани. — Здесь действительно хорошо тем, кто не в ладу с собой. Пусть побудет хотя бы ночь. Захочет — побудет еще и уйдет с тобой после коронации. Нет — отец проводит ее к нам завтра.

— Здесь хорошо, — согласилась Марина расслабленно. — Я бы и сама здесь осталась на недельку или две. Но муж заскучает. А когда Люку скучно, он творит… всякое.

Старшие сестры почти одинаково усмехнулись, на удивление доброжелательно.

Поле и самой нужно было к мужу, и потому она, подождав, пока с помощью слуг Алинку осторожно отнесут в гостевую комнату, обняла отца и со старшими сестрами прошла во дворец Рудлог. Там они еще заглянули к Мариану и племянникам, попрощались с ними, с Василиной, — и Ани шагнула во двор дворца Четери, Марина — в Дармоншир, а Поля вышла в телепорт-зале замка Бермонт.

И тут же направилась в кабинет к мужу. Демьян не мог быть нигде кроме как там.

И он действительно был в кабинете — собранный, в чистой сорочке с шейным платком, в зеленом гъелхте, его величество что-то надиктовывал секретарю. Увидел Полину, — та тихонечко замерла у двери, — договорил приказ.

— Вы свободны, — сказал он секретарю, и тот, поклонившись и королю, и королеве, вышел. Демьян, откинувшись на своем огромном и очень удобном кресле (Полина проверяла), потер висок и, усмехнувшись, поманил ее, степенно сцепившую руки перед собой и изображавшую примерную берманскую жену.

— Когда ты такая смирная, мне сразу кажется, что ты что-то задумала, — проговорил он, пока Полина шла к нему.

— Я слишком наговорилась, чтобы думать, — хмыкнула Пол, оглядывая стол, который за день заполнился бумагами и папками с докладами. В стороне светил экраном новенький эмагкин, которого раньше тут не было. — О, да ты прогрессивный король!

— Удобная штука для внутренней связи, — согласился Демьян, улыбнувшись. — Голодная?

— Нет, — честно ответила Поля. — Но если ты не ужинал, с тобой посижу. Наконец-то ты мне расскажешь все о своих великих подвигах, — и она зашла ему за спину, поцеловала в ухо. — Хотя мне Алина уже немного рассказала. Ты знаешь, как я горда, что у меня такой крутой муж? — И она в подтверждение прикусила его за мочку. — Так что, хочешь поужинать?

— Хочу, — подтвердил он. Полина помассировала ему плечи, волосы, и он прикрыл глаза. — Разделишь со мной трапезу в часовне? Снова?

Полина ощутила, как едва заметно напрягся он под ее руками, ожидая ответа. И в ней самой плеснуло теплое предвкушение вместе с памятью о дневном удовольствии и холодком страха — а вдруг Демьян захочет в этот раз большего? Или не захочет?

— Конечно, — ответила она серьезно. — Сделаем это нашей маленькой традицией, да?

В часовне по-прежнему пахло яблоками и светили белыми звездочками мхи. И Хозяин Лесов смотрел на короля и королеву по-доброму, и алтарь был накрыт мхами как скатертью, а блюда на нем смотрелись очень красиво.

В этот раз Полина не ложилась на алтарь и не просила Демьяна целовать ее на нем. Они сидели, обнявшись, прислонившись спинами к теплому камню, и муж рассказывал ей без утайки о том, что было с ним, а она — все, что было с ней.

Поля слушала, прикрыв глаза в сумраке, вдыхала запах его тела, и яблок, и теплого хлеба, корнеплодов и мяса от ужина, и мхов, и думала о том, что пусть в груди еще сжимается, когда мелькают в голове воспоминания о том страшном дне, но все бледнее они и все глуше. Потому что жизнь продолжается. И как, заходя в ванную, она не помнит уже о том, что было в ней, так и здесь, в часовне, уже прожито множество других эмоций — радости от таких вот трапез с Демьяном, оттого, что он жив и вернулся к ней, тяжелого ожидания и страха во время битвы богов, тепла от обмена письмами с сестрами в самые темные часы мира. И все это наслаивается поверх ее страха, боли, отчаяния, как кадр поверх кадра, и делают воспоминания тусклее, приглушеннее. И, значит, все она делает правильно.

— Как хорошо ты пахнешь перед полнолунием, — сказал Демьян тихо, словно отвечая на ее мысли. — В разное лунное время по-разному, но всегда силой, пламенем, моей женщиной. Знаешь, как важно, когда есть к кому возвращаться? Не к долгу, не к работе, а к той, кого любишь ты, и кто тебя любит и ждет, Пол? Мы все скованы долгом, но рядом с тобой, такой свободной, и я свободен, Поля. И в Бермонт ты принесла частицу своей свободы.

— Мне повезло, что ты принимаешь меня такой, какая я есть, Демьян, — серьезно ответила Полина.

— И мне повезло, Поля, — откликнулся он. Тяжелая рука на талии грела ее. — Что ты принимаешь меня с моим зверем, с моим титулом и обязанностями и целой страной за плечами, которая всегда будет оттягивать мое внимание от тебя.

— Мое внимание она тоже оттягивает, — засмеялась Пол, — мне интересно на твоих совещаниях, правда. Возможно, это пока, а потом мне надоест. Но я понимаю, что я-то могу сбежать. А ты нет.

Он усмехнулся.

— Кто знает? Может, ты через десяток лет возьмешь на себя половину моих обязанностей?

— Разве что ради того, чтобы разгрузить тебя, Демьян, — прошептала она. — Я-то надеюсь, что к тому времени у меня будет уже и высшее образование, и работа, и пара-тройка детей.

