Кондитер Ивана Грозного 2

Глава 2

Гришка помог мне надеть волчье-заячьи меха и валенки. Еще одна моя большая гордость. Технология получения мне известна по одному хорошему дню, когда мы с Людой, еще молодые и легкие на подъем, ходили на мастер-класс по изготовлению валенок. Я тогда сильно удивился простоте, а в этом мире радовался ей же. Ныне, в напоминающем по атмосфере баню помещении, изготовлением валенок занимается четыре человека живущих в поместье и десяток монастырских трудников, которых батюшку игумен отпустил за долю малую. Двери и окна распахнуты настежь, но это не шибко помогает — потребный для процесса кипяток оптимальнее всего варить прямо там, на «голландках с плитами».

Продуктивность небольшая, шесть-восемь пар в неделю за восемь рабочих часов в день и за минусом перерывов между ними (обед и десять-пятнадцать минут на охлаждение на свежем воздухе) да выходного-воскресенья мужики выдают. Ценообразование в отсутствие конкуренции и налогооблажения (для мен и других бояр) предельно простое: пара стоит два рубля. Из них 50 денег идет на оплату мужикам, денег десять-пятнадцать — себестоимость, а остальное я со спокойной совестью, как капиталисту и положено, кладу в карман. Думаю о расширении — такой продукт нужен всем! — а то конкуренты подсуетятся. Не люблю вне-рыночные методы конкуренции, но здесь и сейчас высоченная крыша из владетельного родственника точно мне на руку — трижды подумают уважаемые люди прежде чем технологию «подрезать», не патентное право, конечно, но суть примерно та же.

На улице вполне приемлемые минус два, снежок уже почти прекратился, и работники поместья при помощи лопат уже вовсю расчищали дороги и дорожки. Минуя орудующих инструментов мужиков, я не забывал отвешивать им в ответ на поклоны приветливые кивки. Так-то подрывается от этого производительность, когда народ попривыкнет выпущу внутренний указ не отвлекаться на меня, если делом занят.

За мной, Афанасием и охранником-Тимофеем (его епископ по понятной мне причине — шпион нужен — забирать не стал, трудится теперь Тимофей десятником дружинным при прибывшем командовать дружиною в целом сотником) следовал подобранный нами на первом, «складском» этаже усадьбы, ключник с положенным человеку его ранга слугой.

Еще один настолько толковый кадр, что кроме как благодарный поклон Даниле за него слать и нечего. Клим, сын Игнатьев, человек боярского происхождения. Род их зовется Телепнёвы, и он знавал несоизмеримо лучшие годы. Ныне величие его в упадке: состояние предков промотано еще дедом Клима, имевшим неприятную склонность к азартным играм. Финальным аккордом на пути падения рода стала гибель действующего главы, Игната, под Казанью в прошлом году. Бесславно погиб, не успев новых земель выслужить, да еще и двух коней последних за кампанию «слить» умудрился.

Теперь знатность рода — единственный оставшийся у них актив при полном отсутствии бабла. Так бывает, и мотивация Клима предельно понятна: он видит во мне шанс подняться туда, откуда угораздило свалиться его горе-батюшку. То есть — вернуть роду былое величие и статус. Крохотное имение на Север от Москвы у них есть, но прокормиться с него затруднительно даже без необходимости поддерживать «понт боярский».

Двадцать восемь лет Климу Игнатьевичу. Высок — почти на голову меня выше. Худ — «горячих» выписать неподготовленному человеку может спокойно, ибо обладает полным спектром навыков выходца из воинской аристократии, но такая вот у него конституция: как ни «качайся» и не жри, без богатого пласта опыта наращивания бесполезных мышц людьми будущего плотнее не станешь. Хорошо, что Климу оно и не надо — как и положено средневековому русичу, о размере бицухи ключник беспокоится в последнюю очередь.

Выправка и манеры под стать происхождению, а вот одёжка подкачала — ко мне приехал в латаных, перешитых шмотках с отцовского (а Игнат был шире и ниже) плеча. Ключник для поместья человек важнейший, поэтому я выдал ему нарядный кафтан из доброго сукна — это под низ — а сверху зимою Клим носит волчий тулупчик, волчьи меховые штаны и заячью шапку: так даже я одеваюсь, поэтому боярский сын не комплексует. Компенсируется дешевый мех полноценным кожаным ремнем с искусно выполненной из меди бляхой. На ремне — сума, чехольчик для стила и угольного «карандаша», и мое ноу-хау: сшитые в блокнот и оснащенные тонкой деревянной обложкой берестяные листы.