Он сжал ее крепче, и она поняла, как ему важно, что она все это говорит.

— Я изучил все, что ты сделала, пока меня не было, — продолжил он так, будто и не звучало ничего про детей. — Под твоим влиянием страна меняется. Я чту традиции и уважаю предков, но, когда все живут так, как десять, двадцать, сто лет назад, начинается застой. А сейчас тебя слушают и не смеют перечить, слишком многим обязаны тебе. И под это примут любые реформы. Даже если ты заменишь Ульсена на посту начальника разведки лет через двадцать.

— Я думала об этом, — засмеялась Поля. — Но, видишь ли, как-то получается так, что если я пойду учиться на внешнюю разведку, мне придется работать против своих сестер.

— Это так, — признал он, улыбаясь ей в щеку.

— Поэтому либо внутренняя безопасность, либо по военной части. Может, стану ректором военной академии, в которой будут учиться и девушки? Или первой женщиной- генералом Бермонта?

Она и шутила, и была серьезна, и прислушивалась к Демьяну — не остановит ли он ее сейчас? Но он лишь улыбался, и она понимала, что в таком состоянии он согласится на что угодно.

— Все, что захочешь, Поля, — подтвердил он ее мысли.

Под утро в бункере недалеко от Иоаннесбурга наконец-то окончательно проснулась и Люджина Дробжек. Ее после боя у хутора и истощения, после того как она только благодаря Катерине Симоновой не потеряла ребенка, ввели в виталистический сон. Она уже просыпалась на какие-то промежутки, видела Игоря — он был рядом или приходил, когда ему сообщали, что она очнулась. Люджина в эти пробуждения была как в тумане — она ела, слушала какие-то новости, даже ходила в уборную — и засыпала снова.

Сейчас ей было очень хорошо, легко и не больно. И только на дуще было тягостно.

Она лежала на спине, и стоило ей осознать себя, как руки ее, вновь истончившиеся от выеденного до предела резерва, с питательной капельницей в локтевом сгибе одной из них, тут же скользнули на живот. Ребенок сразу, как почувствовал, защекотал изнутри, и Люджина откинула голову на подушку. По щеке поползла слеза, вторая, и она сжала губы, прикрывая глаза.

Рядом раздались шаги. На ее руку легла рука, ко лбу прижались губы.

— Мне кажется, я никогда не видел тебя плачущей, — проговорил Игорь, приседая у ее кровати.

— Было, — прошептала она, и он покачал головой, сжал ее руку. — Но я почти не умею плакать. Сколько времени прошло, Игорь?

— Больше суток. Сейчас седьмое мая, десять семнадцать утра. Как ты чувствуешь себя?

— Как будто вокруг все нереально. Но это еще последствия перегруза и шока.

Лицо его было близко, и она смотрела на него, на серо-голубые глаза, морщины у глаз, светлые волосы.

— А вот ты выглядишь ужасно, — пробормотала Люджина с ироничной неловкостью. — Ты ложился спать с того момента, как усыпили меня?

— Да, но урывками, — признался Стрелковский. — Много работы было у бункера, потом начался слом стихий и бой богов и тоже было как-то не до сна.

— Понятно. Я все пропустила. Даже не знаю, радоваться или жалеть об этом, — проговорила она. — Но мне ведь не показалось спросонья? — спросила она. — Ты ведь говорил об этом, когда я просыпалась в прошлый раз. Все же закончилось?

— Все хорошо, — ответил он. И притянул ее к себе, обнял. — Мне кажется, я уже привыкаю постоянно обнимать тебя на больничной койке, Люджина.

— Плохая привычка, — слабо улыбнулась она. Прислушалась к себе. Ей было тепло и хорошо оттого, что он рядом, но состояние дереализации, будто некоей тоскливой отстраненности не отпускало. И сердце потягивало.

— Ты, конечно, невероятной отваги человек, — продолжил он шептать и поцеловал ее в висок.

— Мне было очень страшно, Игорь, — покачала она головой. И горло сдавило, и еще одна слеза скользнула по щеке. Хотелось заплакать, но не получалось — слезы словно сдерживала невидимая преграда.

— И мне, — ответил он и сжал ее сильнее. — И за тебя, и за ребенка. Я бы с ума сошел, если бы потерял еще и тебя.

Это «еще» повисло над ними прошлым, которое уже не разделяло, а объединяло.

— Ну тогда, — сказала она строго, — навсегда запомни, что это взаимно.

Они посидели, обнявшись, в тишине больничной палаты, в которой никого кроме Люджины и Игоря не было.

— Что будем делать? — спросила она.

— Ты о сегодняшнем дне или вообще?

— Пока о сегодняшнем, — усмехнулась она, продолжая ощущать себя как будто раздвоенной: страх и горечь уходили, растворялись рядом с человеком, которого она любила, и они же словно сковывали ее ледяным панцирем, старались утянуть в равнодушие.

Игорь внимательно посмотрел на нее.

— Я сейчас сообщу Тандаджи, что ты проснулась, и буду ждать от него отмашки. У нас были проблемы со связью, несмотря на прямую подземную линию между Зеленым крылом и бункером. Но тут были такие стихийные возмущения и электромагнитные помехи, что только к вчерашнему вечеру удалось восстановить связь. Он обещал, что организует нам Зеркало до Зеленого крыла. А оттуда можно напрямую домой, отдыхать.

— Я уж наотдыхалась, а вот тебе надо бы поспать, — проговорила Люджина, осторожно поглаживая Игоря по шее и спине. Он тоже расслаблялся в ее руках.

— Вот и споешь мне колыбельную.

Она усмехнулась.

— Ты совсем расклеился, да, шеф?

— Я просто рад, что ты пришла в себя, — ответил он. — И что с тобой все хорошо. Ведь хорошо, Люджина? Я вижу, что ты какая-то… заторможенная?

— Это шок, — повторила она. — Все пройдет.

Он еще раз внимательно посмотрел на нее. Кивнул.

— Сейчас я позову врачей, пусть проведут все нужные процедуры, снимут капельницу, и я пойду тебя кормить. А потом — в город.

Александр Свидерский, бодрый, подтянутый и морщинистый, разбудил Вики и Мартина, когда на Тафию сквозь снежную завесь, опускающуюся прямо из голубого неба, пробивалось яркое солнце, делая ее радужной, невыносимо сияющей. Точнее, будить-то он пришел Вики, но увидев, как ее обнимает во сне Март, выдохнул с облегчением и потер кольнувшее сердце. А затем, опустившись в кресло, проговорил:

— Интересно, после воскрешения ты по-прежнему ненавидишь просыпаться по утрам?

— Тебе бы все гипотезы проверять, — не открывая глаз, проворчал Мартин. Зевнул. Вики, улыбаясь, перевернулась лицом к Саше, сонно заморгала и снова прикрыла глаза — очень ярко было. — Почему из нас всех ты самый бодрый, а?

— Я вовремя выпросил у Владыки Нории накопителей, — усмехнулся Свидерский. Положил на стол два крупных рубина. — Это вам, почти полные, пользуйтесь. Вики, все, что ты мне дала, пусты.

— Мои вообще рассыпались в пыль, — сказала она со вздохом. — Придется объясняться с хранительницами дворца Инландеров. Но это мелочи, Алекс.

Мартин тем временем сел, потер кулаками глаза, снова зевнул с нарочитыми завываниями. Посмотрел на Сашу.

— А ты как и не изменился, — хмыкнул он, — что прошлым летом шаркал, что в это лето входишь с седой щетиной. Родная, пусти-ка своего старичка обнять этого двужильного боевика, — попросил он у Вики, и она, посмеиваясь, подтянула ноги, глядя, как, покряхтывая, супруг поднимается.

— С прошлого лета как пять жизней прошло, — заметила Виктория, с расслабленной теплотой глядя, как крепко, по-братски, обнимаются два близких ей человека.

— Хорошо, что нам не придется хоронить и тебя, Март, — проговорил Алекс, отступая и разглядывая друга в длинной, до пят, местной рубахе, которая на нем смотрелась как забавная ночнушка. — Как чувствуешь себя? Жрец сказал, что ты очнешься только через сутки.

— Хорошо, что и он может ошибаться, — с намеком сказал барон. — А чувствую себя, как развалина, Сань, — и он продемонстрировал дрожащие руки. — Чесаться и коктейли взбивать хорошо, а остальное — не очень. Восстановимся, куда денемся. У тебя это сколько заняло в прошлый раз, неделю?

— Дней десять, — ответил Алекс. — Но я накачивался Максовыми стимуляторами.

— Ну тогда рассчитываем на две-три недели. Не хочу стимуляторов, организм и так на пределе, пусть резерв восстанавливается естественным путем. Ну и накопителями подкачаем. Так что в Лесовину придем сами. Ты, кстати, завтракал?

— Завтракал, — усмехнулся Алекс. — Но сейчас время обеда. Я попросил принести сюда, — и Свидерский прислушался. В гостиной покоев шуршали слуги. — Умывайтесь, просыпайтесь, старикашечки, я подожду вас за столом.

— Хорошо, старикашка, — хором, не сговариваясь, ответили почтенные супруги, и все втроем засмеялись с разной степенью дребезжания.

— Ты после обеда в Рудлог? — спросил Март, когда есть сил уже не осталось. Барон попивал бульончик и щипал лепешку, потому что желудок капризничал, словно давая запомнить, что надо начинать питаться правильно прямо сейчас.

— Да, захвачу Ситникова и своих боевых магов, и прямиком к Тандаджи, надо рассказать под запись все, что тут было, пока память свежа. Боюсь, что записать отчет обо всем этом я времени в ближайшие месяцы не найду, а для потомков, студентов и магсообщества свежие свидетельства и хроника будут очень важны. Потом уже стенографисты расшифруют и переведут на бумагу. И я хотел попросить вас тоже сделать запись. Старших коллег я уже озадачил.

— Сделаем, — пообещала Вики. — Если ты нам с Мартом возьмешь допуск, заглянем в Зеленое крыло завтра. И если договоришься, что Тандаджи даст нам кристаллы памяти с копиями записи. Чтобы информация осталась и в нашем личном архиве, и в архивах Инляндии с Блакорией.

— А потом куда? — поинтересовался Мартин. Он узрел кувшин с овечьим молоком и теперь прихлебывал из него с выражением блаженства и недоумения одновременно. — К своей ведьме?

— К своей будущей жене, — улыбнулся Саша.

— Даже так, — пробормотал барон одобрительно. — Правильно, Саня. Нашим с Вики двадцати детям нужны будут друзья.

Виктория с умилением посмотрела на него. Как на любимого ребенка.

— Теперь я вижу, что ты уже восстановился, — и она потрепала его по голове. — Такой же болтун, как и раньше.

— А вы как? — поинтересовался Алекс. — Не хотите со мной?