Русая борода аккуратно расчесана и подстрижена, лицо и глаза демонстрируют всему миру пессимизм, но они же глаголют и об уцелевших несмотря на череду неудач амбициях. Умный настолько, что порой аж некомфортно — а ну как «подсидит»? На лету схватывает всё, в голове запросто трехзначные числа гоняет с разными знаками, но, к сожалению, амбиции у него есть, а вот с инициативой скудно. Наследие непростой жизни — все новое однозначно приведет к проблемам, поэтому я использую Клима еще и для тренировок переговоров с вредным потенциальным партнером.

А еще у него есть реальный управленческий опыт — четыре года служил в Поместном Приказе. Зарплата там не то чтобы хорошая, но некоторое количество подарков Климу приносили. Меня это не пугает — немножко коррупции есть всегда и везде, а вести дела честно ключник мне поклялся. Технически провороваться может, но зачем боярскому сыну так унижаться, если есть предельно реальная возможность честно подняться?

— Как добрался, Афанасий? — оказал Клим купцу милость вопросом, снял варежку и протянул руку за спину.

Его слуга, шестнадцатилетний смуглый (татарчонок, но наш, православный) Артемий с поклоном вложил в руку хозяина другой «деревянный блокнот». Нервно косясь на переданную им самим ключнику вчера вечером сметную книгу, купец ответил:

— С Божьей помощью мирно добрались, Клим Игнатьевич.

— Добро́, — вяло порадовался тот и открыл блокнот. — В дороге среди ночи что ль книгу сметную писал али перо у тебя кривыми лапами писано? — показал нам.

Почерк далек от каллиграфического, кляксы щедрой рукою разбросаны по листу, буквицы частично оплыли и размазались, но «цифири» выведены крепко, солидно-округло и четко, всем видом демонстрируя честность Афанасия.

— Неряшливо, — поддержал я авторитет Клима. — Но сходится же?

— Сходится, и цены хороши, дело наш купец ведет крепко, — признал боярский сын.

Простоватый в силу средневекового бытия купец от простенького «кнута и пряника» приосанился и расплылся в довольной собою — не путать с «самодовольной»! — улыбке:

— Прости холопа твоего косорукого, Гелий Далматович, — изобразил виноватый поклон. — Впредь как пред иконою писать стану!

— До сего такое ж говорил, — скептически заметил Клим. — И до того, и на исходе осени дважды.

— Виноват, Клим Игнатьевич, — обратил Афанасий печальный лик в землю. — Грешен, дрожит рука проклятая, но не из небрежности, а от одного лишь истового рвения.

К этому моменту мы миновали обитель Клима — «приказную избу», простую избу-пятистенку с нормальной конечно же печкой, рабочий «барак», десяток «домиков» уборных, одну большую «общую» баню и добрались до обнесенного забором из «горбыля» деревянного склада, сложенного из мощных бревен и оснащенного дубовой, укрепленной сталью, дверью. Двое дружинников всегда на страже в специальных, оснащенных смотровыми окошками (задувает, но что поделать) будках из стрех стен и навеса. Раз в четыре часа меняются, чтобы не болели.

Перед тем как войти в прорезанную в правой воротине калитку, мы при помощи Артемия и казенного здешнего веника смели снег с валенок. Калитка открылась, уронив на выложенный досками пол склада пятно света, который позволил нам увидеть пяток сильно фрагментированных крысиных трупиков.

— Ай молодцы какие! — похвалил я живущих на складе пушистых хищников.

Молочка принести потом велю — заслужили.

— Добрая работа, — похвалил и Клим.

Лари для хранения сыпучих продуктов, стеллажи для бутылей, кувшинов, ящиков и сундучков, закрывающиеся от мышей короба для мешков — склад тоже строился не без моего пригляда.

Вот тут — телеги, вчера, при севшем солнышке, разгружать не стали. Имеются и грузчики: Григорий, Семен да Потапий. Последний в караване Афанасия на полную ставку трудится, а двое первых — местные.