— Не. Вики сказала, что тут какие-то невероятные купальни, — ответил Март мечтательно. — Если дошаркаем туда, опробуем. Главное — не утонуть от блаженства. Так что до вечера мы будем есть, купаться и спать, Сань. Дальше в Лесовину, проводим Деда, — он несколько раз болезненно моргнул и снова с усилием улыбнулся. — А затем мы с Вики, пожалуй, как бездомные, завалимся к Марине на недельку-две восстанавливаться. Можно было бы и к Максу, но он наверняка таких щитов наставил перед своим уходом, что мне и в обычном виде пришлось бы повозиться, а сейчас я точно не осилю.

— Можно и ко мне, — напомнил Алекс.

— Можно, но ты все равно будешь в делах и со своей ведьмой, а у Марины кормят лучше, — хохотнул барон. — Ну а потом, когда снова станем молодыми и резвыми, надо будет выдавливать иномирян из Блакории и Инляндии. Ты же тоже наверняка сейчас не в ректорское кресло пойдешь?

— Тоже, — усмехнулся Алекс. Присмотрелся к Марту внимательнее. Повернулся к Вики. — А ты видишь, что у него в ауре появились потоки и знаки черной стихии?

Виктория пригляделась с усилием, — все же переход в третий магический спектр требовал резерва, положила руку на накопитель — и только тогда с изумлением покачала головой.

— Видимо, вмешательство Ворона не осталось без последствий.

— Что там? — жизнерадостно проскрипел барон. — Я теперь как Малыш, смогу смотреть на всех леденящим взглядом и подавлять гениальностью? Вики, ты ведь теперь меня не разлюбишь? Это не требует ответа, если что, я и так знаю, что нет.

— Как же это все удивительно, — проговорила Виктория, погладив его по щеке. — Как там говорил Макс? Как хорошо, что мы все еще можем удивляться, да?

— Вы говорите о нем, как о живом, — заметил Свидерский.

— Рано еще говорить, как о мертвом, — серьезно отозвался Март. И Вики так же серьезно кивнула седой головой.

— Вот как, — усмехнулся Александр. И они все втроем чокнулись кружками с разбавленным овечьим молоком.

Хотя между Тафией и Иоаннесбургом была разница в пять часов, на бывший хутор Алекс вышел вместе с Ситниковым только около полудня. У Тандаджи пришлось провозиться дольше запланированного.

Здесь уже чистили солдатскими усилиями снег, стояло несколько военных машин. Вокруг продолжали работать военные следователи, восстанавливая картину произошедшего, фотографируя, чтобы потом составить карту боя, опрашивая участников.

Хутор был сплошным пепелищем — при свете дня на него было смотреть еще тягостнее, даже на прикрытый снегом, который, подтаивая, стекал черными ручейками по склонам. Алекс вспомнил яблоневый сад, живность, которая тут бегала, стол со скамейками, на котором они обнимались с Катей. Дом погиб вместе с хозяйкой. Бункер, конечно, отстроят и восстановят, и будет тут новое хозяйство — но уже другое.

Майор Вершинин был тоже снаружи: одетый в короткую темную шинель, о чем-то разговаривал с одним из следователей. Увидел Свидерского и Ситникова, вышедших из Зеркала у бывших ворот хутора, и направился к ним.

— Александр Данилович, — он отдал честь, пожал Свидерскому руку. — Боец все это время был под вашим началом, так я понимаю?

— Совершенно верно, — ответил Алекс. — Он по известным причинам не мог вернуться. И я бойца у вас заберу в ближайшее время, майор. Вместе с его другом. Это согласовано с Тандаджи, вам придет приказ.

— Даже не знаю, радоваться или огорчаться, — проговорил Вершинин, глянув на переминающегося с ноги на ногу бывшего студента. — Они, конечно, оболтусы, каких поискать, но и боевые маги отличные. Но тут они уже не нужны, да. Рапорт напишите, Ситников, — с каменным лицом приказал майор. — Но сначала загляните на минус второй уровень, в каюту восемь-сокол. Ее высочество Алина Рудлог высказала пожелание при вашем появлении тут же направить вас к ней. Выполняйте.

— Есть выполнять! — просиял семикурсник и рванул к зияющему входу в бункер.

— Вам тут нужна какая-то магическая помощь? — спросил Свидерский. Вершинин с благодарностью взглянул на него.

— Нам бы щит тут на накопители поставить хотя бы временный, Александр Данилович.

— Сделаю, — пообещал Свидерский. Они оба оглянулись на шум — там ревущий экскаватор двигал к шоссе тушу тха-охонга. — А вы не знаете, где сейчас леди Симонова с детьми? И полковник Стрелковский?

— Сейчас в каютах, а через полчаса будут в столовой на обеде, скорее всего, — ответил Вершинин без лишнего любопытства.

Установить накопители на держаки, врыв их в землю, соединить их контуром силы и поднять щит — раза в три меньше бывшей территории хутора, но скрывающий вход туда от любопытных глаз, — заняло около сорока минут. За это время у хутора успел появиться Зигфрид Кляйншвитцер, и Александр, общаясь с ним, увидел, как из хутора выводят живую, худенькую и очень изможденную Алину Рудлог, одетую в теплое. Принцесса едва переставляла ноги, но отказывалась от поддержки. Она делала это с таким упорством, так знакомо морща нос и посапливая, что ему живо вспомнился Михей на первых курсах. Кольнула память — все же во время службы они были очень близки.

— Здравствуйте, Александр Данилович, — звонко, своим прежним голосом сказала она. — С-скажите, мы сможем с вами на днях пообщаться о Максе… о лорде Тротте? С вами, леди Викторией и бароном фон Съедентентом?

— Добрый день, ваше высочество, — поклонился он. Снег падал на ее светлые волосы, и она стряхнула его. Мелькнул на тонком запястье черный брачный браслет, и Александр напомнил себе, что эта девочка — жена Макса. — Я только хотел просить вас о том же. Жаль, что мы сейчас не успеваем поговорить.

— Жаль, — согласилась она. Взглянула на шумящую технику, на людей вокруг. — Но, возможно, вам будет важно хотя бы сейчас это услышать. Лорд Тротт… Макс накануне нашего прорыва просил передать вам, что ближе и дороже вас у него никого не было. И что жизнь продолжается. И он ни о чем не жалеет.

— Спасибо, ваше высочество, — тяжело отозвался Александр и снова поклонился, чтобы скрыть покрасневшие глаза.

Принцесса исчезла в телепорте, а Александр, все еще подавленный приветом от ушедшего друга, долго мыл руки в маленькой уборной около командного пункта. Посмотрел на себя в зеркало.

— Недаром же нам даны такие силы, Макс, — сказал он себе. — Мы хотя бы попытаемся, да? Ты бы точно попытался. Ты только подожди немного, пока мы восстановимся и выгоним дрянь с нашей земли. И мы тебя достанем откуда угодно.

И он, тряхнув головой совсем как Мартин, направился в столовую.

Там было людно, шумно, все столы были заняты — а их было штук двадцать, не меньше. Катю он увидел сразу, как зашел — она сидела лицом к нему, и он в который раз поразился ее совершенной и очень живой красоте. Старшая дочь активно ела сама, младшую Катерина кормила с ложечки. Почуяла его — как всегда — подняла глаза. И, конечно, не сразу узнала из-за того, что он выглядит как старик, и прикрыла рукой рот, сдерживая изумленный вскрик.

— Прости, не хотел тебя пугать, — сказал он, подойдя к столу. Сел, посмотрел на нее — вдруг ей неприятно будут его прикосновения в таком виде? Но Катя пододвинулась к нему и поцеловала его в щеку. И взяла за руку, погладила, к чему-то прислушиваясь.

— Ты не испугал, но я удивилась, — ответила она тихо. — Так тебя потрепало?

— Нас всех, — сказал он, и она коснулась его губ, никого не стесняясь.

— Дядя Саша, ты теперь дедушка Саша? — спросила Анечка испуганно.

— На недельку-две, — пообещал он. — Затем я снова стану дядей, — он повернулся к Катерине. — Катюш, ты ведь хочешь домой? Вечный Ворон вернулся, ты можешь больше не бояться срыва.

Она сжала его руку и призналась:

— Очень хочу.

— Тогда кушайте и собирайтесь, — сказал он, улыбаясь и рассматривая ее. — Я пока должен найти Стрелковского.

— А вот же он, — кивнула Катерина куда-то в сторону, и Алекс повернулся — действительно, там обедал Игорь Иванович с напарницей.

Северянка ела задумчиво, словно погруженная в себя. Но подошедшего Александра узнала, кивнула. Узнал и Стрелковский.

— Эк вас, Александр Данилович, — сказал он, вставая, и они обменялись рукопожатиями.

— Потрепало, — повторил Алекс слова Кати. Протянул руку и Дробжек. — Как вы, капитан?

— Как и вы, потрепана, но стою на ногах, — слабо улыбнулась она.

— Тандаджи попросил меня отвести вас в Зеленое крыло. И барона Макроута. А где он, кстати?

— По регламенту вернулся в камеру, — объяснил Игорь Иванович, — до окончания разбирательства по его делу. Но, уверен, его помощь в защите хутора и принцессы будет учтена. А информацию, что вы нас заберете, мы получили около часа назад. Уже готовы.

— Пойдем не сразу. Нужно будет подождать, пока соберется герцогиня с детьми, — проговорил Алекс, бросая взгляды на Катю. Она тоже смотрела на него.

— Подождем, — пообещал Стрелковский. — Благо никуда торопиться уже не нужно. Александр Данилович, — проговорил он. — Герцогиня очень помогла нам с Люджиной. Она фактически спасла нашего ребенка. Я ей еще скажу лично, но, пожалуйста, имейте в виду, что если ей понадобится любая помощь, она может в любой момент обратиться ко мне.

Александр кивнул и не стал говорить, что у его женщины есть кому ее защитить. Как показал опыт, он не всегда может быть рядом.

Вещей у Кати здесь, в бункере, оказалось совсем немного.

— Все сгорело вместе с хутором, — объяснила она, когда они шли в большую каюту, где размещались гражданские. Девчонки держали любимого дядю Сашу за руки. — Я, когда нападали на хутор, схватила что успела, так что и собирать, считай, нечего. Расческа, пара книжек, пара детских вещей. Но дома все есть, — она остановилась и выдохнула. — Не верится, что вот-вот попаду домой, Саш. С декабря ведь там не была. Надеюсь, мои слуги не разбежались.

— Все решим, — пообещал он, и они снова двинулись по коридору. — Главное, что ты с девочками будешь в привычном месте и в безопасности.

Она снова замерла, словно что-то вспомнила.

— Саш, — попросила она тихо. — А можно мы спустимся на нижние уровни? Я хочу попрощаться с сомнарисами. И сказать, чтобы прилетали ко мне в гости. На самом деле, — она засмеялась, — начинаю думать, что мне нужен загородный дом, куда они смогут прилетать и не пугать соседей. И в подвале которого жить.

— Если захочешь, все будет, — сказал Алекс, улыбаясь. Ему нравилось видеть, как она загорается жизнью, как мечтает и смеется. — Теперь уже можно строить планы на будущее, Кать.