— А этот где? — недовольно заметил «недостачу» потребного персонала Клим.

— Нехорошо первый рабочий день начинает, — согласился с ключником я. — Запомним, но шанс дадим — рекомендации хорошие.

На сотню помещицкую вкалывал «выписанный» из Москвы кузнец, арматуру ковал. Не один приехал, а с парочкой подмастерьев.

— Ох, грехи мои тяжкие! — с многообещающем пыхтением ворвался в склад дородный широкоплечий «дворф» с аккуратно расчесанной и постриженной, но испорченной подпалинами бородой.

Петру двадцать восемь лет, и восемнадцать из них он провел в кузне — сначала маленьким чернорабочим, потом подростком-подмастерьем, а далее и сам в кузнецы выбился. Тулупчик со штанами у него свои, но тоже на основе волчьего меха. На ногах — онучи, потому что валенки мы ему выдать еще не успели. А может и не надо — кузница все же, а войлок очень горюч. Ладно, это сам решит.

С виноватым земным поклоном кузнец принялся каяться за опоздание:

— Виноват, Гелий Далматович, но не со зла с гордынею опоздал, а по глупости своей — не сразу склада отыскал.

— Прощаю, — смилостивился я. — Подымайся да ступай железо смотри.

Кому еще прибывшие руду и чушки оценивать, как не профессионалу? Кузнечное ремесло в поместье доселе отсутствовало как таковое: возросшая в связи с «печным бумом» нагрузка отожрала силы кузнецов монастырских (туда нового конечно прислали) и посадских. Приходится почти все закупать — гвозди, инструмент, скобы и прочее добро — но теперь всё, начнем на месте производить: горн с домною имеются, наковаленку и прочее оборудование Петр с собою привез, сейчас пару деньков обжиться-обустроиться, и можно начинать работать на благо поместья.

— Спасибо, Гелий Далматович, — поблагодарив, кузнец направился к телеге, на ходу снимая заячьи варежки и засовывая их за не лишенный лоска льняной, с вышивкой, поясок.

Карманы я «изобрел», но лепить их на внешнюю сторону одежды пока не рискнул — а ну как убоится народ такой великой перемены? Нашил внутри — два в районе груди на тулупе, но попользоваться ими покуда не удалось: нечего класть. Мы тоже подошли поближе — заодно профессионализм кузнеца оценим.

— Руда медная, с рудника Полевского, что на Урале, — указал Афанасий на заставленную огромными корзинами с бурой, с зеленоватыми прожилками рудой, телегу.

Морально приготовившись «отработать» опоздание крепкой демонстрацией компетентности, Петр засучил рукава и взял кусок руды:

— Работал с такою, — взвесил кусок на ладони, достал из-за пояса маленький молоточек и сильно ударил, развалив кусок на кусочки поменьше. — Руда знатная, — вынес вердикт и понюхал руду. — И серы не шибко много. В горне добро потерпит.

— Худой не возим, — буркнул купец.

Петр тем временем шагнул к другой телеге с рудой — здесь не медь, а «ассорти» — и взялся за темно-серый, металлически блестящий, кусок:

— Слюдка железная, — провел по кромке пальцем и щелкнул по ней ногтем. — Крепка. На лучшие клинки пойдет, только дробить ее, дробить старательней надо — крупно не возьмешь, в домнице сплошняком спекется.

Положив руду на место, Петр взял другую, красно-бурую, рыхлую даже мой глаз «чайника».

— Болотная руда. Наша, местная? — посмотрел на Афанасия.

— Наша, — подтвердил тот.

— Много породы в ней пустой, угля на мытье да обжиг лишнего уйдет, но на грубое железо, скобы да гвозди сгодится.

— Дешево и сердито, — ввернул я лингвистический «привет» из будущего.

На лице мужиков мелькнуло многократно мною виденное выражение обдумывания, одобрения и интеграции в свой лексикон.

— Дешево-то оно дешево, да напрасно переводить грешно, — заметил Афанасий.

— Спасибо за наказ твой, Афанасий, — продемонстрировал смирение кузнец и продолжил свой путь вдоль телег, миновав груженую болотной рудой третью и остановившись у четвертой, груженной местными «чушками»-крицами темно-серого цвета.