Они с детьми спустились вниз — туда, где горели только аварийные лампы. Катя пошла вдоль закрытых отсеков и, остановившись у одного, открыла дверь и нырнула в темноту.

— Мама опять со своими шипучками, — защебетали девочки. — А нам они не дают себя гладить!

— Вам опасно, вы еще маленькие, — объяснил Александр, присаживаясь на корточки. Девочки тут же обняли его, начали баловаться.

— А когда вырастем, можно будет? — спросила Аня через некоторое время.

— Когда вырастете и мама разрешит, — дипломатично ответил он, улыбаясь.

Через десяток минут они уже шли на выход, где должны были ждать Стрелковский, Дробжек и Макроут. На плечах Кати был тяжелый армейский бушлат, выданный кастеляном, девочек закутали в одеяла и взяли на руки.

И за щитом, попрощавшись с Вершининым, Александр открыл Зеркало в Зеленое крыло. Прямо в кабинет коллеги.

Майло Тандаджи, что-то помечающий себе поверх доклада, поднял голову. Лицо его было каменным, но при взгляде на Дробжек и детей смягчился.

— Спасибо, Александр Данилович, — проговорил он вставая. — Герцогиня, капитан, Игорь, счастлив видеть.

Дети, открыв рты, смотрели на смуглого дядьку, который приближался к ним, и чуть не запутавшись в одеялах, спрятались за маму.

— Как я понимаю, вы с нами не останетесь, Александр Данилович, — заметил Тандаджи намекающе.

— Нет, у меня еще одна остановка, — ответил Свидерский и открыл Зеркало. Подождал, пока Люджина со словами благодарности обнимет Катерину на прощание, как пообещает ей помощь в любое время Игорь, и уже проходя в портал вслед за Катей и детьми, успел увидеть, как глава внутренней разведки с несвойственной ему сердечностью обнимает по очереди обоих коллег.

Тандаджи проводил взглядом потухшее Зеркало и обратился к Дугласу Макроуту, который стоял ровно, сложив руки за спиной, с видом даже где-то отсутствующим.

— Барон, — сказал Тандаджи, сам усаживаясь в кресло за столом и приглашая присутствующих тоже садиться. Макроут остался стоять. — Мы не знакомы. Я — Майло Тандаджи, руководитель службы внутренней безопасности и внутренней разведки Рудлога. Я хочу, чтобы вам было понятно ваше будущее. Сейчас в камерах Зеленого крыла находится Черныш Данзан Оюнович и некто Константин Львовский. Сразу скажу, что у меня есть большое подозрение, что через недельку-другую, когда немного утрясутся последствия боев, ее величество лично вам по итогам вашего участия в обороне хутора, а также в партизанском движении, с учетом того, что вы не замешаны в преступлениях ваших соратников, подпишет амнистию. Но до этого я надеюсь убедить Данзана Оюновича снять вам поставленные им блоки на памяти, чтобы у службы внутренней безопасности была возможность взять ваши показания о вашем участии в деле темных. Нам нужна полная картина происходящего. Будете ли вы с нами сотрудничать?

— Если вы снимете блок, вы и так сможете прочитать меня менталистом, — ответил Макроут ровно. — Поэтому мне смысла не будет молчать. Но вряд ли Черныш пойдет на сотрудничество.

— А как лично вы к этому относитесь? — сощурил глаза Тандаджи.

— Мне не хотелось бы быть причиной преследования своих соратников, — ответил Макроут.

— Покрываете их преступления, барон? — осведомился тидусс с укоризной. И Макроут глянул прямо на него.

— Я не поддерживал их методы, господин Тандаджи. Как-то Черныш сказал мне, что мне повезло остаться чистеньким — за меня работу сделали другие. Но по факту, — он стиснул зубы, — я такой же участник покушений на правителей, как и те, кто готовил и исполнял их. Мне непросто это говорить, — признался он, — но то, что мы с вами сейчас общаемся, дышим, живем, — это следствие того, что мои товарищи смогли пойти на преступление. А среди них не было врожденно жестоких или злых людей. Вы спрашиваете, хочу ли я покрывать их преступления? Не больше, чем вы, полковник. Ведь, насколько я знаю, спецслужбы, никогда не гнушались подобными методами. Есть ли тогда разница между вами и нами, если и вы, и мы действовали во имя благого дела?

Он выдохнул. И добавил.

— Это если говорить о технической стороне вопроса, господин Тандаджи. А что касается моей совести — оставьте ее мне. Я с ней, поверьте, очень плотно знаком.

Тандаджи смотрел на него нечитаемым взглядом. Люджина и Стрелковский молчали, не мешая общению.

— Я услышал вас, барон, — наконец, сказал Тандаджи. — Вас проводят в камеру, — и он, подняв трубку, отдал приказ. Через несколько секунд в кабинет вошли двое боевых магов Управления.

Люджина поднялась, протянула Макроуту руку.

— Я буду навещать вас, барон, — сказала она.

— Буду рад вас видеть, капитан, — абсолютно искренне ответил молодой темный и ответил на рукопожатие.

— Симпатизируете ему? — спросил Тандаджи с любопытством, когда Макроута вывели.

Она пожала плечами.

— Мы с ним плечом к плечу защищали бункер, полковник. Это накладывает свои эмоциональные привязки.

— Понимаю, — задумчиво сказал он. — Как вы?

— В относительном порядке, — она невесело улыбнулась. — Себя сложно диагностировать, но, похоже, я еще отхожу от шока. Собственно, как и весь мир.

— Может, вам уйти в хороший такой отпуск на две недели?

— Я уже предлагал ей, — поделился Игорь Иванович. — Не хочет.

— Не надо меня в отпуск, — проворчала Люджина. — Вы будете на работе, а я дома одна, без дела, наедине со своими мыслями. Ну уж нет.

Мужчины переглянулись.

— Все же бери, полковник, своего капитана, — с иронией сказал Тандаджи, — и езжай домой отдыхать. А завтра выходите оба работать, раз у Дробжек такой настрой. Дел у вас накопилось, перехватите обмен информацией с другими государствами.

— А как же ты, полковник? — поинтересовался Игорь. — Тебе, судя по видку, отдых не меньше моего нужен. Не хочешь тоже взять денек отдыха? Я бы на твоем месте, чтобы не упасть во время совещания в обморок, поехал бы домой. Королева поймет.

— Мой дом разрушен гигантским медведем, — ответил Майло, — хорошо, что моя семья вся здесь, в гостевых покоях дворца. Так что видишь, как удобно, — проговорил он с каменным лицом, — фактически, я работаю из дома.

Фыркнула и засмеялась Люджина, невесело засмеялся и Игорь. И сам Тандаджи едва заметно улыбнулся.

— Свободны, — сказал он. — Достаточно дружеских посиделок, мне надо работать.

Машина Люджины сгорела у хутора, и им от Управления выдали серебристую и скромную «Чайку» с широким салоном. Вел Игорь. Выехав за пределы дворца, они молча обозревали и продавленную изгородь парка со следами боя внутри, и выгоревшую площадь Победоносца с закопченным, прошитым осколками памятником и покрытыми сажей домами. На площади еще оставались сгоревшие туши тха-охонгов, занесенные снегом.

Но не только площадь была задета войной. Попадались им по пути кварталы, смятые в пыль огромными лапами и полуразрушенные городскими боями. Практически нигде не было света — за исключением учреждений, у которых гудели электрогенераторы.

— Скоро по городу будет свет? — крикнул Игорь, остановившись у одной из бригад.

— Дня через три там, где сохранились подстанции, — ответил усатый и усталый электрик, выбросив дотлевшую сигарету и взяв другую. — Хорошо, что разломы нас обошли, да? Не знаю, что в регионах творится, там-то месяцами будут восстанавливать.

— Будем мерзнуть? — спросила Люджина, когда они отъехали. — Ты когда последний раз топил камин, Игорь?

— У меня есть аварийный генератор и топливо, — ответил Игорь, — на недельку хватит. Но могу затопить, если тебе захочется.

— А давай, — сказала она, глядя вперед. — Я соскучилась по печи и запаху живого огня.

Они помолчали.

— Я никак не привыкну, что ты меня наконец-то называешь на «ты», — признался Игорь. — Почему, Люджина?

Она повернула к нему голову, посмотрела внимательно. Ему все казалось, что она не пришла в себя, что словно отстранена и погружена в себя. И боялся этого, вспоминая свое состояние после смерти Ирины.

— Ты для меня очень долго был недосягаемой величиной. Кумиром, потом начальником… я привыкла, — ответила она. — А когда случилось вот это… на хуторе… я подумала, что не хочу больше дистанцироваться от тебя.

— А ты дистанцировалась, Люджина? — спросил он.

— Конечно, — в ее тоне звучало даже некое изумление, что он не понимает. А он понимал, ему хотелось, чтобы она говорила, выныривала из тех глубин, в которые погружалась. — Я все же не железная, Игорь. Мне тоже бывает больно. А дистанция всегда помогает эту боль притушить. Тем более, ты не предлагал, — сказала она укоризненно. — И я не понимала, не будет ли это для тебя некомфортно. А я уже привыкла, мне было нормально.

— То есть спать со мной и носить моего ребенка — недостаточный повод, чтобы перейти на «ты»? — покачал головой Игорь.

— Спать можно и с чужим человеком, — Дробжек прикрыла глаза. — Да и детей с чужими заводят только так. А вот когда раз за разом прикрываешь кому-то спину — это уже точно свой. И когда смотришь в одном направлении. И, — добавила она тихо, — жизни не мыслишь без этого человека.

Дома было тепло — слуги включили генератор, и Игорь после недолгого, но словно что-то перемоловшего и в нем, и в Люджине отсутствия, с каким-то трепетом увидел и цветастые, с северными узорами занавески, которые повесила Дробжек, и ее вязаных мягких зверят, которые по-прежнему выглядывали из каждого угла.

Было тепло, но он затопил камин. Его очень беспокоило состояние Люджины, и он хотел расшевелить ее, заставить забыть обо всем — и при этом помнил, что давлением можно только навредить.

Они зашли в детскую. Посмотрели на кроватку, ждущую ребенка, которого они чуть не потеряли. И Игорь мягко притянул Люджину к себе, ощутив на мгновение, как напряжена она была и как побледнела.

Она вела себя нормально, выглядела нормально, и при этом совершенно, совершенно ненормально. Он словно в зеркало смотрелся, так ему понятен был этот взгляд, периодами отсутствующий, и эти замирания и опущенные уголки рта.

Люджина была очень сильной. Но у всех есть свой предел.

— Хочешь, я испеку тебе пироги? — спросил он через пару часов, когда в доме то и дело стала повисать давящая тишина.

Она словно очнулась. С удивлением посмотрела на него.

— Ты умеешь?

— Нет, — усмехнулся он. — Заодно и научишь, хорошо?