— Цвет светлый, зерно мелкое, — Петр достал из-за пояса напильник и провел им по крице, оставив яркую царапину. — Мягкое железо, ковкое, на косы, топоры да прочую утварь домашнюю. В горне не горит, а паяется подобно меди.

И телега номер пять, с чушками потемнее, с синеватым отливом и вкраплениями чего-то стекловидного. Полагаю — шлаки, потом Клима спрошу, чтобы не терять лица перед работниками.

Постучав молоточком, Петр заявил:

— А это крица жесткая, пережженая чуток — угля в ней много осталось. Задешево отдали? — снова спросил Афанасия.

— Хорошо сторговался, — скромно похвалился тот.

— Хорошо, — подтвердил для меня ключник.

— Добро́, — одобрил сделку и кузнец. — Ломать да перековывать ее в узор придется, чтоб шлак (точно шлак!) вышел. Но мне и грязнее руду мыть приходилось, ежели обжечь да водуть правильно, сталь крепкая получится — на резцы, на наконечники боевые…

Видна легкая профессиональная деформация в военную сторону, но это хорошо — там уровень работы все-таки посложнее ковки тех же топоров да лопат.

Закончив, Петр обвел телеги взором и перешел к финальной части «собеседования»:

— Всякому металлу свой норов и своя работа. Медь — для красоты да литья. Мягкое железо — для силы крестьянской. Стальная крица — доблести воинской. Руда — душа металла, а труд кузнечный — душу эту вынуть да в дело употребить.

— Добро говоришь, — похвалил Клим. — Ежели не будешь как сегодня плошать, цена словам твоим повыше станет, а покуда… — развел руками.

— Не оплошаю, Клим Игнатьевич, — отвесил земной поклон кузнец. — У тебя, Гелий Далматович, — отвесил и мне. — Работать, сказывают, счастье великое. Милостью Данилы Романовича сироту твоего отметили да путь указали. Не оплошаю — вот вам крест! — широко перекрестился.

— Добро́, — кивнул я. — Ну ступай, обживай кузню, Петр. Счастье Господь один дарует, не я, но ежели плошать не будешь, а знания свои на благо наше общее применять со старанием великим станешь, обретешь уважение моё и деньги большие. До весны — два рубля на месяц тебе кладу. Восемь часов на меня трудишься, далее скок хошь можешь на сторону ковать, токмо за уголь и руду Климу Игнатьевичу плати. По весне, ежели доволен тобой буду, потолкуем об оплате твоей снова.

— Велика щедрость твоя, Гелий Далматович, — поклонился Петр. — От всего сердца благодарю тебя за доброту к холопу твоему, — выпрямившись, он обозначил шажок к выходу, получил мой кивок и рысцой убежал со склада.

Гуляют, значит, по Москве, слухи добрые. Уж не умышленно ли Данила их распускает, чтобы кадров побольше ко мне толковых попасть пыталось? Может поменьше начать платить? Типа «за резюме» и идею моего личного благосостояния работаешь, потом в любую кузницу с руками оторвут, на самого Палеолога трудился! Не, средневековые русичи к корпоративной солидарности холодны, но обладают по-настоящему редким в мои прежние времена качеством — благодарностью к тем, кто вручил им путевку в качественно новую жизнь.

Шелк я принял еще вчера, а сейчас мы досмотрели и сверили с записями остальное: два бочонка смолы и боченок дёгтя, несколько «штук» льна, пенька для самостоятельной переработки в веревки, кожа сыромятная — на технические нужды — и юфть, кожа выделанная, на обувку: сапожник у нас есть. Далее — всегда нужные сало да воск. Первое — дурного качества, не для еды, но для мыла и смазывания дверных петлей да механизмов. Воск, понятное дело, на свечи, натирание дощечек для письма и полов в моем тереме.

С сырьем — всё, теперь готовые изделия: немного деревянной посуды, пара ящиков с глиняными горшками да кувшинами, ящичек с замками да ключами, ящик со скобами, ящик с гвоздями — это все всегда нужно, потому что стройки у нас не останавливаются.

Пользуясь случаем, прошу поставить лайк. Большое спасибо!)