У него почти все получилось. По кухне тек запах сладкого теста и начинки, грела духовка, дымил на столе чайник и чашки с янтарным чаем. Игорь, извозившийся в муке, рассказывал о том, как готовила его мама и как любил выпечку отец, и как они гордились тем, что Игорь поступил в Академию внутреннего порядка. И что умерли они один за другим, когда он только начал работать в полиции — папа от сердечного приступа, мама через несколько лет и тоже от остановки сердца. Люджина говорила о том, как собирались они летом на праздник солнцестояния всеми окрестными хуторами и каждый приносил свою выпечку, ту, которую пекла только одна семья. Рассказывала, как тяжело было маме одной, но помогали соседи, и что на рыбалку Люджина ходила уже с пяти лет, а на охоту — как смогла поднять ружье, с девяти. Как училась в школе, в которую их собирал автобус, и приходилось вставать в пять утра, доить коров, а потом уже ехать, и вечером тоже была работа, а она успевала как-то и уроки делать, и за грибами ходить летом, и в гости к соседям с мамой.

Кажется, они первый раз так долго рассказывали друг другу о себе. И это согревало не меньше, чем живой огонь из печи.

Александр вывел Катю с детьми из Зеркала у лестницы. Той самой, по которой спускалась прекрасная герцогиня, одетая в красное платье, чтобы пойти на прием, после которого они и стали любовниками. Так недавно это было — и так давно!

Дети тут же деловито побежали в свои комнаты, выглянула из гостиной экономка и прижала руки к груди, сбежались в прихожую слуги. Все были здесь, даже няня, и все радовались, обступив Катерину, что хозяйка вернулась.

И Катя растерянно оглянулась на Сашу — он увидел, понял, что она отвыкла и от людей, и от своей роли хозяйки.

— Катерине Степановне нужно перевести дух и отдохнуть, — сказал он громко, чтобы перекрыть гвалт.

— Ох, и правда, чего это мы, — всполошилась экономка. Няня понятливо пошла наверх, к детям, повариха ступила к кухне, но что-то вспомнила, обернулась. — Госпожа, а обед подавать? Я только приготовила, по-простому для нас всех, жаркое да суп, но вы же знаете, у меня всегда вкусно.

— Я сыта, — улыбнулась Катя, на глазах возвращаясь к роли герцогини, которая ей очень шла, — а вот Александру Даниловичу накройте в гостиной. Он с удовольствием пообедает.

— С огромным удовольствием, — подтвердил Свидерский, у которого давно успел всосаться и завтрак с друзьями, и несколько кружек плохого кофе, поглощенного за отчетом у Тандаджи.

Он успел пообедать — жаркое действительно было превосходным, — когда Катерина зашла в гостиную. Из коридора доносились голоса и смех девочек, играющих с няней.

— В детстве все так быстро забывается, — сказала она, улыбаясь. Она успела переодеться в светлые брюки и свитер под горло, а судя по слегка влажным волосам, собранным в хвост, и принять душ. В доме было чуть прохладно — видимо, пока не было хозяйки, отопление второго этажа отключали, — и она села рядом с Сашей, прижалась к нему, а он с нежностью поцеловал ее в волосы.

— Ты ведь не останешься сейчас, да? — спросила она тихо.

— Я задержусь на неделю-две, пока восстанавливаюсь, Кать, — ответил он. — А потом на фронт. Но пока время побыть вместе у нас есть. Не все время, конечно, — он тяжело улыбнулся. — Вечером у меня похороны учителя. Будут и еще дела. А когда закончим с иномирянами, я вернусь на пост ректора. И, если захочешь, сделаю специально экспериментальную группу для тех, кто пропустил возраст поступления, но хотел бы нагнать. Поступишь, будешь учиться.

Она прижалась крепче.

— Как хорошо иметь в любовниках ректора, — сказала она со смешком.

— В мужьях, Кать, — заметил он наставительно. — Но я не хочу давить. Просто подумай об этом. Ведь то, что я здесь еще есть, во многом стало возможно благодаря тебе. Твои сомнарисы помогли не только у портала под Мальвой, но и внизу, они усилили Жреца, представляешь? И я уверен, что твоя защита сохранила меня. Я наименее потрепанный из всех нас, Кать.

— Это так важно, — проговорила она тихо, — когда оказывается, что и я что-то могу, Саш. Что я могу не только защитить себя и своих детей, но и кого-то такого сильного, как ты. Понимаешь?

— Да, Катюш.

Она отодвинулась и посмотрела на него. Погладила по лицу — он видел в зрачках отражение своих морщин и седин.

— Что, — спросил он, — я теперь еще больше похож на твоего мужа?

Она нахмурилась и помотала головой.

— Совсем не похож, — проговорила она. — Вы совсем разные, Саш. Абсолютно не похожи. Понятия не имею, почему так считала раньше.

— Это хорошо, — ответил он с улыбкой. — Так что с замужеством, Кать?

— Давай подождем, — попросила она мирно, снова прижимаясь к нему. — Давай дождемся, пока ты снимешь военную форму. И сделаем все красиво, Саш. Моя первая свадьба была ужасной. Я хочу нежную и теплую.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? — уточнил он тихо. — Даже если ты не захочешь замуж, это не изменится. Я всегда буду рядом, Кать. Ты всегда сможешь на меня опереться. И я готов купить тебе загородный дом или целое поместье. Хотя у тебя наверняка есть… и ты можешь себе позволить.

— Купи, — проговорила она. — Не хочу ничего, связанного с Симоновым. Пусть остается девочкам. А я хочу наш общий дом.

— Это значит, что ты меня тоже любишь, Кать?

— Ну конечно, Саш. Я люблю тебя.